Вендель ударил его по щеке: он понял, что задумал сметливый ефрейтор. Затем Оберман стал вертеть куском хлеба с тушенкой перед лицом красноармейца, визгливо повторяя: «Ессен! Ессен!» Он старался, чтобы запах еды проник в ноздри пленного. Глаза русского расширились, он замычал и, до того бесстрастный, в одно из мгновений, когда Гейнц пронес кусок у него перед носом, рефлекторно повел головою вслед.
— Жри, жри, Иван! — закричал ефрейтор. — Вот посмотри, как это надо делать!
Он приблизился к русскому, широко раскрыл рот и стал кусать хлеб с тушенкой, давясь и проглатывая, почти не жуя, кривляясь, корча забавные рожи. На глазах у русского выступили слезы.
Ландзеры расхохотались, и даже надменный Титц ухмыльнулся. И тут Руди Пикерт выстрелил пленному в живот. Он бы мог просто застрелить его, но тогда поступку его не было бы объяснений и, следовательно, прощения. Руди Пикерт допускал, что по суровым законам войны можно использовать раскаленные шомпола, хотя сам бы не стал этим заниматься. Ефрейтор понимал: его роте нужны сведения о русских. Чем больше они их получат, тем больший урон нанесут врагу, тем меньшее число его товарищей погибнет. Все это старо как мир. И Пикерту было понятно, что если даже этот иван нарушит присягу и выдаст секреты русских, то по приказу ротного командира его все равно пристрелит тот же Вендель или ефрейтор Оберман. Могут и ему, Руди Пикерту, будущему пастору, ловцу человеков, поручить это незначительное, такое обычное во время рейда по тылам дело. Все это так, но фокусов Гейнца с куском хлеба Пикерт перенести не мог. И в живот он стрелял по двум соображениям: хотел обезопасить себя, сейчас он вывернется из создавшейся ситуации, и давал этому славянину шанс. Руди интуитивно ощущал, что после его выстрела добивать пленного не станут, интерес к нему сразу исчезнет и переключится на него, Пикерта. Нисколько не удивляясь тому, что в состоянии действовать так обдуманно и расчетливо, хотя соображение, которое Руди сейчас реализовал, возникло и оформилось в его сознании за несколько секунд, ефрейтор Пикерт поднял автомат и выпустил русскому пулю в живот. «Она совсем небольшая, парень, — внутренне усмехнувшись, сказал Руди пленному ивану. — И если тебя подберут скоро, полевые врачи в два счета ее достанут».
Ошеломленные ландзеры воззрились на товарища, и Пикерт заговорил первым.
— Прошу меня извинить, господин обер-лейтенант. Не сдержался! Виноват! Не мог смотреть, как ефрейтор Оберман угощает русскую свинью немецким хлебом и салом… Их надо кормить только свинцом, господин обер-лейтенант! Виноват! Не сдержался! Убей русского — так требует фюрер… Кормить свинцом!
Он еще выкрикнул нечто бессмысленное, завершил тираду словами «Хайль Гитлер!» и замолк.
Герман Титц медленно соображал. Идиот уничтожил штиммефанген, готового вот-вот заговорить, и подлежит суровому наказанию. С другой стороны, он поступил так из патриотического рвения. Черт бы их побрал, эти пропагандистские лозунги, они мешают грамотно воевать! И солдаты стояли рядом, слушали… Попробуй докажи потом, что он, командир роты, и в самом деле не собирался кормить русского хлебом с тушенкой.
— Я доложу о вашем поступке, Пикерт, командиру батальона, — нашелся Герман Титц. — Пусть он решает, как наказать вас за самоуправство. Вы помешали мне допросить пленного и превысили полномочия старшего солдата. Хотя я и понимаю ваш искренний порыв…
Он показал на тело рухнувшего у костра красноармейца.
— Оттащите его в кусты. Сюда могут прийти русские. Быстро всем собираться! Выступаем!
Когда Руди Пикерт тащил красноармейца в кусты, он понял, что тот жив. «Держись за последнюю возможность, — мысленно сказал он ему. — Если ты угоден богу, спасешься».
Когда он вернулся к сослуживцам, то увидел, как Вендель бросает в костер одежду пленного. Потом они, почти не таясь, шли низкорослым лесом, обходя болото по краю, и Пикерт, надсмехаясь над самим собой, думал, по какой статье занести его поступок. Руди не боялся никаких последствий для себя, ибо понимал, что сыграл единственно верно, и если его дело будут разбирать в партийной инстанции, то уполномоченный НСДАП непременно будет на стороне ефрейтора Пикерта. Может быть, проявившего фанатичную ненависть к большевистскому солдату, которая лишила командира роты «языка», и следует наказать за самоуправство, но чувство непримиримости к врагу, передаваясь другим, делает армию фюрера непобедимой.
