Тут, запыхавшись, прибежал санитар Сабиров и протянул записку качсандива. Тот приказывал ей срочно вернуться в медсанбат,
«И верно, — подумала Марьяна, — что место мне, здоровой, в самолете занимать… Можно еще одного ранбольного поднять».
— Прощай, миленький, — сказала она пилоту. — Остаюсь я… Возьми кого-нибудь из раненых. До скорого свиданья.
— А кого же брать? — удивился летчик. — Других раненых не доставили…
— Чего вы медлите? — послышался голос комиссара Зуева. — Почему не летите?
— Начсандив распорядился вернуться в часть, — ответила Марьяна.
— Выполняйте мое приказание! — строгим тоном сказал Иван Васильевич. — Где пакет?
— Летчику отдала…
— Вам надлежит передать его лично товарищу Запорожцу. Быстро в самолет!
— Можно, я два слова напишу? — попросила Марьяна. — Одному человеку…
— Пиши, — улыбнулся Зуев.
На обороте записки начсандива она вывела четыре слова: «Нас уже трое. Люблю». Проставить имя уже не было времени, ну да ладно, Олег и так все поймет.
— Сабиров, голубчик, — попросила Марьяна санитара, — ты ведь помнишь того старшего лейтенанта? Если меня спрашивать будет, отдай ему эту записку.
…Летели от облака к облаку, прятались в них от ночных истребителей. Они, как псы, выслеживали их самолет, а тот все нырял и нырял в темную пелену, прижимался к земле, норовя пролететь эти сто восемьдесят километров незамеченным.
Летчик еще на земле объяснил Марьяне: «Как увидишь, что заходят „мессеры“ справа, то за правое плечо меня тронь, а ежели слева, то соответственно… Сзади увидишь — по спине кулаком». Вот и вертела Марьяна головой, следила за стервятниками, давала знать про обстановку пилоту, а тот уж собственный маневр совершал, ускользал от неминуемой смерти.
Когда долетели, Караваева от усталости и слабости из кабины вылезти не могла. Вынули ее, поставили на землю. Удержалась на ногах, еще и на самолет посмотрела, как разодрали его пули, беднягу.
— На чем же вы летели? — спросил летчика начальник, прибывший их встречать.
— На патриотизме, — улыбнулся тот.
Санитарная машина привезла пассажиров в медчасть авиаполка. Раненых унесли на перевязку, а Марьяну повели в баню, первую за удивительные по своей жестокости полгода. Ведь то, как они под лапами елки мылись, баней не назовешь.
Пожилой солдат-банщик жалостливо посмотрел на лядащую девку, в гроб краше кладут, участливо предложил:
— Давай помогу раздеться. Силов ведь у тебя кот наплакал.
— Ничего, — застеснялась Марьяна. — Сама управлюсь.
Не спала она как следует вот уже восьмые сутки. Присела на лавку, блаженное тепло принялось обволакивать ее. «Отдохну немного, разденусь и начну мыться», — подумала Марьяна. Туман сгустился, и все для нее исчезло. Очнулась и понять не может, где она и что с нею. Сырые волосы разметались по подушке, белье чистое на ней, рубаха и кальсоны, простыни белые. «Померла, наверно, я на фронте, — подумала Марьяна, — и это в рай меня определили».
Подошел к ней военврач.
— Летчики твои спрашивают: где наша сестричка, — сказал он. — Отсыпается, говорю, потерпите. Они в соседней палате. А Вторая ударная ваша прорвалась, — продолжал врач. — Слух был: начали выходить из окружения.
«Слава богу, — подумала Марьяна. — Скоро увижу Олега».
— Одежду твою сожгли… Новое обмундирование получишь. В кармане гимнастерки бумага была, помимо красноармейской книжки. Я сохранил.
Это был листок, который вручил ей на прощанье комбат Ососков. Марьяна развернула его и медленно прочла:
БОЕВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
на хирургическую сестру 322-го отдельного медсанбата старшину медицинской службы КАРАВАЕВУ Марьяну…
Тов. Караваева участница Отечественной войны с июня 1941 года. В 322 омсб работала в должности хирургической послешоковой сестры. Как медицинская сестра подготовлена хорошо. К работе относится серьезно. Всегда проявляет заботу о раненых и больных красноармейцах и командирах, от которых получила много писем и благодарностей. Дисциплинирована, выдержана, принимает участие в партийно-массовой работе. Является агитатором. Политически грамотна, морально устойчива.
Партии Ленина — Сталина предана.
