Старый слуга – трогательный образец преданности, все берет на себя. Зовут его Ла Форе, он сопровождал Фуке в его поездке в Нант, когда того взяли. После ареста хозяина он пешком отправился в путь и провел в дороге много часов, чтобы не попасть в руки мушкетеров, наводнивших Нант. Так он добрался до ближайшей почтовой станции, а оттуда поскакал во весь дух в Париж. И все это для того, чтобы первому доставить печальное известие матушке Фуке. А гораздо позже Ла Форе вышел на дорогу и дождался кареты, которая везла Фуке в Пинероло, чтобы попрощаться с ним. Тронутый такой преданностью Д'Артаньян остановил конвой и позволил им обменяться несколькими словами.
Ла Форе был также единственным, кто не утратил надежды. Под вымышленным именем явился он в Пинероло и обзавелся информатором в крепости. Со своим обожаемым хозяином общался через окно с помощью жестов. После неудавшейся попытки бегства Ла Форе был безжалостно повешен. А Фуке отныне лишили еще и дневного света и неба: окна его камеры заложили.
Состояние его здоровья ухудшается. В 1670 году по приказу короля Лувуа лично отправляется в Пинероло. После шести лет отказов и запретов Людовик наконец призывает к себе для совета врача Пеке, пользовавшего прежде суперинтенданта.
– Вот странно. Разве король не желал смерти Фуке? – вновь немало удивился я.
– Только одно можно утверждать со всей определенностью: с этих пор Людовик как будто начинает заботиться о здоровье бедной Белки. Друзья суперинтенданта, из числа тех, что не попали в немилость, такие как Помпонн (назначен государственным секретарем), Тюренн, Шеки, Бельфон и Шарост, возобновляют борьбу за друга и забрасывают короля прошениями. Но поворот в деле случится позже.
В 1671 году особо опасных государственных преступников, заключенных в Пинероло, становится двое. Еще одного известного человека помещают туда: графа Лозена.
– А все потому, что тайком женился на Большой Мадемуазели, кузине короля, – гордый своими познаниями, вставил я.
– Вижу, на память ты не жалуешься. С этого момента наша история приобретает интересный оборот.
Продержав Фуке много лет в полной изоляции, король подсаживает к нему в темницу другого узника. Вещь решительно необъяснимая. Что еще более странно – так это то, что камера, отведенная Лозену в огромной крепости, соседствует с камерой Фуке.
Как только не характеризовали Лозена, и все же отличительной его чертой была заурядность. Младший отпрыск гасконского рода, ни к чему не приспособленный, ничего не умеющий, тщеславный, упоенный собственной персоной, он имел счастье понравиться королю и стать его товарищем по играм. Людовик был тогда совсем юным. Будучи, как и во всем, посредственным в искусстве обольщения, Лозен тем не менее сумел соблазнить Большую Мадемуазель, очень богатую и лишенную красоты кузину короля, которой к тому времени стукнуло сорок четыре.
Узник из него вышел чрезвычайно беспокойный, он не мешкая выказал свой бранчливый, буйный и скандальный нрав. Не успев приехать, устроил в своей камере пожар, который перекинулся по балкам и в камеру Фуке. Притворщик, каких мало, он прикидывается то больным, то умалишенным, всячески рвется на свободу. Сен-Марс, чей опыт тюремщика ограничивается Фуке, не способен урезонить или укротить Лозена и перед лицом подобного буяна нарекает Фуке «ягненочком».
Вскоре (об этом станет известно много позже) Лозену удается наладить с Фуке общение через дырку в стене.
– Разве ж такое возможно, чтоб никто этого не заметил, при том, как неусыпно наблюдали за Фуке? – недоверчиво протянул я.
– Я и сам, признаться, не раз задавал себе этот вопрос, – согласился со мной аббат.
Миновал год. В октябре 1672 года Его Величество позволяет Фуке и его супруге вступить в переписку. Их письма сначала читаются королем, оставившим за собой право передать их адресату либо уничтожить. Но это не все. Еще через год король велит доставить Фуке сочинения, посвященные недавним политическим событиям. Это вообще не подлежит никакому логическому объяснению. Чуть погодя Лувуа шлет Сен-Марсу письмо и предписывает тому выдать узнику бумагу, если у него будет желание ответить. Так и происходит: Фуке посылает Лувуа две записки.
– А что же там было написано?
