На море начинается страшная буря, корабль начинает тонуть, тут женщина вспоминает о слове, данном Богу, и снова начинает молиться. «Господи, – говорит она, – я помню про свое обещание, но корабль же большой, на нем сотни ни в чем неповинных людей!» «Э, нет, – отвечает голос с небес. – Я вас, шлюх, три года на этот корабль собирал».
Пятый усмехнулся.
– Только при людях не рассказывай… Особенно при Айкис и Данире. И при двадцати шести – тоже. Сколько раз Бог давал понять – всё не просто так, необходимо терпение и смирение, главный твой враг – не вовне, а внутри тебя самого, думай, делай выводы… Нет! Эгоизм. Конечно, это очень больно, когда тебя унижают и бьют. Когда теряешь дорогого тебе человека. Кто бы спорил. Но ведь ни один из них даже не подумал, что причина – в нем самом. Если ты раб на планете X, вполне возможно, что в позапрошлой жизни ты был рабовладельцем на планете Y и теперь тебе просто воздается по заслугам.
– И это тоже, – заметил Лин. – Ну, придем мы, допустим. Поможем. И загоним эти души на второй круг, третий, четвертый… Айкис вон по второму кругу идет – легче ей от этого?..
– С помощью дело обстоит еще хуже, – Пятый встал, потянулся. Снова сел. – Люди ждут всё того же «бога из машины». Тупиковый путь, зато выглядит это всё очень благородно.
Лин кивнул.
– Свойство человека – хотят, чтобы быстро. Сразу. Опа! И всё хорошо. То, что мы просто поддерживаем решения самих миров, им в голову не приходит. Конечно, гораздо эффектнее выглядит трепанация черепа топором, нежели долгое лечение гомеопатией. Вот только в случае трепанации на башке потом остается хороший рубец, а от гомеопатии – вообще никаких следов, разве что здоровье откуда-то взялось…
Пятый усмехнулся.
– Твоя правда. Между прочим, для Индиго вообще характерно лечение правой ноги от действий, причиненных левой рукой. Орден жалко. Очень. Потому что он лекарство и есть. Пусть они порой не правы, но взять на себя такую ответственность… Дай им Бог.
– Дай им Бог, – эхом отозвался Лин. – Кусочек света во тьме.
Сеть. Оба они чувствовали в этот момент всеобъемлющее нечто, частью которого являлись. Если был выбор между минусом и плюсом, они всегда находили возможность дать миру шанс, но выглядело это обычно и спокойно, в отличие от эффектных действий конклавов и монад. Всё проще – и во сто крат сложнее. Мир, приходящий в Маджента-зону, прежде всего, обретал покой. Эгрегор не возмущали воздействия извне, гасли, не успев родиться, локальные конфликты, постепенно институт государства или отмирал, или становился номинальным. Миры эти, изначально плюсовые (в понимании Сэфес, конечно), а порой – условно плюсовые, совершенствовались неспешно, неторопливо. От внешних воздействий их защищали незримо и незаметно те же Сэфес – практически не было прецедентов, чтобы в такой мир нагрянул некий агрессивный конклав. В большей части Маджента-миров совершенствование шло не по вектору техногеники, жителей Маджента больше заботила духовная сторона жизни. Любой мир, приходящий в Маджента-зону, с самого начала был ориентирован, прежде всего, на внутреннюю толерантность (иначе бы он в Маджента просто не попал), а Сэфес, зонируя подобный мир, лишь укрепляли и поддерживали внутреннее решение тех, кто в нем жил. Бывали миры спорные – в этом случае Сэфес всегда старались взять подобный мир себе и вытянуть – потому что сама система давала возможность для смены приоритетов.
Трудно помогать незримо и ненавязчиво… И как порой тяжело удержаться от желания что-то изменить!.. Все молодые экипажи проходили это испытание – и не все выдерживали. Менять – гораздо проще, чем постараться понять причину. Обвинить в жестокости нежелающего изменять – тоже проще, чем попробовать понять, почему он поступает так, а не иначе…
***
В лесу они пробыли до вечера. Сидели, говорили, вспоминали. Уходить совершенно не хотелось, им было хорошо – поэтому к жилой зоне «Водопадов» они пришли уже при первых звездах.
В стороне от дорожки Лин услышал приглушенные голоса.
– О! – остановившись, сказал он. – Сейчас, чует мое сердце, будет комедия. Пойдем, а? Ну, пожалуйста…
– Заняться тебе нечем, – раздраженно ответил Пятый.
