Достаточно было выглянуть в окно, чтобы сразу прошибал озноб и противно захрустели суставы, а тут ещё в здании префектуры, отданном в наши дни под Дворец Правосудия, тревожно сновали взад и вперёд люди: чиновники в канцеляриях теряли голову, прислуга вышла из повиновения, перед собором св. Петра собирались кучками взбудораженные горожане, а там, у собора св. Варфоломея, скопилось невиданное количество повозок и карет. Хотя мужа послали в эту префектуру уже два года назад, Нанси до сих пор никак не может привыкнуть к здешней жизни под сенью кафедрального собора, к этим строениям в готическом стиле с контрфорсами, с каменными башнями, к тому, что жилой дом в стиле более поздней готики стоит посреди двора, замкнутого глухими стенами. Все здесь сурово, все пропитано сыростью. Вот в этих-то стенах и заточила себя двадцатилетняя герцогиня Масса сразу же после смерти своего первенца, которому не было и двух лет; здесь произвела она на свет своего второго Альфреда, ибо по её настоянию второго ребёнка тоже назвали Альфредом в память умершего.
Было это в прошлом году, когда с трепетом передавались вести о вторжении: Сильвестр, её муж, говорил тогда такие красивые слова о вечной преданности императору, о чужеземных ордах…
При Бурбона.к он резко изменил стиль поведения, и новорожден— ная Нанетта, такая же курносенькая, как мама. уже сосала свой большой палец в этом бездушном здании, где ныне герцог Масса, ещё носивший траур по отцу, которого убило горе и стыд вскоре после падения Наполеона, молодой герцог Масса принимал сегодня утром его величество Людовика XVIII, убегавшего неизвестно куда, по слухам в Англию, поскольку король из Бовэ повернул на Кале и так торопился, что ему едва успели приготовить в префектуре большую комнату с гобеленами. Впрочем, никто не знал точно, что происходит на самом деле: только недавно сюда дошёл слух, что Людоед, высадившийся в Канне, снова явился мутить людей, но ведь Канн-это так далеко! А вот уже и сам король проехал через Бовэ. провёл здесь ровно столько времени.
сколько потребовала смена лошадей, и ускакал, оставив свою измученную свиту-молодых людей, которые попадали кто где и заснули, прежде чем им успели приготовить комнаты, и лошадей, рухнувших на мостовую, где гекли целые ручьи, бороздившие Бовэ из конца в конец. Говорили, что многие из этих кавалеристов в прошлом году уже стояли здесь, когда проходили обучение у князя Пуа. На их счёт мнение жителей Бовэ резко расходилось: большинство этих кавалеристов было из родовитых домов, и местное высшее общество с удовольствием принимало их у себя, торговая буржуазия находила, что все они грубияны, нахалы, сплошь пьяницы, да ещё при встрече на улице толкают локтем почтённых горожан, требуя, чтобы им уступали середину тротуара. Хотя здесь имелось немало приверженцев королевской власти, королевскую гвардию, в сущности, недолюбливали и знали за что. Немало весьма неприятных историй происходило в этих домах, стоявших вдоль узеньких, и, говоря откровенно, не особенно-то благовонных улочек, — недаром парижские щёголи, гуляя по городу, зажимали носы и обрушивались на своих хозяев с претензиями и обвинениями.
А пока суд да дело. что брать с собой? Нанси уже три раза укладывала вещи в чемоданы и вынимала их обратно. И все потому, что её отрывали, и в конце концов она уже просто не знала, что уложено, а что забыто в шкафу. После полудня ей пришлось встречать маршала Мармона, который всю ночь скакал впереди королевской гвардии, и, когда он прибыл в Бовэ, герцогиня распорядилась, чтобы ему отвели большую комнату, приготовленную ещё утром для короля; должно быть, сейчас маршал спит… «По крайней мере надеюсь, что спит, потому что комнаты огромные, неуютные, я лично никак не могу к ним привыкнуть, все время кажется, будто от постели до зеркала пешком не добраться-нужна карета… Оставлять здесь меховые салопы или брать с собой? Правда, уже весна, но тепла пока не видно… хотя через два-три дня погода может перемениться к лучшему…» До сих пор на личике герцогини сохранилось до странности детское выражение. Муж следил за ней взглядом: несмотря на третьи роды, она ещё посвежела, и кожа у неё даже белее, чем раньше.