– Никто этого так и не узнал, хотя по Парижу поползли слухи, что они поступили к королю. Затем обнаружилось, что Лувуа отослал их обратно как якобы не содержащие ничего интересного для короля. Необъяснимый поступок, – продолжал Мелани. – Прежде всего потому, что послание, не представляющее интереса, просто выбрасывается. Кроме того, было очевидно – Фуке давал королю какие-то советы.
– Может, король хотел еще раз унизить его? – предположил я.
– Или потребовал предоставить какие-то сведения, которые Фуке упорно держал при себе.
Уступки и поблажки следуют одна за другой. В 1674 году супругам Фуке позволено дважды в год переписываться, хотя король и прочитывает их послания. Здоровье узника продолжает ухудшаться, и король явно испуган: по-прежнему не выпуская его из камеры, он присылает ему из Парижа врача.
С ноября 1677 года Фуке наконец получает право в течение часа дышать свежим воздухом. И, как ты думаешь, вместе с кем? Конечно же, с Лозеном. Таким образом они могут свободно беседовать друг с другом! При условии, что Сен-Марс слушает их разговоры и составляет отчеты.
Послабления в режиме не прекращаются. Фуке доставляют номера «Меркюр галан» и другие газеты. Создается впечатление, что Людовик намерен держать узника в курсе важных событий, происходящих во Франции и в Европе. Лувуа наставляет Сен-Марса делать акцент на военных победах, одержанных королем-Солнце, когда ему приходится о чем-либо говорить с Фуке.
В декабре 1678 года Лувуа сообщает Сен-Марсу о своем желании вступить в свободную переписку с Фуке: письма будут засекречены, Сен-Марсу предписано лишь следить за их доставкой.
Месяц спустя изумленный тюремщик получает записку, начертанную самим государем, – в ней содержатся указания по поводу условий содержания Фуке и Лозена. Им дозволяется видеться, болтать сколько душе угодно, прогуливаться не только по крепостной стене, но и по всей цитадели, читать все, что заблагорассудится, и, буде на то их воля, водить дружбу с офицерами гарнизона, а также получать по требованию любую салонную или азартную игру.
Проходит еще несколько месяцев. И снова поблажка: позволение свободно переписываться со всеми родными.
– Не могу тебе передать, как мы были взволнованны в Париже. И почти уверовали, что Фуке ждет свобода.
Несколько месяцев спустя, в мае 1679 года, неожиданная новость: король позволяет семье Фуке навестить его. Друзья ликуют. Проходит еще год. Слухи об освобождении Белки ходят, но все впустую. Появляется опасение, нет ли тут какого подвоха, на которые был горазд Кольбер.
– Помилования так и не последовало. Зато как гром среди ясного неба весть о внезапной кончине Никола в тюремной камере на руках сына. Это случилось 23 марта 1680 года.
– А что же Лозен? – спросил я, когда мы уже поднимались по колодцу в чулан «Оруженосца».
– Ах да, Лозен. Еще несколько месяцев провел в тюрьме, а потом был выпущен на свободу.
– Непонятно что-то. Так и кажется, будто его для того и упекли туда, чтобы он находился рядом с Фуке.
– Неплохо, мой мальчик. А с какой целью, как ты думаешь?
– Ну… не знаю… может, чтобы разговорить его, выведать то, что было надобно королю…
– Стоп. Теперь-то тебе понятно, зачем нам обыскивать комнату Помпео Дульчибени?
Все прошло на удивление гладко. Пока Атто со свечой в руке проникал в его комнату, я стоял в коридоре на стреме. Он долго возился, то и дело замирая, а некоторое время спустя я присоединился к нему, столько же из страха, сколько из любопытства.
Атто уже прочесал добрую часть комнаты Дульчибени, перебрав один за другим предметы его туалета, одежду, книги (в том числе три томика Галена из библиотеки Тиракорды), остатки пищи, разрешение на въезд в папскую область, газеты, печатные издания. Одно из них называлось «Описание того, что произошло между имперскими войсками и османской армией 10 июля 1683 года».
– Это об осаде Вены, – шепнул я на ухо аббату.
Другие печатные листки, числом более дюжины, были также посвящены этому событию. Мы поспешили завершить поиски; никакой предмет так и не привлек нашего внимания. Я предложил Мелани уйти восвояси, но он застыл посреди комнаты и задумчиво скреб подбородок.
