Казалось, он настолько освободился от телесных страданий, что превратился в бесплотный дух. За окном же не наблюдалось никакого удивления, а тем паче потрясения, поскольку там ничего не ведали о постигшем англичанина недуге.
Бедфорд выговорил несколько фраз на родном языке, заставив стражников пожалеть о том, что они им не владеют.
– Он повторяет, что хочет выйти отсюда, – перевел Кристофано.
Сбиры, в которых еще свежо было воспоминание о том, как англичанин вел себя в первый раз, и полагая, что он их не понимает, самым грубым образом подняли его на смех. Бедфорд, или его чудесный двойник, ответил на их глумление длинным рядом ругательств, после чего был уведен Кристофано.
Когда все закончилось, постояльцы стали переглядываться, не веря в выздоровление англичанина.
Оказавшись в коридоре, я бросился за Атто в надежде получить объяснение и настиг его как раз в ту минуту, когда он собирался подняться по лестнице на свой этаж. Он метнул в меня задорный взгляд и, догадавшись, что мне страх как хочется все знать, принялся напевать, посмеиваясь надо мной.
Мысли битву затевают, Гордо сердце осаждают. Ах, воительницы злые, С сердцем битву затевают…
– Ну, как тебе воскрешение Бедфорда?
– Но разве это возможно?!
Атто задержался, ступив на лестницу, и с лукавым выражением лица зашептал:
– Ты что же, думаешь, агент по особым поручениям французского короля даст провести себя как мальчишку? Бедфорд молод, невысок и белокур. Тот, кого ты видел, в точности такой же. У англичанина голубые глаза, и у нашего сине-зеленые. В ту перекличку он роптал, рвался на свободу, тоже и сегодня. Тогда он лопотал что-то непонятное, и сейчас было также. В чем же дело?
– Но ведь это не мог быть он…
– Ну разумеется. Бедфорд распростерт на постели и дышит на ладан, мы молим Бога, чтобы он поправился. Но будь у тебя хорошая память (а это ой как необходимо газетчику), ты бы вспомнил, какой беспорядок царил в первую перекличку. Когда выкликнули меня, Кристофано подвел к окну Стилоне Приазо, вместо Дульчибени – Робледу и так далее, делая вид, что ошибается. Как ты думаешь, после такой неразберихи могли ли стражи порядка быть уверенными, что узнают всех? Заруби себе на носу: в Барджелло нет наших изображений, ведь среди нас нет ни папы, ни короля Франции. – Мое молчание было красноречивее всяких слов. – Они и не могли никого узнать, за исключением разве что молодого белокурого джентльмена, возмущающегося на непонятном языке.
– Так Бедфорд… – осенило меня, стоило в памяти ожить воспоминанию о Девизе, куда-то исчезнувшем.
– …играет на гитаре, говорит по-французски, иногда делает вид, что знает английский, – закончил Атто вместо меня сообщнически взглянув на Девизе. – Сегодня он только то и сделал, что облачился в платье, напоминающее наряд англичанина. Он мог позаимствовать его у Бедфорда, но тогда дружище Кристофано послал бы нас в лазарет: пользоваться одеждой и постельным бельем больных чумой нельзя ни под каким предлогом.
– В таком случае Девизе дважды предстал перед проверяющими, а я и не заметил.
– А все оттого, что это нелепо, а как известно, нелепость, какой бы правдоподобной она ни была, воспринимается с трудом.
– Но ведь люди Барджелло нас уже однажды вызывали по одному, когда закрывали на карантин.
– Да, но та первая перекличка была сумбурная, им приходилось еще и перекрывать улицу, и заколачивать выходы. И потом истекло ведь несколько дней с тех пор. Сыграли свою роль и решетки на окнах второго этажа, как-никак, а все-таки они мешают видеть. Да я и сам не ручаюсь, что опознал бы наших тюремщиков из-за этих решеток. Кстати, что ты скажешь о глазах Бедфорда?
Я задумался и, не в силах подавить улыбку, ответил:
– Они косят.
– Точно. Если как следует подумать, так косоглазие – самая характерная черта его облика. Когда доблестные стражи порядка увидели косоглазого и голубоглазого молодого человека (тут Девизе не подкачал, молодчина!), у них и не могло возникнуть никаких подозрений.
