момент не слишком подходящий, неизвестно, чья возьмет в Вене. Если папа нездоров, одряхлел, в Риме могут вспыхнуть недовольство, беспорядки; турки от этого еще сильнее воспрянут духом, а христианские воины – наоборот. Тиракорда сказал, что здоровье папы не улучшается, так что придется прибегать даже к иным методам лечения. Оттого-то это и должно сохраняться в тайне.
– Но другу-то Тиракорда открылся, – заметил я.
– Видно, считает, что тот умеет хранить секреты. А к тому же Дульчибени, как и мы, в данный момент пленник, застрял в «Оруженосце» на время карантина. Ему и случайно-то не представится открыться кому-нибудь. Но есть кое-что еще.
– Что же?
– Дульчибени сопровождал Фуке. Теперь наведывается к папскому врачу, чтобы обсудить различные загадочные вещи: какие-то фермы, чьи-то братья и сестры, типы, которых надо пришить… Я бы дорого дал, чтобы узнать, о чем это они говорили.
На обратном пути нас ждала встреча с нашими проводниками – они копошились в «Архивах» под площадью Навона. Я обратил внимание, что вновь была возведена мерзкая пирамида из костей и черепов, на сей раз покруче и повыше. Они никак не приветствовали нас, занятые оживленной дискуссией, поводом для которой послужил некий предмет. Джакконио грубо вырвал его из рук Угонио и с подозрительно приторной улыбкой протянул Атто. Это были обрывки листьев какого-то растения.
– Что это? – воззрился на них Атто. – Не могу же я оплачивать тебе всю ту дрянь, что ты пытаешься мне всучить.
– Это не простые листочки, – произнес Угонио. – Будучи в большей степени врачевателем, чем дрянцо подбирателем, Джакконио нашел их неподалеку от умерщвленных тварей, коих мы видели.
– Что и говорить, необычное соседство дохлых крыс и этих листьев, – задумался Атто.
– Джакконио говорит, что это на удивление обонятельное растение, согревающее, сводящее с ума… В целом, будучи более носителем benefice, чем malefice, то есть пользы, чем вреда, он вам его передает, ибо в соблюдении своих обязанностей обретает верующий радость.
Атто взял один из обломков листьев и поднес к фонарю, чтобы получше рассмотреть. И тут меня пронзило одно воспоминание.
– Господин Атто, теперь и я начинаю вспоминать, что видел листья в галереях.
– Черт побери! Но откуда в подземелье, где не растут деревья, взяться опавшим листьям?
Я поведал ему, что, преследуя Стилоне Приазо, ступал по листьям и даже разок поскользнулся на них, при этом испугался, как бы Приазо не заметил меня.
– Вот дурачина! Надо было тут же сказать мне об этом. Нам теперь важна любая мелочь.
Я взял в руки ломкие листочки и пообещал себе исправиться. Раз уж я был неспособен помочь Атто в разгадке значения всех этих ферм, братьев, сестер и типов, подлежащих уничтожению, о которых шла речь между Тиракордой и Дульчибени так уж разобьюсь в лепешку, а постараюсь разузнать все о растении, с которого осыпались эти листья, что позволит отыскать того, кто усеял ими подземные галереи.
Простившись с нашими помощниками, мы побрели по направлению к «Оруженосцу». Тут я вспомнил, что до сих пор еще не передал Атто, о чем мы говорили с Девизе. В вихре недавних открытий это отошло на второй план, да и ничего особенного выудить из гитариста мне не удалось. Я пересказал нашу беседу, утаив лишь, что пришлось слегка запачкать честь Атто, чтобы завоевать доверие Девизе.
– Так-таки ничего интересного? – перебил меня Мелани на полуслове. – Ты узнал, что королева Мария-Терезия поддерживала отношения со знаменитым Франческо Корбеттой и Девизе, и считаешь, что это неинтересно?
Я был застигнут врасплох, а Мелани, казалось, впал в панику и во все продолжение рассказа то и дело останавливался, таращил глаза, просил меня повторить, вновь молча устремлялся вперед, а потом без всякой причины с задумчивым выражением лица замирал на месте. А еще то и дело просил меня повторить все с самого начала: как я явился к Девизе с назначенной ему процедурой, как услышал рондо, так очаровавшее всех постояльцев, как спросил его, не он ли автор этого чудного произведения, на что получил ответ, что его учитель, некто Корбетта, услышал эту мелодию во время одного из своих многочисленных путешествий, записал ее и преподнес королеве, дабы та отдала таблатуру Девизе, в свою очередь, внесшего в нее что-то свое. Словом, теперь трудно сказать, кто является автором этого музыкального сочинения, даже если и известны имена приложивших к нему свою руку.
