Вот она и скрылась от излишней опеки тамошней полиции. В Париже человека отыщешь не сразу. Как же она, по-твоему, может вернуться к родным, когда родные её живут в СанДоминго? Она хотела припасть к стопам его величества. Только не так-то просто припасть к его стопам, ведь теперь ни госпожа Лефевр-Денуэтт, ни герцогиня Сен-Лэ представить её ко двору не могут. И, скажи на милость, какой это француз согласится представить жену осуждённого его величеству королю Людовику…
— Я! — воскликнул Теодор.
Отец удивлённо взглянул на сына и пожал плечами. О чем это он бишь говорил? Ах да…
— Так вот, нашёлся один англичанин, который взял эту миссию на себя… Он свой человек у герцогов Орлеанских и на улице Шантрен… зовут его Киннард.
— Лорд Чарльз? — осведомился Теодор. — Любитель искусств?
— Как, и ты его знаешь? Ты им интересуешься? Возможно, именно он подал ей эту мысль… Тут ведь столько мастерских.
Она и укрылась здесь. В Новых Афинах человек может затеряться как иголка в стоге сена… А так как Фортюне Брак служил когда-то офицером под началом Лефевр-Денуэтта, выходит-все они одним миром мазаны… Вот они и помогают друг другу…
Лефевр-Денуэтт, Фортюне Брак! И при чем тут Фуше? Все эти имена смешались в голове Теодора. Странный это был квартал: здесь в течение последнего года все события, сама жизнь пошли для него дорогой горечи и разочарования. На углу улицы Сен-Лазар, где он только что пронёсся галопом, находился особняк маркиза Лагранжа, командира чёрных мушкетёров; Теодор не раз видел там гвардейских офицеров, являвшихся по начальству, а вечерами-вереницу колясок, откуда выходили разряженные гости и следовали к дому, сопровождаемые лакеями, освещённые светом хрустальных люстр, падавшим из открытых окон. Маркиз Лагранж, так же как и Ло де Лористон, был героем наполеоновских войн. Их кумир ныне повержен, но они сохранили свои особняки, свои эполеты, свои капиталы в этом хороводе битв и празднеств, в котором закружило Империю.
Буквально в трех шагах отсюда, рядом с улицей Сен-Жорж, на улице Виктуар, которую местные обыватели по-прежнему именовали улицей Шантрен, стоял особняк Лефевр-Денуэтта, принадлежавший ранее Жозефине Богарнэ и после 18 брюмера поднесённый Наполеоном в дар своему соратнику по государственному перевороту; и в особняке Лагранжа, и в особняке генерала Лефевр-Денуэтта жизнь текла все так же, и, хотя сам генерал находился на казарменном положении, супруга его устраивала пышные приёмы, и местный люд, собираясь у ворот, с неодобрительным любопытством глазел на великосветскую публику, выходившую из экипажей, и среди все тех же дам в роскошных туалетах, среди господ офицеров все в той же форме толпа не без волнения узнавала госпожу Сен-Лэ, которая в глазах парижан по-прежнему была королевой Гортензией. А красавец щёголь, сопровождавший её, — это Шарль де Флаго, её любовник и, по утверждению молвы, побочный сын Талейрана. Поручик Дьёдонне, школьный товарищ Теодора, послуживший моделью для картины, написанной в 1812 году, тот, что заставил художника поверить в свой талант, в свою грядущую славу… так вот Дьёдонне до отбытия 1-го егерского полка в январе месяце в Бетюн бывал у генеральши вместе со своим приятелем Амедеем, сыном Реньо де Сен-Жан-д'Анжели… последний тоже был офицером и служил под командованием Лефевр-Денуэтта, а с ними и юный Депан де Кюбьер… Фортюне Брак с гордостью рассказывал Дьёдонне, как Амедей и Депан представили его госпоже Сен-Лэ, и больше, нежели бранными делами, гордился он успехами в этом обществе, чем обязан был своему прекрасному голосу.
Теодор чуть-чуть завидовал этим брюмеровским аристократам и их сыновьям, сам он уж никак не мог считаться ровней этим людям, овеянным воинской славой, отмеченным крестами и увечьями.
По недовольному лицу господина Жерико чувствовалось, что господин Жерико не расположен откровенничать с сыном в присутствии мадемуазель Мелани. Он увёл Тео в библиотеку якобы затем, чтобы не мешать экономке спокойно накрывать на стол. Библиотека-огромная комната-выходила на противоположную сторону двора. Если слегка высунуться в окно, видны чёрные деревья, выстроившиеся парами, как солдаты в строю, а за ними угадывались очертания греческого храма… О чем это толкует отец, чего добивается? Чтобы он. Теодор, дезертировал?