Я с удивлением обдумывал его слова.
– Ну, теперь не мешкая отправляйся к Кристофано, ты ему наверняка нужен. Не говори с ним об ухищрениях, которые нам с ним пришлось пустить в ход: ему стыдно за то, что он нарушает свой врачебный долг. Он не прав, но тут уж ничего не поделаешь.
От Кристофано я узнал обнадеживающие новости: он говорил с представителями властей и заверил их в том, что мы все в добром здравии. А также обещал доводить до их сведения любые происшествия через посланца, который будет являться по утрам и справляться о нашем положении. Это освобождало нас в дальнейшем от перекличек, которые до этих пор благодаря чуду сходили нам с рук.
– Подобная легковерность властей была бы невозможна в других обстоятельствах.
– Что вы имеете в виду?
– Я знаю, что делалось в Риме во время чумы 1656 года. Стоило разнестись слухам о первых случаях заражения в Неаполе, все дороги между двумя городами были перекрыты, любое сообщение с пограничными областями, в том числе торговля, было запрещено. Повсюду были разосланы легаты с наказом следить за исполнением мер предосторожности, усилен контроль за побережьем в целях ограничения и запрета приема судов, закрыто большое количество римских ворот, а на прочих оборудованы опускные решетки.
– И все равно эпидемия не была остановлена?
– Опоздали, – грустно пояснил Кристофано. – Один неаполитанский рыбак – Антонио Чьоти – прибыл в марте в Рим, спасаясь от правосудия, преследовавшего его за убийство. Остановился в одном гостином дворе в Трастевере возле Монтефиори, там и слег. Жена хозяина (Кристофано узнал все эти подробности от старожилов) отвела его в больницу Сан-Джованни, где он и умер несколько часов спустя. Вскрытие не показало ничего особенного. Но несколькими днями позже умерла эта женщина, а вслед за ней ее мать и сестра. Врачи и тут не увидели причин для беспокойства, но все же решили отправить хозяина и всех его работников в лазарет. Трастевере отделили стального города решеткой, собрали всех членов Конгрегации здоровья для рассмотрения ситуации. В каждом околотке была создана комиссия из прелатов, представителей дворянства врачей и нотариусов, она переписала всех жителей с указанием рода занятий, состояния здоровья, потребностей, дабы представить отчет Конгрегации. Но теперь весь город просто помешался на осаде Вены. Сбиры рассказали мне, что недавно видели папу, распростертого перед распятием и плачущего от страха и тревоги за судьбу всего христианского мира. А римляне знают – если папа плачет, нам и подавно пристало трепетать от ужаса. Ответственность, взятая мной на себя, – добавил он, – чрезвычайной важности. Частично она ложится и на твои плечи. Отныне нам предстоит с повышенным вниманием следить за здоровьем постояльцев. Одна ошибка, и санкций не миновать. Следует смотреть в оба, чтобы никто не покидал «Оруженосец» до окончания карантина. В любом случае возле постоялого двора установили два поста сторожевых, которые воспрепятствуют и побегу через окно, и срыву досок с дверей.
– Я во всем буду вам служить, – заверил я Кристофано, с нетерпением ожидая наступления ночи.
Новость об отмене перекличек хотя и была приятной во всех отношениях, но все же она поставила под вопрос согласованную с Атто проверку Библии отца Робледы. Я дал знать об этом Мелани запиской, подсунув ее под дверь, и отправился в кухню, опасаясь, как бы наш лекарь (совершающий обход всех пациентов) не застал меня беседующим с Мелани.
Кристофано сам окликнул меня из комнаты Помпео Дульчибени на втором этаже. Оказалось, что у уроженца Фермо случился приступ воспаления седалищного нерва. Мучимый болью, он лежал на боку в постели и умолял доктора поскорее поставить его на ноги.
С задумчивым выражением лица Кристофано возился с его ногами: приподнимал одну, приказывал согнуть другую, наблюдая, как это сказывается на больном. Тот начинал вопить, а Кристофано торжествующе покачивал головой.
– Мне все ясно. Необходим компресс со шпанской мухой. Мой мальчик, пока я буду его готовить, натри ему левый бок бальзамом. – С этими словами Кристофано протянул мне баночку а Дульчибени известил, что компресс придется носить восемь дней кряду.
