И откуда это подземное солнце? Он почему-то понимает, что нужно натянуть на себя сбившиеся простыни, понимает раньше, чем успевает сообразить, что это открывается люк, находящийся над освещённой лавкой, и что по лестнице поднимается Дениза с подносом и свечой в худенькой детской руке; она ставит свою ношу прямо на пол, так что небо получается чёрным в малиновых отблесках, и основной мотив внизу холста-просто след сангины на белилах.
— Проснулись, господин офицер? А я вам обед несу, — раздаётся свежий голосок, и юная девичья фигурка возникает на фоне этого странного освещения, меняющего местами вал„ры и тени.
Прислонясь спиной к подушке, поджав колени, натянув на себя простыню, господин офицер смотрел, как совершается чудо.
Он пробормотал какую-то благодарственную фразу, и девушка принялась расставлять на столе посуду. И так как Дениза повернулась к нему спиной, Теодор быстро пригладил волосы, потом вытянул вдоль тела свои длинные обнажённые руки, обнимавшие колени.
— Я вам принесла немножко лукового супа, — говорила Дениза. — Вы любите луковый суп, нет, правда, любите? Сегодня к вечеру только это у нас и осталось … и телячье рагу под белым соусом. Мама очень вкусно готовит рагу. Если вам мало хлеба, вы скажите… И кусок сыру. Это пикардийский сыр, ею здешние крестьяне продают на рынке, наш бедный папочка прямо обожал его, ну, а я, знаете ли, не очень! Пива нет, так я налила вам потихоньку большой стакан мариссельского вина… Господин де Пра очень его любил, я все для вас приготовила как для господина де Пра…
— А кто это господин де Пра? — иронически осведомился мушкетёр.
— Офицер из роты Ноайля, он у нас в прошлом году квартировал. Я ему всегда обеды и завтраки носила… Такой красивый, такой молодой!
— Ах, ах, и красивый, и молодой! И вы, миленькая барышня. тоже садились в ногах его кровати? Должно быть, он за вами приударял немножко, ваш господин де Пра, верно?
— Нет, что вы! — Дениза громко расхохоталась, не заметив сарказма в вопросе мушкетёра. — Сами посудите: мне в прошлом году было всего пятнадцать лет!
— Из чего следует заключить, что сейчас вам уже шестнадцать… и что преемники господина де Пра не такие слепцы, как он…
— Во-первых, господин де Пра вовсе не слепец. А во-вторых, после него здесь никто не жил
— Стало быть, я первый вижу вас уже взрослой девицей…
— Не болтайте глупостей… ох, простите, пожалуйста! Но ведь все могут меня видеть такой на улице, в церкви святого Петра…
При свете свечи чепец её казался нс таким громоздким, тем паче что выскользнувшие из-под него лёгкие белокурые волосы окружали её головку как бы золотистой дымкой, особенно заметной против света. Глядя на это милое дитя. Жерико пытался разгадать: что это-наивность или бесстыдство. Как же она безвкусно вырядилась! Впрочем, так уж водится в семьях провинциальных лавочников. А может быть, тут внесла свою лепту религия? Казалось, весь этот ворох юбок и косынок вот-вот свалится. Интересно, какова она, когда скинет с себя все свои сто одёжек? Он вдруг вспомнил ту, другую, в голубых подвязках, и почувствовал, что краснеет. Эта крошка была как раз в меру несовершенна.
— О чем же в таком случае вы говорили с ним, вашим господином де Пра, когда приносили ему завтрак, если он за вами не ухаживал?
— Об Италии!
Слова эти сорвались с губ девушки неожиданно для неё самой, и, так как Теодор расхохотался, она смущённо потупилась.
— И о других вещах тоже, — добавила Дениза.
Сейчас он почти не видел её лица, потому что свеча стояла у неё за спиной, и временами вырисоны вались лишь контуры её фигуры, вернее, её наряда-тогда она казалась уже не переодетой девчуркой, а настоящей важной дамой. Вроде госпожи Дюран: возьми она в руки чулок для штопки, сходство получилось бы полное.
— Значит, ваш господин де При говорил с вами об Италии? — начал Теодор, пропустив мимо ушей её замечание. — Красивый молодой человек беседует об Италии с барышнями, которые сидят у него на постели, смотрите-ка вы! А что он вам такое говорил об Италии? И был ли он сам в Италии, ваш господин де Пра?
— Конечно, был, — с воодушевлением отозвалась Дениза и даже косынку на плечах поправила. — Конечно, был. И как он о ней говорит! Небо. горы, море. И особенно свет: он говорит, что там такой свет…
— Особенно свет? Не много же! А вы-то, если оставить в стороне господина де Пра, вы сами-то что думаете об Италии?
