Ах, бедный мой друг, теперь я захожу в его пустую комнату, открываю машинально книгу… Вы знаете, у него была просто страсть к стереотипным изданиям… да, да… с золотым обрезом…
От генерала Гюло принесли на подпись бумаги.
— По-прежнему ничего нового?
— Ничего, господин маршал.
Макдональд повернулся к камину, пламя которого бросало на лицо его гостьи трагические отсветы.
— Стало быть, это Александр просил вас уехать?
— О нет. Он об этом даже не подумал. Просто взял и уехал, как всегда уезжал, когда дело касалось какой-нибудь войны, кампании, как уехал, скажем, в Россию с императ… — Она прикусила язычок, — …с Бонапартом… и один бог знает, что я пережила, что мы с Марией-Елизаветой пережили, когда у него начались приступы ревматизма… Вы-то знаете, что это за прелесть!
— Ничего не поделаешь, таков уж недуг нашей эпохи, — отозвался Макдональд, — король тоже им страдает. Но в его случае Березина здесь ни при чем. Хотя и мы с Александром не можем её винить, скорее уж это оставила по себе память Италия или Голландия. Впрочем. Александру разлука с вами всегда давалась нелегко, даже когда речь шла о походах. Помню, как бесновался Наполеон, когда пришлось упрашивать Бертье отправиться в Египет!
— Ну, тогда мы были моложе… Да и вы также, — заметила она и умолкла; потом снова заговорила:-Но на сей раз когда-то он вернётся? Что с ним будет? Между нами говоря, я насильно навязала ему свои бриллианты, все-таки легче будет устроиться, прожить. Конечно, он может укрыться в Баварии у родителей Марии-Елизаветы, если король… А вы верите, что король?..
Макдональд уклончиво пожал плечами. Однако этот жест был равносилен признанию. Госпожа Висконти воскликнула: «Ах, вот как?» — и задумалась. Но уже через мгновение её вновь подхватило потоком слов. Дело ведь шло о жизни, о целой жизни!.. Не о неделе, не о дне! О жизни! Оставить его одного после семнадцати лет, когда они так привыкли друг к другу… Да, да. семнадцать лет. Александр сказал ей вчера вечером: если даже он поедет в Бамберг, все равно долго там не пробудет, да и Мария-Елизавета тоже; она просто задохнётся в этой провинциальной Баварии! При первой же возможности они переберутся к себе в имение, или в Гро-Буа. или в Шамбор. Но пустят ли их туда? Как знать? А она, она сначала даже не подумала, даже представить себе не могла!
Покинуть бульвар Капуцинок! Но его величество отбывал в полночь. Что тут оставалось делать, как быть? Со всеми вещами, туалетами! Впрочем, она и не могла пуститься ночью в дорогу, где это видано! К тому же она принадлежит к числу тех натур.
которым необходим сон, а она неспособна, буквально неспособна хоть на минуту забыться сном в карете. Поэтому она отпустила князя Ваграмского, навязав ему свою шкатулку с драгоценностями. Кроме того, целая карета с багажом отправилась к воротам дворца, чтобы занять своё место в королевском поезде, но, когда она осталась одна, без него, когда представила себе весь ход событий, будущее… тут она поняла, что не имеет права так поступить-оставить его одного, оставить их одних, особенно в подобных обстоятельствах… Вот поэтому-то она и поехала за князем, чтобы соединиться с ним, где бы он ни был: надо надеяться, что он пока ещё не добрался до Бамберга. Все это она решила ночью, решила вдруг, дождалась рассвета, а на рассвете ещё сильнее укрепилась в своём намерении. Но почему именно Лилль? Что за мерзкий город! Не мог же король очутиться там за один переезд! Где ночевал нынешней ночью двор?
Макдональда все это развеселило, однако он тут же поборол приступ неуместной весёлости. Двор! Пара герцогов. принц да тройка лакеев… ибо весь остальной королевский кортеж, надо полагать, застрял в дороге из-за отсутствия перекладных… и это вы называете двором?
— Затрудняюсь ответить на ват вопрос, сударыня, это зависит от многих причин: и от состояния дорог и от почтовых лошадей. Сначала король намеревался остановиться на ночлег в Амьене, но, возможно, по пути переменил решение. Мы не особенно-то уверены, должен вам сказать, в нашем префекте департамента Соммы, в господине Ламете… На вашем месте, сударыня, я спешно и любым путём отправился бы прямо в Лилль. Вы вернее всего обнаружите Александра именно в Лилле.