А секунду спустя уже бросился к платяному шкафу и, отыскав место, где хозяин комнаты хранил грязное белье, буквально зарылся в него с головой. Схватив пару длинных, из кисеи подштанников, предназначенных в стирку, он стал их ощупывать. Вскоре его пальцы сосредоточились на одном из швов, в который пропускают шнур, благодаря которому подштанники не спадают.
– Ну вот. Хоть и воняют, но это стоило того, – с удовольствием проговорил он, доставая из шва свернутые в очень плотный рулончик листочки, составляющие письмо.
Развернув их, он принялся читать при свете свечи.
Я бы солгал, если бы скрыл от читателя, что эта картина и по сей день столь же жива в моей памяти, сколь и смутна.
Мы стали жадно, чуть не вместе, перелистывать страницы письма, написанного по латыни старческой дрожащей рукой. – Optimo amico Nicolao Fouquet… mumiarum domino… tributum extremum… secretum pestis… secretum morbi… ut lues debelletur… Лучшему другу Никола Фуке… хозяину мумий… величайший дар… тайна чумы… тайна смерти… и как их одолеть… (лат.)
невероятно, просто невероятно, – еле слышно произносил Мелани.
Эти слова показались мне отчасти знакомыми. Аббат попросил меня вернуться в коридор, чтобы вовремя предупредить его о появлении Дульчибени. Я послушно встал у двери, не сводя глаз с лестницы. До меня долетали недоверчивые возгласы Атто, заканчивающего чтение письма без меня.
Увы, случилось то, чего я больше всего боялся. Зажав обеими руками нос и рот, выпучив глаза, Мелани показался неожиданно на пороге и, сунув мне письмо, закачался, пытаясь подавить чих.
Мой взгляд упал на заключительные строки послания, с которым Атто, по всей видимости, еще не успел ознакомиться. Но возбужденное состояние и изощренные телодвижения, коим он предавался, пытаясь совладать со своей всегдашней склонностью к прочищению столь необходимого ему органа, словом, происходящее с ним настолько мешало мне, что я мало что понял из письма. Взгляд мой скользнул по заключительным словам: mumiarum domino. Я уже где-то встречал их. Ниже стояла подпись: Athanasius Kircher I.H.S.
Не в силах дольше сдерживаться, Атто кивком указал мне на исподнее Дульчибени, и я поспешил вложить письмо в шов. Украсть его мы никак не могли: он наверняка узнал бы об этом и неизвестно как поступил бы. Закрыв дверь комнаты на ключ, Атто предался оглушительному чиху, не сдерживаемому более и победно прогремевшему в стенах «Оруженосца». Тотчас открылась дверь Кристофано.
Я кубарем скатился с лестницы, успев услышать лишь обращенный к Атто вопрос:
– Что вы делаете в коридоре?
Аббату пришлось изрядно напрячь умственные способности, призвав на помощь всю свою смекалку: он-де как раз направлялся к доктору, чтобы тот прописал ему лекарство от измучившего его чиха.
– Вот как? Но отчего ваши туфли и чулки замараны грязью? – посуровевшим голосом спросил Кристофано.
– О… гм… и впрямь, того… слегка запачкались во время переезда из Парижа… я и не позаботился о том, чтоб почистить их, ну да со всем, что тут произошло, где уж… – бормотал Атто. – Но, прошу вас, не станем говорить здесь. Не то разбудим Бедфорда.
Англичанин и вправду находился неподалеку. Кристофано что-то пробурчал в ответ, после чего его дверь захлопнулась. Видимо, он пригласил Мелани заглянуть к нему. Несколько минут спустя они вновь вышли в коридор.
– Мне очень не по душе вся эта история. Сейчас посмотрим, кто развлекается, играя в сомнамбулу, – проговорил Кристофано и постучал в чью-то дверь.
Заспанный голос Девизе отвечал ему изнутри. – Простите, небольшая проверка, – ответил Кристофано.
Я весь покрылся холодным потом: настала очередь Дульчибени. Кристофано постучал к нему. Дверь открылась:
– Да?
Помпео Дульчибени был уже у себя!
Как только волнение улеглось, я поднялся к себе, ожидая прихода Мелани. Произошло то, чего мы опасались: Кристофано застал Атто разгуливающим по «Оруженосцу», а Дульчибени при всем при этом присутствовал. Вероятно, он прошмыгнул к себе, пока Атто находился в комнате Кристофано, а я на первом этаже. Всего несколько ступеней отделяли вход в чулан от второго этажа, где располагалась его комната: в темноте, крадучись, он спустился по ним, так что я ничего не услышал. Что ж, вполне возможно, хотя и маловероятно.