– А знаешь ли ты, кто такой Корбетта? – вопросил аббат, глаза которого превратились в две щелочки, и, в свою очередь, пустился рассказывать мне:
– Итальянец Франческо Корбетта был величайшим из гитаристов своего времени. Мазарини пригласил его во Францию, дабы он обучал игре на гитаре юного Людовика, обожавшего этот инструмент. Слава музыканта возросла, и уже король Англии Карл II, также жалующий этот инструмент, призвал того в Лондон, где дал ему в жены богатую наследницу и наградил титулом пэра. Корбетта был не только изысканным исполнителем, но и опытным криптографом, что является большой редкостью.
– Он что, записывал буквы особым способом?
– Это что! Он сочинял шифрованную музыку, в которой было скрыто тайное послание! Корбетта был незаурядной личностью: интригующей, завораживающей. Любил карточную игру, большую часть жизни провел в дороге: Мантуя, Венеция, Болонья, Брюссель, Испания, Голландия, был замешан во многие скандальные истории. Умер он два года назад в возрасте шестидесяти лет.
– Возможно, он не довольствовался музыкой и тоже… ну… советовал?
– По правде сказать, он прямо-таки погряз в политических интригах тех стран, что я тебе перечислил, – ответил Мелани, допустив таким образом, что Корбетта занимался шпионажем.
– И для этого использовал таблатуру?
– Да, однако он ничего не изобрел. Знаменитый англичанин Джон Доулэнд Доулэнд Джон (1562–1626) – английский композитор, принятый многими европейскими дворами
, лютнист королевы Елизаветы, сочинял такие произведения, с помощью которых его государыня могла передавать секретные послания.
Атто в два счета убедил меня, что запись музыкального произведения может содержать нечто, не имеющее к музыке ни малейшего отношения. Собственно музыкальная криптография существовала исстари – к ней прибегали правящие династии и Церковные иерархи. Делла Порта в «De furtivis litterarum notis» «О тайных значениях» (лат.)
приводит в качестве общедоступного примера несколько способов шифровки в музыкальных фразах секретных посланий различного толка и какой угодно длины. Благодаря удобному ключу нетрудно привязать каждую букву алфавита к музыкальному знаку или ноте. Цепочки из них, записанные в виде партитуры, с помощью ключа превращаются в слова и целые фразы Однако в результате в самой музыке возникают saltus indecentes, то есть диссонансы и неприятные для слуха энгармонии, которые ictu ocili тотчас (лат.)
могут пробудить подозрения у того, кто взялся бы читать их с листа. Потому-то и были изобретены более искусные способы криптографии.
– А кем?
– Да все тем же Кирхером, в частности, этому посвящен его труд «Musurgia universalis». Вместо того чтобы замещать буквы нотами или их комбинациями, он предложил разделить алфавит между четырьмя голосами мадригала или оркестра, так чтобы лучше управлять музыкальной темой, сделать ее композиционно более изящной и менее неприятной на слух на тот случай, если послание будет перехвачено или вызовет подозрения. И наконец, существует бесчисленное количество возможностей использовать текст, положенный на музыку, и ноты, предназначенные для исполнения с помощью человеческого голоса. К примеру, если той или иной ноте что-то соответствует, какие-то слоги, во внимание принимаются лишь эти слоги. Можно пользоваться одним лишь текстом, положенным на музыку, для кодирования секретного послания. Корбетта был знаком с изобретением Кирхера, в том нет сомнений.
– Как по-вашему, перенял ли Девизе у Корбетты не только мастерское владение гитарой, но и… это искусство тайнописи?
– Так, во всяком случае, поговаривали при дворе в Париже. К тому же Девизе был любимым учеником Корбетты и, помимо прочего, одним из его друзей.
Доулэнд, Мелани, Корбетта, его ученик Девизе… больше я не сомневался: музыка неразрывно связана со шпионажем.