Нанси стояла посреди комнаты в полной растерянности, переводя с предмета на предмет свои светло-карие глаза. Не знаешь, что брать с собой, что оставить дома, особенно если неизвестно, что ждёт тебя в будущем, придётся ли вернуться сюда, или их разлучат совсем, о бог мои! Сильвестр, Сильвестр, почему ты со мной не едешь? Но ведь префект не имеет права покидать вверенный ему город и бежать вместе с женой и детьми. Это же само собой очевидно. Ну а если неизвестно даже, куда бежать? Ведь никто не знает, что решит папа… Не может же Сильвестр находиться в одном лагере, а мой папа в другом! Пока что герцог Масса твёрдо решил хранить верность королю. Ну а завтра? В конце концов, он был пожалован в графы при Империи, получал пенсию уже в том возрасте, когда другие ещё бегают за девочками, был назначен государственным советником… это верно, дорогой, ты ужасно, ужасно серьёзный человек! Вообщето Нанси, само собой разумеется, предпочитала Париж, но только при одном условии, чтобы в Париже был Сильвестр. Она даже не могла себе представить, что будет жить одна в особняке Масса или в деревне у своей сестры Перрего… Сильвестр сказал, что при любых обстоятельствах оставаться в Бовэ она не может: коль скоро король решил двигаться на Север-задержится он там или только проедет, следуя в Англию или Бельгию, — Пикардия рискует стать лакомым трофеем в схватке королевских войск и армии Наполеона, к тому же союзники вряд ли дадут ржаветь своему оружию… значит, будет второе вторжение? Не то чтобы он этого желал, но… но логически это вполне возможно. Логически! То, что Нанси останется одна. — это ещё полбеды. Но с двумя малютками!..
— Не забудь взять тёплые вещи.
Господина префекта позвали вниз.
— Хорошо, иду.
А тут ещё, как на беду, перестал работать телеграф. Невозможно узнать, что вообще происходит. Генерал-майор барон Авис, командовавший войсками, стоявшими в Бовэ, только удивлялся, что не получает никаких вестей от своего непосредственного начальника генерала Мезона, и у него голова шла кругом.
Часть войск разместили в бывшем Сен-Лазарском лепрозории, другим отвели большую комнату в богадельне. Кое-кому пришлось даже ночевать в бездействующих церквах, прямо на полу на соломе, например в церкви св. Маргариты или Магдалины, освободившейся после того, как в прошлом году закрылась ковровая мануфактура. Но все время прибывают новые части. И в каком состоянии, господи боже ты мой! Если полки, перешедшие к Бонапарту, настигнут их здесь, что им делать? И что мы станем делать? Сведения, поступавшие из большинства гарнизонов: Амьенского, Клермонского, Перонского, — а также от беглецов или из депеш, которые доходили сюда, были не слишком-то утешительны. По городу ходят самые разноречивые слухи, и трудно надеяться, что это не произведёт своего действия на наименее благонадёжную часть населения. Всегда найдутся охотники ловить рыбу в мутной воде, заключил префект.
По правде говоря, слухи о возвращении императора были приняты в Бовэ более чем холодно. И не только высшим чиновничеством или дворянами, а хотя бы тем же господином Клермон-Тоннером, владельцем прекрасного замка при въезде в Марсель-ан-Бовэзи, он тоже зашёл за новостями в префектуру.