«А перед богом? — подумал Пикерт. — Ему, который знает про тебя то, что тебе самому неизвестно, ты сможешь объяснить, почему ты стрелял в русского, желая таким жестоким способом спасти его от пыток? Ищешь спасения у всевышнего? Веришь, что он подсчитывает и оценивает твои поступки?»
Руди давно уже не верил в бога и, скорее, по привычке, усвоенной вместе с материнским молоком, разговаривал с ним. Дотошно познавший суть и историю христианства, попутно усвоивший учения десятков философов мира от Демокрита и Эпикура с Диогеном Синопским до Огюста Канта с Фридрихом Ницше и Шпенглером, он свел всю сумму собственных знаний к тому, что Бог, которому стоит поклоняться, заключен в его, Рудольфа, душе и нигде более. А раз так, то надо больше слушать ее, собственную душу, а не священников в казенных храмах. Она же и подсказала ему такой шаг.
Не стал Пикерт и законченным солипсистом, замкнувшим Вселенную на самого себя. Он поместил в собственную душу этический центр мироздания, и все, что вокруг него происходило, получало оценку с позиций этого никому неизвестного божества. Именно повинуясь его призыву, Руди Пикерт увидел в кривляньях жующего хлеб с тушенкой Обермана нечто такое, что требовало немедленного поступка. Он совершил его и теперь был доволен тем согласием, которое наступило между ним и тем, кто был и его вторым «я», и богом одновременно. Саксонец понимал, что как христианин он совершает великий грех, отступаясь от веры в того, кто стал, вознесясь на небо, сыном божьим. Как гражданин рейха, Пикерт вообще оказывался преступником, поскольку подчинялся в деяниях, позволял оценивать их вовсе не фюреру и тем своим командирам, которых на это уполномочил вождь германского народа, а некому подозрительному началу, возникшему в душе солдата.
Недоучившийся йенский богослов позволял себе в последние недели и большую крамолу. Он размышлял о вине и ответственности каждого, кто участвует в войне. Пикерт задумывался о том счете, который предъявит история ему и его товарищам, а также русским. Почему они фанатично продолжают драться вопреки всяким правилам, которые требуют от них, лишенных средств к существованию и продолжению боя, сдаваться на милость победителей? Теолог считал, что русские совершают грех по отношению к собственному народу, тратя без остатка силы и безвестно, а главное, бесцельно погибая в этих кромешных болотах, кишащих зловонными миазмами и комарами. Насколько он мог судить, пусть и с солдатской колокольни русская армия обречена, и чем дальше она сопротивлялась, тем больше таяла, стиралась численно, физически исчезала.
Война так или иначе, но закончится, и тогда вот эти moorsoldaten — болотные солдаты — понадобятся русскому народу живыми, чтобы продолжить род человеческий на Земле. Руди и прежде скептически относился к расовой теории, разговорам об исключительности немцев. И хотя сомнений на этот счет не выражал вслух, понимал, как христианин и попросту умный человек, что задача ликвидации славянских народов невыполнима и попросту безнравственна, призывы к этому не более чем пропагандистское обеспечение общих мероприятий по подъему воинского духа. А коли так, то после войны, когда бы ни закончилась она, будут по-прежнему существовать немецкий и русский народы, и чем дальше движется человечество к накоплению собственных возможностей, тем все меньше у него альтернатив мирному сосуществованию наций.
Он достаточно хорошо знал историю, чтобы проводить аналогии и параллели, и сейчас раздражался от бессмысленного упорства русских, не желающих сохранить себя для будущего.
Побывав уже у них в плену, Руди Пикерт безо всякого страха думал о той загадочной Сибири, в которой мог оказаться, и эта возможность казалась ему естественной. Это вовсе не означало, что он готов сдаться в плен. Руди был настоящим солдатом и дрался бы до последнего патрона. Но и последний выпустил бы по врагу, в этом его долг солдата. Тех же русских, которые предпочитали застрелиться, лишь бы не сдаваться в плен, он считал ответственными перед их народом, который они осиротили, исключив себя из его общности.