– Целая неделя! Не хотите ли вы сказать, что мне придется так долго оставаться в постели?
– Разумеется, нет. Боль утихнет раньше. Бегать вы, конечно, не сможете. Но что из того, пока длится карантин, вам все равно нечем заниматься.
Дульчибени, явно не в духе, пробурчал что-то в ответ.
– Не стоит так отчаиваться. Иные, гораздо моложе вас, и те скручены болью. Отец Робледа уже несколько дней страдает от приступов ревматизма, хотя и не показывает этого. Видно, он очень деликатного сложения, ведь в «Оруженосце» вовсе не сыро. Да и погода установилась сухая и теплая.
Я вздрогнул. Подозрения в отношении отца Робледы получали подтверждение. Не без гадливости увидел я, как наш лекарь извлек из своей сумки пузырек с дохлыми жуками.
– Шпанские мухи, высушенные, – выхватив двух золотых с зеленью жуков, провозгласил он, размахивая ими у меня перед носом. – Не менее чудодейственны, чем пиявки. А кроме того, возбуждают половое влечение.
Он принялся толочь их над куском влажной марли, приготовленной для компресса.
– Ах вот как, у иезуита ревматизм! – по прошествии некоторого времени воскликнул Дульчибени. – Тем лучше, перестанет повсюду совать свой нос.
– О чем это вы? – спросил Кристофано, измельчая жуков с помощью небольшого ножа.
– Вы что же, не знаете, что орден иезуитов – рассадник шпионов?
Я задохнулся. Сейчас я узнаю что-то очень важное. Но поскольку Кристофано эта тема не заинтересовала, Дульчибени не стал ее развивать. Пришлось вмешаться мне.
– Это вы серьезно?
– Уж куда серьезнее! – убежденно отвечал Дульчибени.
Его послушать, так иезуиты были не только мастерами слежки, но и требовали, чтобы эта привилегия оставалась за их орденом, а любой, занявшийся тем же без их позволения, нес наказание. Прежде, до появления иезуитов, в интригах вокруг апостольского престола участвовали представители других орденов. Но после того как этим занялись последователи святого Игнатия, они сумели отвратить прочих. А все потому, что у понтификов всегда была надоба знать о самых потаенных делах государей. Когда стало ясно, что никому не превзойти иезуитов в этой области, папы провозгласили их героями: посылали в самые важные точки европейской политики, поддерживали их издавая буллы и даруя привилегии, отдавали им предпочтение перед всеми другими орденами.
– Простите, – возразил Кристофано, – но как они могут преуспеть в этом, если им запрещено посещать женщин, все всегда выбалтывающих, находиться рядом с преступниками либо просто ведущими неправедный образ жизни, да и…
По словам Дульчибени, все было просто: понтифики отдали в руки иезуитов таинство исповеди, и не только в Риме, но и по всей Европе. Исповедь позволяла им знать об умонастроениях как богатых, так и бедных, как королей, так и простолюдинов. А главное – проникать в замыслы советников и министров, состоящих на государевой службе: с помощью отработанной риторики они выпытывали у своих подопечных тайно вынашиваемые намерения.
Дабы целиком посвятить себя этой задаче и извлекать все большую выгоду, иезуиты добились от Святого Престола освобождения от иных обязанностей. А их жертвы тем временем попадали в расставленные сети. К примеру, представители королевской семьи Испании всегда пользовались услугами иезуитов в качестве исповедников и потребовали того же от министров на всех подчиненных испанской короне территориях. Иные государи, которые до того жили не тужили и знать не знали о хитрости иезуитов, стали думать, что эти отцы обладают каким-то особым даром, необходимым для таинства исповеди, и последовали примеру испанских правителей.
– Но должны же были их разоблачить, – вставил тосканец, в то время как панцири жуков трещали под его бистуреем.