Тем не менее, они свернули, прошли несколько шагов по дорожке и на полянке застали следующую картину.
На небольшом возвышении в траве стоял Клео, при всём параде. В сьюте, белых перчатках, невозмутимый и надменный, как ледяная глыба. Перед ним на коленях стоял тоненький хрупкий мальчик, он покорно склонил голову, выслушивая, что говорил блонди.
– Дрянной пет, непослушный мальчишка!.. Не прячь глаза, учись вести себя достойно!..
Клео явно работал на публику. Немного в стороне пребывала и сама публика – на уютной лавочке сидели Нарелин, попивающий из высокого стакана что-то ярко-лазоревое, и Айкис с Даниром, благожелательно взирающие на представление.
– Дрянь! – в воздухе тонко свистнуло, на плечи мальчишки опустился хлыст. – Непокорная дрянь!
Мальчишка сгорбился еще больше и всхлипнул, а Клео удовлетворенно улыбнулся.
– Прекрати его бить немедленно! – на полянку вылетела целительница Анна, подскочила к блонди и вырвала у него из рук хлыст. – Сволочь!
– Анна, спокойно, – мирно посоветовал Пятый, вытаскивая сигареты. – Ты не дома, не заводись.
– И вы еще говорили, что в ваших проклятых Маджента-мирах нет насилия и боли! – Глаза целительницы пылали праведным гневом. – Правильно про вас говорят! Убийцы и лжецы!
– Конечно, ничего такого нет, – кивнул Пятый. – Всё происходящее санкционировано. Фер-таано, ты бы встал, что ли… всё равно они работать не дадут.
Худенький мальчик тут же поднялся на ноги и улыбнулся Клео. Тот благожелательно кивнул.
– Впечатляет, – сказал он. – Признаться, не ожидал.
– Всегда к вашим услугам, – снова улыбнулся мальчик.
Целительница переводила недоуменный взгляд с одного на другого.
– Как же так? – жалобно спросила она. – Я же чувствовала, что ему больно, что…
– А вот так, – отозвался Лин. – Анна, позволь тебе представить Фер-таано. Профессиональный сэртос, творящий. И он был бы никудышным сэртос, если бы не транслировал клиенту тот эмоциональный фон, который заказан.
– Клан сэртос Окист-Ин-лэре-дано всегда к вашим услугам, сударыня, – Фер-таано поклонился Анне. – Любые переживания, всё самое прекрасное и страшное, что есть во вселенной – для вас.
– …Фер, ты только не говори ей, сколько это стоит, – попросил Лин. – Она ж ума лишится.
– За удовольствие надо платить, – резонно заметил сэртос.
– Но он же по-настоящему…
– Конечно, мы фальшивками не торгуем. Сударыня, а можно, я подарю вам восход? – миролюбиво спросил Фер-таано. – Просто так, бесплатно. Возможно, вы сумеете понять.
– Люблю сэртос, – усмехнулся Лин. – Особенно за то, как они себя рекламируют. Ненавязчиво так… тонко… Фер, а как там Рита, кстати? Ты же вроде на ней тоже женат.
– Сейчас только на ней, – подтвердил сэртос. – Хорошо, спасибо. Ждем четвертого ребенка, девочку.
– Сколько тебе лет? – прозревая, спросила Анна.
– Двести девяносто, – охотно ответил сэртос. – Так как на счет восхода, сударыня? Не пожалеете.
Анна задумалась, на ее лице на мгновение возникла тень растерянности и даже недоумения. Целительница прикусила кончик ногтя на указательном пальце.
– Извини, но вряд ли, – ответила она после минутного раздумья.
– Значит, не надо, – покладисто согласился Фер-таано. – Всего наилучшего!
Клео с Нарелином стояли неподалеку, блонди что-то возбуждено втолковывал эльфу, тот понимающе улыбался и кивал. Фер-таано подошел к ним, откуда-то у всех троих в руках появились высокие тонкие стаканы с той же лазоревой жидкостью. Минуту спустя они покинули полянку.
– Договорились, – констатировал Лин, глядя вслед ушедшей троице. – Кто бы сомневался.
– Что характерно, не на секс, – заметил Пятый. – Сейчас их Фер погоняет по малому кругу… Секс им на фиг не сдался, этого дерьма и на Эвене хватает. А вот эмоциональную встряску он им даст… Фер вообще молодец, у него коллекция считок по эмоциям отменная. Сам пользовался, знаю.
Часть II
Dura lex
Маджента
8
из дневника сферы
Ниамири
…этого не могло произойти. Никак не могло! За что?.. После стольких лет каторжного труда, после унижений, рабства, после всего-всего, что только можно вообразить… Нечестно.
