Когда все шестеро покончили со своим делом, оператор тронулся с места — впервые за время съемок — и подошел совсем близко. Камера словно любовалась распростертым на столе телом, скользила снизу вверх, потом сверху вниз, замирая то тут, то там на окровавленных участках. Камера задержалась и над лицом женщины. Глаза ее были закрыты, но тут ее кто-то окликнул (Брунетти уже отличал этот голос, он принадлежал оператору), и она открыла глаза буквально в нескольких сантиметрах от камеры. Слышно было, как она судорожно вдохнула. Потом раздался глухой стук — это уронила голову на стол и рванулась в сторону, тщетно пытаясь спрятаться от наглой камеры.Изображение стало удаляться, тело жертвы теперь было видно целиком. Наконец, оператор вернулся к исходной точке, опять что-то выкрикнул, и тот, что попользовался ей первым, взял в руки нож. Снова раздался голос оператора, на сей раз более требовательный, и мужчина как-то по-будничному, словно перед ним была курица, которую требовалось зарезать к ужину, провел острым лезвием прямо по горлу женщины. Брызнула кровь и моментально залила ему ладонь и предплечье, а остальные стояли вокруг и хохотали над тем, с каким дурацким видом он отскочил в сторону от бездыханного тела. Смех все не стихал, а камера тем временем снова прошлась по телу убитой. Искать специальных ракурсов больше не приходилось: теперь кровь была повсюду, и ее было много. Экран потух.Запись кончилась, но кассета продолжала вращаться с тихим шуршанием. Кроме него в комнате слышался тихий гудящий звук, и лишь через несколько минут Брунетти с изумлением обнаружил, что источник этого звука он сам. Он замолчал и попытался подняться. Не получилось. Пальцы рук, судорожно вцепившиеся в край стула, никак не хотели разжиматься. Он взглянул на собственные руки как на чужие и усилием воли заставил себя ослабить хватку. Еще через какое-то время он все-таки сумел встать.Его скудных познаний хватило, чтобы узнать язык, на котором говорили мужчины, — это был сербохорватский. Пару месяцев назад он читал в «Коррьере делла Сера» небольшую заметку о том, как в «лагерях смерти», в каковые превратились для многих своих жителей населенные пункты Боснии, снимаются, записываются подобные кассеты. Затем они переправляются за рубеж, где с них снимаются копии, и распродаются. Тогда он, помнится, предпочел не поверить в то, что прочитал. Несмотря на все то страшное, что ему довелось видеть за последние пару десятилетий, он просто не мог или, может быть, не хотел допустить, что его «собратья по разуму» способны на такое. А теперь, подобно Фоме Неверующему, он погрузил персты в разверстую рану — и поверил.Он выключил телевизор и видеомагнитофон и направился в комнату Кьяры. Дверь была открыта, и он вошел без стука. Дочка полулежала на кровати, опираясь на подушки. Одной рукой она обхватила сидевшую на краешке кровати Паолу, а в другой держала изрядно потрепанную игрушечную собачку, которую ей подарили в шесть лет.— Ciao, papa, — сказала Кьяра. Она посмотрела на Гвидо, но не улыбнулась ему, как обычно.— Ciao, Angelo, — ответил он и подошел поближе к кровати. — Кьяра, как ужасно, что ты это увидела. — Он сам чувствовал, как глупо звучат его слова.Дочка пристально на него посмотрела, пытаясь понять, нет ли в его словах упрека, но там было только жгучее раскаяние, которого она в силу своего возраста была не в состоянии расслышать и уж тем более понять.— Они что, правда ее убили, папа? — спросила она. А Гвидо так надеялся, что дочка убежала, не досмотрев до конца. Он кивнул:— Боюсь, что да, доченька.— Но зачем? — спросила Кьяра со смесью ужаса и растерянности в голосе.Он унесся мыслями за пределы комнаты. Он попытался вспомнить о чем-нибудь возвышенном; попытался подобрать хоть какие-то слова, чтобы убедить, уверить собственного ребенка в том, что, каким бы подлым и жутким ни представлялся ей этот мир после просмотра злосчастной кассеты, он на самом деле не так уж плох; что зло — это случайность, а милосердие и доброта — то правило, которое движет людьми.