У госпожи Висконти была просьба к Жак-Этьену. Он, конечно, не откажет… В чем же дело? А дело в том, что в карете она оставила свою горничную и теперь просит, чтобы горничной разрешили пройти сюда. Хорошо, а где карета? Макдональд приоткрыл двери. И тотчас в коридоре послышался топот-это приезжие бросились к маршалу, ибо каждый желал поговорить с ним лично. Пришлось выйти, успокоить, образумить людей, оставив госпожу Висконти одну.
Но первым делом в успокоении нуждался он сам. Исчезновение штаба выводило его из себя, бесило. Ну хорошо. Мезон ему сообщил, что он догонит свои войска в Сен-Дени, поскольку герцог Беррийский заявил ему, что их повёрнут именно в этом направлении. Но чго с другими, с теми, кого герцог Беррийский не успел повидать^ Мезона назначили главнокомандующим, а потом все начали командовать, выносить решения, передвигать войска, садиться в кареты и уезжать кому куда заблагорассудится! Мелэнская армия, бесспорно, должна отступить, прикрыть передвижение королевского поезда, но только тогда, когда ей это прикажут, черт побери! А когда ей это прикажут? Жак-Этьен отправился сначала в Вильжюив на поиски своего штаба, он сам туда его направил. И что же? В Вильжюиве в одиннадцать часов вечера не оказалось никого. Ну, никого-это уж слишком сильно сказано, там были генералы Аксо и Рюти, одни, в каком-то огромном доме, а рядом на лугу стояли три пушки, и тут же был расквартирован взвод сапёров, успевших напиться в соседнем кабачке до положения риз. Рюти он взял с собой в Сен-Дени, но и в Сен-Дени, как и в Вильжюиве, штаба не обнаружил. Там ждал его один только Гюло, прибывший с маршальскими пожитками и находившийся в таком же растерянном состоянии духа, что и Макдональд. Однако ж передавали, что где-то поблизости, в одном из реквизированных особняков, расположилась канцелярия чьего-то штаба, возглавляемая каким-то капитаном. Услышав об этом, Макдональд и направил своего адъютанта на разведку.
Адъютант возвратился как раз в тот момент, когда маршала разрывали на части беглецы, толпившиеся у входа в харчевню.
Особенно наседал тенор Опера-Комик, считавший, что он имеет право и все основания бояться возвращения императора, а также с полдюжины дам и старичков, одетых по моде, существовавшей в 1810 году в Хартуэлле или даже пятью годами раньше в Митаве: целые семьи сидели у подъезда прямо на своих узлах, хныкали ребятишки, какие-то молокососы вели речи о Людоеде, и слышно было, как в ответ им огрызаются офицеры на половинном содержании.
— Ну, что же вам сказал этот капитан? — спросил Жак-Этьен вошедшего адъютанта.
Адъютант не пожелал отвечать на такой вопрос в присутствии посторонних. Они прошли в кабинет.
— Творится чистое безумие, господин маршал, — начал он, — все эти генералы, полковники-фюйть!.. исчезли… как ветром их сдуло! Но успели все же… — он запнулся, заметив у камина незнакомую даму.
— Можете смело говорить в присутствии госпожи Висконти, — начал было Макдональд и вдруг увидел, что его гостья бессильно запрокинулась в кресле и длинные её перчатки, упав в огонь, уже стали тлеть. — Боже мой. что с вами, Джузеппа? — Он назвал её по имени, как в былые времена.
Джузеппа не слышала, она была без сознания. Маршал и адъютант бросились к ней, стали похлопывать её по ладонямона застонала, открыла глаза, обвела комнату невидящим взглядом.
— Скорее лекаря! — скомандовал маршал, и адъютант опрометью кинулся выполнять приказание.