Равно как и простым народом, ремесленниками-из тридцати тысяч жителей больше половины были заняты в мануфактурах, — а также членами их семей. Бовэ-город, где любят мир. А возвращение Бонапарта-это массовые наборы в армию, кровавая дань войне. Не следует забывать и того обстоятельства, что в 1812 и 1813 годах здесь не было дома, где бы не прятали на чердаке или в погребе дезертиров и беглецов. Конечно. 1789 год принёс местным рабочим, занятым в ковровых и ситцевых мануфактурах или на отбелке холста, на фабриках, производящих сукна, шерсть, ратин обыкновенный и тонкий, мультон, трип, поплин, хлопчатобумажные ткани, полуголландское полотно и плюш, а 1акже рабочим дубильных и красильных мастерских, мельниц и предприятий по выработке железною купороса. — так вот, 1789 год принёс им всем те же иллюзии, что и остальным французам по всей стране. Но это было и быльём поросло. Ведь и Первого Консула поначалу приняли неплохо, видя в нем залог того, что времена Террора больше не вернутся. Однако война спутала все карты. И прежде всего война отторгла от очагов несколько поколений молодых людей, а также, что много важнее, повлекла за собою полный застой в производстве товаров. Для рабочего люда Империя в первую очередь означала крах промышленных предприятий, с каждым годом все возрастающее число увольнений, безработных с нищенской оплатой, занятых в благотворительных заведениях… тысяча двести ткачей, то есть треть, побирались на улицах… По сути дела, городу Бовэ так и не удалось до конца оправиться после кризиса 1811 года. Немудрёно, что здесь вздохнули свободнее, узнав о возвращении Бурбонов, и вовсе не потому, что так уж сочувствовали королевской власти, а потому, что надеялись: вдруг монархия принесёт вместе с миром нормальное существование, даже работу! Надо жить в дружбе с другими народами, говорили тогда в Бовэ, иначе куда и кому мы будем сбывать продукцию, изготовляемую на наших фабриках? И впрямь, городу требовался рынок сбыта. Ну, скажите на милость, что мы получили от Наполеона, кроме жалких заказов на ковры для убранства Мальмезона, Сен-Клу, Компьена? Ведь на этих заказах было занято всего сорок человек, не слишком ли мало для того, чтобы навсегда исчезла категория «бедных рабочих»!
Особенно если учесть, что ковровые мануфактуры вообще вынуждены были закрыться в последние дни Империи. И даже то обстоятельство, что на улице Тайери открылась мастерская по изготовлению гравюр на дереве, вроде лубочных картинок, отнюдь не могло компенсировать закрытия такой крупной фабрики. Поэтому-то обыватели Бовэ охотно кричали: «Да здравствует король!», и даже неверящие придавали большое значение всяким шествиям в городе, забывая, что все это было учреждено императором, а молоденькие девушки в день праздника 14-го июля носили с пением знамёна, и им уступали дорогу в память Жанны Ашетт', пусть даже принадлежали эти девицы к самым беднейшим семьям. Если уж быть совсем откровенным, то год царство вания Бурбонов не оживил коммерции, не уменьшил нищеты. С окончанием континентальной блокады рынок сбыта все-таки появился, но одновременно с этим возродилась и конкуренция английских мануфактур. В первые же дни своего воцарения Бурбоны одним росчерком пера подрубили под корень производство шерстяных тканей, сведя на нет все труды но улучшению породы овец, по созданию искусственных пастбищ, — —все те отрасли, которым неизменно оказывал свою поддержку Наполеон! Поэтому-то в сундуках у промышленников, доведённых до крайности, хранились портреты императора, и кое-кто из них вёл крамольные беседы с приезжими из Парижа. Однако при мысли о возвращении Империи, с её рекрутскими наборами и крикливой роскошью, жителей Бовэ начинала бить дрожь. Город не так сильно, как деревня, почувствовал гнёт эмигрантов: прибывшим с чужбины господам нечего было делать на узеньких и малоблагоуханных городских улицах, где небесная лазурь отражается лишь, вежливо выражаясь, в сгочных канавах. За исключением роты гвардейцев Ноайля с голубой перевязью на мундирах.