– Оно, конечно, так, да только когда их хитрость бывала раскрыта, они переходили на службу к другому государю, всегда готовые предать и его. Вот отчего их любят и ненавидят в одно и то же время, – продолжал Дульчибени, – ненавидят за шпионство и предательство и любят за то же; презирают за то, что они добиваются наибольших выгод для своего ордена и губят множество народу, и любят за то, что лучших шпионов не найти. В сущности иезуиты заслуживают этой привилегии, ведь другие терпят поражение, не успев приступить к делу. Если иезуиты за кого взялись, они прилипают к нему что смола, ни за что не отделаешься. Во время восстания в Неаполе было забавно наблюдать, как они мертвой хваткой вцепились в Мазаньелло Мазаньелло Томазо Аньелло (1620–1647) – неаполитанский революционер, предводитель восстания против испанских властей
по поручению вице-короля Испании и в вице-короля Испании по поручению Мазаньелло. А действовали так ловко, что никто в обоих станах ничего не заподозрил, в общем, не щадили ни волков, ни овец…
Кристофано наложил Дульчибени компресс, после чего мы удалились. Он целого вороха мыслей у меня гудела голова: подозрительные ревматические боли отца Робледы, открытие того, что этот испанец с младых ногтей научился не столько молиться, сколько идти по следу. Мои догадки все больше подтверждались.
Только я собрался подняться к себе (я так уходился, что нуждался в отдыхе), как заметил, что подозрительный иезуит покинул свою комнату и отправился к соседствующему с кухней нужнику. Упустить такой случай я не мог: потихоньку поднявшись по лестнице на последний этаж, я толкнул дверь комнаты иезуита. Но было поздно, он уже возвращался.
Пришлось уйти ни с чем.
Прежде я заглянул к своему хозяину, возлежавшему на постели, и помог ему освободить кишечник. Он задал мне ряд сбивчивых вопросов относительно своего здоровья и пожаловался на сиенца, обращавшегося с ним как с мальчишкой и скрывавшего от него правду. Я как мог успокоил его, напоил, поправил подушки и долго гладил по голове до тех пор, пока его не сморило.
Наконец-то я мог запереться у себя в комнате, достать дневник и записать в него – правда, довольно сбивчиво – события последнего дня.
После чего рухнул без сил на постель. Однако я и тут не сдался без боя и ушел в мысли, теснящиеся в мозгу, пытаясь придать им хоть какую-то стройность. Страница библии, подобранная Угонио и Джакконио, возможно, принадлежала Робледе пока он не потерял ее в подземной галерее, пролегавшей под площадью Навона, – значит, он и был похитителем ключей и имел доступ к подземелью. Помощь, оказанная мною аббату Мелани, стоила мне нескольких минут неописуемого ужаса, а также схватки с двумя зловонными существами. Разрешилось же все с помощью трубки, использованной Атто для их устрашения вместо пистолета. Второй раз он преуспел, обманув посланцев Барджелло. Благодаря ему чума не подтвердилась и контроль за нами впредь будет менее строгим. Чувство признательности и восхищение, внушаемые мне аббатом Мелани, значительно уменьшили недоверие, которое я к нему питал, и я даже с некоторым душевным подъемом ожидал той минуты, когда мы вновь пустимся по следу злоумышленника. Было ли нам невыгодно то, что аббат подозревался в причастности к политическим интригам? Скорее наоборот: благодаря его уловке мы были спасены от перевода в лазарет. Кроме того, он открылся мне, что свидетельствовало о его доверии. Он присвоил себе незаконным образом бумаги Кольбера, однако, как он сам объяснил, это было прямым и неизбежным следствием его преданности французскому королю, и не имелось никаких фактов, доказывающих обратное. Внезапно перед глазами вновь возникла картина человеческих останков, обрушившихся на меня, и я с содроганием прогнал ее прочь. Волна благодарности к аббату накатила на меня: рано или поздно я не удержусь и поведаю другим постояльцам о той ловкости, с какой он приручил двух страшных бродяг и, перемежая угрозы с посулами, поставил их на службу собственным интересам. Именно таким и рисовался моему воображению тайный агент французского короля, оставалось лишь сожалеть, что не хватает ни знаний, ни опыта, необходимых, дабы должным образом воспроизвести на бумаге его чудесные деяния. Сколько всего свалилось на мою бедную голову – и сеть потайных ходов, и погоня, и смерть при загадочных обстоятельствах одного из постояльцев, и наконец, история Фуке, считавшегося мертвым и обнаруженного доносителями Кольбера на улицах Рима! Я просил у Неба лишь об одном – чтобы однажды мне было позволено описать все это в качестве газетчика.