— Зачем, папочка? Зачем они это сделали?— Не знаю, Кьяра.— Но они же по-настоящему ее убили, да?— Не надо об этом, моя хорошая, — прервала ее Паола, привлекла поближе к себе и поцеловала в макушку.Но Кьяру не так-то легко было остановить.— Убили, да? — повторила она.— Да, Кьяра.— Она взаправду умерла?Паола попыталась взглядом заставить его промолчать, но он сказал:— Да, Кьяра, она умерла.Кьяра положила свою потертую игрушечную собачку на коленку и уставилась на нее.— Кто дал тебе эту кассету, Кьяра? — спросил Гвидо.Она дернула собачку за длинное ухо, но не сильно, ведь оно уже когда-то отрывалось.— Франческа, — проговорила она, помолчав. — Она дала мне ее сегодня утром перед уроками.— Она что-нибудь сказала о том, что там записано?Теперь Кьяра заставила собачку стоять у себя на коленке. Наконец она ответила:— Она сказала, что слышала, будто я всем вокруг задаю про нее вопросы и что делаю это, наверное, из-за смерти ее отца. Она решила, что я этим занимаюсь потому, что ты у меня полицейский. А потом она дала мне пленку и сказала: «Посмотри, если хочешь узнать, за что могли решить убить моего отца». — Она принялась наклонять игрушку из стороны в сторону, заставляя ее двигаться.— А еще что-нибудь она говорила? Вспомни, Кьяра.— Нет, папа, только это, и все.— Ты знаешь, где она взяла эту кассету?— Нет, она сказала только, что из этой записи видно, почему кто-то мог захотеть убить ее отца. Вот только я не понимаю, какое ее папа имеет ко всему этому отношение?— Не знаю.Паола встала с кровати так резко, что Кьяра выпустила из рук свою собачку, и она плюхнулась на пол. Паола нагнулась, подняла игрушку и замерла на какое-то время, крепко вцепившись в потертый плюшевый комочек. Потом, очень медленно, она наклонилась к Кьяре, посадила собачку ей на колени, нежно погладила дочку по голове и вышла.— Кто были эти люди, на пленке, пап?— Думаю, сербы. Но я не уверен. Надо дать послушать специалистам, они смогут сказать точно.— И что тогда? Вы их арестуете и посадите в тюрьму?— Не знаю, милая. Их не так-то просто найти.— Но ведь их же надо отправить в тюрьму, правда?— Конечно.— И все-таки, как ты считаешь, что имела в виду Франческа, когда говорила про своего отца? — Тут Кьяру вдруг осенило, и она проговорила испуганно: — Неужели это он все снимал?— Нет, конечно. Я уверен, что это не он.— Тогда что же она имела в виду?— Не знаю. Это мне только предстоит выяснить. — Дочка сосредоточенно пыталась завязать уши собаки узлом. — Кьяра?— Да, папа? — Она подняла глаза и посмотрела на него с таким видом, словно ждала, что он произнесет слова, от которых все сразу встанет на свои места, все сделается легким и понятным, будто ничего и не произошло.— Знаешь, мне кажется, тебе не стоит больше разговаривать с Франческой.— И расспрашивать никого тоже больше не надо?— Да, не стоит.Она помолчала, обдумывая его слова, а потом спросила нерешительно:— А ты на меня не злишься?Брунетти склонился над ней:— Нет, разумеется, нет. — Он не был до конца уверен, что голос не выдаст его эмоций, поэтому сделал паузу и сказал: — Смотри, как бы твой Гав опять без уха не остался.— Смешной он у меня, правда? — спросила Кьяра. — Видел ты где-нибудь псов с такими вот проплешинами?Брунетти щелкнул собачку по носу и сказал:— А как думаешь, часто собачек жуют, как это делала в детстве одна наша общая знакомая?Она улыбнулась, выбралась из-под одеяла и свесила ноги с кровати.— Ладно, надо уроки делать, — объявила она и встала.— Ну и правильно. А я пойду с мамой поболтаю.— Папа, — окликнула она его, когда он направился к двери.— А?— И мама на меня тоже не злится?— Кьяра, — проговорил он, чувствуя, как предательски задрожал его голос, — ты наша с мамой самая большая радость. — И добавил твердым тоном: — А сейчас за уроки. — И, дождавшись ответной улыбки, вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь.Паолу он нашел на кухне. Она стояла у раковины, в руках у нее жужжал комбайн для резки овощей. Когда Гвидо зашел, жена взглянула на него и сказала:— Пусть хоть потоп, хоть конец света, а ужин должен быть на столе, правильно? — Она улыбнулась, и у Гвидо камень свалился с души. — Как там Кьяра?— Села делать уроки. А что там у нее на душе, не знаю. Ты сама-то как думаешь? Ты же ее лучше знаешь.Она сняла руку с кнопки кухонного комбайна и пристально на него посмотрела. Потом снова нажала: кухня наполнилась гулом. Только когда она закончила и машинка перестала жужжать, Паола спросила:— Ты что, действительно так считаешь?— Как «так»?— Что я знаю Кьяру лучше, чем ты?— Но ведь ты ее мать, — сказал он так, будто это что-то объясняло.— Надо же, Гвидо, каким ты иногда бываешь простофилей! Да вы с Кьярой — две стороны одной монеты!Услышав это, он внезапно ощутил ужасную усталость. Он выдвинул один из стульев и присел к столу.— Кто знает? Она ведь еще маленькая. Может, забудет.— А ты сам сможешь это забыть? — спросила она, усаживаясь напротив него.Брунетти покачал головой.— Подробности я, может, и забуду, но я всегда буду помнить, что я видел эту запись и что она означает.— Вот этого я не могу понять, — сказала Паола, — как кому-то может прийти в голову смотреть такие вещи? Это же безумие! — Она помолчала минуту-другую и добавила: — Это же порочно! — В ее голосе прозвучало изумление, словно она сама от себя не ожидала, что использует именно такое слово. — Вот что самое страшное в этой записи: смотришь на экран как в окно, а оттуда на тебя глядит порок человеческий.Она опять замолчала, а потом спросила:— Гвидо, скажи мне, как они могли творить такое? Неужели после всего этого они продолжают считать себя людьми? Как это возможно?Брунетти, никогда не умевший найти для себя ответы на Великие вопросы (как он их сам называл), на сей раз даже не пытался ответить, но задал свои собственные:— А оператор? А те, кто платит за эти пленки? Они, по-твоему, люди?— Платят? — спросила Паола ошарашенно. — За это платят?Брунетти кивнул:— Думаю, дело обстоит именно так. Эти фильмы снимают, чтобы потом продать. В Америке это называется snuff films Садистские фильмы; фильмы, где много сцен насилия и смерти
. Это записи с настоящими убийствами. Я читал об этом в одном интерполовском отчете пару месяцев назад. Тогда несколько подобных пленок всплыло в Штатах, кажется, в Лос-Анджелесе. Их отправляли на киностудию, делали копии, а потом продавали.— Откуда же они берутся? — спросила Паола. Теперь она была не просто поражена, она была в ужасе.— Ты же видела, те люди были в форме. Говорили они, по-моему, на сербохорватском.— Господи помилуй, — пролепетала Паола, — так, значит, та несчастная… — Она закрыла рот рукой. — Как же это, Гвидо?Брунетти поднялся.— Надо поговорить с ее матерью, — сказал он.— Неужели она знала?Брунетти не знал ответа на этот вопрос. Он знал только, что устал, смертельно устал. Устал от высокомерия синьоры Тревизан, от ее утверждений, будто она ничего не знает. Он предположил, что, раз Франческа дала Кьяре эту кассету, значит, она гораздо четче, чем мать, представляет себе разницу между реальностью и вымыслом. При мысли о том, что девочка видела эту пленку, его сердце наполнилось ужасом, ведь это означало, что ему придется ее допрашивать. Но тут он вспомнил взгляд несчастной жертвы в тот момент, когда она открыла глаза и увидела в сантиметре от своего лица наглый объектив камеры, и понял, что не сможет оставить в покое ни девочку, ни ее мать, пока не вытрясет из них все, что им известно. Глава 26 Синьора Тревизан открыла дверь и попятилась: комиссар был так взбудоражен и зол, что казалось, вот-вот станет сыпать огненными искрами. Брунетти шагнул в квартиру и захлопнул за собой дверь, не без удовольствия заметив, как поморщилась от резкого звука хозяйка.