О личной вине перед русскими Пикерт не думал, полагая, что ее не существует. Он участвовал в бойне, затеянной двумя титанами или пигмеями, это на чей вкус, которым верили их народы и позволяли делать над собой все, что им заблагорассудится. Поскольку фюрер олицетворял собой в сознании Германию, с известными оговорками, конечно, то Руди и воевал за отечество и делал это добросовестно, профессионально.
Но кривлянья Обермана с куском хлеба и тушенкой в наборе нравственных ценностей йенского студента не значились.
…По цепи пришла из головы колонны команда подтянуться. Рота огибала край болота, забирая вправо. «И грешники могут надеяться на спасение, если они вернут и оставят дело рук своих, — вспомнил Руди Пикерт пророчество Книги Еноха. — Чести не будет им от имени владыки духов, но его именем они спасутся, и владыка духов помилует их, ибо велика его милость».
Под тяжестью набитого патронами и другим припасом рюкзака он пошатнулся, ступил в сторону, задел ногой за кочку и споткнулся. «Спасутся именем его… Интересно, как звали того пленного? Если он выживет, то в день, о котором говорит Енох, ему ничего не грозит. А вот Гитлеру и Сталину, как и другим сильным мира сего, несдобровать. Ибо сказано: „В те дни цари земные, правители земли падут на свои лица из-за деяний своих рук, ибо в день своего ужаса и своего горя они не спасут свои души. И я отдам их в руки моего избранника; как лед, в огне они сгорят перед лицом святых; как прах, в водах они потонут перед святыми, и остаток не найдется от них. Да будет так…“
Он успел еще подумать, что слова из Библии, которые мысленно произнес, похожи на заклинания, призывающие кару на головы тех, кто его и товарищей определил в болотные солдаты.
Еще два-три десятка шагов, и чавкающую тишину прорезала длинная очередь. Неизвестный стрелок бил по их колонне со стороны болота из русского автомата. «Не поторопился ли я с Енохом?» — подумал Руди Пикерт и упал в грязь, растоптанную сапогами ландзеров.
Приказ войскам Волховского фронта.
12 июня 1942 года. Действующая армия.
От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю:
Орденом Красного Знамени
1. Старшего политрука Сотника Петра Ивановича.
Командующий войсками фронта Герой Советского Союза генерал армии К. МЕРЕЦКОВ
Член Военного совета армейский комиссар 1 ранга А. ЗАПОРОЖЕЦ
Начальник штаба фронта генерал-майор Г. СТЕЛЬМАХ
41
Едва Мерецков прибыл в Малую Вишеру, то немедленно принял дела от стушевавшегося генерала Хозина, недалекого и случайного, но зловещего фигуранта трагедии. Затем ознакомился с оперативной обстановкой и тут же отдал командармам Коровникову и Яковлеву категорический приказ — восстановить коридор у Мясного Бора.
Обе армии в два часа ночи следующего дня, 10 июня, начали наступление. Предпринятое давление на немецкие войска, которые вошли в Долину Смерти и спешным порядком принялись укреплять захваченные позиции, оказалось бесполезным. Поддерживаемые авиацией пришельцы успешно отбивали атаки частей 59-й и 52-й армий.
— Давай, Кирилл Афанасьевич, снова перетряхнем наши резервы, — предложил командующему фронтом Василевский. Он прибыл с ним вместе в Малую Вишеру представителем Ставки.
— Перетряхивать нечего, — развел руками Мерецков. — То, что я наскреб весною, Хозин передал Ставке.
Он хотел съязвить по поводу того, что незадачливый Михаил Семенович, которого Сталин отправил вместо него на 33-ю армию, любил вождь подобные рокировки кадров, что Хозин собирался воевать без резервов. Но какой толк сотрясать воздух: теперь он сам командует фронтом и вызволять 2-ю ударную — дело его долга и совести, конечно.
Яковлеву передали они с Василевским 165-ю стрелковую дивизию, только что прибывшую из зауральского города Кургана, где она формировалась. Передана была в распоряжение командарма-52 и 7-я бригада танкистов-гвардейцев. И еще два полка спешенных кавалеристов, тех, что в мае вышли из мешка.
Коровникову добавили 2-ю стрелковую дивизию и три отдельных батальона. На подходе к позициям армии находилась и 29-я танковая бригада.
Вот эта последняя и была серьезной силой, не в пример пехоте. Те стрелки, что здесь воевали, утратили боевой пыл из-за элементарной усталости, а попросту говоря, выдохлись. Новые бойцы, вроде курганцев, были еще сырыми, в такой местности не воевали, они в большей части вообще пороха не нюхали и годились разве что на «пушечное мясо». Или, как принято было говорить, для численности живой силы, для количества, одним словом.