Как бы она просила… если бы было, у кого об этом попросить. У этих – бесполезно. Пройденный этап. Бесстрастные, холодные, равнодушные, как те звезды, на которые так любила смотреть маленькая Ниамири. Смотрела и мечтала… но совсем не о том, о чем обычно мечтают дети. Обычно дети думают – эх, полететь бы туда, и там будет хорошо, гораздо лучше, чем тут. Там, наверное, интересно, там друзья, там волшебство… Нет, она думала совсем не про это, маленькая тощая девочка из кварты Лесонух, города Вирбира, мира Ир-нома-тер. Ей хотелось только одного – чтобы звезды пришли сюда и помогли им. Ей и папе. Странная девочка, которую другие дети дразнили сизой крысой, которую в двенадцать лет изнасиловали всем двором… Девочка, боявшаяся ходить утром в школу, а вечером – домой, где ее встречал вечно накурившийся хацтера отец…
А когда звезды пришли, первое, что сделал папа – продал маленькую Ниамири тем, кто пришел со звезд. Ему нужно было много хацтера. Очень много…
Сначала она толком не осознала, что произошло, но после… Ниамири какое-то время звали Ярой – справиться с ней было неимоверно трудно, но учителя конклава Сат-онвэе знали свое дело. Ниамири постепенно теряла бессильную свою злость, вернее, не теряла, а училась преобразовывать во что-то иное. Угодное и ей, и конклаву. И преуспела в этом.
Как только она сумела выкупить себя, главной ее целью стала максимальная помощь Ир-нома-тер. Ниамири, уже штатный высокооплачиваемый эмпат, тратила почти все свои деньги на мир, в котором когда-то была несчастна.
Она гордилась – всем. И тем, что родилась тут, и тем, что сумела выкупить совсем уже дряхлого своего отца, и тем, что на ее деньги было открыто в родном городе то ли шесть, то ли семь школ и больница, и тем, что сумела, используя свои связи, поднять статус своего дома на максимально возможный уровень, что теперь он – полноправная часть большого и сильного Индиго-конклава…
Для Ир-нома-тер она была готова на всё.
Какой радостью для нее стали визиты домой!.. Как пышно ее там встречали, каким счастьем лучились глаза детишек из ее родного двора в кварте Лесонух города Вирбира, когда Ниамири раздавала подарки, а привозила она с собой горы подарков – всегда.
Она никогда не любила прощать, но в этом случае она сумела и простить, и в полной мере осознать свой поступок. Конечно, куда как проще было бы отомстить мучителям, но… в какой-то момент Керр поняла, что никогда не сумеет отмыть от мести свою душу, если речь идет об ее родном доме.
И она спрятала месть в самый дальний угол, завалила старьем и хламом и забыла о ней. Навсегда.
Безжалостная и беспощадная Керр дома превращалась едва ли не в святую. Она помогала – всем. Бывшие мучители детских лет шли на поклон – и получали всё то же прощение и раскаяние.
Странная штука – любовь. Безумно странная, но того не менее прекрасная.
Почти сто лет труда… Могила отца, на которую носит цветы не только она… Ее собственный дом, и маленькая комнатка, и визиты раз в два года, и протекция для всех, кто родом «из»…
…для чего?
Чтобы можно было проснуться утром и увидеть за окнами мозаичный свет сквозь листья, услышать во дворе детские крики, потянуться в узенькой своей кровати и подумать: «Я дома».
Просто понять – «Я дома».
***
У нее до сих пор хранилась дома связка бусин на нитке. Точнее, это были даже не бусины, а всякая чепуха на веревочке – комочки фольги, осколки стекла, деревянные палочки… Никогда и никому она ее не показывала. Да и кто бы мог поверить, что расчетливая стерва Керр хранит, как зеницу ока, всякий мусор? Если бы нашли случайно – чего доброго, подумали бы: откуда здесь эта грязь? Выбросить, а то еще наткнется, разъярится…
На самом деле – не просто бусины, воспоминания.
Светло-желтая стекляшка, прозрачная, с зелеными крапинками. Это был летний день в далеком-далеком, навсегда исчезнувшем детстве. Маленькая Ниа сидела в чахлом палисаднике, собирала разноцветные камешки и красивые осколки стекла, а потом заворачивала их в бумажку и зарывала под кустами, в укромном месте, чтобы никто не нашел. Через несколько дней можно было прибежать сюда снова, откопать бумажный кулек и полюбоваться на свою маленькую спрятанную тайну. Ей еще повезло – у них в кварте были палисадники, хоть убогие, но все же живые. В других городах, по слухам, и того не было.