Тут со скрипом открылась дверь (видимо, я недостаточно плотно закрыл ее), я успел увидеть чью-то тень, вскочил и бросился к двери. Выглянув в коридор, приметил силуэт Девизе с гитарой в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Бедфорд выговорил несколько фраз на родном языке, заставив стражников пожалеть о том, что они им не владеют.
– Он повторяет, что хочет выйти отсюда, – перевел Кристофано.
Сбиры, в которых еще свежо было воспоминание о том, как англичанин вел себя в первый раз, и полагая, что он их не понимает, самым грубым образом подняли его на смех. Бедфорд, или его чудесный двойник, ответил на их глумление длинным рядом ругательств, после чего был уведен Кристофано.
Когда все закончилось, постояльцы стали переглядываться, не веря в выздоровление англичанина.
Оказавшись в коридоре, я бросился за Атто в надежде получить объяснение и настиг его как раз в ту минуту, когда он собирался подняться по лестнице на свой этаж. Он метнул в меня задорный взгляд и, догадавшись, что мне страх как хочется все знать, принялся напевать, посмеиваясь надо мной.
Мысли битву затевают, Гордо сердце осаждают. Ах, воительницы злые, С сердцем битву затевают…
– Ну, как тебе воскрешение Бедфорда?
– Но разве это возможно?!
Атто задержался, ступив на лестницу, и с лукавым выражением лица зашептал:
– Ты что же, думаешь, агент по особым поручениям французского короля даст провести себя как мальчишку? Бедфорд молод, невысок и белокур. Тот, кого ты видел, в точности такой же. У англичанина голубые глаза, и у нашего сине-зеленые. В ту перекличку он роптал, рвался на свободу, тоже и сегодня. Тогда он лопотал что-то непонятное, и сейчас было также. В чем же дело?
– Но ведь это не мог быть он…
– Ну разумеется. Бедфорд распростерт на постели и дышит на ладан, мы молим Бога, чтобы он поправился. Но будь у тебя хорошая память (а это ой как необходимо газетчику), ты бы вспомнил, какой беспорядок царил в первую перекличку. Когда выкликнули меня, Кристофано подвел к окну Стилоне Приазо, вместо Дульчибени – Робледу и так далее, делая вид, что ошибается. Как ты думаешь, после такой неразберихи могли ли стражи порядка быть уверенными, что узнают всех? Заруби себе на носу: в Барджелло нет наших изображений, ведь среди нас нет ни папы, ни короля Франции. – Мое молчание было красноречивее всяких слов. – Они и не могли никого узнать, за исключением разве что молодого белокурого джентльмена, возмущающегося на непонятном языке.
– Так Бедфорд… – осенило меня, стоило в памяти ожить воспоминанию о Девизе, куда-то исчезнувшем.
– …играет на гитаре, говорит по-французски, иногда делает вид, что знает английский, – закончил Атто вместо меня сообщнически взглянув на Девизе. – Сегодня он только то и сделал, что облачился в платье, напоминающее наряд англичанина. Он мог позаимствовать его у Бедфорда, но тогда дружище Кристофано послал бы нас в лазарет: пользоваться одеждой и постельным бельем больных чумой нельзя ни под каким предлогом.
– В таком случае Девизе дважды предстал перед проверяющими, а я и не заметил.
– А все оттого, что это нелепо, а как известно, нелепость, какой бы правдоподобной она ни была, воспринимается с трудом.
– Но ведь люди Барджелло нас уже однажды вызывали по одному, когда закрывали на карантин.
– Да, но та первая перекличка была сумбурная, им приходилось еще и перекрывать улицу, и заколачивать выходы. И потом истекло ведь несколько дней с тех пор. Сыграли свою роль и решетки на окнах второго этажа, как-никак, а все-таки они мешают видеть. Да я и сам не ручаюсь, что опознал бы наших тюремщиков из-за этих решеток. Кстати, что ты скажешь о глазах Бедфорда?
Я задумался и, не в силах подавить улыбку, ответил:
– Они косят.
– Точно. Если как следует подумать, так косоглазие – самая характерная черта его облика. Когда доблестные стражи порядка увидели косоглазого и голубоглазого молодого человека (тут Девизе не подкачал, молодчина!), у них и не могло возникнуть никаких подозрений.
Я с удивлением обдумывал его слова.