Подпись командира медсанбата и печать… Все, мол, правильно, так оно и есть на самом деле.
46
Доктор в медчасти летчиков был прав, когда сказал Марьяне, что 2-я ударная армия прорвалась. Но правота была, увы, относительной… 19 июня красноармейцы 24-й стрелковой бригады и 3,74-й стрелковой дивизии полковника Витошкина, усиленные танками 29-й бригады, после жестоких боев взломали оборону врага на восточном берегу реки Полнеть и вышли на соединение с частями армии Власова, наступавшей с запада.
На острие прорыва шли танки. Именно с ними и встретились бойцы 314-го полка 46-й стрелковой дивизии, в которой служила Марьяна. Но выход танков на западный берег Полисти еще не означал, что коммуникации 2-й ударной восстановлены. Ситуация сложилась такая: танкисты проломили оборонительные сооружения, которые немцы спешным порядком возвели внутри захваченного ими коридора. Затем вдоль узкоколейной дороги, построенной с таким трудом полтора месяца назад, ко 2-й ударной прорвалось одиннадцать танков Т-34 во главе с командиром роты лейтенантом Азаренком.
Танки буквально утюжили узкую полосу вдоль узкоколейки. Они давили дзоты и блиндажи, уничтожали пулеметные гнезда. Но коридор не расчистили, выходить окруженцам было негде. Едва танки прошли, гитлеровцы вновь полезли на дорогу, лихорадочно закреплялись, закрывая прорыв.
Бои принимали скоротечный и острый характер. Следом за ударными танками, например, шла сформированная по указанию командарма Коровникова танко-десантная рота лейтенанта Антонюка. На броне танков сидели десантом саперы. Если боевая машина получала повреждение, они занимали круговую оборону, и держали до тех пор, пока их товарищи вводят танк в строй. Десант этот уберег танкистов от многих бед. Они, как и танки Азаренка, все же добрались до первых цепей 2-й ударной.
…Едва началась танковая атака — не повезло машине воентехника Сироты. Снаряд разорвал гусеницу, и тридцатьчетверка беспомощно замерла на месте.
— Надо выходить, ребята, — сказал Сирота.
Механик-водитель Буров выбрался первым, за ним — другие. Оставили в башне танка сержанта Углова, чтобы находился там у пулемета, был начеку, следил за обстановкой. И тут ситуация обострилась. Едва они принялись заменять поврежденные траки, появились немецкие автоматчики, пришлось бросить работу, взяться за оружие. Володя Углов здорово помог, вращал башню и посылал в разные стороны очереди. А пока он стрелял, Буров с друзьями гусеницу исправили. Потом повели машину догонять остальных. И пока шли на соединение, экипаж воентехника Сироты восемь дзотов разрушил, раздавил полдюжины противотанковых орудий да еще несколько десятков оккупантов отправил на тот свет.
Весь день девятнадцатого, ночь на двадцатое, еще день и следующую ночь по всей длине узкоколейки, на левой ее стороне, если смотреть с востока на запад от Мясного Бора, на участке до берегов реки Полнеть гремел жестокий, ни на час не стихавший Зой. Во второй половине дня 21 июня боевые машины 29-й танковой бригады развернулись и прошли этот страшный путь в обратную сторону. Снова броневыми телами они утюжили дзоты, которые немецкие саперы сумели восстановить за эти двое с небольшим суток. Трупов было невиданно много. Вперемежку с оккупантами, которых срезали очереди танковых пулеметов, лежали бойцы 2-й ударной и частей, пытавшихся пробиться к ней на выручку. Сплошной слой трупов вдоль узкоколейной дороги, единственной тверди, по которой могли пройти тридцатьчетверки.
Еще перед этим кровавым броском командир ремонтного взвода изготовил и дал механикам-водителям крючья из толстой проволоки. Бывалым человеком был воентехник Григорий Крапивин, предвидел, что может случиться в пути.
После часа движения по жуткому ковру из мертвых тел гусеницы стали буксовать в мешанине из того, что недавно было живою плотью. Тогда и приводились железные крючья для очистки траков.
…Бойцы 59-й армии выбились из сил. Ведь враг не прекращал попыток закрыть коридор, не жалел на то усилий. Командарм бросил на подмогу два полка спешившихся кавалеристов и заново сформированную стрелковую бригаду.
— Поднажмите, ребятушки, — напутствовал их Иван Терентьевич, весь взъерошенный от присутствия на его КП Мерецкова и самого начальника Генерального штаба.