Среди них были очень любезные молодые люди, о которых до сих пор сожалели на улице Сен-Мартен в Пикардийском предместье, и, в частности, сожалела госножа Дюран, бакалейщица, у которой была молоденькая дочка. Надо прямо сказать, их жилец, господин де Пра, как его там дальше, был очень красивый малый, хорошо сложен и весьма красноречия, а когда он надевал каску и кирасу, так просто глаз не оторвёшь: неизвестно почему он, самый настоящий блондин, любил повторять к месту и не к месту, что он из сарацин. Пусть будет из сарацин, но человек он был аккуратный, порядочный, не позволял себе приходить поздно, в Гвардейскую кофейню, где собирались дебоширы, даже не заглядывал. Вдова горевала, что пришлось поселить его в гадкой комнатёнке, да где же другую взять? Прямо на антресолях над лавкой: тут ютились раньше и сами Дюраны, когда они только что поженились и ещё не прикупили соседнего домика, где сейчас жила вдова с дочкой. Но главное неудобство заключалось в том, что антресоли от ветхости могли вот-вот рухнуть, поэтому ни при жизни Жозефа Дюрана, ни потом они не решались прорубить дверь в толстой стене между домом и лавкой, и госпожа Дюран для того чтобы пройти в лавку, выходила на улицу, а значит, оставлял.! цома. где ярко блестели навощённые полы. свои цойлочнмс шлеианцы и надевала перед дверью деревянные сабо, точно Е!ростая крестьянка. А в комнату господина де Пра можно было попасть только из лавки яо лестнице, да ещё подняв крик: госпожа Дюран! Отворилась кормить своего юного постояльца за сорок у я день. потому что. по всему видно, господин Альфонс не ni богатых и особых гребований в смысле разнообразия стола к хозяйке !!ред ьявлять не будет, но заметим также, что завтрики, обеды и ужины ему относила дочка, Дениза, и подолгу с ним разговаривала. А он читал ей счкхи-по его уверениям, он сам их писал. Правда и то, что из слухового оконца постоялец мог видеть ие только поля. так как домик стоял на самой окраине, но и любоваться сколько угодно просторами Марисселя и небом таким высоким, как нигде в Бовэ.
Как только стало известно, что прибывает королевская гвардия, Денизп тут же отправилась в город с гайной надеждой встретить Альфонса. Денизе недавно минуло шестнадцать лёг, и вот уже семь долгих месяцев мечтала она об их постояльце, который относился к ней как к малому ребёнку, и сейчас она с удовольствием представляла себе. как удивится господин Альфонс, увидев происшедшие с ней за время их разлуки чудесные перемены, а главное, заметив, как дерзко приподымают край корсажа се молодью грудки. Природа наделила её белокурыми волосами и почти неправдоподобно нежным цветом лица. легко вспыхивающего от малейшего волнения, длинными-длинными шелковистыми, как самая дорогая пряжа, ресницами и тоненькой фигуркой, изящной даже в нелепом наряде, который дочка носила по настоянию матери, считавшей, что только так и должны одеваться порядочные женщины, и который мог бы изуродовать любую красавицу в двадцать лет: однако, к своему счастью, Дениза выглядела в этом костюме так, будто собралась на маскарад и тайком от мамы нацепила на себя «взрослое» платье.
Пусть низко надвинутый круглый чепчик из грубого полотна, туго завязанный под подбородком чёрными несвежими лентами, окаймлял её личико своими уныло-однообразными оборочками, скрывая удивительно чистый лоб и удивительно пушистые волосы, — все равно Дениза казалась только ещё свежее, ещё тоньше в плохо !1ригн,чнном корсаже, слишком просторном для её детской фигурки, но зато она гордилась тем. что уже носит корсет: на ялечах её лежала белая шерстяная косынка с бахромой, скрещённая на невысокой груди; юбка в мелкую-мелкую сборку была из толстой коричневой материи, такой толстой, что и тростинка стала бы похожа в ней на бревно, и в дополнение-старушечий передник. Приходилось обеими руками подбирать тяжёлую, сковывающую движения юбку, падавшую до самых пят, чтобы перепрыгивать через ручейки, которыми так богат Бовэ, и вообще ни на минуту не забывать, «что на тебя нацепили этот трепыхающийся колокол-всего три месяца назад мать решила, что Дениза уже достаточно взрослая, и обрядила её так. Сама госпожа Дюран целых двадцать лет носила точно такой наряд и не видела причин, почему бы и дочке не следовать её примеру: худо ли, хорошо ли, она пригнала свои не совсем ещё заношенные платья по фигурке Денизы, причём пришлось убрать больше метра материи за счёт проносившихся кусков, и все же тоненькая девичья талия заметно увеличилась в объёме. Итак, подобрав как можно выше подол юбки, Дениэа под проливным дождём шествовала по улицам, забитым солдатами, которым было не до юной красотки, и внимательно оглядывала каждого, кто был выше пяти футов шести дюймов, надеясь вот-вот встретить господина де Пра. Но при виде открывшегося ей зрелища она тотчас забыла о цели своей прогулки, забыла даже свои недавние надежды. Дело в том, что наши красавцы кавалеристы были далеко не в парадном виде: некоторые, уже спешившиеся, еле передвигали ноги, ведя в поводу заморённую лошадь, другие ещё держались в седле, но припадали всем телом к холке коня, а кое-кто даже шёл пешком, бросив лошадь издыхать, погибать где-нибудь на обочине дороги.