Другой камешек – темно-зеленый, шершавый, блестящий. Однажды старшие девчонки разыскали где-то здоровенный кусок какой-то химической дряни – наверное, с ближайшего химзавода, впрочем, никто из девчонок про это не думал – голубой бриллиант, блестящий волшебный самородок. Ниа ужасно завидовала подружкам. Везучие! Она все лезла и лезла к ним, просилась посмотреть, хоть издалека полюбоваться на чудесный бриллиант, сверкавший на солнце. А однажды маленькая Ниа увязалась за их компанией – в этот раз ее почему-то не прогнали, хотя посмотрели брезгливо. Никто не хотел с нею водиться, больно уж она была страшненькой, как будто и не девочка вовсе, а коряжка на ножках. Противно смотреть. Подружки ушли в дом, а ей велели сидеть и ждать во дворе. Вот она и сидела, ждала, долго-долго, собирала травинки, которые росли из песка, рассматривала резные узоры на листьях, и все ждала, ну когда же, когда же подружки вернутся, ведь они обещали… И только когда начало темнеть – поняла, что о ней просто забыли, и побрела домой, сжимая в пальцах темно-зеленый маленький камешек, который нашла в песке. Надо же, столько десятилетий прошло, а этот камешек абсолютно как раньше, красуется в связке рядом с катышком из серебристой фольги. Дырка в нем проткнута толстой иглой, расползается… Шарик из фольги маленький, твердый и колючий.
Весной у домов, в маленьких палисадниках, бежали ручьи. Снег стаивал, обнажая черную землю, а по бокам от ручейков он превращался в ажурную корочку льда. Она садилась в мокрый снег на колени и склонялась над ручейком, пуская по нему щепки. Если найти щепку побольше и приделать к ней палочку, а на палочку нанизать обрывок бумаги, парус – то получался кораблик. Правда, ее кораблики очень быстро тонули, это было ужасно обидно. Ноги всегда промокали и мерзли, да и вообще было холодно, но Ниа все равно не уходила, она могла так сидеть часами, ей везло – не простужалась…
А про мечты о небе, про голубые камешки, и про черные с искрами – их она уже потом разыскала и вставила в связку, в ее детстве таких камней просто не было – она вообще никому не говорила. Почти никому. Сболтнула один раз старшей девчонке, за которой Ниа бегала, как хвостик…
Как потом они все смеялись! Ну, зачем, зачем они позвали парней? Такие огромные, здоровенные, взрослые, они казались маленькой Ниа невыносимо сильными, не отобьешься, не убежишь, она даже не понимала, что с ней делают, зачем это все – стыдно, больно, незнакомо, и все вокруг старались показать, как они брезгуют такой уродкой, как им противно до нее дотрагиваться, но уродку нужно учить реальной жизни, а то так и вырастет, слабоумная, со своими дурацкими звездами. Сидит дома, рисует… Как-то кто-то подсмотрел, а потом весь двор смеялся над рисунком маленькой Ниа. И обзывали ее не иначе, как «летучей дурой». А она так любила эту свою картинку – девочка, которая летит среди разноцветных звезд.
…Они не боялись – знали, что папаша за нее уже не заступится, плевать ему на дочку, ему уже на все плевать, кроме хатцера. А потом – ушли, бросили ее одну у входа в подвал заброшенного дома. Она несколько часов пролежала носом в землю, только тихонько скулила, потому что было очень больно, а потом кое-как поковыляла обратно, и хотя ей было тогда всего двенадцать лет, она уже знала, что жизнь ее кончена…
***
А потом пришли звезды. Конклав – точнее, один из его миров – искал на экспансированных планетах детей со способностями эмпатов. Так нашли и ее. Но тогда она ничего не поняла. Пришли какие-то люди, странные, с необычной внешностью, говорившие на чужом языке, и увезли ее с собой. У нее теперь не было весенних ручьев и тайных кладов под кустами… только учеба, учеба, учеба круглые сутки – дня и ночи там не было – и даже во сне в ее голову вгоняли знания. Правда, ржущих подружек там не было тоже. И скоро она стала летать среди звезд. И никто не посмел бы смеяться над нею.
Но все же она оставалась уродиной. Это было больно, ведь она так хотела быть красивой…
Несколько лет спустя, получив доступ к технологиям конклава и право на взрослую жизнь, Керр принялась яростно перекраивать свое тело. Эти грубые черты лица, маленькие глазки без ресниц и бровей, бесформенный рот… фигура убогая, ребра торчат, ноги кривым колесом…
Ее новое тело было самим совершенством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Пятый усмехнулся.