Поднатужились, поднажали — внутренние силы в русских людях удивительно беспредельны, отбросили врага, расширили проход вдоль узкоколейки. Узкий, правда, коридор, всего в полтыщи шагов шириной, а может быть, и того меньше, но все-таки какой ни на есть, а проход… Можно было выводить раненых и больных. Идти им приходилось всего несколько километров. Но это были такие километры, которые невозможно вообразить. Рука отказывается писать про ужасы Долины Смерти. И не потому, что трудно… Разве тем, кто входил в этот ад, было легче? Нет, попросту не найдется слов в русском, да и в любом языке, чтобы описать творившееся в простреливаемом с обеих сторон узком коридоре. И нет аналогов в практике смертоубийства тому, через что проходили бессмертные в своем величии и обреченности герои 2-й ударной.
Так, с крещения огнем в Коридоре Зла, начался трагический выход армии. Это был день 22 июня 1942 года.
47
Олег Кружилин роту так и не собрал. Начальник Особого отдела разделил его людей на две группы и самого ротного отправил помочь комдиву Антюфееву. Вторую часть подчинил политруку, поручив ему обойти юго-восточную окружность кольца. Никто из кружилинцев оттуда не вернулся. Они могли погибнуть, столкнувшись с немецкими отрядами, которые проникли в стыки между начавшими отступление частями, примкнули, может быть, к случившимся рядом подразделениям, кто знает… Во всяком случае, Кружилин, оставшийся с тремя десятками бойцов, остальных никогда больше не видел.
Александр Георгиевич не держал роту Олега, уменьшившуюся до размера взвода, подле себя, что было бы оправдано, ибо числилась она по штатам как рота охраны Особого отдела. Он посылал Олега и его людей на самые сложные операции от охоты за немецкими кухнями до захвата «языков». Последнее считалось уделом армейских разведчиков, но Шашкову хотелось знать, какие каверзы готовит по его линии противник, и потому позволял себе активно действовать и в епархии соседей — так издавна называли друг друга сотрудники спецслужб, относящиеся к разным ведомствам.
В середине июня, когда бои за прорыв из окружения у входа в Долину Смерти достигли апогея, Олег Кружилин вернулся из рейда в район Финева Луга, доставив в штаб двух «языков». Он узнал, что штаб армии сместился восточнее и расположился неподалеку от 46-й стрелковой дивизии. Полковник Черный встал у входа в горловину и вел бой с занявшими ее фашистами. «Значит, где-то рядом должен быть и медсанбат Марьяны, — с надеждой подумал старший лейтенант. — Исхитриться бы повидать ее…»
Конечно, можно было попросить у Шашкова хотя бы половину суток для свидания с женой, теперь Олег только так и называл в мыслях Марьяну. И Александр Георгиевич понял бы его, отпустил. Но Кружилин не мог себе этого позволить. Он считал, что судьба и без того наградила его великим счастьем. Кому еще мечталось найти такое в кромешном аду неслыханной бойни, увидеть вдруг лучик из иного мира. Да и нечестно будет, считал Олег, по отношению к товарищам по оружию, которые терпят немыслимые лишения. Олегу было невдомек, что и Шашков, и Зуев знали от командира медсанбата о том, что их лучшая медсестра ждет ребенка. И прикидывали, как ее отправить в тыл под благовидным предлогом: приказать ей прямо никто не решался. Дело было куда как интимным, а начальники Олега людьми были по тактичности своей для того жестокого времени уникальными.
Только ни Шашков, ни Зуев, ни Ососков, которому раскрыла тайну Марьяны военврач Смолина, понятия не имели, что отцом ребенка является Олег Кружилин. А сам он был в неведении относительно положения Марьяны.
Когда начальник Особого отдела вызвал его к себе, старший лейтенант готов был ко всему.
— Неприятные новости, доложу я тебе, парень, — неслужебно, усталым и бесцветным голосом обратился к нему главный армейский чекист. — Давай присаживайся, непростой у нас разговор…
— Немцы снова прорвались? — в тон ему по-домашнему спросил Кружилин.
— Они везде прорываются, — махнул рукой Шашков. — На все дыры затычек не наберешься… Тут другое. Имеем сведения о случаях помешательства на почве голода. Сам-то ты как?
— Терплю, — улыбнулся старший лейтенант. — На травку больше нажимаю… Похудел, конечно, шатает порой, но держусь. И бойцы у меня в порядке. Главное, духом выстоять, не поддаться голоду, отгонять прочь мысли о еде.