И наконец, те, у кого имелось достаточно денег, решили, что по нынешним временам проделать за ночь восемь лье более чем достаточно, и ещё в Бомон-сюр-Уаз подрядили телеги, таратайки и прикатили сюда, спасая, что можно спасти;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Было это в прошлом году, когда с трепетом передавались вести о вторжении: Сильвестр, её муж, говорил тогда такие красивые слова о вечной преданности императору, о чужеземных ордах…
При Бурбона.к он резко изменил стиль поведения, и новорожден— ная Нанетта, такая же курносенькая, как мама. уже сосала свой большой палец в этом бездушном здании, где ныне герцог Масса, ещё носивший траур по отцу, которого убило горе и стыд вскоре после падения Наполеона, молодой герцог Масса принимал сегодня утром его величество Людовика XVIII, убегавшего неизвестно куда, по слухам в Англию, поскольку король из Бовэ повернул на Кале и так торопился, что ему едва успели приготовить в префектуре большую комнату с гобеленами. Впрочем, никто не знал точно, что происходит на самом деле: только недавно сюда дошёл слух, что Людоед, высадившийся в Канне, снова явился мутить людей, но ведь Канн-это так далеко! А вот уже и сам король проехал через Бовэ. провёл здесь ровно столько времени.
сколько потребовала смена лошадей, и ускакал, оставив свою измученную свиту-молодых людей, которые попадали кто где и заснули, прежде чем им успели приготовить комнаты, и лошадей, рухнувших на мостовую, где гекли целые ручьи, бороздившие Бовэ из конца в конец. Говорили, что многие из этих кавалеристов в прошлом году уже стояли здесь, когда проходили обучение у князя Пуа. На их счёт мнение жителей Бовэ резко расходилось: большинство этих кавалеристов было из родовитых домов, и местное высшее общество с удовольствием принимало их у себя, торговая буржуазия находила, что все они грубияны, нахалы, сплошь пьяницы, да ещё при встрече на улице толкают локтем почтённых горожан, требуя, чтобы им уступали середину тротуара. Хотя здесь имелось немало приверженцев королевской власти, королевскую гвардию, в сущности, недолюбливали и знали за что. Немало весьма неприятных историй происходило в этих домах, стоявших вдоль узеньких, и, говоря откровенно, не особенно-то благовонных улочек, — недаром парижские щёголи, гуляя по городу, зажимали носы и обрушивались на своих хозяев с претензиями и обвинениями.
А пока суд да дело. что брать с собой? Нанси уже три раза укладывала вещи в чемоданы и вынимала их обратно. И все потому, что её отрывали, и в конце концов она уже просто не знала, что уложено, а что забыто в шкафу. После полудня ей пришлось встречать маршала Мармона, который всю ночь скакал впереди королевской гвардии, и, когда он прибыл в Бовэ, герцогиня распорядилась, чтобы ему отвели большую комнату, приготовленную ещё утром для короля; должно быть, сейчас маршал спит… «По крайней мере надеюсь, что спит, потому что комнаты огромные, неуютные, я лично никак не могу к ним привыкнуть, все время кажется, будто от постели до зеркала пешком не добраться-нужна карета… Оставлять здесь меховые салопы или брать с собой? Правда, уже весна, но тепла пока не видно… хотя через два-три дня погода может перемениться к лучшему…» До сих пор на личике герцогини сохранилось до странности детское выражение. Муж следил за ней взглядом: несмотря на третьи роды, она ещё посвежела, и кожа у неё даже белее, чем раньше.