Но уж совсем невероятным было то, что он смог так быстро вернуться, ведь когда мы удрали из дома Тиракорды, он еще там оставался, кроме того, ему нужно было самостоятельно, без чьей-либо помощи одолеть все эти люки, лестницы, стараясь обходиться без света. Какой же выносливостью надо обладать, и это в его-то годы! – подумал я.
Недолго пришлось мне дожидаться Мелани. Он был вне себя от ярости, оттого что так глупо и смешно выдал себя Кристофано и пробудил подозрения у Дульчибени.
– А что, если он сбежит?
– Не думаю, что он так поступит. Он боится, как бы Кристофано не забил тревогу и не навлек на нас санкции Барджелло, а также как бы мы не последовали его примеру, обнаружив таким образом спуск в подземные галереи и путь к дому Тира-корды. Это непоправимым образом сказалось бы на его тайных планах. После сегодняшней ночи он попытается поскорее привести их в исполнение. Нужно быть начеку.
– Но зато какое открытие мы сделали, обнаружив письмо в его подштанниках! – добавил я, тут же придя в хорошее расположение духа. – Кстати, как вы так скоро разгадали, где тайник?
– Я смотрю, ты не большой любитель рассуждать. С кем прибыл сюда Дульчибени?
– С Девизе. И с Фуке.
– Так. А где Фуке прятал свои записи, будучи заключенным в Пинероло?
Я стал вспоминать все, что узнал час назад из рассказа Мелани.
– В стульях, за подкладкой платья и в исподнем!
– Ну вот, видишь.
– Это значит, что Дульчибени известно о Фуке все. Аббат кивнул так, словно речь шла о чем-то очевидном.
– Значит, он солгал представителям Барджелло в то утро, когда нас закрывали, что познакомился со старым французом незадолго до этого.
– Видимо, да. Такое знание мельчайших подробностей, связанных с Фуке, свидетельствует о том, что они давно знали друг друга. Не забывай, по истечении двадцати лет, проведенных в тюрьме, здоровье Фуке было скверным. Не думаю, что он много разъезжал перед тем, как обосноваться в Неаполе. Он наверняка искал забытый Богом уголок, где бы хозяйничали янсенисты, оголтелые враги Людовика XIV, а в Неаполе они основательно пустили свои корни.
– Там-то он и познакомился с Дульчибени, которому открылся, – довершил я рассказ Атто.
– Верно. Их дружбе уж почитай года три, а не два месяца, как он нам тут плел. Теперь уж с Божьей помощью мы с тобой докопаемся до сути.
Тут мне пришлось сознаться аббату, что я не совсем понял, что за письмо мы только что извлекли из подштанников.
– Мой бедный друг, тебе никак, ну никак не обойтись без духовного наставника. Ну да ладно. Когда ты станешь газетчиком, он тебе потребуется не меньше.
Как я уже знал, встреча Атто с Кирхером произошла четыре года назад, когда рассудок великого ученого уже окончательно помутился. Найденное нами письмо было, судя по всему, результатом жалкого состояния, в котором тот пребывал: оно было по-прежнему адресовано суперинтенданту финансов Никола Фуке, словно с тем так ничего и не произошло за последние десятилетия.
– Он утратил чувство времени, – объяснил Атто, – как многие старые люди, впадающие в детство.
И все же содержание письма не оставляло места сомнениям. Мысленно прощаясь с земным бытием, Кирхер обращался к своему другу с последним прости. Да и то сказать, Фуке был единственным из сильных мира сего, кто поверил в его теории. Мало того, движимый восхищением, суперинтендант некогда бросился к ногам Кирхера, услышав в его изложении суть величайшего из открытий: secretum pestis.
– Кажется, я понял! – не удержался я. – Речь идет о трактате Кирхера, посвященном чуме. Дульчибени ведь говорил об этом в самом начале карантина: согласно теории Кирхера, чума разносится не за счет миазмов и вредоносных мокрот, а крошечными существами – vermiculi animatis или что-то в этом роде. Это и есть, наверное, секрет чумы: невидимые vermiculi.