— Вы просто смеётесь надо мной, господин офицер! Не знаю, что вам сказать.
— Да нет, да нет, вовсе я не смеюсь: я просто хочу спросить, что вы слышали об Италии, до того как вам о ней рассказывал господин де Пра?
— Ваш суп остынет, сударь, лучше бы вы покушали, хотите, я вам подам его в постель? Или, может быть, сначала встанете и оденетесь?
Длинное тело шевельнулось под простыней, конец её сполз и открыл голое плечо.
— Ого! — воскликнула Дениза. — Значит, вы голышомспящий! — Она засмеялась, захлопала в ладоши и повторила понравившееся ей словцо:-Голышомспящнй!
— Бросьте-ка мне лучше рубашку, она вон там, на табуретке, и отвернитесь, а я пока оденусь! Вот так. Спасибо.
— Можно повернуться? — спросила Дениза.
— Пока ещё нет, прелестное дитя. Наклоните-ка головку, вот так, спасибо. А вам никто ещё не говорил, что у вас хорошенькая шейка?
Дениза гордо выпрямилась и резко повернулась к Теодору.
— Какой вы все-таки глупый, что такие вещи говорите!
Италия-это такая страна, откуда приходят трубочисты и музыканты. Страна, полная солнца, ночи там совсем, совсем светлые, а кругом террасы. Я была ещё слишком маленькой и не помню, но мне рассказывали, что, когда наши солдаты завоевали Италию, все женщины, а там женщины сплошь красавицы, их обнимали и целовали и слышать не хотели о своих мужьях. А потом в Риме живёт наш святейший папа… — Она осенила себя крёстным знамением.
— Так что же, в сущности, рассказывал вам господин де Пра об Италии?
— О небе, я же вам говорю, о море. И о женщинах тоже, иногда он и о женщинах говорил. То есть об одной девочке. Он говорил, что она была вся коричневая от загара и кожа у неё такая тёплая и гладкая… точно глиняный горшок. А по-моему, это вовсе некрасиво, особенно для девушки!
— А ещё о чем?
— О море, о небе, о горах… Сначала он видел только север страны и думал, что ничего нет на свете краше. Как же этот город называется?.. Ах да, Флоренция, вот как… Он очень жалел, когда ему пришлось из Флоре нции уехать в Рим, в Неаполь: во Флоренции столько всего, что непременно надо посмотреть, и в других северных городах тоже. Дома у них красивые, не то что у нас здесь. И потом, картины, статуи. Господин де Пра часами мог говорить о картинах, о статуях…
— Вот как? — отозвался Жерико, вдруг заинтересовавшись молодым офицером конвоя.
— Люди ему сказали, что в Риме, в Неаполе не на что глядеть, он и поверил. А потом…
— Так что же Рим, Неаполь?
Девушка ничего не ответила, и чувствовалось, что мыслями она далеко отсюда. Как знать, быть может, ей до сих пор слышатся слова господина де Пра, рассказывающего о Риме, о Неаполе…
— Как он о них говорил! — просто сказала она, и вдруг Теодора охватила глухая досада на этого болтливого офицера.
Впрочем, это не помешало ему, устроившись поудобнее в постели, с аппетитом приняться за суп.
— А вино? — спросил он.
Дениза, словно желая загладить свой промах, подала ему полный до краёв стакан. Мариссельское вино оказалось не ахти какое.
— Нравится вам? — тревожно спросила Дениза.
— Как же, как же. Дайте-ка мне рагу и поговорим об Италии…
— Простите! — воскликнула Дениза и побежала за забытым ножом. — Вам везёт, мужчинам, солдатам то есть. Вы можете путешествовать. Видите разные страны, разные города… А я вот, никогда я не попаду в Италию!
В последних её словах прозвучала такая горечь, что Теодор сразу забыл свой насмешливый тон, принятый с начала разговора.
Он мягко спросил:
— А вам очень хотелось бы поехать в Италию?
Она молчала, отвернувшись, потупив глаза. Может быть, она даже плакала-попробуй разгляди при этом огарке.
— Вы, вы всегда уезжаете, — сказала она. — Сегодня здесь, завтра там. Вы только подумайте, Париж, один Париж чего стоит… говорят, он такой красивый, такой огромный! Неужели и в Париже я никогда не побываю? Очень уж он далеко.