– Ну, теперь не мешкая отправляйся к Кристофано, ты ему наверняка нужен. Не говори с ним об ухищрениях, которые нам с ним пришлось пустить в ход: ему стыдно за то, что он нарушает свой врачебный долг. Он не прав, но тут уж ничего не поделаешь.
От Кристофано я узнал обнадеживающие новости: он говорил с представителями властей и заверил их в том, что мы все в добром здравии. А также обещал доводить до их сведения любые происшествия через посланца, который будет являться по утрам и справляться о нашем положении. Это освобождало нас в дальнейшем от перекличек, которые до этих пор благодаря чуду сходили нам с рук.
– Подобная легковерность властей была бы невозможна в других обстоятельствах.
– Что вы имеете в виду?
– Я знаю, что делалось в Риме во время чумы 1656 года. Стоило разнестись слухам о первых случаях заражения в Неаполе, все дороги между двумя городами были перекрыты, любое сообщение с пограничными областями, в том числе торговля, было запрещено. Повсюду были разосланы легаты с наказом следить за исполнением мер предосторожности, усилен контроль за побережьем в целях ограничения и запрета приема судов, закрыто большое количество римских ворот, а на прочих оборудованы опускные решетки.
– И все равно эпидемия не была остановлена?
– Опоздали, – грустно пояснил Кристофано. – Один неаполитанский рыбак – Антонио Чьоти – прибыл в марте в Рим, спасаясь от правосудия, преследовавшего его за убийство. Остановился в одном гостином дворе в Трастевере возле Монтефиори, там и слег. Жена хозяина (Кристофано узнал все эти подробности от старожилов) отвела его в больницу Сан-Джованни, где он и умер несколько часов спустя. Вскрытие не показало ничего особенного. Но несколькими днями позже умерла эта женщина, а вслед за ней ее мать и сестра. Врачи и тут не увидели причин для беспокойства, но все же решили отправить хозяина и всех его работников в лазарет. Трастевере отделили стального города решеткой, собрали всех членов Конгрегации здоровья для рассмотрения ситуации. В каждом околотке была создана комиссия из прелатов, представителей дворянства врачей и нотариусов, она переписала всех жителей с указанием рода занятий, состояния здоровья, потребностей, дабы представить отчет Конгрегации. Но теперь весь город просто помешался на осаде Вены. Сбиры рассказали мне, что недавно видели папу, распростертого перед распятием и плачущего от страха и тревоги за судьбу всего христианского мира. А римляне знают – если папа плачет, нам и подавно пристало трепетать от ужаса. Ответственность, взятая мной на себя, – добавил он, – чрезвычайной важности. Частично она ложится и на твои плечи. Отныне нам предстоит с повышенным вниманием следить за здоровьем постояльцев. Одна ошибка, и санкций не миновать. Следует смотреть в оба, чтобы никто не покидал «Оруженосец» до окончания карантина. В любом случае возле постоялого двора установили два поста сторожевых, которые воспрепятствуют и побегу через окно, и срыву досок с дверей.
– Я во всем буду вам служить, – заверил я Кристофано, с нетерпением ожидая наступления ночи.
Новость об отмене перекличек хотя и была приятной во всех отношениях, но все же она поставила под вопрос согласованную с Атто проверку Библии отца Робледы. Я дал знать об этом Мелани запиской, подсунув ее под дверь, и отправился в кухню, опасаясь, как бы наш лекарь (совершающий обход всех пациентов) не застал меня беседующим с Мелани.
Кристофано сам окликнул меня из комнаты Помпео Дульчибени на втором этаже. Оказалось, что у уроженца Фермо случился приступ воспаления седалищного нерва. Мучимый болью, он лежал на боку в постели и умолял доктора поскорее поставить его на ноги.
С задумчивым выражением лица Кристофано возился с его ногами: приподнимал одну, приказывал согнуть другую, наблюдая, как это сказывается на больном. Тот начинал вопить, а Кристофано торжествующе покачивал головой.
– Мне все ясно. Необходим компресс со шпанской мухой. Мой мальчик, пока я буду его готовить, натри ему левый бок бальзамом. – С этими словами Кристофано протянул мне баночку а Дульчибени известил, что компресс придется носить восемь дней кряду.
– Целая неделя! Не хотите ли вы сказать, что мне придется так долго оставаться в постели?