– Ты глубоко заблуждаешься, – отвечал Атто. – Теория vermiculi никогда не являлась тайной. Кирхер опубликовал лет тридцать назад труд на эту тему: «Scrutinium phisico-medicum contagiosae luis quae pestis dicitur». Письмо же, которым владеет Дульчибени, во сто крат важнее. Кирхер заявляет в нем, что он умеет praevenire, regere и debellare.
– То есть предупреждать, подчинять себе и побеждать чуму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Ла Форе был также единственным, кто не утратил надежды. Под вымышленным именем явился он в Пинероло и обзавелся информатором в крепости. Со своим обожаемым хозяином общался через окно с помощью жестов. После неудавшейся попытки бегства Ла Форе был безжалостно повешен. А Фуке отныне лишили еще и дневного света и неба: окна его камеры заложили.
Состояние его здоровья ухудшается. В 1670 году по приказу короля Лувуа лично отправляется в Пинероло. После шести лет отказов и запретов Людовик наконец призывает к себе для совета врача Пеке, пользовавшего прежде суперинтенданта.
– Вот странно. Разве король не желал смерти Фуке? – вновь немало удивился я.
– Только одно можно утверждать со всей определенностью: с этих пор Людовик как будто начинает заботиться о здоровье бедной Белки. Друзья суперинтенданта, из числа тех, что не попали в немилость, такие как Помпонн (назначен государственным секретарем), Тюренн, Шеки, Бельфон и Шарост, возобновляют борьбу за друга и забрасывают короля прошениями. Но поворот в деле случится позже.
В 1671 году особо опасных государственных преступников, заключенных в Пинероло, становится двое. Еще одного известного человека помещают туда: графа Лозена.
– А все потому, что тайком женился на Большой Мадемуазели, кузине короля, – гордый своими познаниями, вставил я.
– Вижу, на память ты не жалуешься. С этого момента наша история приобретает интересный оборот.
Продержав Фуке много лет в полной изоляции, король подсаживает к нему в темницу другого узника. Вещь решительно необъяснимая. Что еще более странно – так это то, что камера, отведенная Лозену в огромной крепости, соседствует с камерой Фуке.
Как только не характеризовали Лозена, и все же отличительной его чертой была заурядность. Младший отпрыск гасконского рода, ни к чему не приспособленный, ничего не умеющий, тщеславный, упоенный собственной персоной, он имел счастье понравиться королю и стать его товарищем по играм. Людовик был тогда совсем юным. Будучи, как и во всем, посредственным в искусстве обольщения, Лозен тем не менее сумел соблазнить Большую Мадемуазель, очень богатую и лишенную красоты кузину короля, которой к тому времени стукнуло сорок четыре.
Узник из него вышел чрезвычайно беспокойный, он не мешкая выказал свой бранчливый, буйный и скандальный нрав. Не успев приехать, устроил в своей камере пожар, который перекинулся по балкам и в камеру Фуке. Притворщик, каких мало, он прикидывается то больным, то умалишенным, всячески рвется на свободу. Сен-Марс, чей опыт тюремщика ограничивается Фуке, не способен урезонить или укротить Лозена и перед лицом подобного буяна нарекает Фуке «ягненочком».
Вскоре (об этом станет известно много позже) Лозену удается наладить с Фуке общение через дырку в стене.
– Разве ж такое возможно, чтоб никто этого не заметил, при том, как неусыпно наблюдали за Фуке? – недоверчиво протянул я.
– Я и сам, признаться, не раз задавал себе этот вопрос, – согласился со мной аббат.
Миновал год. В октябре 1672 года Его Величество позволяет Фуке и его супруге вступить в переписку. Их письма сначала читаются королем, оставившим за собой право передать их адресату либо уничтожить. Но это не все. Еще через год король велит доставить Фуке сочинения, посвященные недавним политическим событиям. Это вообще не подлежит никакому логическому объяснению. Чуть погодя Лувуа шлет Сен-Марсу письмо и предписывает тому выдать узнику бумагу, если у него будет желание ответить. Так и происходит: Фуке посылает Лувуа две записки.
– А что же там было написано?
– Никто этого так и не узнал, хотя по Парижу поползли слухи, что они поступили к королю. Затем обнаружилось, что Лувуа отослал их обратно как якобы не содержащие ничего интересного для короля. Необъяснимый поступок, – продолжал Мелани. – Прежде всего потому, что послание, не представляющее интереса, просто выбрасывается. Кроме того, было очевидно – Фуке давал королю какие-то советы.