— Подумаешь, далеко, — отозвался он. — Мы ещё сегодня ночью были в Париже. А на дилижансе…
— До Парижа целых восемнадцать лье. Вы знаете, как дорого в дилижансе берут? А потом, что я там буду делать? Если девушка там одна, значит, она пропащая. Я даже в Амьене не была.
— Как же так? Неужели совсем ничего на свете не видели?
Кроме Бовэ?
— Ох, нет! Во всех окрестных местах я была. Я люблю ходить. Как-то раз даже до Сен-Жермен добралась… А когда папа ещё был жив, он меня однажды на экипаже в Клермон возил…
Но мне так хотелось бы побывать в Италии!
Что ей сказать? Что небо Бовэ тоже не лишено своего очарования? Дениза была права: рагу оказалось превосходным. А теперь отведаем сыра… должно быть, не хуже горгонцолы.
Дениза продолжала грезить вслух. А когда человек грезит, он как бы наедине с самим собой. И нет поэтому нужды прерывать свою речь, ждать реплики собеседника.
— Вам-то повезло. Ах, как бы я хотела быть мальчиком! Вы ещё не были в Италии? Нет? Ну так поедете, я уверена, что поедете! Таких людей, как там, нигде на свете больше нет. А карнавал в Риме… это так изумительно, сколько я ни выспрашивала, сколько он ни объяснял, я все-таки не совсем поняла, что это такое… говоришь о нем, говоришь-и все равно всего не расскажешь! Может быть, похоже на наш праздник, когда в июле бывает процессия в честь Жанны Ашетт? Да какое там! То Бовэ, а то Рим! А как странно, есть такие слова, которые сами приходят, когда говоришь об Италии, или, может быть, это стихи, поэзия; господин де Пра писал об Италии стихи: «Ветвь виноградной лозы», «Кто сочетал лозу и серебристый вяз»! Как же там дальше было? — Вспоминая забытый стих, она опустила головку, потом вдруг вспомнила:
Где берег тот в благоуханье роз?
Там гладь тирренская, укрытая от бурь, Неаполь окружает!
Она помолчала с минуту, затем поспешно добавила:
— Он говорил, что там в горах пастухи ходят в чёрных бархатных плащах и остроконечных шляпах, вот смешно-то! Я часто о них вспоминаю, когда у нас под окнами играют на скрипке. Вы любите скрипку? Всю бы жизнь сидела и слушала, как играют на скрипке… Ах, я дурёха! Забыла вам десерт принести! Что бы вы хотели на сладкое?
Теодор успокоил гостеприимную хозяйку. Он сладкого не любит. А вот сыр просто прелесть. Пусть-ка на сладкое она поговорит с ним об Италии, она так славно говорит.
— Опять вы надо мной смеётесь! — воскликнула Дениза и тут же начала грезить вслух. В сущности, ничего нового или важного она не сказала. Видимо, сами слова имели над ней чудесную власть, пленяли се своей непривычной новизной. Ей хватало их, она не нуждалась ни в каком приукрашивании. Например, она произносила слово «море». Никогда она не видела моря, никто её туда не возил. Но когда она произносила слово «море», в четырех этих буквах таился для неё целый мир, возможно ничего общего не имеющий с реальным морем, которое видит каждый из нас:
четыре эти буквы были тем морем, которое видела лишь она одна, Дениза. И эту таинственную метаморфозу претерпевали почти все слова, так как привычную их жизнь, их Бовэ, их бакалейную торговлю можно было описать с помощью всего нескольких слов, и все одних и тех же, но, как только малознакомое или не совсем ясное слово выводило её за эти пределы, сразу же начинались грёзы… Жерико вдруг почувствовал себя ужасно старым, полным горечи, увядшим, и он позавидовал свежести этой девчушки, завидовавшей ему.
— Какая у нас, у девушек, жизнь! Все заранее известно.
Ничего с нами не может случиться. Вечно ходи отсюда досюда, а дальше ни шагу. Все время будет одно и то же, до самой смерти.
Никогда мне не попасть в Италию, это уж наверняка. Или ещё куда-нибудь. Каждое утро подымайся в одно и то же время, возись по хозяйству, сиди в лавке… увидишь человека и заранее знаешь, что он скажет… Только одно остаётся-собор святого Петра и молитва…
— Значит, вы верующая? — спросил он, и, хотя не желал её обидеть, в голосе его, помимо воли, прозвучала дерзкоскептическая нотка, как всегда, когда речь заходила о религии.
Дениза ничего не заметила: должно быть, мыслью была далеко отсюда-в пропахшем ладаном полутёмном соборе, где под сводами звучит орган.