— Довольно, синьора, — сказал Брунетти. — Больше никаких уверток, никакой лжи о том, что вы знали, а что не знали.— Я не понимаю, о чем вы, — проговорила она, пытаясь изобразить праведный гнев, но актриса она была никудышная, и сквозь маску гнева явственно проглядывал страх. — Мы ведь обо всем с вами поговорили и…— И я не услышал от вас ни слова правды! — Брунетти дал волю гневу. — Хватит врать, а не то я отправлю и вас, и вашего любовника прямиком в квестуру, а Финансовая полиция тем временем проверит все до единой банковские операции, которые вы проводили за последние десять лет.Он сделал шаг навстречу синьоре Тревизан, она же отступила на шаг назад и выставила перед собой руку, будто пытаясь отгородиться от его ярости.— Я по-прежнему не… — начала она, но Брунетти взмахом руки пресек ее попытки спорить. В этом жесте было столько бешенства, что он сам себя испугался.— Даже не пытайтесь мне снова солгать, синьора! Моя дочь посмотрела кассету, ту, что из Боснии. — Вдова Тревизан хотела было что-то сказать, но Брунетти говорил так громко, что она не могла его перекричать. — Моей дочери четырнадцать лет, и она это видела.Гвидо продолжал надвигаться прямо на вдову, а она отступала все дальше и дальше в глубь квартиры.— Вы расскажете мне все, что знаете об этом, без обмана, вы слышите? Только правду! А иначе я заставлю вас жалеть о том, что вы этого не сделали, всю оставшуюся жизнь.Она взглянула на него испуганно — так же, подумалось Брунетти, как та женщина на пленке, но даже это сходство не способно было его разжалобить.За спиной у синьоры Тревизан распахнулись — нет, не врата преисподней, а всего лишь двери. Из-за дверей появилась ее дочь и спросила:— Мама, что случилось?Тут Франческа посмотрела на Брунетти. Она узнала его, но не сказала ни слова.— Иди к себе, Франческа. — Брунетти поразило, как спокоен был ее голос. — Комиссар хочет задать мне еще пару вопросов.— О папе и дяде Убальдо? — спросила она с нескрываемым интересом.— Я же сказала, Франческа, я буду отвечать на его вопросы.— Конечно, будешь, — ответила девочка и скрылась в комнате, тихо прикрыв за собой дверь.— Ну что ж, — сказала синьора Тревизан тем же спокойным голосом, — пройдемте.И они направились в ту же комнату, где проходила их последняя встреча.Она села, а Брунетти остался стоять, и все время, пока она говорила, он ходил взад-вперед по комнате, не в силах оставаться на месте от переполнявших его эмоций.— Что именно вы хотите услышать? — спросила она.— Меня интересуют фильмы.— Их делают в Боснии. В Сараево, если не ошибаюсь.— Это мне известно.— Тогда что же вы хотите узнать? — Попытка изобразить полное неведенье была бездарной.— Синьора, — сказал он, на мгновенье замерев на месте, — предупреждаю: если вы не расскажете мне о том, что я хочу знать, я вас уничтожу.Он помедлил, давая синьоре Тревизан возможность осознать, что он говорит вполне серьезно.— Итак, пленки. Рассказывайте.Вдова сменила тон: теперь она играла роль хозяйки, утомленной навязчивым и не в меру капризным гостем.— Их снимают, потом посылают во Францию. Там делаются копии. Часть пленок отправляют в Штаты, там тоже делают копии. Потом продают.— Где?— В магазинах. Или по почте. Есть специальные списки.— У кого эти списки?— У тех, кто занимается реализацией.— Кто именно этим занимается?— Я не знаю никаких имен. Знаю только, что оригиналы отправляются в Марсель и Лос-Анджелес.— Кто снимает сами фильмы?— Кто-то из Сараево. По-моему, он служит в сербской армии, но я не уверена.— Ваш муж знал, кто этот человек? — И прежде, чем она ответила, он добавил: — Только давайте без вранья, синьора.— Да, знал.— Кому в голову пришла мысль делать эти фильмы на продажу?— Я не знаю. Может быть, Карло видел один из них. Он был большой любитель таких вещей. А потом ему, наверное, пришло в голову, что на этом можно заработать. Он уже занимался продажей чего-то подобного, по почте и через магазины в Германии.— Что именно он продавал?