Было все-таки нелепо и совсем некстати, что в такую минуту в его импровизированном штабе могут увидеть женщину, потерявшую сознание. Он старался не думать, что дело может принять серьёзный оборот-не то чтобы он питал к госпоже Висконти или к Александру Бертье такие уж горячие чувства… но все-таки, все-таки, и, хотя люди, осведомлённые об их романе со всеми его перипетиями, насмешливо улыбаются, все-таки перед ним живое свидетельство многолетней верности, столь редкой во времена Империи… пусть у Джузеппы были мимолётные увлечения…
пусть Александр женился на другой… по приказу императора. Не без душевного умиления вспомнил Макдональд расстроенное лицо Бертье, когда через две недели после кончины мужа Джузеппы, бывшего посла Цизальпинской республики, он скрепя сердце повиновался Наполеону и женился на Баварской принцессе… а любовь-ведь известно, что нынешние люди ни во что не ставят любовь, возможно потому, что утратили способность любить, — вечно в погоне за деньгами, вечно в делах… Зато они, солдаты Жеммапа, они умели во все вносить величие… А пока что у него на руках дама в обмороке и войска никак не подойдут! Оставаться и ждать их здесь? А где граф Артуа, где герцог Беррийский и Мармон… где-то они сейчас? Где сейчас король? Доктор прибыл с поразительной быстротой: должно быть, находился в том доме, где одна из фрейлин герцогини Орлеанской, направлявшейся в Лилль к своему брату, герцогу Орлеанскому, почувствовала вчера с наступлением вечера родовые схватки и была покинута на произвол судьбы. Доктор успокоил маршала Макдональда: у госпожи Висконти небольшой сердечный припадок, ничего серьёзного нет, во всяком случае, сейчас ничего серьёзного нет, и велел перенести больную в комнату на втором этаже.
— Пусть пойдут и разыщут её горничную. — приказал Макдональд, — она сидит в карете здесь, во дворе. — И, повернувшись к адъютанту, добавил:-О чем вы начали рассказывать? Нас прервали…
Адъютант зарделся. Госпожа Висконти показалась ему настоящей красавицей. Юноша обожал слегка перезрелых дам, глаза, обведённые глубокой синевой, кроме того, он слышал о великой любви маршала Бертье к итальянке, привезённой им в Париж, да и вообще он был по духу романтик. Этот обморок… эта прекрасная полная шея…
— Я рассказывал^ Ах да, все генералы и полковники проследовали через город, вы только вообразите себе. господин маршал.
И все расписались в том, что проследовали, я сам видел их подписи, мне капитан показывал…
— Расписались в том. что проследовали? Что это вы за чушь порете? Не знаю, может быть, вид упавшей без чувств дамы всегда приводит вас в такое состояние, но, так или иначе, вы, на мой взгляд, крайне взбудоражены!
Адъютант подёргал себя за ус: вовсе не госпожа Висконти привела его в такое состояние, а благородный гнев. Весь Генеральный штаб вечером девятнадцатого числа, прежде чем исчезнуть в неизвестном направлении, в полном составе появился в канцелярии и потребовал своё жалованье и. что уже совсем невероятно, «деньги, полагающиеся штабным при начале кампании», да, да, именно так. Где они теперь? Должно быть, на дорогах, в каретах, удирают к границе или к морю, предварительно обеспечив себя тем, что принято называть «нервом» войны!
— Ладно, ладно, поручик, — прервал его Макдональд. — Прежде всего научитесь не осуждать старших по чину. В один прекрасный день этим господам придётся отчитаться в своих действиях. Перед кем? Это уж другое дело. Но не торчать же нам здесь до скончания века! Послушайтесь-ка моего совета, сначала доложите об этом генералу Гюло, а потом пойдите лягте, в соседней комнате есть кушетка… нынче ночью, любезный, вы совсем не спали, а нам предстоит трудный день. Я ещё посижу, пороюсь в бумагах, во всем этом хламе…
Но, оставшись в одиночестве, Макдональд вдруг почувствовал непомерную усталось. Вместе с рассветом, казалось, проснулся и его ревматизм. Руки и ноги затекли, по телу бегали неприятные мурашки. Он хотел было снять сапоги, но раздумал: если он разуется, тогда уж конец-сапоги больше не налезут. И что бы он ни говорил насчёт бумаг, глаза у него слипались сами собой.
Он подписал несколько приказов, присыпал свежие подписи песком и тут почувствовал, что его качает. Он дремал, клевал носом и вдруг, вздрогнув всем телом, просыпался, подписывал ещё одну бумагу. В этом было что-то унизительное. Он не желал сдаваться. Годы… Неожиданно для себя он с насмешкой подумал о генерале Бернонвиле. с которым это случалось весьма нередко.
Бернонвиль… Дюмурье… Лица постаревших генералов заслонили собой бумаги. Дюмурье изменил Конвенту. И выдал Бернонвиля австрийцам. А Бернонвиль, наш дражайший Бернонвиль. в 1814 году предал императора… Быть может, возраст? Возможно.
