Власов пожал плечами.
— Сделайте одолжение, Иван Васильевич, — скупо, как бы пересиливая привычную сдержанность, улыбнулся он. — Не подумайте только, что я недооцениваю значение узкоколейки. Уж коль выпала нам доля воевать в болотах, лучше делать это имея хоть какие-то надежные средства сообщения.
— Тогда я отправлюсь туда сейчас же, — решительно сказал Зуев.
— Но имейте в виду: немцы не меньше нашего понимают значение этой стройки, — предупредил командарм. — Потому на строительстве ад кромешный, Иван Васильевич. Будьте предельно осторожны. Там бомбят и стреляют…
— Буду, — усмехнулся член Военного совета.
Неуклюжая попытка Власова предостеречь его хотя и показалась Зуеву наивной, но тронула комиссара.
— Собирайся, Яша, — сказал он Бобкову, который, ждал его за дверью. — Поедем сейчас…
Хотел Яков сказать, что надо бы и отдохнуть, время-то обеденное, но вид у начальства был неприступный. Зуев, по всему видно, был мысленно уже там, где по лесам и болотам прокладывали узкоколейку к Мясному Бору.
«Прав Андрей Андреевич, — подумал комиссар, когда добрался до ближайшего участка строительства и слушал доклад случившегося здесь начальника штаба батальона Байдакова. — Может быть, и не ад, в геенне, по слухам, болот не бывает, но что-то около того…»
Он и прежде не оставлял дорогу без внимания, часто бывал здесь, обедал с саперами, которых называл «рабочим классом Красной Армии», порою и сам брался за инструменты, оставался ночевать. Работы шли днем и ночью, не останавливались и во время артобстрела или бомбежки. И Власов резонно предостерегал Зуева об опасности.
2
— Снаряды кидают по-прежнему и бомбят часто, — объяснял старший лейтенант Байдаков. — Одно утешение: взрывается далеко не каждый «гостинец».
— Из-за болот? — спросил Зуев.
— Так точно, — ответил начальник штаба. — Известное дело… Хлюпнет — и все. Как болванка. Потому и не укрываются бойцы, товарищ дивизионный комиссар, смысла нету. Да и где прятаться?
— А как с питанием?
Байдаков вздохнул:
— Как везде…
— Я распорядился, чтобы вашим саперам и дорожникам выдали немного продовольствия из НЗ.
— Получили уже, спасибо. Но к завтрему никак не закончим, духу не хватает, хотя люди изо всех сил стараются.
Работы шли уже четырнадцатый день, задачу саперам Военный совет армии поставил жесткую: к Первому мая открыть движение по узкоколейке. Этот срок наступал завтра, только Зуев и сам видел, как до предела истощились люди.
— Не праздника ради жмем, Байдаков, — сказал комиссар начальнику штаба стройки. — Бойцы голодают… И стрелять по фашистам нечем.
Байдаков кивнул и посмотрел в сторону дальнего леса, откуда сваливались «юнкерсы».
— И отогнать их, стрекозлов, некому. Сейчас бы сталинских соколов сюда…
Зуеву почудилась некая ирония в последней фразе старшего лейтенанта, и комиссар внимательно посмотрел на Байдакова. Но лицо начальника штаба было непроницаемым. Он искренне жалел о том, что не видит в волховском небе наших летчиков.
«Где они, соколы, — горько усмехнулся про себя Иван Васильевич, хорошо помнивший, как горели новехонькие машины на аэродромах возле западной границы, от которой он отступал в июне сорок первого. — Подожди, брат Байдаков, новых орлят вырастим, более мощные самолеты построим. А пока на выдержке и мужестве потянем, с испытанной трехлинейкой в руках… Что делать, если русскому человеку другого оружия, кроме духа его природного, вдоволь пока не предоставлено».
Вслух комиссар ничего не сказал. И время для агитации неподходящее, и Байдаков в призывах не нуждается. Про сталинских соколов он скорее по традиции сказал. А Зуев вспомнил день 19 июня прошлого года. Перешел границу солдат вермахта, его срочно доставили в Каунас, где расположился штаб 11-й армии. Допрашивал его Иван Васильевич, как говорится, «со товарищи». Начальник Особого отдела Кокшаев присутствовал и полковник Сошальский, глава армейской разведки. Яша Бобков протокол вел, дело серьезное, без бумаги нельзя. Перебежчик и рассказал: в ближайшие дни немецкие войска перейдут государственную границу.