— Журналы.— Какие?— Порнографические.— Синьора, такие журналы можно купить в любом газетном киоске. Что это была за порнография?Она ответила, но так тихо, что Брунетти пришлось податься вперед, чтобы расслышать ее.— Детская, — только и выговорила она. Брунетти не сказал ни слова, ожидая продолжения.— Карло говорил, что это абсолютно законно.Брунетти потребовалось время, чтобы осознать, что она говорит совершенно серьезно.— Как получилось, что один из этих фильмов оказался у вашей дочери?— Карло хранил оригиналы у себя в кабинете. Он любил смотреть новинки, прежде чем отправлять их на реализацию, — ответила она и добавила звенящим от негодования голосом: — Полагаю, Франческа пробралась туда и взяла одну из пленок. Этого не случилось бы, будь Карло жив.Брунетти решил не бередить раны скорбящей вдовы, поэтому заговорил о другом:— Сколько всего было пленок?— Не знаю. Может, дюжина. Может, штук двадцать.— Все одинаковые?— Понятия не имею. Я вообще не понимаю, что вы подразумеваете, когда говорите «одинаковые».— Во всех ли фильмах женщин насилуют, а потом убивают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
. Это записи с настоящими убийствами. Я читал об этом в одном интерполовском отчете пару месяцев назад. Тогда несколько подобных пленок всплыло в Штатах, кажется, в Лос-Анджелесе. Их отправляли на киностудию, делали копии, а потом продавали.— Откуда же они берутся? — спросила Паола. Теперь она была не просто поражена, она была в ужасе.— Ты же видела, те люди были в форме. Говорили они, по-моему, на сербохорватском.— Господи помилуй, — пролепетала Паола, — так, значит, та несчастная… — Она закрыла рот рукой. — Как же это, Гвидо?Брунетти поднялся.— Надо поговорить с ее матерью, — сказал он.— Неужели она знала?Брунетти не знал ответа на этот вопрос. Он знал только, что устал, смертельно устал. Устал от высокомерия синьоры Тревизан, от ее утверждений, будто она ничего не знает. Он предположил, что, раз Франческа дала Кьяре эту кассету, значит, она гораздо четче, чем мать, представляет себе разницу между реальностью и вымыслом. При мысли о том, что девочка видела эту пленку, его сердце наполнилось ужасом, ведь это означало, что ему придется ее допрашивать. Но тут он вспомнил взгляд несчастной жертвы в тот момент, когда она открыла глаза и увидела в сантиметре от своего лица наглый объектив камеры, и понял, что не сможет оставить в покое ни девочку, ни ее мать, пока не вытрясет из них все, что им известно. Глава 26 Синьора Тревизан открыла дверь и попятилась: комиссар был так взбудоражен и зол, что казалось, вот-вот станет сыпать огненными искрами. Брунетти шагнул в квартиру и захлопнул за собой дверь, не без удовольствия заметив, как поморщилась от резкого звука хозяйка.— Довольно, синьора, — сказал Брунетти. — Больше никаких уверток, никакой лжи о том, что вы знали, а что не знали.— Я не понимаю, о чем вы, — проговорила она, пытаясь изобразить праведный гнев, но актриса она была никудышная, и сквозь маску гнева явственно проглядывал страх. — Мы ведь обо всем с вами поговорили и…— И я не услышал от вас ни слова правды! — Брунетти дал волю гневу. — Хватит врать, а не то я отправлю и вас, и вашего любовника прямиком в квестуру, а Финансовая полиция тем временем проверит все до единой банковские операции, которые вы проводили за последние десять лет.Он сделал шаг навстречу синьоре Тревизан, она же отступила на шаг назад и выставила перед собой руку, будто пытаясь отгородиться от его ярости.— Я по-прежнему не… — начала она, но Брунетти взмахом руки пресек ее попытки спорить. В этом жесте было столько бешенства, что он сам себя испугался.— Даже не пытайтесь мне снова солгать, синьора! Моя дочь посмотрела кассету, ту, что из Боснии. — Вдова Тревизан хотела было что-то сказать, но Брунетти говорил так громко, что она не могла его перекричать. — Моей дочери четырнадцать лет, и она это видела.