Человек устаёт, пасует. Однако Пишегрю, как и Жомини, было во время этой грязной истории всего тридцать четыре года… А Моро-сорок, когда Дюмурье обвёл его вокруг пальца… Жомини был обыкновеннейшим интриганом и низким честолюбцем, он просто бесился, что в тридцать четыре года застрял в бригадных генералах!.. Эх, черт возьми! До чего же противно, когда тебя так качает!.. Бернонвиль в прошлом году рассудил правильно. Правда. несколько поспешил. Только и всего.
Едва лишь Макдональд забылся сном. как его разбудил Гюло.
Прибыл министр иностранных дел господин де Жокур. За все время пути от самого Парижа он только чуточку вздремнул в карете. Сказал он это в полной уверенности, что маршал успел поспать всласть. Ему пришлось предупреждать господ министров.
что его величество просит их прибыть в Лилль. Потом объехать всех послов с той же целью-или приблизительно с той же, — но поди попробуй их найти! Он направил им соответствующий циркуляр, затем всю ночь проработал в министерстве вместе с двумя помощниками: один помогал писать бумаги, а другой помогал бумаги рвать. Так продолжалось до пяти часов, и на устройство личных дел он дал себе всего час… В шесть часов он покинул улицу Варенн… А сейчас семь: где же король?
Макдональд старался быть как можно любезнее. Жокур гут же отбыл.
После его отъезда маршал вышел на улицу, надеясь, что свежий утренний воздух вернёт ему обычную бодрость. Его буквально преследовали воспоминания о Дюмурье. Предатель?
Победитель при Вальми-предатель? Часто, говоря о Вальми, весь успех приписывают Келлерману, но командовал-то кто?
Макдональд вспомнил, как ответил на этот вопрос один из комиссаров Конвента: «Дюмурье… Келлерман… истинным победителем при Вальми был народ!» Народ! Скажут «народ» и считают, что этим все сказано! Слава богу. Жак-Этьен нагляделся на своём веку на народ, как он улепётывал— например, в Па-де-Безье, когда солдаты свернули на Лилль и убили своего генерала… «Народ! Не народ, а генералы выигрывакп сражения Народ! Небось, когда я принял командовании Пикарпийскилполком, там, на дорогах Бельгии, народ повернул назад, распевая героические песни, столь модные тогда в Париже!» Сейчас.: гпе ;,» наяву, маршал путал даты, лица! Мыслью он бродил по равнине на севере страны, где началось возвышение лично для него: подполковник назавтра после Вальми, полковник после Жеммапа… Как раз в Жеммапе он впервые увидел девятнадцатилетнего юношу, волонтёра II года, покрытого пылью, грязью и кровью, — OF только что отбил у неприятеля знамя своего батальона, и звался он Никола Мезон… гот самый, ныне генерал, что встретил его сегодня ночью в Сен-Дени, не скрывая написанного на лице отчаяния… И кто же все-таки одержал победу при Жеммапе? Вот такой юнец Мезон или Дюмурье? Или герцог Шартрскнй' Победы забываются слишком быстро, достаточно одного Неервинде, чтобы никто и не вспомнил больше ни о Вальмп. ни о Жеммане. Командиру Пикардийского полка могло здорово нагореть, когда Дюмурье выдал комиссаров Конвент;' союзникам, а сам вместе с молодым герцогом Шартрским перешёл в стан врагов. Его. Макдональда, подозревали тогда в сообщничестве. Было эго в Лилле. Сколько же с тех пор прошло времени'1 Двадцать дна года. А теперь, в 1815 году, он тем же путём возвращается обратно. И ничего, что было прежде, уже не понимает: ни людей, ни порядков того времени. Интересно, что сказал бы он, если бы тогда создалось такое положение, как сегодня?
Во всяком случае, сегодня в городе Сеч-Дени положение нетерпимое. Толкутся офицеры на половинном содержании, беглецы, какие-то зеваки. Эх. если бы он был в штатском костюме, как вчера, когда его вызвали к королю! Он возвратился в харчекню и едва только успел опуститься в кресло, как заснул в полном изнеможении.
Разноцветные домики на берегу канала, где течёт чёрная вода, крыши уступами, на окнах беленькие занавесочки с бахромой, мерный гопот людей, несущих дрова в высоких корзинах. перекинутых за спину, а там, в вышине, среди облачной пыли. стая гаг, и вдалеке, за серым массивом пристани, скорее угадываешь, чем видишь, силуэт корабля с флагами на мачте.
Генеральша— госпожа Мезон, — ещё девочка, почти подросток. пребывающая в состоянии вечного удивления перед совершившимся с ней чудом: округлились маленькие грудки, налились и стали мелочно-белыми худенькие детские руки. и, когда она играет в серсо со своими кузинами Ван д„р Мелён, нежные её ножки не знают усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
От генерала Гюло принесли на подпись бумаги.