– Разумеется, нет. Боль утихнет раньше. Бегать вы, конечно, не сможете. Но что из того, пока длится карантин, вам все равно нечем заниматься.
Дульчибени, явно не в духе, пробурчал что-то в ответ.
– Не стоит так отчаиваться. Иные, гораздо моложе вас, и те скручены болью. Отец Робледа уже несколько дней страдает от приступов ревматизма, хотя и не показывает этого. Видно, он очень деликатного сложения, ведь в «Оруженосце» вовсе не сыро. Да и погода установилась сухая и теплая.
Я вздрогнул. Подозрения в отношении отца Робледы получали подтверждение. Не без гадливости увидел я, как наш лекарь извлек из своей сумки пузырек с дохлыми жуками.
– Шпанские мухи, высушенные, – выхватив двух золотых с зеленью жуков, провозгласил он, размахивая ими у меня перед носом. – Не менее чудодейственны, чем пиявки. А кроме того, возбуждают половое влечение.
Он принялся толочь их над куском влажной марли, приготовленной для компресса.
– Ах вот как, у иезуита ревматизм! – по прошествии некоторого времени воскликнул Дульчибени. – Тем лучше, перестанет повсюду совать свой нос.
– О чем это вы? – спросил Кристофано, измельчая жуков с помощью небольшого ножа.
– Вы что же, не знаете, что орден иезуитов – рассадник шпионов?
Я задохнулся. Сейчас я узнаю что-то очень важное. Но поскольку Кристофано эта тема не заинтересовала, Дульчибени не стал ее развивать. Пришлось вмешаться мне.
– Это вы серьезно?
– Уж куда серьезнее! – убежденно отвечал Дульчибени.
Его послушать, так иезуиты были не только мастерами слежки, но и требовали, чтобы эта привилегия оставалась за их орденом, а любой, занявшийся тем же без их позволения, нес наказание. Прежде, до появления иезуитов, в интригах вокруг апостольского престола участвовали представители других орденов. Но после того как этим занялись последователи святого Игнатия, они сумели отвратить прочих. А все потому, что у понтификов всегда была надоба знать о самых потаенных делах государей. Когда стало ясно, что никому не превзойти иезуитов в этой области, папы провозгласили их героями: посылали в самые важные точки европейской политики, поддерживали их издавая буллы и даруя привилегии, отдавали им предпочтение перед всеми другими орденами.
– Простите, – возразил Кристофано, – но как они могут преуспеть в этом, если им запрещено посещать женщин, все всегда выбалтывающих, находиться рядом с преступниками либо просто ведущими неправедный образ жизни, да и…
По словам Дульчибени, все было просто: понтифики отдали в руки иезуитов таинство исповеди, и не только в Риме, но и по всей Европе. Исповедь позволяла им знать об умонастроениях как богатых, так и бедных, как королей, так и простолюдинов. А главное – проникать в замыслы советников и министров, состоящих на государевой службе: с помощью отработанной риторики они выпытывали у своих подопечных тайно вынашиваемые намерения.
Дабы целиком посвятить себя этой задаче и извлекать все большую выгоду, иезуиты добились от Святого Престола освобождения от иных обязанностей. А их жертвы тем временем попадали в расставленные сети. К примеру, представители королевской семьи Испании всегда пользовались услугами иезуитов в качестве исповедников и потребовали того же от министров на всех подчиненных испанской короне территориях. Иные государи, которые до того жили не тужили и знать не знали о хитрости иезуитов, стали думать, что эти отцы обладают каким-то особым даром, необходимым для таинства исповеди, и последовали примеру испанских правителей.
– Но должны же были их разоблачить, – вставил тосканец, в то время как панцири жуков трещали под его бистуреем.