Они, эти воины, ровесники Теодора, чувствовали себя на равной ноге с хозяевами салонов, куда для него был закрыт доступ, они, его ровесники или те, что старше Теодора на два-три года, с которыми он встречается у Фраскати, как, например, с Шарлем де Флаге или поручиком де Лавестин. А вот Марк-Антуан был бы им ровней: он, виконт д'0биньи, мог принимать их у себя в родительском доме на улице Сент-Онорэ-ведь их разделяли только политические взгляды. Это был особый мир аристократических особняков. Это был мир, который он, Теодор, пытался запечатлеть на полотне. В его героях, в его моделях люди видели лишь офицера конных егерей где-нибудь под Экмюлем или Тильзитом… гарцующего, как на картине, написанной в 1812 году, или солдата, упавшего возле раненого коня на французскую землю где-нибудь под Лонгви или Денэном, его «Кирасира 1814 года», выбитого из седла отступлением Великой армии. Но он-то, Теодор, отлично знал, что голову егерского офицера с жёсткими белокурыми висячими усами он списал с Дьёдонне, а для торса моделью послужил Марк-Антуан. Просто два императорских воина, и все тут. Только два года спустя он смутно почувствовал, что создал некоего гибрида, чудовищную смесь из республиканца и гренадера, служившего под знаменем Ларошжаклена… так же как ощутил и раздиравшие его самого противоречия. Так или иначе, это его ошибка, что. выставляя в Салоне картину, он дал ей название «Портрет господина Д., офицера конных егерей», когда нужно было пустить её как некое анонимное изображение воина, заслужившего свои нашивки в пороховом дыму, ценою собственной крови…
Интересно, каков из себя этот барон Лаллеман, назначенный по распоряжению Людовика XVIII префектом, который в двадцать лет сражался в Сан-Доминго, в тридцать-в Испании и получил чин генерала, когда союзники захватили Францию? Это о нем думает она в своём домике, сложенном из крашеною кирпича, среди обнажённых деревьев укромного садика этой поддельной деревни, это о нем думает она, креолка, вывезенная с Антильских островов, похожая на трепещущую и слабую пичужку, та, которую Теодор с минуту держал в своих объятиях.
Вполне представляю себе, что говорила ей генеральша Лефевр Денуэтт, убеждая переехать сюда. «Здесь, милочка, совсем особенный уголок, ну кто станет искать вас среди этих бараков, где живут люди весьма скромного достатка, все их богатствоэто кролики и утки да несколько горшков с цветами, есть тут огородники и ремесленники, а кругом наши, надеюсь, вы меня понимаете, люди нашего положения, например Фортюне, который был адъютантом у славного генерала Кольбера, впрочем, они все простые солдаты, как, например, этот милейший Мобер, что ковыляет на своей деревяшке и, только вообразите, бродит по всему кварталу и вступает в разговоры с торговками… Словом, разные ремесленники, натурщики, живописцы, они тут понастроили бог знает из чего мастерских, вечерами через забор виден фейерверк в саду Руджиери, слышно пение, музыка…»
— О чем это ты задумался? — вдруг нетерпеливо воскликнул отец. — Я тут разглагольствую целый час, а он-держу пари-ни слова не слышал! А ну, пойдём завтракать! Неудобно заставлять ждать мадемуазель Мелани.
Цикорный салат удался на славу. Нет нужды спрашивать, чьих рук он творение. По праздникам на кухне оставалась лишь судомойка. А когда мадемуазель Мелани берётся сама за стряпню, пальчики оближешь.
Так вот по каким, оказывается, причинам эта дама не переносит его формы. Теодор тоже начинал ненавидеть свой красный мундир. Не то чтобы он одобрял намерения генерала Лаллемана, решившего повернуть свои войска против короля. Но стоит ли, вообще говоря, отправляться в Мелэн? Драться против своих же французов… Так или иначе, для неё муж-узник стал сейчас подлинным героем. Он же, Теодор, хоть и просил прощения за свой проступок, однако недостаточно просил, а вдруг ей сделалось по-настоящему худо… ведь из-за пустяка в обморок не падают…
— Ты вполне можешь укрыться здесь, время само покажет, как следует поступать; я же тебе говорю, что Новые Афинысамое идеальное место для того, кто хочет ускользнуть от полиции. Проходишь через наш двор, пересекаешь поля-и ты на Монмартре, или, наоборот, спустишься по аллее к улице СенЛазар: скажем, за тобой бегут, ты петляешь и тропинками добираешься до Клиши… или поворачиваешь в противоположную сторону к улице Тур-де-Дам… заходишь в сад Руджиери и среди тамошней ослепляющей роскоши проскальзываешь между столиками, тогда ищи тебя, свищи… или же смешаешься с публикой, пирующей где-нибудь в кабачке на улице Мартир! Или ещё где…
Теодор не почувствовал негодования. Даже не удивился тому обстоятельству, что отец заранее считает их, мушкетёров, объявленными вне закона. Он рассеянно слушал господина Жерико. Он думал: «Баронесса Лаллеман… Каролина… её зовут Каролина… значит, если я останусь, я могу видеть её каждый день… ну а дальше что? Все это глупо». Он думал ещё: «Я могу написать её портрет». И ещё: «Она ненавидит меня за то, что я служу в королевской гвардии». Так проходил семейный обед у господина Жерико.