– Кроме того, – продолжил Мелани, – Корбетта был хорошо знаком с Фуке, поскольку являлся придворным гитаристом при Мазарини вплоть до 1660 года. Только в этом году он перебрался в Лондон, однако часто наезжал в Париж, а десять лет спустя окончательно туда переехал.
– Но в таком случае это рондо также может заключать в себе некое тайное послание! – сам не веря в то, что говорю, произнес я.
– Спокойствие, мой милый, взглянем сперва на все остальное. Ты мне сказал, что рондо было преподнесено Корбеттой в дар Марии-Терезии, которая, в свою очередь, подарила его Девизе. Для нас с тобой это служит ценнейшим указанием. Мне ведь было невдомек, что королева поддерживала отношения с обоими гитаристами. Даже трудно в это поверить.
– Я вас понимаю. Мария-Терезия вела почти монашеский образ жизни…
И я пересказал аббату все то, что узнал от Девизе по поводу унижений, которым подвергал свою бедную супругу король-Солнце.
– Монашеский? Бог мой, я бы не стал так преувеличивать, – явно что-то зная на сей счет, парировал Атто.
По мнению Атто, Девизе нарисовал для меня слишком уж незапятнанный портрет королевы Франции. А между тем и сейчас еще можно повстречать в Версале юную мулатку, как две капли воды похожую на дофина. За объяснением сего чуда следует обратиться к событиям двадцатилетней давности, когда послы одного африканского государства гостили при дворе и, дабы выразить свое почтение супруге Людовика XIV, подарили ей темнокожего пажа по имени Набо.
Несколько месяцев спустя – это было в 1664 году – Мария-Терезия произвела на свет крепенькую и очень резвую девчушку с темной кожей. Придворный хирург Феликс заверял короля, что цвет кожи ребенка скоро изменится, являясь чем-то вроде желтухи в связи с приливом крови во время родов. Однако шли дни, а девочка светлее не становилась. Тогда хирург заявил, что беременность королевы протекала под слишком пристальными взглядами негритенка. «Взглядами? – переспросил король. – Какой же проникающей способностью они должны были отличаться!» Несколько дней спустя по приказу короля с пажом Набо тайно расправились.
– А что же Мария-Терезия?
– Она промолчала. Никто не видел ни ее слез, ни улыбок. По правде сказать, ее и саму-то было не видно. Кроме слов доброты и прощения, от нее ничего нельзя было добиться. Она всегда старалась рассказать королю о малейшей безделице, дабы заверить его в своей преданности, и это невзирая на то, что он навязывал ей своих любовниц в качестве камеристок. Она как будто бы и не могла быть иной, кроме как безвольной, бесцветной, держащейся в тени. Она была слишком добрая. Слишком.
На память мне пришла одна фраза Девизе: было бы ошибочно судить о Марии-Терезии лишь по внешним проявлениям.
– Как вы думаете, она напускала на себя такой вид? – спросил я.
– Она была из Габсбургов. К тому же испанка. И Габсбурги, и испанцы – гордые натуры, все сплошь заклятые враги ее супруга. Как ты думаешь, что испытывала Мария-Тере-зия Австрийская, когда ее так унижали на французской земле? Отец боготворил ее и согласился расстаться с ней лишь в обмен на Пиренейский мир. Я был на Фазаньем острове Фазаний остров (иначе остров Конференции) – островок, расположенный на реке Бидассоа, служащий границей между Францией и Испанией, где в 1659 г. был подписан Пиренейский мир и заключен брак Людовика XIV и Марии-Терезии
, мой мальчик, когда Франция и Испания заключили договор и порешили соединить браком своих детей. Как подошла пора расставаться с дочерью, король Филипп Испанский залился горючими слезами, словно уж и не надеясь свидеться с нею когда-либо. Всем стало не по себе. А на пиршестве в честь помолвки, одном из самых роскошных, когда-либо заданных, не притронулся к яствам. Под вечер, собираясь уезжать, он простонал сквозь рыдания: «Я мертвец» и много чего еще в том же духе.
Рассказ Мелани несказанно удивил меня: я и не предполагал, что сильные мира сего, хозяева судеб целых стран и народов, могли так горевать и убиваться от потери одного дорогого существа.
– А Мария-Терезия что же?