– Оно, конечно, так, да только когда их хитрость бывала раскрыта, они переходили на службу к другому государю, всегда готовые предать и его. Вот отчего их любят и ненавидят в одно и то же время, – продолжал Дульчибени, – ненавидят за шпионство и предательство и любят за то же; презирают за то, что они добиваются наибольших выгод для своего ордена и губят множество народу, и любят за то, что лучших шпионов не найти. В сущности иезуиты заслуживают этой привилегии, ведь другие терпят поражение, не успев приступить к делу. Если иезуиты за кого взялись, они прилипают к нему что смола, ни за что не отделаешься. Во время восстания в Неаполе было забавно наблюдать, как они мертвой хваткой вцепились в Мазаньелло Мазаньелло Томазо Аньелло (1620–1647) – неаполитанский революционер, предводитель восстания против испанских властей
по поручению вице-короля Испании и в вице-короля Испании по поручению Мазаньелло. А действовали так ловко, что никто в обоих станах ничего не заподозрил, в общем, не щадили ни волков, ни овец…
Кристофано наложил Дульчибени компресс, после чего мы удалились. Он целого вороха мыслей у меня гудела голова: подозрительные ревматические боли отца Робледы, открытие того, что этот испанец с младых ногтей научился не столько молиться, сколько идти по следу. Мои догадки все больше подтверждались.
Только я собрался подняться к себе (я так уходился, что нуждался в отдыхе), как заметил, что подозрительный иезуит покинул свою комнату и отправился к соседствующему с кухней нужнику. Упустить такой случай я не мог: потихоньку поднявшись по лестнице на последний этаж, я толкнул дверь комнаты иезуита. Но было поздно, он уже возвращался.
Пришлось уйти ни с чем.
Прежде я заглянул к своему хозяину, возлежавшему на постели, и помог ему освободить кишечник. Он задал мне ряд сбивчивых вопросов относительно своего здоровья и пожаловался на сиенца, обращавшегося с ним как с мальчишкой и скрывавшего от него правду. Я как мог успокоил его, напоил, поправил подушки и долго гладил по голове до тех пор, пока его не сморило.
Наконец-то я мог запереться у себя в комнате, достать дневник и записать в него – правда, довольно сбивчиво – события последнего дня.
После чего рухнул без сил на постель. Однако я и тут не сдался без боя и ушел в мысли, теснящиеся в мозгу, пытаясь придать им хоть какую-то стройность. Страница библии, подобранная Угонио и Джакконио, возможно, принадлежала Робледе пока он не потерял ее в подземной галерее, пролегавшей под площадью Навона, – значит, он и был похитителем ключей и имел доступ к подземелью. Помощь, оказанная мною аббату Мелани, стоила мне нескольких минут неописуемого ужаса, а также схватки с двумя зловонными существами. Разрешилось же все с помощью трубки, использованной Атто для их устрашения вместо пистолета. Второй раз он преуспел, обманув посланцев Барджелло. Благодаря ему чума не подтвердилась и контроль за нами впредь будет менее строгим. Чувство признательности и восхищение, внушаемые мне аббатом Мелани, значительно уменьшили недоверие, которое я к нему питал, и я даже с некоторым душевным подъемом ожидал той минуты, когда мы вновь пустимся по следу злоумышленника. Было ли нам невыгодно то, что аббат подозревался в причастности к политическим интригам? Скорее наоборот: благодаря его уловке мы были спасены от перевода в лазарет. Кроме того, он открылся мне, что свидетельствовало о его доверии. Он присвоил себе незаконным образом бумаги Кольбера, однако, как он сам объяснил, это было прямым и неизбежным следствием его преданности французскому королю, и не имелось никаких фактов, доказывающих обратное. Внезапно перед глазами вновь возникла картина человеческих останков, обрушившихся на меня, и я с содроганием прогнал ее прочь. Волна благодарности к аббату накатила на меня: рано или поздно я не удержусь и поведаю другим постояльцам о той ловкости, с какой он приручил двух страшных бродяг и, перемежая угрозы с посулами, поставил их на службу собственным интересам. Именно таким и рисовался моему воображению тайный агент французского короля, оставалось лишь сожалеть, что не хватает ни знаний, ни опыта, необходимых, дабы должным образом воспроизвести на бумаге его чудесные деяния. Сколько всего свалилось на мою бедную голову – и сеть потайных ходов, и погоня, и смерть при загадочных обстоятельствах одного из постояльцев, и наконец, история Фуке, считавшегося мертвым и обнаруженного доносителями Кольбера на улицах Рима! Я просил у Неба лишь об одном – чтобы однажды мне было позволено описать все это в качестве газетчика.
Тут со скрипом открылась дверь (видимо, я недостаточно плотно закрыл ее), я успел увидеть чью-то тень, вскочил и бросился к двери. Выглянув в коридор, приметил силуэт Девизе с гитарой в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74