— Не знаю почему… — пробормотала она. — Господин де Пра говорил, что собор святого Петра не удался, даже на церковь не похож. Хотели, чтобы он был большой-большой, и он слишком подавляет город, поэтому прекратили постройку, он так и остался недостроенным… А я считаю, что наша церковь красивая, очень красивая… не то это слово «красивая»… так про женщин говорят, про все… а она лучше чем красивая, она, не знаю как бы сказать… огромная, и никого она не подавляет, а просто подымается ввысь, и, когда придёшь туда, опустишься на колени на скамеечку и унесёшься мыслями далеко, далеко, — ничто тебе не помеха, там и ковры на стенах, там витражи… вы наших витражей не видели?.. столько оттенков, и всегда разные, в зависимости от часа дня, от освещения, краски так и пляшут и, когда светит солнце, опускаются на вас вместе с солнечной пылью, а кругом вс„ чёрное, красное, синее, оранжевое… Сама не понимаю, почему о соборе святого Петра плохо говорят… там можно верить в святых, в деву Марию…
— Вы верите в бога? — спросил он, и на сей раз девушка, должно быть, уловила в его словах оттенок иронии. Она вскинула на него глаза, стараясь получше разглядеть собеседника в полумраке алькова. Конечно, далеко ему до господина де Пра, но и он тоже недурён, хотя и рыжий, зато глаза у него большие, ласковые. Она добавила:
— Где вы завтра будете, одному богу известно… вы-то увидите Италию, да и не только Италию… А для нас молитвавот и все наше путешествие…
Все мужчины на один лад. Теодор сидит на постели возле сдвинутых в сторону тарелок, рубашка распахнута на его буйно поросшей рыжим волосом груди, — рубашка не особенно свежая после дороги, хорошо ещё, что она немножко успела отвисеться, пока Теодор спал. Он чувствует, что обязан успокоить, утешить, что ли. эту девушку, жалующуюся на свою судьбу. И кроме того, он уже забыл о ломоте в пояснице, все тело отдохнуло, его переполняет неизбывная энергия, он слегка вытягивает под простыней голые ноги и шевелит пальцами правой ноги.
— Нет, детка, это не так, — сказал он, — пусть даже вы никогда не попадёте в Италию, но в этой жизни есть нечто получше молитвы… Ведь не все же такие дураки, как ваш господин де Пра… девушка в один прекрасный день встречает мужчину, и вот тогда— то начинается их великое странствие, и вовсе оно не «Дево, радуйся»…
Дениза прервала его:
— Ну, поженятся, а дальше что? Все одно и го же, разве что мне повезёт и у меня будет свои дом…
Все книги, которые он листал в Нормандии у своего дядицареубийцы, вс„, что прочёл он летом на чердаке, пришло ему на память, и Теодору вдруг почудилось, что эта комнатушка, невинная девица, присевшая рядом с ним на краешек постели, — все это просто сценка минувшего века, когда волокитство считалось делом первостатейной важности, и он припомнил романы, где героями были совратители-юноши вроде него, которые, получив с годами подагру и плешь, впадали к старости в благочестие. Он вдруг всем телом почувствовал блаженное состояние, давно обуздываемую силу. Только ни в коем случае не торопиться. Все удовольствие именно в медлительности.
— Выдадут тебя замуж, детка, непременно выдадут… Этим всегда дело кончается. Послушай-ка… Тебе нравилось сидеть вот так с господином де Пра, слушать его рассказы, а? Нравилось.
Он, надо признаться, хорошо говорил. Но ведь он к тому же красив собой, молод?
— Да, иначе о нем не скажешь, — отозвалась Дениза.
— Если бы он был не такой красивый, он мог бы так же хорошо говорить… да что там, мог бы не так уж хорошо говорить, поверь мне! Когда он тебе говорил, ты слушала, но ведь и глядела на него тоже?
— Да, случалось, — подтвердила Дениза.
— Так вот, в один прекрасный день какой-нибудь молодой человек будет с тобой говорить, а ты ни словечка не поймёшь, упустишь нить разговора, и кто знает, будет ли он такой же красивый, как господин де Пра… может, и не будет, но ты не сокрушайся! Запомни: не всегда самые интересные люди обязательно самые красивые, во всяком случае, уж наверняка не те, которые вам в пятнадцать лет кажутся красавцами. А господин де Пра слишком красив для мужчины, такая красота скорее подходит девице…
— Значит, вы его знаете? — удивлённо воскликнула Дениза.