– Сперва делала вид, что ей все равно, как обычно. Но вскоре дала понять, что будущий супруг ей не нравится. Улыбалась, вела любезные разговоры и показывала, что отъезд ее нисколько не огорчает. Но в эту ночь мы все слышали, как она душераздирающе вопила в своей комнате: «Ay, mi padre, mi padre!» Ах, отец, отец! (исп.)
– Значит, она и вправду притворщица?
– Так оно и есть. Она скрывала ненависть и любовь, симулировала жалость и верность. И потому неудивительно, что никто не догадывался о милом обмене таблатурами между нею, Корбеттой и Девизе. Возможно, прямо на глазах у короля!
– Так вы считаете, королева пользовалась услугами гитаристов для передачи тайных посланий?
– Не исключено. Помню, прочел о чем-то в этом роде в одной голландской газете. Так, мерзкое издание, выходившее в Амстердаме на французском языке с единственной целью – опорочить Наихристианнейшего из королей. Там говорилось об одном молодом придворном лакее, неком Беллоке, если мне не изменяет память, который сочинял стихи, предназначенные для декламации во время балетного действа. Так вот, в них в завуалированной форме содержались упреки, адресованные королю, причинявшему королеве страдания своими изменами. А заказчиком был не кто иной, как сама Мария-Терезия.
– Сударь, а кто такая Мадемуазель?
– Откуда тебе известно это имя?
– Я прочел его на верхнем поле странички с нотами Девизе. Там стоит: «a Mademoiselle».
Хотя свет от фонаря был очень слаб, я увидел, как побледнел аббат Мелани. Внезапно в его глазах промелькнул страх, который вот уже два дня потихоньку точил его.
Я до конца пересказал ему весь свой разговор с французским музыкантом и признался в том, что по неловкости запачкал таблатуру рондо, а пытаясь исправить оплошность, наткнулся на это посвящение. Я также сообщил Атто о том, что узнал о Мадемуазель от Девизе: она была кузиной короля, приговоренной им к безбрачию за бунтовщическое прошлое.
– Господин Атто, кто же она такая? – снова спросил я.
– Главное, не кто она сама, а за кого она вышла.
– Вышла? Разве она не осталась в девушках? Оказывается, Девизе не совсем верно передал мне ее историю: на самом деле все было чуть сложнее. Ее называли Большая Мадемуазель, настоящее ее имя – Анна-Мария-Луиза, герцогиня де Монпансье. Самая богатая женщина французского королевства. Но денег ей было мало, ока хотела любой ценой выйти за короля. Людовик забавы ради вообще запретил ей выходить замуж и отравил все существование. В конце концов, она отказалась от своих амбиций и заявила, что не притязает на трон и подчиняется, подобно Марии-Терезии, жестокому государю, оставив двор и отправившись в дальние края. В возрасте сорока четырех лет она влюбилась в безвестного провинциального дворянина, бедного гасконского отпрыска, лишенного наследства, ни к чему не пригодного, однако имевшего счастье за несколько лет до этого завоевать симпатию короля, назначившего его наперсником своих игр и нарекшего графом де Лозеном Лозен Антонен Номпар де Комон (1633–1723) – граф, затем герцог, маршал Франции. Фаворит Людовика XIV, за вольности заключенный в Бастилию и Пинероло. Тайно женился на Большой Мадемуазели
.
– Лозен был никудышным соблазнителем, – с презрением заявил Атто, – ухаживал за Большой Мадемуазелью из-за ее денег. Людовик позволил им пожениться, однако Лозен, всегда отличавшийся необыкновенным тщеславием, требовал торжеств, не уступающих королевским. «Таких, какие устраиваются двумя династиями», – повторял он друзьям, раздувшись от спеси. А поскольку из-за долгих приготовлений свадьба затягивалась, Людовик XIV тем временем спохватился да и передумал. Уж как только жених с невестой ни умоляли, ни заклинали его, даже угрожали. Ничего не помогло. Пришлось повенчаться тайно. Король об этом узнал, и Лозену пришел конец – он снова был посажен в крепость, на сей раз далеко от Парижа.
– Крепость… – повторил я, начиная догадываться.
– Пинероло.
– Туда же…
– Вот именно, туда же, где был Фуке.
До тех пор Фуке был единственным заключенным этой огромной крепости. Он был знаком с Лозеном, тот сопровождал короля в поездке в Нант, во время которой и был задержан Фуке. К тому времени, когда Лозена препроводили в Пинероло, Фуке томился в неволе уже девять лет.