– Только при людях не рассказывай… Особенно при Айкис и Данире. И при двадцати шести – тоже. Сколько раз Бог давал понять – всё не просто так, необходимо терпение и смирение, главный твой враг – не вовне, а внутри тебя самого, думай, делай выводы… Нет! Эгоизм. Конечно, это очень больно, когда тебя унижают и бьют. Когда теряешь дорогого тебе человека. Кто бы спорил. Но ведь ни один из них даже не подумал, что причина – в нем самом. Если ты раб на планете X, вполне возможно, что в позапрошлой жизни ты был рабовладельцем на планете Y и теперь тебе просто воздается по заслугам.
– И это тоже, – заметил Лин. – Ну, придем мы, допустим. Поможем. И загоним эти души на второй круг, третий, четвертый… Айкис вон по второму кругу идет – легче ей от этого?..
– С помощью дело обстоит еще хуже, – Пятый встал, потянулся. Снова сел. – Люди ждут всё того же «бога из машины». Тупиковый путь, зато выглядит это всё очень благородно.
Лин кивнул.
– Свойство человека – хотят, чтобы быстро. Сразу. Опа! И всё хорошо. То, что мы просто поддерживаем решения самих миров, им в голову не приходит. Конечно, гораздо эффектнее выглядит трепанация черепа топором, нежели долгое лечение гомеопатией. Вот только в случае трепанации на башке потом остается хороший рубец, а от гомеопатии – вообще никаких следов, разве что здоровье откуда-то взялось…
Пятый усмехнулся.
– Твоя правда. Между прочим, для Индиго вообще характерно лечение правой ноги от действий, причиненных левой рукой. Орден жалко. Очень. Потому что он лекарство и есть. Пусть они порой не правы, но взять на себя такую ответственность… Дай им Бог.
– Дай им Бог, – эхом отозвался Лин. – Кусочек света во тьме.
Сеть. Оба они чувствовали в этот момент всеобъемлющее нечто, частью которого являлись. Если был выбор между минусом и плюсом, они всегда находили возможность дать миру шанс, но выглядело это обычно и спокойно, в отличие от эффектных действий конклавов и монад. Всё проще – и во сто крат сложнее. Мир, приходящий в Маджента-зону, прежде всего, обретал покой. Эгрегор не возмущали воздействия извне, гасли, не успев родиться, локальные конфликты, постепенно институт государства или отмирал, или становился номинальным. Миры эти, изначально плюсовые (в понимании Сэфес, конечно), а порой – условно плюсовые, совершенствовались неспешно, неторопливо. От внешних воздействий их защищали незримо и незаметно те же Сэфес – практически не было прецедентов, чтобы в такой мир нагрянул некий агрессивный конклав. В большей части Маджента-миров совершенствование шло не по вектору техногеники, жителей Маджента больше заботила духовная сторона жизни. Любой мир, приходящий в Маджента-зону, с самого начала был ориентирован, прежде всего, на внутреннюю толерантность (иначе бы он в Маджента просто не попал), а Сэфес, зонируя подобный мир, лишь укрепляли и поддерживали внутреннее решение тех, кто в нем жил. Бывали миры спорные – в этом случае Сэфес всегда старались взять подобный мир себе и вытянуть – потому что сама система давала возможность для смены приоритетов.
Трудно помогать незримо и ненавязчиво… И как порой тяжело удержаться от желания что-то изменить!.. Все молодые экипажи проходили это испытание – и не все выдерживали. Менять – гораздо проще, чем постараться понять причину. Обвинить в жестокости нежелающего изменять – тоже проще, чем попробовать понять, почему он поступает так, а не иначе…
***
В лесу они пробыли до вечера. Сидели, говорили, вспоминали. Уходить совершенно не хотелось, им было хорошо – поэтому к жилой зоне «Водопадов» они пришли уже при первых звездах.
В стороне от дорожки Лин услышал приглушенные голоса.
– О! – остановившись, сказал он. – Сейчас, чует мое сердце, будет комедия. Пойдем, а? Ну, пожалуйста…
– Заняться тебе нечем, – раздраженно ответил Пятый.
Тем не менее, они свернули, прошли несколько шагов по дорожке и на полянке застали следующую картину.
