— Отношение мафиози к своим женщинам? — Стефи налила кофе в две кружки и завернулась в пуховое одеяло вся, так что виднелось только лицо, словно сейчас она официально отказывалась признать существование своего тела.
— Ну что, Чарли, знай своего врага в лицо, а?
— Что за слова ты выбираешь, Стефи. Ты отлично знаешь, что я не мафиози.
— Ты когда-то сказал, что Риччи живут в крепости, как в королевстве, с собственной армией, и сенаторами, и кардиналами. То, что ты описал, — это жизнь Итало, и его братьев, и твоя, и еще немногих, кто сумел отвоевать право на нее для себя, например Винс. Тебе воевать не пришлось. Ты все получил на серебряной тарелочке — на, пользуйся на здоровье.
Она пододвинула к нему кружку и тарелку с кантуччи.
— Beve, mangia. Всю твою жизнь поднесли тебе на серебряной тарелочке, Чарли. Если бы мы с тобой не начали трахаться, Чио подобрал бы тебе цыпочку на стороне. — Она умолкла.
После паузы Стефи снова заговорила:
— Настоящие сицилийские девушки не делают таких вещей, как я. Наверное, я не была настоящей сицилийской девушкой. Когда отец узнал, что я на третьем месяце и отказываюсь назвать виновного, он собирался выгнать меня из дому. Мама уже умерла. Сестре Из было десять лет. Отец готов был выставить меня на улицу. В конце концов меня отправили во Флориду, к потрепанной экс-пассии Эуджинео, Винсова старика, чтобы она устроила мне аборт на Кубе. — Она снова замолчала, но Чарли понимал, что сейчас перебивать нельзя. — Я не хотела делать аборт. Быть матерью — это почти что быть мужчиной. В том мире, в котором мы выросли, женщина не значит ничего, пока у нее нет детей. Мы просто не существуем, пока не забеременеем, пока не начнем растить детей. Вы, мужчины... — Ее голос сорвался, она уставилась в свою кружку с кофе. — Мафия — мужской бизнес. Так было всегда. Мальчишки-подростки со своими силовыми играми: у кого тверже член и кулак. Прочь с дороги, слабак! Вы кружите и кружите лицом к лицу, потому что того, кто покажет спину, разорвут в клочья... Я не позволила им убить моих детей. Удрала в приют, к монахиням. У меня было отличное медицинское обслуживание — восемнадцатичасовой рабочий день. В поле.
Стефи снова подтолкнула к нему кружку.
— Beve, mangia.
Чарли передернуло — эти слова вернули его в атмосферу ночного кошмара. Итало, протягивающий окровавленную пачку купюр...
— Прекрати, Стеф.
— Когда задаешь идиотский вопрос, Чарли, будь готов проявить вежливость и выслушать ответ. Я собрала все свое мужество и позвонила моему отцу, Карло. Тебя назвали в честь него. Секретарша отца, мисс Гонелла, была добрая баба. Я сказала ей, что врачи обещали мне двух мальчишек, двух здоровых поросят. Мы вместе поплакали. Эта самая мисс Гонелла на протяжении двадцати трех лет делала отцу минет прямо в кабинете перед перерывом на ленч. Двадцать три года... Она еще рыдала, когда подошел к телефону отец. Он тоже рыдал — от всей души. Где я? Почему не звонила до сих пор? Двуличный, лживый ублюдок. Все, что угодно, для меня и мальчиков. Понимаешь, Чарли? Меня наконец причислили к человеческой расе, потому что я стала матерью двоих сыновей.
Они молча потягивали кофе. Стефи подтолкнула к нему тарелку с кантуччи. Чарли взял одну.
— Они мои, Стеф?
Она тоже взяла кантуччи и обмакнула его в кофе.
— Я была с троими. Ты, соседский парнишка Билл Маллой и Винс.
— Винс!..
— Билли убит во Вьетнаме.
— Ты были близка с Винсом?
— А кто с ним не трахался? Он любую мог заполучить, даже не успев расстегнуть зиппер. Сначала лесть, потом: «Ах, посмотри, что ты мной делаешь... И натиск...»
— Но ты все же должна знать, кто из нас отец.
— Ты все об одном, а, Чарли?
— Стеф, пожалуйста. Ты должна хотя бы догадываться.
— Может быть. Но зачем мне это говорить?
— Уверен, мальчики часто спрашивают тебя.