— Возьмёшь ты сыру, сударь мой, или нет? — спросила мадемуазель Мелани.
Оказывается, она уже с минуту держит перед ним тарелку с сыром. Он извинился.
II
ЧЕТЫРЕ ВЗГЛЯДА НА ПАРИЖ
Площадь Людовика XV-самое прекрасное место во всем свете, даже при дожде, от которого здесь положительно негде скрыться. Таково было искреннейшее убеждение Робера Дьёдонне. Первый королевский егерский полк ещё с утра составил на площади ружья в козлы. Четыреста пятьдесят спешившихся всадников, стоя у коней, покрытых красными суконными чепраками и бараньими арчаками, белыми у рядовых и чёрными у офицеров, выстроились вдоль стен Тюильри, заполнив все пространство, отделяющее каменные балконы от садовой ограды.
Площадь, где расположились лагерем солдаты в своих бутылочно-зелёных мундирах, стала похожа на огромный луг; яркокрасные панталоны были заправлены в сапоги, на головах кивера из твёрдой кожи со шнуром из конского волоса и белым плюмажем, на правом плече белый аксельбант. Робер Дьёдонне нетерпеливо покусывал свои жёсткие усы мелкими кривыми зубами, так не вязавшимися с его молодцеватой статью; рыжая прядь волос спадала ему на лоб. После последнего переходадесять лье под порывами злого ветра, под дождём, настигшим их у Сен-Дени, — он спал как убитый. Они выступили из Бетюна ещё в пятницу. Никто из них, впрочем, не жалел о Бетюне. Ни солдаты, в большинстве своём парижане, которые с ворчанием отправлялись в Бетюн, тем паче что по возвращении Бурбонов они одновременно с новым наименованием получили торжественное заверение, что будут бессменно состоять в парижском гарнизоне, и теперь им не так-то легко вбить в голову, что военный министр Сульт за их счёт хотел сыграть скверную шутку с губернатором Парижа генералом Мезоном, туда их всех!.. ни офицеры, в подавляющем числе разночинцы, среди которых с тех пор, как прошёл слух о возвращении Бонапарта, началось брожение умов. На беду поручика Дьёдонне, командир роты, бретонец родом, по имени Буэксик де Гишен, был один из немногих верных слуг короля, настоящий шуан. Среди поручиков шло волнение. Арнавон, Рошетт, Ростан, в основном аррасцы, начали устраивать по харчевням тайные сборища, куда, как бывший офицер императорского эскорта, был допущен и Дьёдонне. Военный врач Денуа, бывший, кстати сказать, в 1813 году, после Лейпцига, в плену вместе с полковником, утверждал, что даже штабные отвернулись от графа де Сен-Шаман. На каждые десять солдат в полку приходилось не менее одного офицера, но и эта предосторожность оказалась недостаточной. Стоило посмотреть, как встретили солдаты спич полковника в Камбрэ, на сборном пункте, накануне отправки в Сен-Кантэн. Пусть газеты, случайно попадавшиеся в пути, даже многое привирают, но ведь не все же подряд ложь. И кавалеристы стали открыто провозглашать в тавернах пламенные тосты в честь Маленького Капрала.
Только один полковник не знал ничего. В воскресенье в СенКантэне люди на улицах спрашивали егерей, будут ли они сражаться против Наполеона или же присоединятся к частям Лефевр-Денуэтта, идущего на Париж вместе с гвардейскими егерями, гренадерами и артиллерией. Вечером в помещении, размалёванном картинами в стиле «Возвращение из Египта», собралась половина офицеров, во всяком случае человек двадцать, обсудить, что же следует предпринять, коль скоро мятежные войска находятся всего в четырех лье от Сен-Кантэна, в Гаме.