На небольшом возвышении в траве стоял Клео, при всём параде. В сьюте, белых перчатках, невозмутимый и надменный, как ледяная глыба. Перед ним на коленях стоял тоненький хрупкий мальчик, он покорно склонил голову, выслушивая, что говорил блонди.
– Дрянной пет, непослушный мальчишка!.. Не прячь глаза, учись вести себя достойно!..
Клео явно работал на публику. Немного в стороне пребывала и сама публика – на уютной лавочке сидели Нарелин, попивающий из высокого стакана что-то ярко-лазоревое, и Айкис с Даниром, благожелательно взирающие на представление.
– Дрянь! – в воздухе тонко свистнуло, на плечи мальчишки опустился хлыст. – Непокорная дрянь!
Мальчишка сгорбился еще больше и всхлипнул, а Клео удовлетворенно улыбнулся.
– Прекрати его бить немедленно! – на полянку вылетела целительница Анна, подскочила к блонди и вырвала у него из рук хлыст. – Сволочь!
– Анна, спокойно, – мирно посоветовал Пятый, вытаскивая сигареты. – Ты не дома, не заводись.
– И вы еще говорили, что в ваших проклятых Маджента-мирах нет насилия и боли! – Глаза целительницы пылали праведным гневом. – Правильно про вас говорят! Убийцы и лжецы!
– Конечно, ничего такого нет, – кивнул Пятый. – Всё происходящее санкционировано. Фер-таано, ты бы встал, что ли… всё равно они работать не дадут.
Худенький мальчик тут же поднялся на ноги и улыбнулся Клео. Тот благожелательно кивнул.
– Впечатляет, – сказал он. – Признаться, не ожидал.
– Всегда к вашим услугам, – снова улыбнулся мальчик.
Целительница переводила недоуменный взгляд с одного на другого.
– Как же так? – жалобно спросила она. – Я же чувствовала, что ему больно, что…
– А вот так, – отозвался Лин. – Анна, позволь тебе представить Фер-таано. Профессиональный сэртос, творящий. И он был бы никудышным сэртос, если бы не транслировал клиенту тот эмоциональный фон, который заказан.
– Клан сэртос Окист-Ин-лэре-дано всегда к вашим услугам, сударыня, – Фер-таано поклонился Анне. – Любые переживания, всё самое прекрасное и страшное, что есть во вселенной – для вас.
– …Фер, ты только не говори ей, сколько это стоит, – попросил Лин. – Она ж ума лишится.
– За удовольствие надо платить, – резонно заметил сэртос.
– Но он же по-настоящему…
– Конечно, мы фальшивками не торгуем. Сударыня, а можно, я подарю вам восход? – миролюбиво спросил Фер-таано. – Просто так, бесплатно. Возможно, вы сумеете понять.
– Люблю сэртос, – усмехнулся Лин. – Особенно за то, как они себя рекламируют. Ненавязчиво так… тонко… Фер, а как там Рита, кстати? Ты же вроде на ней тоже женат.
– Сейчас только на ней, – подтвердил сэртос. – Хорошо, спасибо. Ждем четвертого ребенка, девочку.
– Сколько тебе лет? – прозревая, спросила Анна.
– Двести девяносто, – охотно ответил сэртос. – Так как на счет восхода, сударыня? Не пожалеете.
Анна задумалась, на ее лице на мгновение возникла тень растерянности и даже недоумения. Целительница прикусила кончик ногтя на указательном пальце.
– Извини, но вряд ли, – ответила она после минутного раздумья.
– Значит, не надо, – покладисто согласился Фер-таано. – Всего наилучшего!
Клео с Нарелином стояли неподалеку, блонди что-то возбуждено втолковывал эльфу, тот понимающе улыбался и кивал. Фер-таано подошел к ним, откуда-то у всех троих в руках появились высокие тонкие стаканы с той же лазоревой жидкостью. Минуту спустя они покинули полянку.
– Договорились, – констатировал Лин, глядя вслед ушедшей троице. – Кто бы сомневался.
– Что характерно, не на секс, – заметил Пятый. – Сейчас их Фер погоняет по малому кругу… Секс им на фиг не сдался, этого дерьма и на Эвене хватает. А вот эмоциональную встряску он им даст… Фер вообще молодец, у него коллекция считок по эмоциям отменная. Сам пользовался, знаю.
Часть II
Dura lex
Маджента
8
из дневника сферы
Ниамири
…этого не могло произойти. Никак не могло! За что?.. После стольких лет каторжного труда, после унижений, рабства, после всего-всего, что только можно вообразить… Нечестно.