– Может, король хотел еще раз унизить его? – предположил я.
– Или потребовал предоставить какие-то сведения, которые Фуке упорно держал при себе.
Уступки и поблажки следуют одна за другой. В 1674 году супругам Фуке позволено дважды в год переписываться, хотя король и прочитывает их послания. Здоровье узника продолжает ухудшаться, и король явно испуган: по-прежнему не выпуская его из камеры, он присылает ему из Парижа врача.
С ноября 1677 года Фуке наконец получает право в течение часа дышать свежим воздухом. И, как ты думаешь, вместе с кем? Конечно же, с Лозеном. Таким образом они могут свободно беседовать друг с другом! При условии, что Сен-Марс слушает их разговоры и составляет отчеты.
Послабления в режиме не прекращаются. Фуке доставляют номера «Меркюр галан» и другие газеты. Создается впечатление, что Людовик намерен держать узника в курсе важных событий, происходящих во Франции и в Европе. Лувуа наставляет Сен-Марса делать акцент на военных победах, одержанных королем-Солнце, когда ему приходится о чем-либо говорить с Фуке.
В декабре 1678 года Лувуа сообщает Сен-Марсу о своем желании вступить в свободную переписку с Фуке: письма будут засекречены, Сен-Марсу предписано лишь следить за их доставкой.
Месяц спустя изумленный тюремщик получает записку, начертанную самим государем, – в ней содержатся указания по поводу условий содержания Фуке и Лозена. Им дозволяется видеться, болтать сколько душе угодно, прогуливаться не только по крепостной стене, но и по всей цитадели, читать все, что заблагорассудится, и, буде на то их воля, водить дружбу с офицерами гарнизона, а также получать по требованию любую салонную или азартную игру.
Проходит еще несколько месяцев. И снова поблажка: позволение свободно переписываться со всеми родными.
– Не могу тебе передать, как мы были взволнованны в Париже. И почти уверовали, что Фуке ждет свобода.
Несколько месяцев спустя, в мае 1679 года, неожиданная новость: король позволяет семье Фуке навестить его. Друзья ликуют. Проходит еще год. Слухи об освобождении Белки ходят, но все впустую. Появляется опасение, нет ли тут какого подвоха, на которые был горазд Кольбер.
– Помилования так и не последовало. Зато как гром среди ясного неба весть о внезапной кончине Никола в тюремной камере на руках сына. Это случилось 23 марта 1680 года.
– А что же Лозен? – спросил я, когда мы уже поднимались по колодцу в чулан «Оруженосца».
– Ах да, Лозен. Еще несколько месяцев провел в тюрьме, а потом был выпущен на свободу.
– Непонятно что-то. Так и кажется, будто его для того и упекли туда, чтобы он находился рядом с Фуке.
– Неплохо, мой мальчик. А с какой целью, как ты думаешь?
– Ну… не знаю… может, чтобы разговорить его, выведать то, что было надобно королю…
– Стоп. Теперь-то тебе понятно, зачем нам обыскивать комнату Помпео Дульчибени?
Все прошло на удивление гладко. Пока Атто со свечой в руке проникал в его комнату, я стоял в коридоре на стреме. Он долго возился, то и дело замирая, а некоторое время спустя я присоединился к нему, столько же из страха, сколько из любопытства.
Атто уже прочесал добрую часть комнаты Дульчибени, перебрав один за другим предметы его туалета, одежду, книги (в том числе три томика Галена из библиотеки Тиракорды), остатки пищи, разрешение на въезд в папскую область, газеты, печатные издания. Одно из них называлось «Описание того, что произошло между имперскими войсками и османской армией 10 июля 1683 года».
– Это об осаде Вены, – шепнул я на ухо аббату.
Другие печатные листки, числом более дюжины, были также посвящены этому событию. Мы поспешили завершить поиски; никакой предмет так и не привлек нашего внимания. Я предложил Мелани уйти восвояси, но он застыл посреди комнаты и задумчиво скреб подбородок.
А секунду спустя уже бросился к платяному шкафу и, отыскав место, где хозяин комнаты хранил грязное белье, буквально зарылся в него с головой. Схватив пару длинных, из кисеи подштанников, предназначенных в стирку, он стал их ощупывать. Вскоре его пальцы сосредоточились на одном из швов, в который пропускают шнур, благодаря которому подштанники не спадают.