— Нет-нет, не знаю, но из твоих слов нетрудно догадаться… Ты повстречаешь парня совсем другого, вот увидишь:
сильного и нежного… это самое главное… иной раз нас особенно влечёт то, что другому может показаться даже уродством…
— Вот уж никогда не поверю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Проснулись, господин офицер? А я вам обед несу, — раздаётся свежий голосок, и юная девичья фигурка возникает на фоне этого странного освещения, меняющего местами вал„ры и тени.
Прислонясь спиной к подушке, поджав колени, натянув на себя простыню, господин офицер смотрел, как совершается чудо.
Он пробормотал какую-то благодарственную фразу, и девушка принялась расставлять на столе посуду. И так как Дениза повернулась к нему спиной, Теодор быстро пригладил волосы, потом вытянул вдоль тела свои длинные обнажённые руки, обнимавшие колени.
— Я вам принесла немножко лукового супа, — говорила Дениза. — Вы любите луковый суп, нет, правда, любите? Сегодня к вечеру только это у нас и осталось … и телячье рагу под белым соусом. Мама очень вкусно готовит рагу. Если вам мало хлеба, вы скажите… И кусок сыру. Это пикардийский сыр, ею здешние крестьяне продают на рынке, наш бедный папочка прямо обожал его, ну, а я, знаете ли, не очень! Пива нет, так я налила вам потихоньку большой стакан мариссельского вина… Господин де Пра очень его любил, я все для вас приготовила как для господина де Пра…
— А кто это господин де Пра? — иронически осведомился мушкетёр.
— Офицер из роты Ноайля, он у нас в прошлом году квартировал. Я ему всегда обеды и завтраки носила… Такой красивый, такой молодой!
— Ах, ах, и красивый, и молодой! И вы, миленькая барышня. тоже садились в ногах его кровати? Должно быть, он за вами приударял немножко, ваш господин де Пра, верно?
— Нет, что вы! — Дениза громко расхохоталась, не заметив сарказма в вопросе мушкетёра. — Сами посудите: мне в прошлом году было всего пятнадцать лет!
— Из чего следует заключить, что сейчас вам уже шестнадцать… и что преемники господина де Пра не такие слепцы, как он…
— Во-первых, господин де Пра вовсе не слепец. А во-вторых, после него здесь никто не жил
— Стало быть, я первый вижу вас уже взрослой девицей…
— Не болтайте глупостей… ох, простите, пожалуйста! Но ведь все могут меня видеть такой на улице, в церкви святого Петра…
При свете свечи чепец её казался нс таким громоздким, тем паче что выскользнувшие из-под него лёгкие белокурые волосы окружали её головку как бы золотистой дымкой, особенно заметной против света. Глядя на это милое дитя. Жерико пытался разгадать: что это-наивность или бесстыдство. Как же она безвкусно вырядилась! Впрочем, так уж водится в семьях провинциальных лавочников. А может быть, тут внесла свою лепту религия? Казалось, весь этот ворох юбок и косынок вот-вот свалится. Интересно, какова она, когда скинет с себя все свои сто одёжек? Он вдруг вспомнил ту, другую, в голубых подвязках, и почувствовал, что краснеет. Эта крошка была как раз в меру несовершенна.
— О чем же в таком случае вы говорили с ним, вашим господином де Пра, когда приносили ему завтрак, если он за вами не ухаживал?
— Об Италии!
Слова эти сорвались с губ девушки неожиданно для неё самой, и, так как Теодор расхохотался, она смущённо потупилась.
— И о других вещах тоже, — добавила Дениза.
Сейчас он почти не видел её лица, потому что свеча стояла у неё за спиной, и временами вырисоны вались лишь контуры её фигуры, вернее, её наряда-тогда она казалась уже не переодетой девчуркой, а настоящей важной дамой. Вроде госпожи Дюран: возьми она в руки чулок для штопки, сходство получилось бы полное.
— Значит, ваш господин де При говорил с вами об Италии? — начал Теодор, пропустив мимо ушей её замечание. — Красивый молодой человек беседует об Италии с барышнями, которые сидят у него на постели, смотрите-ка вы! А что он вам такое говорил об Италии? И был ли он сам в Италии, ваш господин де Пра?
— Конечно, был, — с воодушевлением отозвалась Дениза и даже косынку на плечах поправила. — Конечно, был. И как он о ней говорит! Небо. горы, море. И особенно свет: он говорит, что там такой свет…
— Особенно свет? Не много же! А вы-то, если оставить в стороне господина де Пра, вы сами-то что думаете об Италии?
— Вы просто смеётесь надо мной, господин офицер! Не знаю, что вам сказать.