— В какой именно день? — спросил немца полковник Сошальский.
— Пока неизвестно… Ждут некий особый сигнал, он придет в субботу, 21 июня. Этот сигнал и решит: быть войне или ее отменят.
Ответ показался странным, и командиры переглянулись. Как же так? Если намечена война, то о какой отмене может идти речь? Подобная нерешительность не укладывалась ни в сознании чекиста Кокшаева, ни военного разведчика Сошальского, ни опытного, хотя и молодого по возрасту политработника Зуева. К этому времени они были уже во власти стереотипа, по которому сила и могущество высшего руководства определялись непреклонностью воли, отсутствием колебаний, невозможностью существования альтернативных вариантов. Всем троим, юнец Яша не в счет, показалось бы даже диким предположение, что товарищ Сталин может вдруг отказаться от принятого им лично решения в любом деле, да еще в таком жизненно важном, как война. Ведь ее всегда готовят. Никому и в голову бы не пришло, что и от войны можно в последний момент вдруг отказаться. Поэтому показания перебежчика сочли противоречивыми, а потому и недостоверными. Немца отправили по инстанции, сопроводив тщательно записанными Яшей Бобковым показаниями.
И никому из них и в голову не пришло, что стоп-кран для самой жестокой в истории человечества войны существовал до тринадцати часов 21 июня 1941 года. Именно до этого рокового — тринадцатого! — часа войска трех армейских группировок вермахта ждали одного, из двух предусмотренных фюрером заранее сигналов. Если приходил «Дортмунд», дивизии взламывали русскую границу в половине четвертого утра 22 июня… Но ежели возникало вдруг кодовое слово «Альтона», война отменялась.
Что надо было сделать для этого? Ничтожно мало — предъявить Германии разумный, но жесткий ультиматум. Сам Гитлер до последнего ждал его, ибо знал о нежелании Сталина воевать. Но стремясь подтолкнуть события, чтобы поскорее ввязаться в смертельную драку, которая страшила и его самого, фюрер досыта кормил генералов байками об агрессивности Кремля, о том, что план «Барбаросса» суть превентивная мера, имеющая целью опередить большевиков. И когда вермахт перешел границу, а его командиры увидели, что застали русских, не помышлявших о нападении, врасплох, немецкие генералы усомнились в искренности вождя партии и государства. Но карты были уже сданы. Приходилось играть по навязанным Гитлером правилам. Сигнал «Альтона» не прозвучал и превратился в исторический феномен, о котором комиссар Зуев никогда не узнает.
3
Поезда по железной дороге давно уже не ходили, но горстка разбитых боями домов по-прежнему называлась в сводках разъездом. Еще зимой, когда земля вокруг была завалена снегом, станцию освободила стрелковая бригада, положив здесь при этом немалое число красноармейцев. Разъезд Еглинский стал самым западным участком пространства, где избавились русские люди от власти оккупантов. И горько было осознавать, что именно отсюда начнется печальный, трагический путь нового отступления на восток.
Сопровождался отход ликвидацией Волховского фронта и сменой руководства. Группу войск, входящую теперь в Ленфронт, возглавил генерал Хозин, обосновавшийся в штабе Мерецкова. Преемником Клыкова во 2-й ударной незадолго до того стал Власов. А 25 апреля командующего 59-й армией Галанина отозвали в Москву, и войска принял под начало Иван Терентьевич Коровников, который возглавлял ранее оперативную группу.
Михаил Семенович Хозин едва ли не в первые дни понял, что силы, которые Ставка ему отпустила, вовсе не годятся для наступательных действий. И теперь остается только гадать, чем он руководствовался, легкомысленно обещая Сталину без резервов снять блокаду Ленинграда. Армия Власова была ударной только по названию. Ее дивизии и бригады были значительно ослаблены во время тяжелых зимних боев. К концу апреля снежные дороги окончательно порушились, колонные пути, проложенные через болотистые участки и лесные массивы, стали непроходимыми. Мало того, что это обстоятельство срывало снабжение войск, оно затрудняло, а подчас и вовсе исключало любой маневр армии внутри гигантского мешка, в котором та находилась. А разве может армия, лишенная возможности передвигаться, оставаться боеспособной?