– А сколько там просидел Лозен?
– Десять лет.
– Так много!
– Могло быть и больше. Не определив заранее срока его заключения, король мог продлевать его до бесконечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Но другу-то Тиракорда открылся, – заметил я.
– Видно, считает, что тот умеет хранить секреты. А к тому же Дульчибени, как и мы, в данный момент пленник, застрял в «Оруженосце» на время карантина. Ему и случайно-то не представится открыться кому-нибудь. Но есть кое-что еще.
– Что же?
– Дульчибени сопровождал Фуке. Теперь наведывается к папскому врачу, чтобы обсудить различные загадочные вещи: какие-то фермы, чьи-то братья и сестры, типы, которых надо пришить… Я бы дорого дал, чтобы узнать, о чем это они говорили.
На обратном пути нас ждала встреча с нашими проводниками – они копошились в «Архивах» под площадью Навона. Я обратил внимание, что вновь была возведена мерзкая пирамида из костей и черепов, на сей раз покруче и повыше. Они никак не приветствовали нас, занятые оживленной дискуссией, поводом для которой послужил некий предмет. Джакконио грубо вырвал его из рук Угонио и с подозрительно приторной улыбкой протянул Атто. Это были обрывки листьев какого-то растения.
– Что это? – воззрился на них Атто. – Не могу же я оплачивать тебе всю ту дрянь, что ты пытаешься мне всучить.
– Это не простые листочки, – произнес Угонио. – Будучи в большей степени врачевателем, чем дрянцо подбирателем, Джакконио нашел их неподалеку от умерщвленных тварей, коих мы видели.
– Что и говорить, необычное соседство дохлых крыс и этих листьев, – задумался Атто.
– Джакконио говорит, что это на удивление обонятельное растение, согревающее, сводящее с ума… В целом, будучи более носителем benefice, чем malefice, то есть пользы, чем вреда, он вам его передает, ибо в соблюдении своих обязанностей обретает верующий радость.
Атто взял один из обломков листьев и поднес к фонарю, чтобы получше рассмотреть. И тут меня пронзило одно воспоминание.
– Господин Атто, теперь и я начинаю вспоминать, что видел листья в галереях.
– Черт побери! Но откуда в подземелье, где не растут деревья, взяться опавшим листьям?
Я поведал ему, что, преследуя Стилоне Приазо, ступал по листьям и даже разок поскользнулся на них, при этом испугался, как бы Приазо не заметил меня.
– Вот дурачина! Надо было тут же сказать мне об этом. Нам теперь важна любая мелочь.
Я взял в руки ломкие листочки и пообещал себе исправиться. Раз уж я был неспособен помочь Атто в разгадке значения всех этих ферм, братьев, сестер и типов, подлежащих уничтожению, о которых шла речь между Тиракордой и Дульчибени так уж разобьюсь в лепешку, а постараюсь разузнать все о растении, с которого осыпались эти листья, что позволит отыскать того, кто усеял ими подземные галереи.
Простившись с нашими помощниками, мы побрели по направлению к «Оруженосцу». Тут я вспомнил, что до сих пор еще не передал Атто, о чем мы говорили с Девизе. В вихре недавних открытий это отошло на второй план, да и ничего особенного выудить из гитариста мне не удалось. Я пересказал нашу беседу, утаив лишь, что пришлось слегка запачкать честь Атто, чтобы завоевать доверие Девизе.
– Так-таки ничего интересного? – перебил меня Мелани на полуслове. – Ты узнал, что королева Мария-Терезия поддерживала отношения со знаменитым Франческо Корбеттой и Девизе, и считаешь, что это неинтересно?
Я был застигнут врасплох, а Мелани, казалось, впал в панику и во все продолжение рассказа то и дело останавливался, таращил глаза, просил меня повторить, вновь молча устремлялся вперед, а потом без всякой причины с задумчивым выражением лица замирал на месте. А еще то и дело просил меня повторить все с самого начала: как я явился к Девизе с назначенной ему процедурой, как услышал рондо, так очаровавшее всех постояльцев, как спросил его, не он ли автор этого чудного произведения, на что получил ответ, что его учитель, некто Корбетта, услышал эту мелодию во время одного из своих многочисленных путешествий, записал ее и преподнес королеве, дабы та отдала таблатуру Девизе, в свою очередь, внесшего в нее что-то свое. Словом, теперь трудно сказать, кто является автором этого музыкального сочинения, даже если и известны имена приложивших к нему свою руку.