— Да нет, да нет, вовсе я не смеюсь: я просто хочу спросить, что вы слышали об Италии, до того как вам о ней рассказывал господин де Пра?
— Ваш суп остынет, сударь, лучше бы вы покушали, хотите, я вам подам его в постель? Или, может быть, сначала встанете и оденетесь?
Длинное тело шевельнулось под простыней, конец её сполз и открыл голое плечо.
— Ого! — воскликнула Дениза. — Значит, вы голышомспящий! — Она засмеялась, захлопала в ладоши и повторила понравившееся ей словцо:-Голышомспящнй!
— Бросьте-ка мне лучше рубашку, она вон там, на табуретке, и отвернитесь, а я пока оденусь! Вот так. Спасибо.
— Можно повернуться? — спросила Дениза.
— Пока ещё нет, прелестное дитя. Наклоните-ка головку, вот так, спасибо. А вам никто ещё не говорил, что у вас хорошенькая шейка?
Дениза гордо выпрямилась и резко повернулась к Теодору.
— Какой вы все-таки глупый, что такие вещи говорите!
Италия-это такая страна, откуда приходят трубочисты и музыканты. Страна, полная солнца, ночи там совсем, совсем светлые, а кругом террасы. Я была ещё слишком маленькой и не помню, но мне рассказывали, что, когда наши солдаты завоевали Италию, все женщины, а там женщины сплошь красавицы, их обнимали и целовали и слышать не хотели о своих мужьях. А потом в Риме живёт наш святейший папа… — Она осенила себя крёстным знамением.
— Так что же, в сущности, рассказывал вам господин де Пра об Италии?
— О небе, я же вам говорю, о море. И о женщинах тоже, иногда он и о женщинах говорил. То есть об одной девочке. Он говорил, что она была вся коричневая от загара и кожа у неё такая тёплая и гладкая… точно глиняный горшок. А по-моему, это вовсе некрасиво, особенно для девушки!
— А ещё о чем?
— О море, о небе, о горах… Сначала он видел только север страны и думал, что ничего нет на свете краше. Как же этот город называется?.. Ах да, Флоренция, вот как… Он очень жалел, когда ему пришлось из Флоре нции уехать в Рим, в Неаполь: во Флоренции столько всего, что непременно надо посмотреть, и в других северных городах тоже. Дома у них красивые, не то что у нас здесь. И потом, картины, статуи. Господин де Пра часами мог говорить о картинах, о статуях…
— Вот как? — отозвался Жерико, вдруг заинтересовавшись молодым офицером конвоя.
— Люди ему сказали, что в Риме, в Неаполе не на что глядеть, он и поверил. А потом…
— Так что же Рим, Неаполь?
Девушка ничего не ответила, и чувствовалось, что мыслями она далеко отсюда. Как знать, быть может, ей до сих пор слышатся слова господина де Пра, рассказывающего о Риме, о Неаполе…
— Как он о них говорил! — просто сказала она, и вдруг Теодора охватила глухая досада на этого болтливого офицера.
Впрочем, это не помешало ему, устроившись поудобнее в постели, с аппетитом приняться за суп.
— А вино? — спросил он.
Дениза, словно желая загладить свой промах, подала ему полный до краёв стакан. Мариссельское вино оказалось не ахти какое.
— Нравится вам? — тревожно спросила Дениза.
— Как же, как же. Дайте-ка мне рагу и поговорим об Италии…
— Простите! — воскликнула Дениза и побежала за забытым ножом. — Вам везёт, мужчинам, солдатам то есть. Вы можете путешествовать. Видите разные страны, разные города… А я вот, никогда я не попаду в Италию!
В последних её словах прозвучала такая горечь, что Теодор сразу забыл свой насмешливый тон, принятый с начала разговора.
Он мягко спросил:
— А вам очень хотелось бы поехать в Италию?
Она молчала, отвернувшись, потупив глаза. Может быть, она даже плакала-попробуй разгляди при этом огарке.
— Вы, вы всегда уезжаете, — сказала она. — Сегодня здесь, завтра там. Вы только подумайте, Париж, один Париж чего стоит… говорят, он такой красивый, такой огромный! Неужели и в Париже я никогда не побываю? Очень уж он далеко.
— Подумаешь, далеко, — отозвался он. — Мы ещё сегодня ночью были в Париже. А на дилижансе…
— До Парижа целых восемнадцать лье. Вы знаете, как дорого в дилижансе берут? А потом, что я там буду делать? Если девушка там одна, значит, она пропащая. Я даже в Амьене не была.