— Вовсе нет. Благодаря моему отцу — он умер, когда им было по три года, — мальчишки получили приличное воспитание. В школе они окончательно привыкли к тому, что отец вещь не обязательная. Помнишь школу? Твои девочки тоже там учились. Ты был живой легендой, Чарли. Ты существовал! Думаешь, у всех ребятишек отец возвращается после работы домой, чтобы поцеловать их перед сном?.. У большинства папаша показывается только по уик-эндам, а потом совсем исчезает, и его сменяет кто-нибудь другой. Ты бы удивился, до чего легко обойтись без отца, когда все ребята вокруг — такая же безотцовщина.
— Ты шутишь, конечно. Форма самозащиты.
— Нет, просто я тебе объяснила, до чего легко было вообще ничего не говорить мальчишкам. — Теперь она прикрыла одеялом и лицо тоже. Все, что он мог видеть, — один глаз и бровь. Этот единственный глаз немилосердным и немигающим взглядом уставился на него.
— У Чарли Ричардса проблемы... Старая наложница отказалась получить всю его сперму, накопленную за время пребывания в больнице его подружки. Знаешь, я уверена, что ты еще помнишь, как избавиться от этого добра самостоятельно.
Она встала, закутанная в одеяло.
— Буди пилота и катись к Гарнет. Пусть думает, что она для тебя нечто особенное... — Стефи помолчала, и ее лицо смягчилось. — Она молодец. И заслужила целую жизнь с Эль Профессоре, раз уж так получилось. Но что касается меня, Чарли, — мы с тобой натрахались достаточно для одной жизни.
Она засмеялась, подталкивая его к выходу.
Глава 34
Чарли Ричардс стоял у реки к северу от Квинсборо-Бридж. Он слегка дрожал, потому что замерз во время полета. В такое позднее время на вертолетной станции и в порту не было ни души.
Чарли пошел пешком к Первой авеню, высматривая такси. Из-за несколько растрепанного состояния мыслей он забыл вызвать лимузин из самолета по радио. Чарли остановился, пытаясь успокоиться. В общем-то он получил то, что заслуживал, за попытку покопаться в переживаниях Стефи.
Все вокруг казалось размытым, подернутым дымкой тумана. Бывает такая депрессия, когда ни одна конструктивная мысль не приходит в голову. Ничего вдохновляющего, зажигательного не осталось в жизни. Одинокий, немолодой, продрогший, топчущийся на месте, в то время как толпы молодых, деятельных расправляются с прошлым. Чарли чувствовал первые признаки надвигающейся паники. Нью-Йорк — джунгли, в которых старые и хромые, стоит им споткнуться, становятся добычей голодных молодых хищников. Когда-то он был бодрым, сильным, богатым. Сейчас, весь дрожащий, он казался себе городским привидением, расплющившим нос о манхэттенскую витрину.
Поразительно, как энергичный натиск Стефи подточил его собственные силы. Вдруг он вспомнил: Гарнет теперь не в доме у реки, не в больнице — она в доме Уинфилд, всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Поборов оцепенение, он быстрым шагом двинулся на север по Первой авеню, мимо шумных, живописных забегаловок, где молодые ели, танцевали, кадрились и быстро продвигались к своей конечной цели, находя укромные уголки. Казалось, источником существования молодежи Ист-Сайда являются главным образом видеосалоны и лавчонки с газировкой без названия. Круглосуточные супермаркеты казались пустынными. Ослепительно украшенные магазины, даже закрытые, пожирали тысячи ватт электроэнергии — как и банки, и бюро путешествий. Чарли спросил себя, как Гарнет удается сохранить душевное равновесие после таких сокрушительных потерь.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным. Подавленным. Утратившим самоконтроль. Он свернул к Семьдесят третьей, где, вспомнил он, жили Уинфилд и Гарнет.
В глубине души его раздражали все эти молодые, не живущие, а проводящие время, ни целей, ни нравственности, едва умеющие читать и писать, глубоко невежественные в истории, лавирующие между родительской опекой и угрозой безработицы, с идиотскими наполеоновскими планами обогащения. Но кто он такой, чтобы критиковать молодых? Насколько хуже незнающего тот, кто знает, но продает свое знание? Кто он такой, чтобы сожалеть о безнравственности молодых?
Он своим ключом отпер подъезд и поднялся к квартире 2F. Из-за двери выбивалась полоска света. Режим у Гарнет после выздоровления был самый беспорядочный, особенно когда из-за перемены погоды ее мучили боли.
Она раскинулась на огромной, королевской кровати, читая какую-то брошюру в очках с большими линзами. Гарнет улыбнулась ему поверх очков.
— Кузина тебя выставила.
— Она тебе звонила?
— Ну что ты. Просто я чувствую, все, что происходит с тобой.