– А знаешь ли ты, кто такой Корбетта? – вопросил аббат, глаза которого превратились в две щелочки, и, в свою очередь, пустился рассказывать мне:
– Итальянец Франческо Корбетта был величайшим из гитаристов своего времени. Мазарини пригласил его во Францию, дабы он обучал игре на гитаре юного Людовика, обожавшего этот инструмент. Слава музыканта возросла, и уже король Англии Карл II, также жалующий этот инструмент, призвал того в Лондон, где дал ему в жены богатую наследницу и наградил титулом пэра. Корбетта был не только изысканным исполнителем, но и опытным криптографом, что является большой редкостью.
– Он что, записывал буквы особым способом?
– Это что! Он сочинял шифрованную музыку, в которой было скрыто тайное послание! Корбетта был незаурядной личностью: интригующей, завораживающей. Любил карточную игру, большую часть жизни провел в дороге: Мантуя, Венеция, Болонья, Брюссель, Испания, Голландия, был замешан во многие скандальные истории. Умер он два года назад в возрасте шестидесяти лет.
– Возможно, он не довольствовался музыкой и тоже… ну… советовал?
– По правде сказать, он прямо-таки погряз в политических интригах тех стран, что я тебе перечислил, – ответил Мелани, допустив таким образом, что Корбетта занимался шпионажем.
– И для этого использовал таблатуру?
– Да, однако он ничего не изобрел. Знаменитый англичанин Джон Доулэнд Доулэнд Джон (1562–1626) – английский композитор, принятый многими европейскими дворами
, лютнист королевы Елизаветы, сочинял такие произведения, с помощью которых его государыня могла передавать секретные послания.
Атто в два счета убедил меня, что запись музыкального произведения может содержать нечто, не имеющее к музыке ни малейшего отношения. Собственно музыкальная криптография существовала исстари – к ней прибегали правящие династии и Церковные иерархи. Делла Порта в «De furtivis litterarum notis» «О тайных значениях» (лат.)
приводит в качестве общедоступного примера несколько способов шифровки в музыкальных фразах секретных посланий различного толка и какой угодно длины. Благодаря удобному ключу нетрудно привязать каждую букву алфавита к музыкальному знаку или ноте. Цепочки из них, записанные в виде партитуры, с помощью ключа превращаются в слова и целые фразы Однако в результате в самой музыке возникают saltus indecentes, то есть диссонансы и неприятные для слуха энгармонии, которые ictu ocili тотчас (лат.)
могут пробудить подозрения у того, кто взялся бы читать их с листа. Потому-то и были изобретены более искусные способы криптографии.
– А кем?
– Да все тем же Кирхером, в частности, этому посвящен его труд «Musurgia universalis». Вместо того чтобы замещать буквы нотами или их комбинациями, он предложил разделить алфавит между четырьмя голосами мадригала или оркестра, так чтобы лучше управлять музыкальной темой, сделать ее композиционно более изящной и менее неприятной на слух на тот случай, если послание будет перехвачено или вызовет подозрения. И наконец, существует бесчисленное количество возможностей использовать текст, положенный на музыку, и ноты, предназначенные для исполнения с помощью человеческого голоса. К примеру, если той или иной ноте что-то соответствует, какие-то слоги, во внимание принимаются лишь эти слоги. Можно пользоваться одним лишь текстом, положенным на музыку, для кодирования секретного послания. Корбетта был знаком с изобретением Кирхера, в том нет сомнений.
– Как по-вашему, перенял ли Девизе у Корбетты не только мастерское владение гитарой, но и… это искусство тайнописи?
– Так, во всяком случае, поговаривали при дворе в Париже. К тому же Девизе был любимым учеником Корбетты и, помимо прочего, одним из его друзей.
Доулэнд, Мелани, Корбетта, его ученик Девизе… больше я не сомневался: музыка неразрывно связана со шпионажем.
– Кроме того, – продолжил Мелани, – Корбетта был хорошо знаком с Фуке, поскольку являлся придворным гитаристом при Мазарини вплоть до 1660 года. Только в этом году он перебрался в Лондон, однако часто наезжал в Париж, а десять лет спустя окончательно туда переехал.