— Как же так? Неужели совсем ничего на свете не видели?
Кроме Бовэ?
— Ох, нет! Во всех окрестных местах я была. Я люблю ходить. Как-то раз даже до Сен-Жермен добралась… А когда папа ещё был жив, он меня однажды на экипаже в Клермон возил…
Но мне так хотелось бы побывать в Италии!
Что ей сказать? Что небо Бовэ тоже не лишено своего очарования? Дениза была права: рагу оказалось превосходным. А теперь отведаем сыра… должно быть, не хуже горгонцолы.
Дениза продолжала грезить вслух. А когда человек грезит, он как бы наедине с самим собой. И нет поэтому нужды прерывать свою речь, ждать реплики собеседника.
— Вам-то повезло. Ах, как бы я хотела быть мальчиком! Вы ещё не были в Италии? Нет? Ну так поедете, я уверена, что поедете! Таких людей, как там, нигде на свете больше нет. А карнавал в Риме… это так изумительно, сколько я ни выспрашивала, сколько он ни объяснял, я все-таки не совсем поняла, что это такое… говоришь о нем, говоришь-и все равно всего не расскажешь! Может быть, похоже на наш праздник, когда в июле бывает процессия в честь Жанны Ашетт? Да какое там! То Бовэ, а то Рим! А как странно, есть такие слова, которые сами приходят, когда говоришь об Италии, или, может быть, это стихи, поэзия; господин де Пра писал об Италии стихи: «Ветвь виноградной лозы», «Кто сочетал лозу и серебристый вяз»! Как же там дальше было? — Вспоминая забытый стих, она опустила головку, потом вдруг вспомнила:
Где берег тот в благоуханье роз?
Там гладь тирренская, укрытая от бурь, Неаполь окружает!
Она помолчала с минуту, затем поспешно добавила:
— Он говорил, что там в горах пастухи ходят в чёрных бархатных плащах и остроконечных шляпах, вот смешно-то! Я часто о них вспоминаю, когда у нас под окнами играют на скрипке. Вы любите скрипку? Всю бы жизнь сидела и слушала, как играют на скрипке… Ах, я дурёха! Забыла вам десерт принести! Что бы вы хотели на сладкое?
Теодор успокоил гостеприимную хозяйку. Он сладкого не любит. А вот сыр просто прелесть. Пусть-ка на сладкое она поговорит с ним об Италии, она так славно говорит.
— Опять вы надо мной смеётесь! — воскликнула Дениза и тут же начала грезить вслух. В сущности, ничего нового или важного она не сказала. Видимо, сами слова имели над ней чудесную власть, пленяли се своей непривычной новизной. Ей хватало их, она не нуждалась ни в каком приукрашивании. Например, она произносила слово «море». Никогда она не видела моря, никто её туда не возил. Но когда она произносила слово «море», в четырех этих буквах таился для неё целый мир, возможно ничего общего не имеющий с реальным морем, которое видит каждый из нас:
четыре эти буквы были тем морем, которое видела лишь она одна, Дениза. И эту таинственную метаморфозу претерпевали почти все слова, так как привычную их жизнь, их Бовэ, их бакалейную торговлю можно было описать с помощью всего нескольких слов, и все одних и тех же, но, как только малознакомое или не совсем ясное слово выводило её за эти пределы, сразу же начинались грёзы… Жерико вдруг почувствовал себя ужасно старым, полным горечи, увядшим, и он позавидовал свежести этой девчушки, завидовавшей ему.
— Какая у нас, у девушек, жизнь! Все заранее известно.
Ничего с нами не может случиться. Вечно ходи отсюда досюда, а дальше ни шагу. Все время будет одно и то же, до самой смерти.
Никогда мне не попасть в Италию, это уж наверняка. Или ещё куда-нибудь. Каждое утро подымайся в одно и то же время, возись по хозяйству, сиди в лавке… увидишь человека и заранее знаешь, что он скажет… Только одно остаётся-собор святого Петра и молитва…
— Значит, вы верующая? — спросил он, и, хотя не желал её обидеть, в голосе его, помимо воли, прозвучала дерзкоскептическая нотка, как всегда, когда речь заходила о религии.
Дениза ничего не заметила: должно быть, мыслью была далеко отсюда-в пропахшем ладаном полутёмном соборе, где под сводами звучит орган.