Присоединяться к гвардейским егерям? Снова ли встать под трехцветное знамя? Господа офицеры только что узнали, что в Гренобле полковник Лабедуайер перешёл вместе с 7-м линейным полком на сторону императора.
На площади, несмотря на дождь, как муравьи, кишели парижане; они, казалось, выползали из невидимых щелей, пользуясь каждой минутой затишья, сновали среди расположившихся бивуаком солдат, и эта неспокойная толпа, обрывки разговоров, противоречивые вести, женщины всех сортов, спускавшие шарфы с плеч вполне непринуждённым движением, в котором уже чувствовалась близость весны, степенные буржуа, увещевавшие егерей, и без того готовых не моргнув глазом умереть за королевский дом, — все это придавало всему какую-то нереальную реальность. Что мы тут торчим? Если верить слухам, король намерен в полдень делать смотр войскам. «А где король-то, разве что у меня в заду», — сказал этот грубиян Денуа. Кто-то принёс поручику Арнавону сегодняшний номер «Деба»: статья Бенжамена Констана… Словом, ровно ничего не поймёшь.
Да, конечно, дерзкая затея Лефевр-Денуэтта провалилась.
Между Сен-Кантэном и Гамом их полк встретился с гвардейскими егерями, направлявшимися к северу. Что за форма у гвардейцевшапки меховые с зелено-красным плюмажем и золотой кисточкой, пурпуровый ментик с опушкой из чёрного меха, зелёный доломан и жёлтые рейтузы, — и в каком же плачевном все это было состоянии. Жалко даже глядеть. Всех «подстрекателей» арестовали. Сам Лефевр-Денуэтт спасся бегством… Но Маленький Капрал, в Лионе он или нет? Да отвечайте, прах вас всех возьми! Прошла неделя. И вот теперь они на площади Людовика XV между Тюильри, откуда никак не желает появляться король, где ржут кони, и Елисейскими полями, с ярмарочными балаганами по всем четырём углам; деревья ещё по-весеннему голые, у Вдовьей аллеи скопление гвардейцев, а ближе к Сене-студенты в костюмах а-ля Генрих IV, в фетровых шляпах с перьями, — настоящий маскарад! Другими словами, отряды волонтёров Вьомениля, студенты Высшей медицинской школы и Школы правоведения, неистово распевающие роялистские песни! Надо было послушать, что говорят о них солдаты, уцелевшие после русского похода, ветераны Аустерлица и Ваграма, любой охотно задал бы хорошенькую трёпку этим мальчишкам, только что соскочившим со школьной скамьи.
И ко всему ещё поток экипажей, поспешно кативших на запад и даже не пытавшихся скрыть своей спешки, — кареты, берлины, наёмные кабриолеты с выкрашенными в жёлтый или красный цвет спицами; все это нагружено, забито до отказа-целые семьи, баулы, разномастные пожитки, неизвестно как и к чему притороченные… Время от времени вдоль колонны проезжал верхом генерал, как бы затем, чтобы умерить нетерпение войск. По обе стороны моста Людовика XVI стояла пехота, а кирасир отвели на улицу Ройяль-Сент-Онорэ.
Может быть, его величество надеялся, что дождь поутихнет.
А пока что около десяти тысяч человек мокли в бездействии на Марсовом поле. Но даже в непогоду площадь Людовика XV… особенно если сравнить её с Бетюном!..
— Да никак ты загрустил о Бетюне, скучаешь без бильярда в «Северной гостинице», и, видно, недостаёт тебе перезвона колоколов на башне тамошней площади-динь-дон, динь-дон, и эти «динь-дон» упорно напоминают тебе, как тянется время!
Рошетт зубоскалил со Шмальцем и Делаэ-двумя подпоручиками, вид у которых был такой, будто маменька до сих пор водит их за ручку, хотя оба отличились в 1814 году при защите заставы Клиши, за что на них нынче косились в штабе. И потом, где же это видано: покормили с утра в казарме, а теперь у всех животы подвело.
— Тише ты, дубовая башка! — прикрикнул Рошетт на Шмальца. Он ещё издали заметил подъезжавшего к ним полковника на гнедом с подпалинами иноходце. Сидел полковник в седле неплохо, хотя плечи, особенно под тяжёлыми серебряными эполетами, казались неестественно узкими. Было ему от силы года тридцать четыре, и если он все время вздёргивал кверху своё маленькое кукольное личико с выпуклыми, чересчур большими наивными глазами и белокурыми усиками, то виной тому был слишком высокий и жёсткий красный воротник мундира, повязанный чёрным галстуком, из-под которого выглядывали кончики туго накрахмаленного воротничка, подпиравшего ему подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81