Нанси стояла посреди комнаты в полной растерянности, переводя с предмета на предмет свои светло-карие глаза. Не знаешь, что брать с собой, что оставить дома, особенно если неизвестно, что ждёт тебя в будущем, придётся ли вернуться сюда, или их разлучат совсем, о бог мои! Сильвестр, Сильвестр, почему ты со мной не едешь? Но ведь префект не имеет права покидать вверенный ему город и бежать вместе с женой и детьми. Это же само собой очевидно. Ну а если неизвестно даже, куда бежать? Ведь никто не знает, что решит папа… Не может же Сильвестр находиться в одном лагере, а мой папа в другом! Пока что герцог Масса твёрдо решил хранить верность королю. Ну а завтра? В конце концов, он был пожалован в графы при Империи, получал пенсию уже в том возрасте, когда другие ещё бегают за девочками, был назначен государственным советником… это верно, дорогой, ты ужасно, ужасно серьёзный человек! Вообщето Нанси, само собой разумеется, предпочитала Париж, но только при одном условии, чтобы в Париже был Сильвестр. Она даже не могла себе представить, что будет жить одна в особняке Масса или в деревне у своей сестры Перрего… Сильвестр сказал, что при любых обстоятельствах оставаться в Бовэ она не может: коль скоро король решил двигаться на Север-задержится он там или только проедет, следуя в Англию или Бельгию, — Пикардия рискует стать лакомым трофеем в схватке королевских войск и армии Наполеона, к тому же союзники вряд ли дадут ржаветь своему оружию… значит, будет второе вторжение? Не то чтобы он этого желал, но… но логически это вполне возможно. Логически! То, что Нанси останется одна. — это ещё полбеды. Но с двумя малютками!..
— Не забудь взять тёплые вещи.
Господина префекта позвали вниз.
— Хорошо, иду.
А тут ещё, как на беду, перестал работать телеграф. Невозможно узнать, что вообще происходит. Генерал-майор барон Авис, командовавший войсками, стоявшими в Бовэ, только удивлялся, что не получает никаких вестей от своего непосредственного начальника генерала Мезона, и у него голова шла кругом.
Часть войск разместили в бывшем Сен-Лазарском лепрозории, другим отвели большую комнату в богадельне. Кое-кому пришлось даже ночевать в бездействующих церквах, прямо на полу на соломе, например в церкви св. Маргариты или Магдалины, освободившейся после того, как в прошлом году закрылась ковровая мануфактура. Но все время прибывают новые части. И в каком состоянии, господи боже ты мой! Если полки, перешедшие к Бонапарту, настигнут их здесь, что им делать? И что мы станем делать? Сведения, поступавшие из большинства гарнизонов: Амьенского, Клермонского, Перонского, — а также от беглецов или из депеш, которые доходили сюда, были не слишком-то утешительны. По городу ходят самые разноречивые слухи, и трудно надеяться, что это не произведёт своего действия на наименее благонадёжную часть населения. Всегда найдутся охотники ловить рыбу в мутной воде, заключил префект.
По правде говоря, слухи о возвращении императора были приняты в Бовэ более чем холодно. И не только высшим чиновничеством или дворянами, а хотя бы тем же господином Клермон-Тоннером, владельцем прекрасного замка при въезде в Марсель-ан-Бовэзи, он тоже зашёл за новостями в префектуру.
Равно как и простым народом, ремесленниками-из тридцати тысяч жителей больше половины были заняты в мануфактурах, — а также членами их семей. Бовэ-город, где любят мир. А возвращение Бонапарта-это массовые наборы в армию, кровавая дань войне. Не следует забывать и того обстоятельства, что в 1812 и 1813 годах здесь не было дома, где бы не прятали на чердаке или в погребе дезертиров и беглецов. Конечно. 1789 год принёс местным рабочим, занятым в ковровых и ситцевых мануфактурах или на отбелке холста, на фабриках, производящих сукна, шерсть, ратин обыкновенный и тонкий, мультон, трип, поплин, хлопчатобумажные ткани, полуголландское полотно и плюш, а 1акже рабочим дубильных и красильных мастерских, мельниц и предприятий по выработке железною купороса. — так вот, 1789 год принёс им всем те же иллюзии, что и остальным французам по всей стране. Но это было и быльём поросло. Ведь и Первого Консула поначалу приняли неплохо, видя в нем залог того, что времена Террора больше не вернутся. Однако война спутала все карты. И прежде всего война отторгла от очагов несколько поколений молодых людей, а также, что много важнее, повлекла за собою полный застой в производстве товаров. Для рабочего люда Империя в первую очередь означала крах промышленных предприятий, с каждым годом все возрастающее число увольнений, безработных с нищенской оплатой, занятых в благотворительных заведениях… тысяча двести ткачей, то есть треть, побирались на улицах… По сути дела, городу Бовэ так и не удалось до конца оправиться после кризиса 1811 года. Немудрёно, что здесь вздохнули свободнее, узнав о возвращении Бурбонов, и вовсе не потому, что так уж сочувствовали королевской власти, а потому, что надеялись: вдруг монархия принесёт вместе с миром нормальное существование, даже работу! Надо жить в дружбе с другими народами, говорили тогда в Бовэ, иначе куда и кому мы будем сбывать продукцию, изготовляемую на наших фабриках? И впрямь, городу требовался рынок сбыта. Ну, скажите на милость, что мы получили от Наполеона, кроме жалких заказов на ковры для убранства Мальмезона, Сен-Клу, Компьена? Ведь на этих заказах было занято всего сорок человек, не слишком ли мало для того, чтобы навсегда исчезла категория «бедных рабочих»!