— Не знаю почему… — пробормотала она. — Господин де Пра говорил, что собор святого Петра не удался, даже на церковь не похож. Хотели, чтобы он был большой-большой, и он слишком подавляет город, поэтому прекратили постройку, он так и остался недостроенным… А я считаю, что наша церковь красивая, очень красивая… не то это слово «красивая»… так про женщин говорят, про все… а она лучше чем красивая, она, не знаю как бы сказать… огромная, и никого она не подавляет, а просто подымается ввысь, и, когда придёшь туда, опустишься на колени на скамеечку и унесёшься мыслями далеко, далеко, — ничто тебе не помеха, там и ковры на стенах, там витражи… вы наших витражей не видели?.. столько оттенков, и всегда разные, в зависимости от часа дня, от освещения, краски так и пляшут и, когда светит солнце, опускаются на вас вместе с солнечной пылью, а кругом вс„ чёрное, красное, синее, оранжевое… Сама не понимаю, почему о соборе святого Петра плохо говорят… там можно верить в святых, в деву Марию…
— Вы верите в бога? — спросил он, и на сей раз девушка, должно быть, уловила в его словах оттенок иронии. Она вскинула на него глаза, стараясь получше разглядеть собеседника в полумраке алькова. Конечно, далеко ему до господина де Пра, но и он тоже недурён, хотя и рыжий, зато глаза у него большие, ласковые. Она добавила:
— Где вы завтра будете, одному богу известно… вы-то увидите Италию, да и не только Италию… А для нас молитвавот и все наше путешествие…
Все мужчины на один лад. Теодор сидит на постели возле сдвинутых в сторону тарелок, рубашка распахнута на его буйно поросшей рыжим волосом груди, — рубашка не особенно свежая после дороги, хорошо ещё, что она немножко успела отвисеться, пока Теодор спал. Он чувствует, что обязан успокоить, утешить, что ли. эту девушку, жалующуюся на свою судьбу. И кроме того, он уже забыл о ломоте в пояснице, все тело отдохнуло, его переполняет неизбывная энергия, он слегка вытягивает под простыней голые ноги и шевелит пальцами правой ноги.
— Нет, детка, это не так, — сказал он, — пусть даже вы никогда не попадёте в Италию, но в этой жизни есть нечто получше молитвы… Ведь не все же такие дураки, как ваш господин де Пра… девушка в один прекрасный день встречает мужчину, и вот тогда— то начинается их великое странствие, и вовсе оно не «Дево, радуйся»…
Дениза прервала его:
— Ну, поженятся, а дальше что? Все одно и го же, разве что мне повезёт и у меня будет свои дом…
Все книги, которые он листал в Нормандии у своего дядицареубийцы, вс„, что прочёл он летом на чердаке, пришло ему на память, и Теодору вдруг почудилось, что эта комнатушка, невинная девица, присевшая рядом с ним на краешек постели, — все это просто сценка минувшего века, когда волокитство считалось делом первостатейной важности, и он припомнил романы, где героями были совратители-юноши вроде него, которые, получив с годами подагру и плешь, впадали к старости в благочестие. Он вдруг всем телом почувствовал блаженное состояние, давно обуздываемую силу. Только ни в коем случае не торопиться. Все удовольствие именно в медлительности.
— Выдадут тебя замуж, детка, непременно выдадут… Этим всегда дело кончается. Послушай-ка… Тебе нравилось сидеть вот так с господином де Пра, слушать его рассказы, а? Нравилось.
Он, надо признаться, хорошо говорил. Но ведь он к тому же красив собой, молод?
— Да, иначе о нем не скажешь, — отозвалась Дениза.
— Если бы он был не такой красивый, он мог бы так же хорошо говорить… да что там, мог бы не так уж хорошо говорить, поверь мне! Когда он тебе говорил, ты слушала, но ведь и глядела на него тоже?
— Да, случалось, — подтвердила Дениза.
— Так вот, в один прекрасный день какой-нибудь молодой человек будет с тобой говорить, а ты ни словечка не поймёшь, упустишь нить разговора, и кто знает, будет ли он такой же красивый, как господин де Пра… может, и не будет, но ты не сокрушайся! Запомни: не всегда самые интересные люди обязательно самые красивые, во всяком случае, уж наверняка не те, которые вам в пятнадцать лет кажутся красавцами. А господин де Пра слишком красив для мужчины, такая красота скорее подходит девице…
— Значит, вы его знаете? — удивлённо воскликнула Дениза.
— Нет-нет, не знаю, но из твоих слов нетрудно догадаться… Ты повстречаешь парня совсем другого, вот увидишь:
сильного и нежного… это самое главное… иной раз нас особенно влечёт то, что другому может показаться даже уродством…
— Вот уж никогда не поверю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81