— По-прежнему ничего нового?
— Ничего, господин маршал.
Макдональд повернулся к камину, пламя которого бросало на лицо его гостьи трагические отсветы.
— Стало быть, это Александр просил вас уехать?
— О нет. Он об этом даже не подумал. Просто взял и уехал, как всегда уезжал, когда дело касалось какой-нибудь войны, кампании, как уехал, скажем, в Россию с императ… — Она прикусила язычок, — …с Бонапартом… и один бог знает, что я пережила, что мы с Марией-Елизаветой пережили, когда у него начались приступы ревматизма… Вы-то знаете, что это за прелесть!
— Ничего не поделаешь, таков уж недуг нашей эпохи, — отозвался Макдональд, — король тоже им страдает. Но в его случае Березина здесь ни при чем. Хотя и мы с Александром не можем её винить, скорее уж это оставила по себе память Италия или Голландия. Впрочем. Александру разлука с вами всегда давалась нелегко, даже когда речь шла о походах. Помню, как бесновался Наполеон, когда пришлось упрашивать Бертье отправиться в Египет!
— Ну, тогда мы были моложе… Да и вы также, — заметила она и умолкла; потом снова заговорила:-Но на сей раз когда-то он вернётся? Что с ним будет? Между нами говоря, я насильно навязала ему свои бриллианты, все-таки легче будет устроиться, прожить. Конечно, он может укрыться в Баварии у родителей Марии-Елизаветы, если король… А вы верите, что король?..
Макдональд уклончиво пожал плечами. Однако этот жест был равносилен признанию. Госпожа Висконти воскликнула: «Ах, вот как?» — и задумалась. Но уже через мгновение её вновь подхватило потоком слов. Дело ведь шло о жизни, о целой жизни!.. Не о неделе, не о дне! О жизни! Оставить его одного после семнадцати лет, когда они так привыкли друг к другу… Да, да. семнадцать лет. Александр сказал ей вчера вечером: если даже он поедет в Бамберг, все равно долго там не пробудет, да и Мария-Елизавета тоже; она просто задохнётся в этой провинциальной Баварии! При первой же возможности они переберутся к себе в имение, или в Гро-Буа. или в Шамбор. Но пустят ли их туда? Как знать? А она, она сначала даже не подумала, даже представить себе не могла!
Покинуть бульвар Капуцинок! Но его величество отбывал в полночь. Что тут оставалось делать, как быть? Со всеми вещами, туалетами! Впрочем, она и не могла пуститься ночью в дорогу, где это видано! К тому же она принадлежит к числу тех натур.
которым необходим сон, а она неспособна, буквально неспособна хоть на минуту забыться сном в карете. Поэтому она отпустила князя Ваграмского, навязав ему свою шкатулку с драгоценностями. Кроме того, целая карета с багажом отправилась к воротам дворца, чтобы занять своё место в королевском поезде, но, когда она осталась одна, без него, когда представила себе весь ход событий, будущее… тут она поняла, что не имеет права так поступить-оставить его одного, оставить их одних, особенно в подобных обстоятельствах… Вот поэтому-то она и поехала за князем, чтобы соединиться с ним, где бы он ни был: надо надеяться, что он пока ещё не добрался до Бамберга. Все это она решила ночью, решила вдруг, дождалась рассвета, а на рассвете ещё сильнее укрепилась в своём намерении. Но почему именно Лилль? Что за мерзкий город! Не мог же король очутиться там за один переезд! Где ночевал нынешней ночью двор?
Макдональда все это развеселило, однако он тут же поборол приступ неуместной весёлости. Двор! Пара герцогов. принц да тройка лакеев… ибо весь остальной королевский кортеж, надо полагать, застрял в дороге из-за отсутствия перекладных… и это вы называете двором?
— Затрудняюсь ответить на ват вопрос, сударыня, это зависит от многих причин: и от состояния дорог и от почтовых лошадей. Сначала король намеревался остановиться на ночлег в Амьене, но, возможно, по пути переменил решение. Мы не особенно-то уверены, должен вам сказать, в нашем префекте департамента Соммы, в господине Ламете… На вашем месте, сударыня, я спешно и любым путём отправился бы прямо в Лилль. Вы вернее всего обнаружите Александра именно в Лилле.