– Но в таком случае это рондо также может заключать в себе некое тайное послание! – сам не веря в то, что говорю, произнес я.
– Спокойствие, мой милый, взглянем сперва на все остальное. Ты мне сказал, что рондо было преподнесено Корбеттой в дар Марии-Терезии, которая, в свою очередь, подарила его Девизе. Для нас с тобой это служит ценнейшим указанием. Мне ведь было невдомек, что королева поддерживала отношения с обоими гитаристами. Даже трудно в это поверить.
– Я вас понимаю. Мария-Терезия вела почти монашеский образ жизни…
И я пересказал аббату все то, что узнал от Девизе по поводу унижений, которым подвергал свою бедную супругу король-Солнце.
– Монашеский? Бог мой, я бы не стал так преувеличивать, – явно что-то зная на сей счет, парировал Атто.
По мнению Атто, Девизе нарисовал для меня слишком уж незапятнанный портрет королевы Франции. А между тем и сейчас еще можно повстречать в Версале юную мулатку, как две капли воды похожую на дофина. За объяснением сего чуда следует обратиться к событиям двадцатилетней давности, когда послы одного африканского государства гостили при дворе и, дабы выразить свое почтение супруге Людовика XIV, подарили ей темнокожего пажа по имени Набо.
Несколько месяцев спустя – это было в 1664 году – Мария-Терезия произвела на свет крепенькую и очень резвую девчушку с темной кожей. Придворный хирург Феликс заверял короля, что цвет кожи ребенка скоро изменится, являясь чем-то вроде желтухи в связи с приливом крови во время родов. Однако шли дни, а девочка светлее не становилась. Тогда хирург заявил, что беременность королевы протекала под слишком пристальными взглядами негритенка. «Взглядами? – переспросил король. – Какой же проникающей способностью они должны были отличаться!» Несколько дней спустя по приказу короля с пажом Набо тайно расправились.
– А что же Мария-Терезия?
– Она промолчала. Никто не видел ни ее слез, ни улыбок. По правде сказать, ее и саму-то было не видно. Кроме слов доброты и прощения, от нее ничего нельзя было добиться. Она всегда старалась рассказать королю о малейшей безделице, дабы заверить его в своей преданности, и это невзирая на то, что он навязывал ей своих любовниц в качестве камеристок. Она как будто бы и не могла быть иной, кроме как безвольной, бесцветной, держащейся в тени. Она была слишком добрая. Слишком.
На память мне пришла одна фраза Девизе: было бы ошибочно судить о Марии-Терезии лишь по внешним проявлениям.
– Как вы думаете, она напускала на себя такой вид? – спросил я.
– Она была из Габсбургов. К тому же испанка. И Габсбурги, и испанцы – гордые натуры, все сплошь заклятые враги ее супруга. Как ты думаешь, что испытывала Мария-Тере-зия Австрийская, когда ее так унижали на французской земле? Отец боготворил ее и согласился расстаться с ней лишь в обмен на Пиренейский мир. Я был на Фазаньем острове Фазаний остров (иначе остров Конференции) – островок, расположенный на реке Бидассоа, служащий границей между Францией и Испанией, где в 1659 г. был подписан Пиренейский мир и заключен брак Людовика XIV и Марии-Терезии
, мой мальчик, когда Франция и Испания заключили договор и порешили соединить браком своих детей. Как подошла пора расставаться с дочерью, король Филипп Испанский залился горючими слезами, словно уж и не надеясь свидеться с нею когда-либо. Всем стало не по себе. А на пиршестве в честь помолвки, одном из самых роскошных, когда-либо заданных, не притронулся к яствам. Под вечер, собираясь уезжать, он простонал сквозь рыдания: «Я мертвец» и много чего еще в том же духе.
Рассказ Мелани несказанно удивил меня: я и не предполагал, что сильные мира сего, хозяева судеб целых стран и народов, могли так горевать и убиваться от потери одного дорогого существа.
– А Мария-Терезия что же?
– Сперва делала вид, что ей все равно, как обычно. Но вскоре дала понять, что будущий супруг ей не нравится. Улыбалась, вела любезные разговоры и показывала, что отъезд ее нисколько не огорчает. Но в эту ночь мы все слышали, как она душераздирающе вопила в своей комнате: «Ay, mi padre, mi padre!» Ах, отец, отец! (исп.)