– Ну вот. Хоть и воняют, но это стоило того, – с удовольствием проговорил он, доставая из шва свернутые в очень плотный рулончик листочки, составляющие письмо.
Развернув их, он принялся читать при свете свечи.
Я бы солгал, если бы скрыл от читателя, что эта картина и по сей день столь же жива в моей памяти, сколь и смутна.
Мы стали жадно, чуть не вместе, перелистывать страницы письма, написанного по латыни старческой дрожащей рукой. – Optimo amico Nicolao Fouquet… mumiarum domino… tributum extremum… secretum pestis… secretum morbi… ut lues debelletur… Лучшему другу Никола Фуке… хозяину мумий… величайший дар… тайна чумы… тайна смерти… и как их одолеть… (лат.)
невероятно, просто невероятно, – еле слышно произносил Мелани.
Эти слова показались мне отчасти знакомыми. Аббат попросил меня вернуться в коридор, чтобы вовремя предупредить его о появлении Дульчибени. Я послушно встал у двери, не сводя глаз с лестницы. До меня долетали недоверчивые возгласы Атто, заканчивающего чтение письма без меня.
Увы, случилось то, чего я больше всего боялся. Зажав обеими руками нос и рот, выпучив глаза, Мелани показался неожиданно на пороге и, сунув мне письмо, закачался, пытаясь подавить чих.
Мой взгляд упал на заключительные строки послания, с которым Атто, по всей видимости, еще не успел ознакомиться. Но возбужденное состояние и изощренные телодвижения, коим он предавался, пытаясь совладать со своей всегдашней склонностью к прочищению столь необходимого ему органа, словом, происходящее с ним настолько мешало мне, что я мало что понял из письма. Взгляд мой скользнул по заключительным словам: mumiarum domino. Я уже где-то встречал их. Ниже стояла подпись: Athanasius Kircher I.H.S.
Не в силах дольше сдерживаться, Атто кивком указал мне на исподнее Дульчибени, и я поспешил вложить письмо в шов. Украсть его мы никак не могли: он наверняка узнал бы об этом и неизвестно как поступил бы. Закрыв дверь комнаты на ключ, Атто предался оглушительному чиху, не сдерживаемому более и победно прогремевшему в стенах «Оруженосца». Тотчас открылась дверь Кристофано.
Я кубарем скатился с лестницы, успев услышать лишь обращенный к Атто вопрос:
– Что вы делаете в коридоре?
Аббату пришлось изрядно напрячь умственные способности, призвав на помощь всю свою смекалку: он-де как раз направлялся к доктору, чтобы тот прописал ему лекарство от измучившего его чиха.
– Вот как? Но отчего ваши туфли и чулки замараны грязью? – посуровевшим голосом спросил Кристофано.
– О… гм… и впрямь, того… слегка запачкались во время переезда из Парижа… я и не позаботился о том, чтоб почистить их, ну да со всем, что тут произошло, где уж… – бормотал Атто. – Но, прошу вас, не станем говорить здесь. Не то разбудим Бедфорда.
Англичанин и вправду находился неподалеку. Кристофано что-то пробурчал в ответ, после чего его дверь захлопнулась. Видимо, он пригласил Мелани заглянуть к нему. Несколько минут спустя они вновь вышли в коридор.
– Мне очень не по душе вся эта история. Сейчас посмотрим, кто развлекается, играя в сомнамбулу, – проговорил Кристофано и постучал в чью-то дверь.
Заспанный голос Девизе отвечал ему изнутри. – Простите, небольшая проверка, – ответил Кристофано.
Я весь покрылся холодным потом: настала очередь Дульчибени. Кристофано постучал к нему. Дверь открылась:
– Да?
Помпео Дульчибени был уже у себя!
Как только волнение улеглось, я поднялся к себе, ожидая прихода Мелани. Произошло то, чего мы опасались: Кристофано застал Атто разгуливающим по «Оруженосцу», а Дульчибени при всем при этом присутствовал. Вероятно, он прошмыгнул к себе, пока Атто находился в комнате Кристофано, а я на первом этаже. Всего несколько ступеней отделяли вход в чулан от второго этажа, где располагалась его комната: в темноте, крадучись, он спустился по ним, так что я ничего не услышал. Что ж, вполне возможно, хотя и маловероятно.