У госпожи Висконти была просьба к Жак-Этьену. Он, конечно, не откажет… В чем же дело? А дело в том, что в карете она оставила свою горничную и теперь просит, чтобы горничной разрешили пройти сюда. Хорошо, а где карета? Макдональд приоткрыл двери. И тотчас в коридоре послышался топот-это приезжие бросились к маршалу, ибо каждый желал поговорить с ним лично. Пришлось выйти, успокоить, образумить людей, оставив госпожу Висконти одну.
Но первым делом в успокоении нуждался он сам. Исчезновение штаба выводило его из себя, бесило. Ну хорошо. Мезон ему сообщил, что он догонит свои войска в Сен-Дени, поскольку герцог Беррийский заявил ему, что их повёрнут именно в этом направлении. Но чго с другими, с теми, кого герцог Беррийский не успел повидать^ Мезона назначили главнокомандующим, а потом все начали командовать, выносить решения, передвигать войска, садиться в кареты и уезжать кому куда заблагорассудится! Мелэнская армия, бесспорно, должна отступить, прикрыть передвижение королевского поезда, но только тогда, когда ей это прикажут, черт побери! А когда ей это прикажут? Жак-Этьен отправился сначала в Вильжюив на поиски своего штаба, он сам туда его направил. И что же? В Вильжюиве в одиннадцать часов вечера не оказалось никого. Ну, никого-это уж слишком сильно сказано, там были генералы Аксо и Рюти, одни, в каком-то огромном доме, а рядом на лугу стояли три пушки, и тут же был расквартирован взвод сапёров, успевших напиться в соседнем кабачке до положения риз. Рюти он взял с собой в Сен-Дени, но и в Сен-Дени, как и в Вильжюиве, штаба не обнаружил. Там ждал его один только Гюло, прибывший с маршальскими пожитками и находившийся в таком же растерянном состоянии духа, что и Макдональд. Однако ж передавали, что где-то поблизости, в одном из реквизированных особняков, расположилась канцелярия чьего-то штаба, возглавляемая каким-то капитаном. Услышав об этом, Макдональд и направил своего адъютанта на разведку.
Адъютант возвратился как раз в тот момент, когда маршала разрывали на части беглецы, толпившиеся у входа в харчевню.
Особенно наседал тенор Опера-Комик, считавший, что он имеет право и все основания бояться возвращения императора, а также с полдюжины дам и старичков, одетых по моде, существовавшей в 1810 году в Хартуэлле или даже пятью годами раньше в Митаве: целые семьи сидели у подъезда прямо на своих узлах, хныкали ребятишки, какие-то молокососы вели речи о Людоеде, и слышно было, как в ответ им огрызаются офицеры на половинном содержании.
— Ну, что же вам сказал этот капитан? — спросил Жак-Этьен вошедшего адъютанта.
Адъютант не пожелал отвечать на такой вопрос в присутствии посторонних. Они прошли в кабинет.
— Творится чистое безумие, господин маршал, — начал он, — все эти генералы, полковники-фюйть!.. исчезли… как ветром их сдуло! Но успели все же… — он запнулся, заметив у камина незнакомую даму.
— Можете смело говорить в присутствии госпожи Висконти, — начал было Макдональд и вдруг увидел, что его гостья бессильно запрокинулась в кресле и длинные её перчатки, упав в огонь, уже стали тлеть. — Боже мой. что с вами, Джузеппа? — Он назвал её по имени, как в былые времена.
Джузеппа не слышала, она была без сознания. Маршал и адъютант бросились к ней, стали похлопывать её по ладонямона застонала, открыла глаза, обвела комнату невидящим взглядом.
— Скорее лекаря! — скомандовал маршал, и адъютант опрометью кинулся выполнять приказание.