Как бы она просила… если бы было, у кого об этом попросить. У этих – бесполезно. Пройденный этап. Бесстрастные, холодные, равнодушные, как те звезды, на которые так любила смотреть маленькая Ниамири. Смотрела и мечтала… но совсем не о том, о чем обычно мечтают дети. Обычно дети думают – эх, полететь бы туда, и там будет хорошо, гораздо лучше, чем тут. Там, наверное, интересно, там друзья, там волшебство… Нет, она думала совсем не про это, маленькая тощая девочка из кварты Лесонух, города Вирбира, мира Ир-нома-тер. Ей хотелось только одного – чтобы звезды пришли сюда и помогли им. Ей и папе. Странная девочка, которую другие дети дразнили сизой крысой, которую в двенадцать лет изнасиловали всем двором… Девочка, боявшаяся ходить утром в школу, а вечером – домой, где ее встречал вечно накурившийся хацтера отец…
А когда звезды пришли, первое, что сделал папа – продал маленькую Ниамири тем, кто пришел со звезд. Ему нужно было много хацтера. Очень много…
Сначала она толком не осознала, что произошло, но после… Ниамири какое-то время звали Ярой – справиться с ней было неимоверно трудно, но учителя конклава Сат-онвэе знали свое дело. Ниамири постепенно теряла бессильную свою злость, вернее, не теряла, а училась преобразовывать во что-то иное. Угодное и ей, и конклаву. И преуспела в этом.
Как только она сумела выкупить себя, главной ее целью стала максимальная помощь Ир-нома-тер. Ниамири, уже штатный высокооплачиваемый эмпат, тратила почти все свои деньги на мир, в котором когда-то была несчастна.
Она гордилась – всем. И тем, что родилась тут, и тем, что сумела выкупить совсем уже дряхлого своего отца, и тем, что на ее деньги было открыто в родном городе то ли шесть, то ли семь школ и больница, и тем, что сумела, используя свои связи, поднять статус своего дома на максимально возможный уровень, что теперь он – полноправная часть большого и сильного Индиго-конклава…
Для Ир-нома-тер она была готова на всё.
Какой радостью для нее стали визиты домой!.. Как пышно ее там встречали, каким счастьем лучились глаза детишек из ее родного двора в кварте Лесонух города Вирбира, когда Ниамири раздавала подарки, а привозила она с собой горы подарков – всегда.
Она никогда не любила прощать, но в этом случае она сумела и простить, и в полной мере осознать свой поступок. Конечно, куда как проще было бы отомстить мучителям, но… в какой-то момент Керр поняла, что никогда не сумеет отмыть от мести свою душу, если речь идет об ее родном доме.
И она спрятала месть в самый дальний угол, завалила старьем и хламом и забыла о ней. Навсегда.
Безжалостная и беспощадная Керр дома превращалась едва ли не в святую. Она помогала – всем. Бывшие мучители детских лет шли на поклон – и получали всё то же прощение и раскаяние.
Странная штука – любовь. Безумно странная, но того не менее прекрасная.
Почти сто лет труда… Могила отца, на которую носит цветы не только она… Ее собственный дом, и маленькая комнатка, и визиты раз в два года, и протекция для всех, кто родом «из»…
…для чего?
Чтобы можно было проснуться утром и увидеть за окнами мозаичный свет сквозь листья, услышать во дворе детские крики, потянуться в узенькой своей кровати и подумать: «Я дома».
Просто понять – «Я дома».
***
У нее до сих пор хранилась дома связка бусин на нитке. Точнее, это были даже не бусины, а всякая чепуха на веревочке – комочки фольги, осколки стекла, деревянные палочки… Никогда и никому она ее не показывала. Да и кто бы мог поверить, что расчетливая стерва Керр хранит, как зеницу ока, всякий мусор? Если бы нашли случайно – чего доброго, подумали бы: откуда здесь эта грязь? Выбросить, а то еще наткнется, разъярится…
На самом деле – не просто бусины, воспоминания.
Светло-желтая стекляшка, прозрачная, с зелеными крапинками. Это был летний день в далеком-далеком, навсегда исчезнувшем детстве. Маленькая Ниа сидела в чахлом палисаднике, собирала разноцветные камешки и красивые осколки стекла, а потом заворачивала их в бумажку и зарывала под кустами, в укромном месте, чтобы никто не нашел. Через несколько дней можно было прибежать сюда снова, откопать бумажный кулек и полюбоваться на свою маленькую спрятанную тайну. Ей еще повезло – у них в кварте были палисадники, хоть убогие, но все же живые. В других городах, по слухам, и того не было.