Особенно если учесть, что ковровые мануфактуры вообще вынуждены были закрыться в последние дни Империи. И даже то обстоятельство, что на улице Тайери открылась мастерская по изготовлению гравюр на дереве, вроде лубочных картинок, отнюдь не могло компенсировать закрытия такой крупной фабрики. Поэтому-то обыватели Бовэ охотно кричали: «Да здравствует король!», и даже неверящие придавали большое значение всяким шествиям в городе, забывая, что все это было учреждено императором, а молоденькие девушки в день праздника 14-го июля носили с пением знамёна, и им уступали дорогу в память Жанны Ашетт', пусть даже принадлежали эти девицы к самым беднейшим семьям. Если уж быть совсем откровенным, то год царство вания Бурбонов не оживил коммерции, не уменьшил нищеты. С окончанием континентальной блокады рынок сбыта все-таки появился, но одновременно с этим возродилась и конкуренция английских мануфактур. В первые же дни своего воцарения Бурбоны одним росчерком пера подрубили под корень производство шерстяных тканей, сведя на нет все труды но улучшению породы овец, по созданию искусственных пастбищ, — —все те отрасли, которым неизменно оказывал свою поддержку Наполеон! Поэтому-то в сундуках у промышленников, доведённых до крайности, хранились портреты императора, и кое-кто из них вёл крамольные беседы с приезжими из Парижа. Однако при мысли о возвращении Империи, с её рекрутскими наборами и крикливой роскошью, жителей Бовэ начинала бить дрожь. Город не так сильно, как деревня, почувствовал гнёт эмигрантов: прибывшим с чужбины господам нечего было делать на узеньких и малоблагоуханных городских улицах, где небесная лазурь отражается лишь, вежливо выражаясь, в сгочных канавах. За исключением роты гвардейцев Ноайля с голубой перевязью на мундирах.
Среди них были очень любезные молодые люди, о которых до сих пор сожалели на улице Сен-Мартен в Пикардийском предместье, и, в частности, сожалела госножа Дюран, бакалейщица, у которой была молоденькая дочка. Надо прямо сказать, их жилец, господин де Пра, как его там дальше, был очень красивый малый, хорошо сложен и весьма красноречия, а когда он надевал каску и кирасу, так просто глаз не оторвёшь: неизвестно почему он, самый настоящий блондин, любил повторять к месту и не к месту, что он из сарацин. Пусть будет из сарацин, но человек он был аккуратный, порядочный, не позволял себе приходить поздно, в Гвардейскую кофейню, где собирались дебоширы, даже не заглядывал. Вдова горевала, что пришлось поселить его в гадкой комнатёнке, да где же другую взять? Прямо на антресолях над лавкой: тут ютились раньше и сами Дюраны, когда они только что поженились и ещё не прикупили соседнего домика, где сейчас жила вдова с дочкой. Но главное неудобство заключалось в том, что антресоли от ветхости могли вот-вот рухнуть, поэтому ни при жизни Жозефа Дюрана, ни потом они не решались прорубить дверь в толстой стене между домом и лавкой, и госпожа Дюран для того чтобы пройти в лавку, выходила на улицу, а значит, оставлял.! цома. где ярко блестели навощённые полы. свои цойлочнмс шлеианцы и надевала перед дверью деревянные сабо, точно Е!ростая крестьянка. А в комнату господина де Пра можно было попасть только из лавки яо лестнице, да ещё подняв крик: госпожа Дюран! Отворилась кормить своего юного постояльца за сорок у я день. потому что. по всему видно, господин Альфонс не ni богатых и особых гребований в смысле разнообразия стола к хозяйке !!ред ьявлять не будет, но заметим также, что завтрики, обеды и ужины ему относила дочка, Дениза, и подолгу с ним разговаривала. А он читал ей счкхи-по его уверениям, он сам их писал. Правда и то, что из слухового оконца постоялец мог видеть ие только поля. так как домик стоял на самой окраине, но и любоваться сколько угодно просторами Марисселя и небом таким высоким, как нигде в Бовэ.