Было все-таки нелепо и совсем некстати, что в такую минуту в его импровизированном штабе могут увидеть женщину, потерявшую сознание. Он старался не думать, что дело может принять серьёзный оборот-не то чтобы он питал к госпоже Висконти или к Александру Бертье такие уж горячие чувства… но все-таки, все-таки, и, хотя люди, осведомлённые об их романе со всеми его перипетиями, насмешливо улыбаются, все-таки перед ним живое свидетельство многолетней верности, столь редкой во времена Империи… пусть у Джузеппы были мимолётные увлечения…
пусть Александр женился на другой… по приказу императора. Не без душевного умиления вспомнил Макдональд расстроенное лицо Бертье, когда через две недели после кончины мужа Джузеппы, бывшего посла Цизальпинской республики, он скрепя сердце повиновался Наполеону и женился на Баварской принцессе… а любовь-ведь известно, что нынешние люди ни во что не ставят любовь, возможно потому, что утратили способность любить, — вечно в погоне за деньгами, вечно в делах… Зато они, солдаты Жеммапа, они умели во все вносить величие… А пока что у него на руках дама в обмороке и войска никак не подойдут! Оставаться и ждать их здесь? А где граф Артуа, где герцог Беррийский и Мармон… где-то они сейчас? Где сейчас король? Доктор прибыл с поразительной быстротой: должно быть, находился в том доме, где одна из фрейлин герцогини Орлеанской, направлявшейся в Лилль к своему брату, герцогу Орлеанскому, почувствовала вчера с наступлением вечера родовые схватки и была покинута на произвол судьбы. Доктор успокоил маршала Макдональда: у госпожи Висконти небольшой сердечный припадок, ничего серьёзного нет, во всяком случае, сейчас ничего серьёзного нет, и велел перенести больную в комнату на втором этаже.
— Пусть пойдут и разыщут её горничную. — приказал Макдональд, — она сидит в карете здесь, во дворе. — И, повернувшись к адъютанту, добавил:-О чем вы начали рассказывать? Нас прервали…
Адъютант зарделся. Госпожа Висконти показалась ему настоящей красавицей. Юноша обожал слегка перезрелых дам, глаза, обведённые глубокой синевой, кроме того, он слышал о великой любви маршала Бертье к итальянке, привезённой им в Париж, да и вообще он был по духу романтик. Этот обморок… эта прекрасная полная шея…
— Я рассказывал^ Ах да, все генералы и полковники проследовали через город, вы только вообразите себе. господин маршал.
И все расписались в том, что проследовали, я сам видел их подписи, мне капитан показывал…
— Расписались в том. что проследовали? Что это вы за чушь порете? Не знаю, может быть, вид упавшей без чувств дамы всегда приводит вас в такое состояние, но, так или иначе, вы, на мой взгляд, крайне взбудоражены!
Адъютант подёргал себя за ус: вовсе не госпожа Висконти привела его в такое состояние, а благородный гнев. Весь Генеральный штаб вечером девятнадцатого числа, прежде чем исчезнуть в неизвестном направлении, в полном составе появился в канцелярии и потребовал своё жалованье и. что уже совсем невероятно, «деньги, полагающиеся штабным при начале кампании», да, да, именно так. Где они теперь? Должно быть, на дорогах, в каретах, удирают к границе или к морю, предварительно обеспечив себя тем, что принято называть «нервом» войны!
— Ладно, ладно, поручик, — прервал его Макдональд. — Прежде всего научитесь не осуждать старших по чину. В один прекрасный день этим господам придётся отчитаться в своих действиях. Перед кем? Это уж другое дело. Но не торчать же нам здесь до скончания века! Послушайтесь-ка моего совета, сначала доложите об этом генералу Гюло, а потом пойдите лягте, в соседней комнате есть кушетка… нынче ночью, любезный, вы совсем не спали, а нам предстоит трудный день. Я ещё посижу, пороюсь в бумагах, во всем этом хламе…
Но, оставшись в одиночестве, Макдональд вдруг почувствовал непомерную усталось. Вместе с рассветом, казалось, проснулся и его ревматизм. Руки и ноги затекли, по телу бегали неприятные мурашки. Он хотел было снять сапоги, но раздумал: если он разуется, тогда уж конец-сапоги больше не налезут. И что бы он ни говорил насчёт бумаг, глаза у него слипались сами собой.
Он подписал несколько приказов, присыпал свежие подписи песком и тут почувствовал, что его качает. Он дремал, клевал носом и вдруг, вздрогнув всем телом, просыпался, подписывал ещё одну бумагу. В этом было что-то унизительное. Он не желал сдаваться. Годы… Неожиданно для себя он с насмешкой подумал о генерале Бернонвиле. с которым это случалось весьма нередко.
Бернонвиль… Дюмурье… Лица постаревших генералов заслонили собой бумаги. Дюмурье изменил Конвенту. И выдал Бернонвиля австрийцам. А Бернонвиль, наш дражайший Бернонвиль. в 1814 году предал императора… Быть может, возраст? Возможно.
Человек устаёт, пасует. Однако Пишегрю, как и Жомини, было во время этой грязной истории всего тридцать четыре года… А Моро-сорок, когда Дюмурье обвёл его вокруг пальца… Жомини был обыкновеннейшим интриганом и низким честолюбцем, он просто бесился, что в тридцать четыре года застрял в бригадных генералах!.. Эх, черт возьми! До чего же противно, когда тебя так качает!.. Бернонвиль в прошлом году рассудил правильно. Правда. несколько поспешил. Только и всего.