Но уж совсем невероятным было то, что он смог так быстро вернуться, ведь когда мы удрали из дома Тиракорды, он еще там оставался, кроме того, ему нужно было самостоятельно, без чьей-либо помощи одолеть все эти люки, лестницы, стараясь обходиться без света. Какой же выносливостью надо обладать, и это в его-то годы! – подумал я.
Недолго пришлось мне дожидаться Мелани. Он был вне себя от ярости, оттого что так глупо и смешно выдал себя Кристофано и пробудил подозрения у Дульчибени.
– А что, если он сбежит?
– Не думаю, что он так поступит. Он боится, как бы Кристофано не забил тревогу и не навлек на нас санкции Барджелло, а также как бы мы не последовали его примеру, обнаружив таким образом спуск в подземные галереи и путь к дому Тира-корды. Это непоправимым образом сказалось бы на его тайных планах. После сегодняшней ночи он попытается поскорее привести их в исполнение. Нужно быть начеку.
– Но зато какое открытие мы сделали, обнаружив письмо в его подштанниках! – добавил я, тут же придя в хорошее расположение духа. – Кстати, как вы так скоро разгадали, где тайник?
– Я смотрю, ты не большой любитель рассуждать. С кем прибыл сюда Дульчибени?
– С Девизе. И с Фуке.
– Так. А где Фуке прятал свои записи, будучи заключенным в Пинероло?
Я стал вспоминать все, что узнал час назад из рассказа Мелани.
– В стульях, за подкладкой платья и в исподнем!
– Ну вот, видишь.
– Это значит, что Дульчибени известно о Фуке все. Аббат кивнул так, словно речь шла о чем-то очевидном.
– Значит, он солгал представителям Барджелло в то утро, когда нас закрывали, что познакомился со старым французом незадолго до этого.
– Видимо, да. Такое знание мельчайших подробностей, связанных с Фуке, свидетельствует о том, что они давно знали друг друга. Не забывай, по истечении двадцати лет, проведенных в тюрьме, здоровье Фуке было скверным. Не думаю, что он много разъезжал перед тем, как обосноваться в Неаполе. Он наверняка искал забытый Богом уголок, где бы хозяйничали янсенисты, оголтелые враги Людовика XIV, а в Неаполе они основательно пустили свои корни.
– Там-то он и познакомился с Дульчибени, которому открылся, – довершил я рассказ Атто.
– Верно. Их дружбе уж почитай года три, а не два месяца, как он нам тут плел. Теперь уж с Божьей помощью мы с тобой докопаемся до сути.
Тут мне пришлось сознаться аббату, что я не совсем понял, что за письмо мы только что извлекли из подштанников.
– Мой бедный друг, тебе никак, ну никак не обойтись без духовного наставника. Ну да ладно. Когда ты станешь газетчиком, он тебе потребуется не меньше.
Как я уже знал, встреча Атто с Кирхером произошла четыре года назад, когда рассудок великого ученого уже окончательно помутился. Найденное нами письмо было, судя по всему, результатом жалкого состояния, в котором тот пребывал: оно было по-прежнему адресовано суперинтенданту финансов Никола Фуке, словно с тем так ничего и не произошло за последние десятилетия.
– Он утратил чувство времени, – объяснил Атто, – как многие старые люди, впадающие в детство.
И все же содержание письма не оставляло места сомнениям. Мысленно прощаясь с земным бытием, Кирхер обращался к своему другу с последним прости. Да и то сказать, Фуке был единственным из сильных мира сего, кто поверил в его теории. Мало того, движимый восхищением, суперинтендант некогда бросился к ногам Кирхера, услышав в его изложении суть величайшего из открытий: secretum pestis.
– Кажется, я понял! – не удержался я. – Речь идет о трактате Кирхера, посвященном чуме. Дульчибени ведь говорил об этом в самом начале карантина: согласно теории Кирхера, чума разносится не за счет миазмов и вредоносных мокрот, а крошечными существами – vermiculi animatis или что-то в этом роде. Это и есть, наверное, секрет чумы: невидимые vermiculi.
– Ты глубоко заблуждаешься, – отвечал Атто. – Теория vermiculi никогда не являлась тайной. Кирхер опубликовал лет тридцать назад труд на эту тему: «Scrutinium phisico-medicum contagiosae luis quae pestis dicitur». Письмо же, которым владеет Дульчибени, во сто крат важнее. Кирхер заявляет в нем, что он умеет praevenire, regere и debellare.
– То есть предупреждать, подчинять себе и побеждать чуму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74