С одной стороны, необходимо было тщательно подготовить сходящиеся удары с востока и запада, и прежде всего дождаться, когда приданные части как следует развернутся и займут исходное положение. С другой, нельзя было тянуть время, ждать, когда немцы закрепятся в горловине.
Едва танкисты из 7-й бригады стали прибывать в район утраченного коридора, Мерецков приказал нанести удар вдоль южной стороны дороги Мясной Бор — Новая Кересть.
— Но у меня только одна рота, — возразил комбриг. — Остальные на марше, товарищ командующий.
— Давай! — махнул Кирилл Афанасьевич. — Там тебя горемычные братья из Второй ударной ждут…
Комбриг хотел уговорить его дождаться большего количества пехоты, но понял, что с комфронта сейчас не поспоришь. Надраенный Сталиным, Мерецков стремился любой ценой добиться хоть небольшого успеха.
Командир танкистов отрядил пять тридцатьчетверок, остальные машины только подходили, и бросил их в указанном генералом армии направлении. Ребята в гвардейской бригаде лихие, рванулись через укрепления и вышли на берег реки Полнеть. Но пехота замешкалась, вслед за танками не пошла. Гвардейцы покрутились-покрутились у Полисти, более суток вели они бой без поддержки родимой матушки-пехоты, расстреляли боеприпасы и благоразумно возвратились.
На Коровникова командующий фронтом особенно давил. Иван Терентьевич и сам вину ощущал: ведь именно его части пропустили фашистов в Долину Смерти. И Коровников, не дожидаясь общего
наступления, 16 июня отправил в бой только-только подошедшие пять танков 29-й бригады, придав им стрелковый батальон.
Считая себя большим знатоком по броневой части, в 1937 году закончил бронетанковую академию, Коровников распорядился посадить на машины саперов.
— Ежели застрянете, — напутствовал командарм танкистов, — ребята с брони соскочат, гать вам или лежневку соорудят. Дальше двинете по болоту. Рванете на помощь Второй ударной…
Танки рвали довольно успешно, но пехота из 24-й бригады отстала, а противник открыл такой плотный огонь из автоматов и минометов, что саперов с брони в момент как ветром сдуло. Тем, кто за танками и залег, гансы голов поднять не давали. Атака захлебнулась.
На следующий день подошли новые машины, и Мерецков бросил в Долину Смерти еще четырнадцать танков, придав им бойцов из 374-й стрелковой дивизии. Но красноармейцы-сибиряки полковника Витошкина не смогли пробиться сквозь сплошной огонь. Они отстали от танков, которые из-за отсутствия у противника в коридоре истребительной артиллерии успешно преодолевали заграждения и ушли вперед. Но без сопровождающей пехоты танкисты овладеть положением в горловине, закрепиться там не смогли и повернули назад.
Генерал Коровников растерялся. На него воздействовал Мерецков, обосновавшийся на КП армии, не добавляло покоя и присутствие Василевского, имевшего неограниченные полномочия от Верховного. Иван Терентьевич посылал в бой все новые и новые подразделения, которые несли серьезные потери, но дело не поправлялось. Тем не менее, борьба за коммуникации 2-й ударной не прекращалась ни днем, ни ночью, благо темнота в это время года здесь не наступала.
42
Они постояли возле обезображенного трупа Гончарука, помолчали. Никонову этого бойца особенно было жалко, хотя и от смерти других веселья нет. Но так долго обходила смерть толкового красноармейца, а вот и его настигла. Правда, Гончарук семерых врагов с собой забрал, далеко не каждому такое удается, сколько уходит из жизни в бою, не успев даже ни разу выстрелить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Жри, жри, Иван! — закричал ефрейтор. — Вот посмотри, как это надо делать!
Он приблизился к русскому, широко раскрыл рот и стал кусать хлеб с тушенкой, давясь и проглатывая, почти не жуя, кривляясь, корча забавные рожи. На глазах у русского выступили слезы.