Уже в день отъезда бывшего комфронта Мерецкова в Москву генерал Хозин приказал 59-й армии перейти к временной обороне. Вместе с тем Михаил Семенович предписал ее командованию и другую задачу: готовить ликвидацию противника в районе Трегубозо, Приютино, Спасская Полнеть, чтобы расширить горловину прорыва в северной ее части, обезопасить 2-ю ударную от окружения. Новый командарм Коровников удар по противнику нанес неумело и потому довольно слабо. Успеха никакого Иван Терентьевич не добился, и немцы продолжали, накапливая резервы, усиливать группировки, сосредоточенные на флангах прорыва.
Вскоре и генералу Козину стало ясно, что требовать от 2-й ударной вести наступление не только бессмысленно, но и опасно. И он тогда вместо победного марша на Ленинград вынужден был отдать приказ: с 30 апреля 1942 года армии перейти к обороне.
В этот же день разгорелись бои под Еглино: противник пробовал собственные силы. Нажим на разъезд осуществлялся и прежде, но в канун Первомая командованию вермахта хотелось доложить фюреру об успехе под Ленинградом.
Силы были явно неравными. Станцию обороняли три десятка красноармейцев. А Первого мая на Еглино пошел в наступление свежий батальон пехоты, поддержанный танками. Помощи еглинцы так и не получили, но поступил приказ: организованно отойти. Поступил, когда станцию окружили фашисты. И все же бойцы пробились штыками и гранатами, возвратились к своим, сумев вынести всех раненых на руках.
4
…День 1 Мая 1942 года от Ладоги до Ильменя был безоблачным и солнечным. Газета «Отвага» вышла по случаю праздника в две краски. Украшал ее приказ войскам 2-й ударной, его писал Зуев. Приказ был выдержан в оптимистических тонах, не противоречил — как можно! — общему духу приказа наркома обороны. В нем Сталин снова заверял красноармейцев и советских людей, что Красная Армия будет отмечать Новый год в Берлине. «Отвага» тоже не оплошала, ее призыв гласил: «Воины Ударной, вперед к Ленинграду!»
О том, что сдали немцам западный рубеж и армия перешла к обороне, газета читателей не извещала.
Первомайский день в столице рейха тоже выдался как по заказу. Предстоял традиционный в нацистском государстве парад на Унтер ден Линден, и проснувшийся рано утром гауляйтер Берлина и министр пропаганды доктор Геббельс с удовольствием отметил, что погода не помешает, фюреру достойно приветствовать немецких солдат со ступеней мавзолея Гинденбурга.
В последние апрельские дни гауляйтеру пришлось немало потрудиться для пропагандистского обеспечения праздника. К обычным заботам Геббельса добавились и хлопоты, связанные с пребыванием фюрера в столице. Гитлер вечером 24 апреля покинул Ставку и выехал в Берлин, чтобы выступить в рейхстаге и потребовать от депутатов исключительных полномочий, которые наделяли фюрера единоличной и неограниченной властью. Йозеф Геббельс, как глава партийного руководства имперской столицы, отвечал за подготовку процедуры, которая затвердила бы де-юре фактическую диктатуру Гитлера в Третьем рейхе.
Все прошло как нельзя лучшее Подготовленные заранее депутаты германского парламента дружно, как один, проголосовали за предложенную резолюцию, сложив с себя, таким образом, полномочия избранников народа, отказавшись от последних, даже иллюзорных остатков демократии.
Победа в рейхстаге вселила в фюрера и его верного соратника Геббельса новую духовную энергию, привела их в состояние эйфории. Казалось, рухнула последняя преграда на пути к идеальному германскому государству. Оставалось разделаться с большевизмом на Востоке. Но это вопрос времени. Вовсю развернута подготовка к операции «Блау», успешное проведение которой — а иного и быть не может! — вспорет Сталину брюхо, лишит русских основных кормящих их южных районов и нефти Майкопа, Грозного и Баку.
Ужиная с Гитлером накануне праздника труда, министр пропаганды заметил: прав был некий философ, который сказал, что история повторяется. Фюрер поднял на Геббельса глаза.
— Что ты имеешь в виду, Йозеф? — спросил он.
— Коварные намерения Сталина… Ведь он хотел нанести удар в подбрюшье Европы, нацелившись на Румынию, Болгарию, Грецию и Дарданеллы. И сделать это малой кровью, не ввязываясь с нами в драку. Какое счастье, что нам удалось его опередить, мой фюрер! Теперь мы наносим ему такой же удар…
Оживившийся было Гитлер вдруг помрачнел.