Она продолжала читать брошюру, выпущенную каким-то Товариществом по изучению образования.
— Это не?..
— Ну да, Фонд Германа. Им теперь принадлежит то, что осталось от моего дома. Меня приглашают работать в их организационном комитете. Я могу надеяться раскрутить тебя долларов на десять?
Чарли стоял, снова оцепеневший, странные мысли проносились у него в голове. Исследовательская жизнь. Академический стиль жизни. Жизнь в уставленном книгами убежище... Господи, как все перемешалось.
— В чем дело? — спросила Гарнет.
— Название. Образование. Исследования. Товарищество. Представь себе каждое слово по отдельности. Потом — вместе.
У Чарли был такой потрясенный вид, будто он все это слышал впервые. Он развязал галстук, сбросил туфли и сел на край кровати. Гарнет подвинулась, чтобы дать ему место, удержавшись от болезненного стона. Чарли легонько поцеловал ее в губы — в соответствии с предостережениями врачей.
— Я подбивал клинья к Стефи.
Гарнет так же осторожно поцеловала его.
— У нас обоих очень и очень монашеская жизнь.
Он долго молчал. После того, что перенесла Гарнет, она находит возможным пожалеть его! За это он еще больше себя возненавидел.
— Я вел себя низко.
— Иди в кровать.
— Нет, мне кажется, я...
— Иди в кровать.
— Но ты не должна...
— Третье предупреждение: немедленно в кровать.
Он быстро разделся и скользнул к ней, остро чувствуя дрожь и ее тепло. Только сейчас Чарли понял, как жутко он промерз по дороге в Нью-Йорк. Он старался не прикасаться к Гарнет во время своего признания.
— Я дал великую клятву — вычеркнуть Чио Итало из своей жизни. И на протяжении нескольких месяцев ничего не сделал для этого. У меня было время, и я потерял его. — Он отвернулся от Гарнет, чтобы спрятаться от ее глаз. — Я дал великую клятву, когда мы полюбили друг друга, что никогда тебя не предам. Хорошо, что Стефи меня остановила. Можешь представить себе, какой я предатель...
— Несколько пируэтов вокруг бывшей возлюбленной — бывшая — подходящее слово? — это не предательство в моем понимании. Другое дело — позволить Чио Итало побить себя на своем собственном поле.
Она положила свои теплые пальцы ему на грудь и сразу же отдернула их.
— Этот остывший труп Стефи подсунула мне? Неудивительно, что она тебя выставила.
— Она меня выставила, потому что у нее в мизинце больше здравого смысла, чем у меня.
Гарнет начала поглаживать его грудь и живот и этим, как всегда, остановила поток его красноречия.
— А что с твоим мизинцем? — поинтересовалась она. — Он похож на сосульку. Куда ты его совал, в холодильник?
— В желчь и полынь.
Чарли вздохнул и обеими руками прижал к себе ее голову.
— Очень мило с твоей стороны проявить такую терпимость.
— Более чем мило, — ангельским тоном подтвердила Гарнет. Она начала легонько шевелить ладонью в области его паха. — Нет, я понимаю твою кузину. Это что, неопознанное мороженое мясо Бердсея? Ты меня тревожишь. Она произнесла трубным голосом, передразнивая Чарли: — Как низко я пал...
— Не надо шутить.
Она обхватила его ногами, снова скрывая боль.
— Мужчины отличаются от женщин. Ты воображаешь, что разбит по всем фронтам, и впадаешь в уныние, вязкое, как овсяная каша. Ты потерпел поражение как человек свободного мира — раз, ты не сумел разжечь страсть Стефи — два, ты не смог разрубить цепи невежества, сковывающего страну, — три... Все, что остается на твою долю, — это колония прокаженных, но, о Господи, ты рискуешь потерпеть поражение в поисках подходящей колонии.
— Пожалуйста, не надо шутить.
Она начала медленно продвигаться по его телу.
— А я-то думала, что за такое долгое время научилась разбираться в тебе. Мне Уинфилд и то легче понять, чем тебя. С ней у нас взаимность, с тобой — двойственность. Это совсем не одно и тоже...
— Взаимность? С Уинфилд?
— Мне было семнадцать, когда «Вог» купил у Джерри первые мои фотографии. Передо мной открылся путь... И одновременно — я пропустила два цикла. И была в восторге. Джерри — нет. Я сделала аборт. Был слишком маленький срок, чтобы узнать, какого пола был эмбрион. — Она умолкла и попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. — Это произошло двадцать лет назад. Будь у меня дочь, она была бы ровесницей Уинфилд. Это взаимопонимание. Мы женщины и знаем, что мы такое друг для друга. А что касается — двойственности...