— Вишь ты, — одобрительно усмехнулся Александр Георгиевич, — целую теорию подвел. Не зря в университете обучался… — Он помрачнел. Сказал: — Только не все терпят. Есть такие, кто… Как называется, когда человечье мясо потребляют? Слово забыл ученое… От голода ослабла память.
— Канибализм, — подсказал, встрепенувшись, Олег. — Неужели?..
— Вот именно. Представляешь, что будет, если слух подтвердится и об этом узнают в войсках? Да и противнику станет известно… И армии позор из-за двух-трех спятивших с ума, и нам с тобой секир-башка: недоглядели, допустили… Тебя-то, впрочем, не тронут: не велик чин, да и не оперативник…
— Что надо делать, товарищ комбриг? — порывисто поднялся Олег.
— Садись, чего вскочил? Дело тонкое. Когда установишь — пресечь. Любой ценой, Кружилин! Наделяю тебя чрезвычайными полномочиями. Понял? Главное — строжайшая секретность. Никто об этом не должен узнать. Потом мне сам лично доложишь…
Он развернул на столе карту.
— По имеющимся данным, вот в этом квадрате варят мясо… Вот ты и установи, какому зверю оно принадлежит.
…Вдвоем с сержантом Чекиньш они вошли в лесной островок, который оказался в стороне от тех дорог, по которым армия стягивала части к прорыву. Этот кусок пространства не бомбили «юнкерсы», не обстреливала артиллерия, ибо те и другие от воздушных разведчиков доподлинно знали: противника здесь нет.
Под огромной елью, прикрывшей их на высоте двух метров мохнатыми лапами, сидели у костра двое. Над пламенем висел котелок, приспособленный из немецкой каски. Ароматный запах вареного мяса ударил в ноздри, едва не повергнув Кружилина в обморок.
— Прикрывай, — сказал он, сглотнув слюну, Степану. — И гляди в оба, ежели что…
Чекин кивнул и поправил автомат на плече.
— Кто такие? — строго крикнул старший лейтенант, возникнув внезапно перед костром. — Встать!
Поднимались нехотя, с розвальцей.
— Фамилия? — спросил Кружилин.
— Сержант Белобородько, — ответил чернявый парень, невысокого роста, жилистый и, видимо, подвижный как ртуть. Он был худ, но истощенным не казался.
— Красноармеец Гусман, — ответил второй, рыжий верзила с огромными руками, они вылезали из рукавов шинели и казались неестественно, уродливо большими, несмотря на высокий его рост.
— Что делаете здесь?
Белобородько, если его только звали так на самом деле, пожал плечами.
— Мясо варим, — сказал он.
— Откуда взяли?
Сержант открыто усмехнулся, а Гусман вдруг подмигнул Олегу и неожиданно тонким голосом произнес:
— Оленя подобрали, командир… Их тут навалом, олешков. Ешь — не хочу!
— Как в заповеднике, — хмыкнул Белобородько. — Угощайтесь с нами!
— А где рога оленьи? — спросил Кружилин. Оба собеседника разом ухмыльнулись.
— Мы их в болото покидали, — ответил Гусман.
— Чтоб в атаку не спотыкаться, — с серьезной миной на лице сообщил сержант,
Он переступил с ноги на ногу и сдвинулся чуть влево, будто хотел что-то загородить.
Олег глянул ему за спину и увидел свежие человечьи берцовые кости, обструганные от мяса. А Степан, вдыхавший запах, поднимавшийся от кипящего в тевтонской каске варева, вдруг зашатался и произвел горлом икающий звук. «Его сейчас вырвет!» — решил Олег.
Ударом ноги он опрокинул котелок, зашипел на углях наваристый бульон, белое облако пара взвилось над костром.
— Обижаешь, начальник! — крикнул Гусман.
Олег рванул из-за пазухи переложенный туда загодя пистолет и тут увидел, как в левой руке Белобородько возникла вдруг граната. Сержант потянулся к ней правой рукой, и в голове Кружилина промелькнула праздная мысль о том, что этот тип, видимо, левша, иначе действовал бы в обратном порядке.
«Вдруг выстрелить не успею», — грустно подумал он, изготовившись бить из пистолета навскидку.
Белобородько схватил уже пальцем кольцо, но выдернуть чеку не успел. Короткой очередью из автомата Чекин свалил и его, и Гусмана, который тоже сунул руку за отворот шинели…
Документов при них не оказалось.
48
Получив на заседании Политбюро личное указание Сталина вызволить армию Власова из окружения, Мерецков ехал в Малую Вишеру с жестким намерением любой ценой доказать Ставке, что он способен и на такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97