– Значит, она и вправду притворщица?
– Так оно и есть. Она скрывала ненависть и любовь, симулировала жалость и верность. И потому неудивительно, что никто не догадывался о милом обмене таблатурами между нею, Корбеттой и Девизе. Возможно, прямо на глазах у короля!
– Так вы считаете, королева пользовалась услугами гитаристов для передачи тайных посланий?
– Не исключено. Помню, прочел о чем-то в этом роде в одной голландской газете. Так, мерзкое издание, выходившее в Амстердаме на французском языке с единственной целью – опорочить Наихристианнейшего из королей. Там говорилось об одном молодом придворном лакее, неком Беллоке, если мне не изменяет память, который сочинял стихи, предназначенные для декламации во время балетного действа. Так вот, в них в завуалированной форме содержались упреки, адресованные королю, причинявшему королеве страдания своими изменами. А заказчиком был не кто иной, как сама Мария-Терезия.
– Сударь, а кто такая Мадемуазель?
– Откуда тебе известно это имя?
– Я прочел его на верхнем поле странички с нотами Девизе. Там стоит: «a Mademoiselle».
Хотя свет от фонаря был очень слаб, я увидел, как побледнел аббат Мелани. Внезапно в его глазах промелькнул страх, который вот уже два дня потихоньку точил его.
Я до конца пересказал ему весь свой разговор с французским музыкантом и признался в том, что по неловкости запачкал таблатуру рондо, а пытаясь исправить оплошность, наткнулся на это посвящение. Я также сообщил Атто о том, что узнал о Мадемуазель от Девизе: она была кузиной короля, приговоренной им к безбрачию за бунтовщическое прошлое.
– Господин Атто, кто же она такая? – снова спросил я.
– Главное, не кто она сама, а за кого она вышла.
– Вышла? Разве она не осталась в девушках? Оказывается, Девизе не совсем верно передал мне ее историю: на самом деле все было чуть сложнее. Ее называли Большая Мадемуазель, настоящее ее имя – Анна-Мария-Луиза, герцогиня де Монпансье. Самая богатая женщина французского королевства. Но денег ей было мало, ока хотела любой ценой выйти за короля. Людовик забавы ради вообще запретил ей выходить замуж и отравил все существование. В конце концов, она отказалась от своих амбиций и заявила, что не притязает на трон и подчиняется, подобно Марии-Терезии, жестокому государю, оставив двор и отправившись в дальние края. В возрасте сорока четырех лет она влюбилась в безвестного провинциального дворянина, бедного гасконского отпрыска, лишенного наследства, ни к чему не пригодного, однако имевшего счастье за несколько лет до этого завоевать симпатию короля, назначившего его наперсником своих игр и нарекшего графом де Лозеном Лозен Антонен Номпар де Комон (1633–1723) – граф, затем герцог, маршал Франции. Фаворит Людовика XIV, за вольности заключенный в Бастилию и Пинероло. Тайно женился на Большой Мадемуазели
.
– Лозен был никудышным соблазнителем, – с презрением заявил Атто, – ухаживал за Большой Мадемуазелью из-за ее денег. Людовик позволил им пожениться, однако Лозен, всегда отличавшийся необыкновенным тщеславием, требовал торжеств, не уступающих королевским. «Таких, какие устраиваются двумя династиями», – повторял он друзьям, раздувшись от спеси. А поскольку из-за долгих приготовлений свадьба затягивалась, Людовик XIV тем временем спохватился да и передумал. Уж как только жених с невестой ни умоляли, ни заклинали его, даже угрожали. Ничего не помогло. Пришлось повенчаться тайно. Король об этом узнал, и Лозену пришел конец – он снова был посажен в крепость, на сей раз далеко от Парижа.
– Крепость… – повторил я, начиная догадываться.
– Пинероло.
– Туда же…
– Вот именно, туда же, где был Фуке.
До тех пор Фуке был единственным заключенным этой огромной крепости. Он был знаком с Лозеном, тот сопровождал короля в поездке в Нант, во время которой и был задержан Фуке. К тому времени, когда Лозена препроводили в Пинероло, Фуке томился в неволе уже девять лет.
– А сколько там просидел Лозен?
– Десять лет.
– Так много!
– Могло быть и больше. Не определив заранее срока его заключения, король мог продлевать его до бесконечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74