— Это Бог знает что, — перебил он, — мы познакомились с тобой, полюбили друг друга. Никаких предопределенных ролей, никаких противных обязанностей — ну, вроде укорачивания ножки стула. — Он издал короткий смешок. — Всякий человек в состоянии сравнить желаемое с достигнутым. Я не прошу много, Гарнет. У меня есть цель, и прошу тебя: не остывай, пока я ее не достигну. Да, я могу потерять дыхание. Но нельзя сдаваться после нескольких гнилых месяцев.
Гарнет изогнулась, забираясь на него сверху. Она должна была потерять всякую способность улыбаться, но все же улыбнулась, скрывая, какую боль причиняет ей каждое движение.
— Ты был занят, возвращая меня к жизни. Ты отдал мне свои шесть месяцев — поэтому я снова живу.
— Не хватало еще, чтобы ты чувствовала себя виноватой!..
— Это звучит так по-сицилийски...
Хотя Гарнет весила немного, он всем телом почувствовал ее согревающую тяжесть и знакомое возбуждение.
— Ах-ох...
— Ах-ох... — отозвалась она. — Что скажет доктор?
— А что он обычно говорит?..
— Лучше мы ему ничего не скажем...
— Разве мы провинились?
— Слушайся меня...
Глава 35
В понедельник утром Уинфилд Ричардс проснулась рано, около шести. Она потянулась во весь рост совершенно голая, перед окном, выходящим на юг, на сияющий алюминием купол Крайслер-Билдинг.
Бушевавшая все выходные буря вымела начисто воздух, словно мокрым веником, и теперь Уинфилд казалось, что она различает маленькие фигурки в стеклянных сотах, окруженных неоновым сиянием. Но в такой ранний час никого не могло быть на верхнем этаже Крайслер-Билдинг. Это оптическая иллюзия, подумала Уинфилд, из-за бессонной ночи.
Автоответчик подмигивал ей. Странно, сигнала она не слышала. Да и все равно это была не такая ночь, чтобы снимать трубку. Она нагнулась и переключила аппарат на воспроизведение. «Уинфилд, — скороговоркой произнесла Банни, — я не хочу иметь ребенка. Вот и все. Я не поступлюсь своей независимостью, чтобы осчастливить Никки и его отца. Уинфилд, а что бы ты сделала на моем месте? Я ценю свою независимость не меньше тебя. Что такое ребенок, если не вечное „ты этого хотела“ на шее? Не хочу быть ничьей собственностью, как ты! Не хочу, чтобы ребенок заставил меня подчиниться мужчине. Исключил меня навсегда из секса. Эх!»
Автоответчик замолчал. Через минуту — еще одна запись, снова Банни: «Я знаю, что права. Ты тоже это знаешь. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за друга. Дети — это для мужчин. Почему они не могут заводить детей без нашего участия? Позвони, когда сможешь».
Уинфилд щелкнула клавишей и прокрутила запись еще раз, на этот раз — в голове. Она пыталась понять, что на уме у Банни. Возбуждена идеей сделать аборт, возбуждена и надеется получить ободрение Уинфилд. Как много женщин, ищущих поддержки, выслушала за последние годы Уинфилд. Люди каким-то образом чувствуют, что если Уинфилд говорит — о'кей, значит, действительно о'кей. Людям виднее. Как можно сказать другому — делай то, делай это, когда и «то», и «это» грозит его жизни?
Нужно ли перезвонить прямо сейчас? Зная характер Банни, можно предположить, что она уже раздумала избавляться от ребенка и сейчас придумывает ему имя.
Уинфилд снова потянулась и повернулась, рассматривая голого парня на своей низкой софе, с такими же короткими, как у нее, волосами. Мы, девчонки Ричардс, должны держаться друг за дружку. Интересно, что бы Банни сказала об этом?
Субботняя ночь оказалась их первой — и это после десяти лет в одной и той же дорогой частной школе. Хотя между ними был только год разницы, они и словом не обменялись, за исключением дежурного «Привет»! Для их матерей было бы естественно способствовать сближению двоюродных отпрысков семейства Риччи, но это не было в характере обеих женщин. Но когда учителя собирали баскетбольные команды из самых высоких мальчишек и девчонок, сначала раздавалось «Ричардс!» с одного конца, потом «Риччи!» — с другого.
Керри спал, что было неудивительно. Две бывшие баскетбольные звезды частной школы устроили друг другу очень активный уик-энд. Как будто для каждого из них это был первый случай тесного знакомства с противоположным полом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57