Ландзеры расхохотались, и даже надменный Титц ухмыльнулся. И тут Руди Пикерт выстрелил пленному в живот. Он бы мог просто застрелить его, но тогда поступку его не было бы объяснений и, следовательно, прощения. Руди Пикерт допускал, что по суровым законам войны можно использовать раскаленные шомпола, хотя сам бы не стал этим заниматься. Ефрейтор понимал: его роте нужны сведения о русских. Чем больше они их получат, тем больший урон нанесут врагу, тем меньшее число его товарищей погибнет. Все это старо как мир. И Пикерту было понятно, что если даже этот иван нарушит присягу и выдаст секреты русских, то по приказу ротного командира его все равно пристрелит тот же Вендель или ефрейтор Оберман. Могут и ему, Руди Пикерту, будущему пастору, ловцу человеков, поручить это незначительное, такое обычное во время рейда по тылам дело. Все это так, но фокусов Гейнца с куском хлеба Пикерт перенести не мог. И в живот он стрелял по двум соображениям: хотел обезопасить себя, сейчас он вывернется из создавшейся ситуации, и давал этому славянину шанс. Руди интуитивно ощущал, что после его выстрела добивать пленного не станут, интерес к нему сразу исчезнет и переключится на него, Пикерта. Нисколько не удивляясь тому, что в состоянии действовать так обдуманно и расчетливо, хотя соображение, которое Руди сейчас реализовал, возникло и оформилось в его сознании за несколько секунд, ефрейтор Пикерт поднял автомат и выпустил русскому пулю в живот. «Она совсем небольшая, парень, — внутренне усмехнувшись, сказал Руди пленному ивану. — И если тебя подберут скоро, полевые врачи в два счета ее достанут».
Ошеломленные ландзеры воззрились на товарища, и Пикерт заговорил первым.
— Прошу меня извинить, господин обер-лейтенант. Не сдержался! Виноват! Не мог смотреть, как ефрейтор Оберман угощает русскую свинью немецким хлебом и салом… Их надо кормить только свинцом, господин обер-лейтенант! Виноват! Не сдержался! Убей русского — так требует фюрер… Кормить свинцом!
Он еще выкрикнул нечто бессмысленное, завершил тираду словами «Хайль Гитлер!» и замолк.
Герман Титц медленно соображал. Идиот уничтожил штиммефанген, готового вот-вот заговорить, и подлежит суровому наказанию. С другой стороны, он поступил так из патриотического рвения. Черт бы их побрал, эти пропагандистские лозунги, они мешают грамотно воевать! И солдаты стояли рядом, слушали… Попробуй докажи потом, что он, командир роты, и в самом деле не собирался кормить русского хлебом с тушенкой.
— Я доложу о вашем поступке, Пикерт, командиру батальона, — нашелся Герман Титц. — Пусть он решает, как наказать вас за самоуправство. Вы помешали мне допросить пленного и превысили полномочия старшего солдата. Хотя я и понимаю ваш искренний порыв…
Он показал на тело рухнувшего у костра красноармейца.
— Оттащите его в кусты. Сюда могут прийти русские. Быстро всем собираться! Выступаем!
Когда Руди Пикерт тащил красноармейца в кусты, он понял, что тот жив. «Держись за последнюю возможность, — мысленно сказал он ему. — Если ты угоден богу, спасешься».
Когда он вернулся к сослуживцам, то увидел, как Вендель бросает в костер одежду пленного. Потом они, почти не таясь, шли низкорослым лесом, обходя болото по краю, и Пикерт, надсмехаясь над самим собой, думал, по какой статье занести его поступок. Руди не боялся никаких последствий для себя, ибо понимал, что сыграл единственно верно, и если его дело будут разбирать в партийной инстанции, то уполномоченный НСДАП непременно будет на стороне ефрейтора Пикерта. Может быть, проявившего фанатичную ненависть к большевистскому солдату, которая лишила командира роты «языка», и следует наказать за самоуправство, но чувство непримиримости к врагу, передаваясь другим, делает армию фюрера непобедимой.
«А перед богом? — подумал Пикерт. — Ему, который знает про тебя то, что тебе самому неизвестно, ты сможешь объяснить, почему ты стрелял в русского, желая таким жестоким способом спасти его от пыток? Ищешь спасения у всевышнего? Веришь, что он подсчитывает и оценивает твои поступки?»
Руди давно уже не верил в бога и, скорее, по привычке, усвоенной вместе с материнским молоком, разговаривал с ним. Дотошно познавший суть и историю христианства, попутно усвоивший учения десятков философов мира от Демокрита и Эпикура с Диогеном Синопским до Огюста Канта с Фридрихом Ницше и Шпенглером, он свел всю сумму собственных знаний к тому, что Бог, которому стоит поклоняться, заключен в его, Рудольфа, душе и нигде более. А раз так, то надо больше слушать ее, собственную душу, а не священников в казенных храмах. Она же и подсказала ему такой шаг.