Гвидо продолжал надвигаться прямо на вдову, а она отступала все дальше и дальше в глубь квартиры.— Вы расскажете мне все, что знаете об этом, без обмана, вы слышите? Только правду! А иначе я заставлю вас жалеть о том, что вы этого не сделали, всю оставшуюся жизнь.Она взглянула на него испуганно — так же, подумалось Брунетти, как та женщина на пленке, но даже это сходство не способно было его разжалобить.За спиной у синьоры Тревизан распахнулись — нет, не врата преисподней, а всего лишь двери. Из-за дверей появилась ее дочь и спросила:— Мама, что случилось?Тут Франческа посмотрела на Брунетти. Она узнала его, но не сказала ни слова.— Иди к себе, Франческа. — Брунетти поразило, как спокоен был ее голос. — Комиссар хочет задать мне еще пару вопросов.— О папе и дяде Убальдо? — спросила она с нескрываемым интересом.— Я же сказала, Франческа, я буду отвечать на его вопросы.— Конечно, будешь, — ответила девочка и скрылась в комнате, тихо прикрыв за собой дверь.— Ну что ж, — сказала синьора Тревизан тем же спокойным голосом, — пройдемте.И они направились в ту же комнату, где проходила их последняя встреча.Она села, а Брунетти остался стоять, и все время, пока она говорила, он ходил взад-вперед по комнате, не в силах оставаться на месте от переполнявших его эмоций.— Что именно вы хотите услышать? — спросила она.— Меня интересуют фильмы.— Их делают в Боснии. В Сараево, если не ошибаюсь.— Это мне известно.— Тогда что же вы хотите узнать? — Попытка изобразить полное неведенье была бездарной.— Синьора, — сказал он, на мгновенье замерев на месте, — предупреждаю: если вы не расскажете мне о том, что я хочу знать, я вас уничтожу.Он помедлил, давая синьоре Тревизан возможность осознать, что он говорит вполне серьезно.— Итак, пленки. Рассказывайте.Вдова сменила тон: теперь она играла роль хозяйки, утомленной навязчивым и не в меру капризным гостем.— Их снимают, потом посылают во Францию. Там делаются копии. Часть пленок отправляют в Штаты, там тоже делают копии. Потом продают.— Где?— В магазинах. Или по почте. Есть специальные списки.— У кого эти списки?— У тех, кто занимается реализацией.— Кто именно этим занимается?— Я не знаю никаких имен. Знаю только, что оригиналы отправляются в Марсель и Лос-Анджелес.— Кто снимает сами фильмы?— Кто-то из Сараево. По-моему, он служит в сербской армии, но я не уверена.— Ваш муж знал, кто этот человек? — И прежде, чем она ответила, он добавил: — Только давайте без вранья, синьора.— Да, знал.— Кому в голову пришла мысль делать эти фильмы на продажу?— Я не знаю. Может быть, Карло видел один из них. Он был большой любитель таких вещей. А потом ему, наверное, пришло в голову, что на этом можно заработать. Он уже занимался продажей чего-то подобного, по почте и через магазины в Германии.— Что именно он продавал?— Журналы.— Какие?— Порнографические.— Синьора, такие журналы можно купить в любом газетном киоске. Что это была за порнография?Она ответила, но так тихо, что Брунетти пришлось податься вперед, чтобы расслышать ее.— Детская, — только и выговорила она. Брунетти не сказал ни слова, ожидая продолжения.— Карло говорил, что это абсолютно законно.Брунетти потребовалось время, чтобы осознать, что она говорит совершенно серьезно.— Как получилось, что один из этих фильмов оказался у вашей дочери?— Карло хранил оригиналы у себя в кабинете. Он любил смотреть новинки, прежде чем отправлять их на реализацию, — ответила она и добавила звенящим от негодования голосом: — Полагаю, Франческа пробралась туда и взяла одну из пленок. Этого не случилось бы, будь Карло жив.Брунетти решил не бередить раны скорбящей вдовы, поэтому заговорил о другом:— Сколько всего было пленок?— Не знаю. Может, дюжина. Может, штук двадцать.— Все одинаковые?— Понятия не имею. Я вообще не понимаю, что вы подразумеваете, когда говорите «одинаковые».— Во всех ли фильмах женщин насилуют, а потом убивают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28