Как только стало известно, что прибывает королевская гвардия, Денизп тут же отправилась в город с гайной надеждой встретить Альфонса. Денизе недавно минуло шестнадцать лёг, и вот уже семь долгих месяцев мечтала она об их постояльце, который относился к ней как к малому ребёнку, и сейчас она с удовольствием представляла себе. как удивится господин Альфонс, увидев происшедшие с ней за время их разлуки чудесные перемены, а главное, заметив, как дерзко приподымают край корсажа се молодью грудки. Природа наделила её белокурыми волосами и почти неправдоподобно нежным цветом лица. легко вспыхивающего от малейшего волнения, длинными-длинными шелковистыми, как самая дорогая пряжа, ресницами и тоненькой фигуркой, изящной даже в нелепом наряде, который дочка носила по настоянию матери, считавшей, что только так и должны одеваться порядочные женщины, и который мог бы изуродовать любую красавицу в двадцать лет: однако, к своему счастью, Дениза выглядела в этом костюме так, будто собралась на маскарад и тайком от мамы нацепила на себя «взрослое» платье.
Пусть низко надвинутый круглый чепчик из грубого полотна, туго завязанный под подбородком чёрными несвежими лентами, окаймлял её личико своими уныло-однообразными оборочками, скрывая удивительно чистый лоб и удивительно пушистые волосы, — все равно Дениза казалась только ещё свежее, ещё тоньше в плохо !1ригн,чнном корсаже, слишком просторном для её детской фигурки, но зато она гордилась тем. что уже носит корсет: на ялечах её лежала белая шерстяная косынка с бахромой, скрещённая на невысокой груди; юбка в мелкую-мелкую сборку была из толстой коричневой материи, такой толстой, что и тростинка стала бы похожа в ней на бревно, и в дополнение-старушечий передник. Приходилось обеими руками подбирать тяжёлую, сковывающую движения юбку, падавшую до самых пят, чтобы перепрыгивать через ручейки, которыми так богат Бовэ, и вообще ни на минуту не забывать, «что на тебя нацепили этот трепыхающийся колокол-всего три месяца назад мать решила, что Дениза уже достаточно взрослая, и обрядила её так. Сама госпожа Дюран целых двадцать лет носила точно такой наряд и не видела причин, почему бы и дочке не следовать её примеру: худо ли, хорошо ли, она пригнала свои не совсем ещё заношенные платья по фигурке Денизы, причём пришлось убрать больше метра материи за счёт проносившихся кусков, и все же тоненькая девичья талия заметно увеличилась в объёме. Итак, подобрав как можно выше подол юбки, Дениэа под проливным дождём шествовала по улицам, забитым солдатами, которым было не до юной красотки, и внимательно оглядывала каждого, кто был выше пяти футов шести дюймов, надеясь вот-вот встретить господина де Пра. Но при виде открывшегося ей зрелища она тотчас забыла о цели своей прогулки, забыла даже свои недавние надежды. Дело в том, что наши красавцы кавалеристы были далеко не в парадном виде: некоторые, уже спешившиеся, еле передвигали ноги, ведя в поводу заморённую лошадь, другие ещё держались в седле, но припадали всем телом к холке коня, а кое-кто даже шёл пешком, бросив лошадь издыхать, погибать где-нибудь на обочине дороги.
И наконец, те, у кого имелось достаточно денег, решили, что по нынешним временам проделать за ночь восемь лье более чем достаточно, и ещё в Бомон-сюр-Уаз подрядили телеги, таратайки и прикатили сюда, спасая, что можно спасти;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81