Едва лишь Макдональд забылся сном. как его разбудил Гюло.
Прибыл министр иностранных дел господин де Жокур. За все время пути от самого Парижа он только чуточку вздремнул в карете. Сказал он это в полной уверенности, что маршал успел поспать всласть. Ему пришлось предупреждать господ министров.
что его величество просит их прибыть в Лилль. Потом объехать всех послов с той же целью-или приблизительно с той же, — но поди попробуй их найти! Он направил им соответствующий циркуляр, затем всю ночь проработал в министерстве вместе с двумя помощниками: один помогал писать бумаги, а другой помогал бумаги рвать. Так продолжалось до пяти часов, и на устройство личных дел он дал себе всего час… В шесть часов он покинул улицу Варенн… А сейчас семь: где же король?
Макдональд старался быть как можно любезнее. Жокур гут же отбыл.
После его отъезда маршал вышел на улицу, надеясь, что свежий утренний воздух вернёт ему обычную бодрость. Его буквально преследовали воспоминания о Дюмурье. Предатель?
Победитель при Вальми-предатель? Часто, говоря о Вальми, весь успех приписывают Келлерману, но командовал-то кто?
Макдональд вспомнил, как ответил на этот вопрос один из комиссаров Конвента: «Дюмурье… Келлерман… истинным победителем при Вальми был народ!» Народ! Скажут «народ» и считают, что этим все сказано! Слава богу. Жак-Этьен нагляделся на своём веку на народ, как он улепётывал— например, в Па-де-Безье, когда солдаты свернули на Лилль и убили своего генерала… «Народ! Не народ, а генералы выигрывакп сражения Народ! Небось, когда я принял командовании Пикарпийскилполком, там, на дорогах Бельгии, народ повернул назад, распевая героические песни, столь модные тогда в Париже!» Сейчас.: гпе ;,» наяву, маршал путал даты, лица! Мыслью он бродил по равнине на севере страны, где началось возвышение лично для него: подполковник назавтра после Вальми, полковник после Жеммапа… Как раз в Жеммапе он впервые увидел девятнадцатилетнего юношу, волонтёра II года, покрытого пылью, грязью и кровью, — OF только что отбил у неприятеля знамя своего батальона, и звался он Никола Мезон… гот самый, ныне генерал, что встретил его сегодня ночью в Сен-Дени, не скрывая написанного на лице отчаяния… И кто же все-таки одержал победу при Жеммапе? Вот такой юнец Мезон или Дюмурье? Или герцог Шартрскнй' Победы забываются слишком быстро, достаточно одного Неервинде, чтобы никто и не вспомнил больше ни о Вальмп. ни о Жеммане. Командиру Пикардийского полка могло здорово нагореть, когда Дюмурье выдал комиссаров Конвент;' союзникам, а сам вместе с молодым герцогом Шартрским перешёл в стан врагов. Его. Макдональда, подозревали тогда в сообщничестве. Было эго в Лилле. Сколько же с тех пор прошло времени'1 Двадцать дна года. А теперь, в 1815 году, он тем же путём возвращается обратно. И ничего, что было прежде, уже не понимает: ни людей, ни порядков того времени. Интересно, что сказал бы он, если бы тогда создалось такое положение, как сегодня?
Во всяком случае, сегодня в городе Сеч-Дени положение нетерпимое. Толкутся офицеры на половинном содержании, беглецы, какие-то зеваки. Эх. если бы он был в штатском костюме, как вчера, когда его вызвали к королю! Он возвратился в харчекню и едва только успел опуститься в кресло, как заснул в полном изнеможении.
Разноцветные домики на берегу канала, где течёт чёрная вода, крыши уступами, на окнах беленькие занавесочки с бахромой, мерный гопот людей, несущих дрова в высоких корзинах. перекинутых за спину, а там, в вышине, среди облачной пыли. стая гаг, и вдалеке, за серым массивом пристани, скорее угадываешь, чем видишь, силуэт корабля с флагами на мачте.
Генеральша— госпожа Мезон, — ещё девочка, почти подросток. пребывающая в состоянии вечного удивления перед совершившимся с ней чудом: округлились маленькие грудки, налились и стали мелочно-белыми худенькие детские руки. и, когда она играет в серсо со своими кузинами Ван д„р Мелён, нежные её ножки не знают усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81