— К сожалению, мы не обошлись малой кровью, — со вздохом произнес он. — Генерал Гальдер отмечает в последней сводке — потери сухопутных войск на Восточном фронте составили миллион сто пятнадцать тысяч человек. Из них офицеров — свыше тридцати четырех тысяч… Много крови пролил немецкий народ в России. Но великая цель оправдывает средства! Последнее усилие — и мы отбросим сталинские дивизии за Волгу, а на Кавказе соединимся с турками. Путь на Индию будет открыт.
— Да будет так! — восторженно воскликнул Геббельс.
…Сейчас Геббельс стоял справа и чуть позади от кресла с высокой и прямой спинкой. В кресле, стоящем на подиуме мавзолея Гинденбурга, сидел фюрер, принимавший парад. Одет вождь был в традиционный коричневый френч с накладными карманами и партийной повязкой на рукаве, без знаков различия, их Гитлер не носил, ибо не имел никаких воинских званий. Единственным украшением френча был Железный крест, полученный фюрером на фронте в первую мировую войну.
Войска еще не начали движения к Бранденбургским воротам и заполонили пространство перед мавзолеем. На нижнем ярусе подиума и на тротуаре, перед ограничительной линией, разместились увечные ветераны восточного фронта. Кое-кто был на костылях, с подвешенными к груди руками на черных перевязях, иных привезли сюда в инвалидных колясках. Министр пропаганды знал: фюрер любит подчеркнуть особую признательность немцам, пролившим кровь за торжество национал-социалистской идеи, и специально распорядился доставить из берлинских госпиталей раненых героев.
К мавзолею медленно подошел черный мерседес с открытым верхом. Рядом с шофером в нем прочно стоял, не держась за поручень, но сохраняя равновесие, рейхсмаршал Герман Геринг, он объезжал изготовившиеся к параду войска. Когда автомобиль остановился, рейхсмаршал энергично вскинул правую руку, приветствуя фюрера. Гитлер скупо улыбнулся, встал с кресла и ответил на приветствие, приподняв руку, полусогнутую в локте.
Пока Геринг поднимался по ступеням, министр пропаганды почувствовал, как возник за его спиной Гиммлер. Доктор Геббельс невольно вздрогнул. Ему было известно, что Черный Генрих давно, действуя кропотливо и обстоятельно, собирал досье на него, в котором главное место занимали описания милых забав рейхсминистра с подопечными его ведомству киноактрисами с Бабельсбергской киностудии. Именно за это прозвали Геббельса, обладавшего феноменальными мужскими достоинствами, «бабельсбергским козлом». Но доктор не очень опасался этих компрометирующих материалов: кто из партийной верхушки не грешен. Рейхсфюрер внушал ему иной, мистический страх, ибо Геббельсу всегда, хотя доктор и был атеистом, при появлении Генриха явственно чудился запах серы, и от подобного наваждения избавиться ему не удавалось.
— Прекрасная погода, — заметил Гиммлер.
Доктор Геббельс подвинулся вправо, давая возможность рейхсфюреру пройти вперед и встать рядом, поближе к креслу фюрера. При этом он оборотился к стоявшему позади Гиммлеру и кивнул: сегодня они встречались впервые.
— Ничего, ничего, — улыбнулся Черный Генрих, и стекла его пенсне злорадно блеснули. — Мне и отсюда хорошо видно, из-за твоей спины, партайгеноссе Геббельс.
«Проклятый дьявол!» — мысленно выругался доктор.
Тем временем раздались воинские команды, грянул оркестр, размещенный слева от мавзолея. Стоявшие лицом к фюреру солдаты и офицеры повернулись теперь к Бранденбургским воротам. Начался парад.
Впереди сводных колонн армейских подразделений шли командиры и знаменосцы. Все войска были в касках и вооружены карабинами. На подходе к мавзолею солдаты переходили на парадный прусский гусиный шаг, менялся ритм движения, сплошное море металлических касок вдруг начинало ходить волнами, вызывая ощущение неодолимой мощи вермахта.
Эмоциональный Геббельс испытывал искренний восторг, он чувствовал, как грудь его переполняет необыкновенная радость от сопричастности к всемирно-историческим событиям, которые вершит гений фюрера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97