Другой камешек – темно-зеленый, шершавый, блестящий. Однажды старшие девчонки разыскали где-то здоровенный кусок какой-то химической дряни – наверное, с ближайшего химзавода, впрочем, никто из девчонок про это не думал – голубой бриллиант, блестящий волшебный самородок. Ниа ужасно завидовала подружкам. Везучие! Она все лезла и лезла к ним, просилась посмотреть, хоть издалека полюбоваться на чудесный бриллиант, сверкавший на солнце. А однажды маленькая Ниа увязалась за их компанией – в этот раз ее почему-то не прогнали, хотя посмотрели брезгливо. Никто не хотел с нею водиться, больно уж она была страшненькой, как будто и не девочка вовсе, а коряжка на ножках. Противно смотреть. Подружки ушли в дом, а ей велели сидеть и ждать во дворе. Вот она и сидела, ждала, долго-долго, собирала травинки, которые росли из песка, рассматривала резные узоры на листьях, и все ждала, ну когда же, когда же подружки вернутся, ведь они обещали… И только когда начало темнеть – поняла, что о ней просто забыли, и побрела домой, сжимая в пальцах темно-зеленый маленький камешек, который нашла в песке. Надо же, столько десятилетий прошло, а этот камешек абсолютно как раньше, красуется в связке рядом с катышком из серебристой фольги. Дырка в нем проткнута толстой иглой, расползается… Шарик из фольги маленький, твердый и колючий.
Весной у домов, в маленьких палисадниках, бежали ручьи. Снег стаивал, обнажая черную землю, а по бокам от ручейков он превращался в ажурную корочку льда. Она садилась в мокрый снег на колени и склонялась над ручейком, пуская по нему щепки. Если найти щепку побольше и приделать к ней палочку, а на палочку нанизать обрывок бумаги, парус – то получался кораблик. Правда, ее кораблики очень быстро тонули, это было ужасно обидно. Ноги всегда промокали и мерзли, да и вообще было холодно, но Ниа все равно не уходила, она могла так сидеть часами, ей везло – не простужалась…
А про мечты о небе, про голубые камешки, и про черные с искрами – их она уже потом разыскала и вставила в связку, в ее детстве таких камней просто не было – она вообще никому не говорила. Почти никому. Сболтнула один раз старшей девчонке, за которой Ниа бегала, как хвостик…
Как потом они все смеялись! Ну, зачем, зачем они позвали парней? Такие огромные, здоровенные, взрослые, они казались маленькой Ниа невыносимо сильными, не отобьешься, не убежишь, она даже не понимала, что с ней делают, зачем это все – стыдно, больно, незнакомо, и все вокруг старались показать, как они брезгуют такой уродкой, как им противно до нее дотрагиваться, но уродку нужно учить реальной жизни, а то так и вырастет, слабоумная, со своими дурацкими звездами. Сидит дома, рисует… Как-то кто-то подсмотрел, а потом весь двор смеялся над рисунком маленькой Ниа. И обзывали ее не иначе, как «летучей дурой». А она так любила эту свою картинку – девочка, которая летит среди разноцветных звезд.
…Они не боялись – знали, что папаша за нее уже не заступится, плевать ему на дочку, ему уже на все плевать, кроме хатцера. А потом – ушли, бросили ее одну у входа в подвал заброшенного дома. Она несколько часов пролежала носом в землю, только тихонько скулила, потому что было очень больно, а потом кое-как поковыляла обратно, и хотя ей было тогда всего двенадцать лет, она уже знала, что жизнь ее кончена…
***
А потом пришли звезды. Конклав – точнее, один из его миров – искал на экспансированных планетах детей со способностями эмпатов. Так нашли и ее. Но тогда она ничего не поняла. Пришли какие-то люди, странные, с необычной внешностью, говорившие на чужом языке, и увезли ее с собой. У нее теперь не было весенних ручьев и тайных кладов под кустами… только учеба, учеба, учеба круглые сутки – дня и ночи там не было – и даже во сне в ее голову вгоняли знания. Правда, ржущих подружек там не было тоже. И скоро она стала летать среди звезд. И никто не посмел бы смеяться над нею.
Но все же она оставалась уродиной. Это было больно, ведь она так хотела быть красивой…
Несколько лет спустя, получив доступ к технологиям конклава и право на взрослую жизнь, Керр принялась яростно перекраивать свое тело. Эти грубые черты лица, маленькие глазки без ресниц и бровей, бесформенный рот… фигура убогая, ребра торчат, ноги кривым колесом…
Ее новое тело было самим совершенством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40