Не стал Пикерт и законченным солипсистом, замкнувшим Вселенную на самого себя. Он поместил в собственную душу этический центр мироздания, и все, что вокруг него происходило, получало оценку с позиций этого никому неизвестного божества. Именно повинуясь его призыву, Руди Пикерт увидел в кривляньях жующего хлеб с тушенкой Обермана нечто такое, что требовало немедленного поступка. Он совершил его и теперь был доволен тем согласием, которое наступило между ним и тем, кто был и его вторым «я», и богом одновременно. Саксонец понимал, что как христианин он совершает великий грех, отступаясь от веры в того, кто стал, вознесясь на небо, сыном божьим. Как гражданин рейха, Пикерт вообще оказывался преступником, поскольку подчинялся в деяниях, позволял оценивать их вовсе не фюреру и тем своим командирам, которых на это уполномочил вождь германского народа, а некому подозрительному началу, возникшему в душе солдата.
Недоучившийся йенский богослов позволял себе в последние недели и большую крамолу. Он размышлял о вине и ответственности каждого, кто участвует в войне. Пикерт задумывался о том счете, который предъявит история ему и его товарищам, а также русским. Почему они фанатично продолжают драться вопреки всяким правилам, которые требуют от них, лишенных средств к существованию и продолжению боя, сдаваться на милость победителей? Теолог считал, что русские совершают грех по отношению к собственному народу, тратя без остатка силы и безвестно, а главное, бесцельно погибая в этих кромешных болотах, кишащих зловонными миазмами и комарами. Насколько он мог судить, пусть и с солдатской колокольни русская армия обречена, и чем дальше она сопротивлялась, тем больше таяла, стиралась численно, физически исчезала.
Война так или иначе, но закончится, и тогда вот эти moorsoldaten — болотные солдаты — понадобятся русскому народу живыми, чтобы продолжить род человеческий на Земле. Руди и прежде скептически относился к расовой теории, разговорам об исключительности немцев. И хотя сомнений на этот счет не выражал вслух, понимал, как христианин и попросту умный человек, что задача ликвидации славянских народов невыполнима и попросту безнравственна, призывы к этому не более чем пропагандистское обеспечение общих мероприятий по подъему воинского духа. А коли так, то после войны, когда бы ни закончилась она, будут по-прежнему существовать немецкий и русский народы, и чем дальше движется человечество к накоплению собственных возможностей, тем все меньше у него альтернатив мирному сосуществованию наций.
Он достаточно хорошо знал историю, чтобы проводить аналогии и параллели, и сейчас раздражался от бессмысленного упорства русских, не желающих сохранить себя для будущего.
Побывав уже у них в плену, Руди Пикерт безо всякого страха думал о той загадочной Сибири, в которой мог оказаться, и эта возможность казалась ему естественной. Это вовсе не означало, что он готов сдаться в плен. Руди был настоящим солдатом и дрался бы до последнего патрона. Но и последний выпустил бы по врагу, в этом его долг солдата. Тех же русских, которые предпочитали застрелиться, лишь бы не сдаваться в плен, он считал ответственными перед их народом, который они осиротили, исключив себя из его общности.
О личной вине перед русскими Пикерт не думал, полагая, что ее не существует. Он участвовал в бойне, затеянной двумя титанами или пигмеями, это на чей вкус, которым верили их народы и позволяли делать над собой все, что им заблагорассудится. Поскольку фюрер олицетворял собой в сознании Германию, с известными оговорками, конечно, то Руди и воевал за отечество и делал это добросовестно, профессионально.
Но кривлянья Обермана с куском хлеба и тушенкой в наборе нравственных ценностей йенского студента не значились.
…По цепи пришла из головы колонны команда подтянуться. Рота огибала край болота, забирая вправо. «И грешники могут надеяться на спасение, если они вернут и оставят дело рук своих, — вспомнил Руди Пикерт пророчество Книги Еноха. — Чести не будет им от имени владыки духов, но его именем они спасутся, и владыка духов помилует их, ибо велика его милость».
Под тяжестью набитого патронами и другим припасом рюкзака он пошатнулся, ступил в сторону, задел ногой за кочку и споткнулся. «Спасутся именем его… Интересно, как звали того пленного? Если он выживет, то в день, о котором говорит Енох, ему ничего не грозит. А вот Гитлеру и Сталину, как и другим сильным мира сего, несдобровать. Ибо сказано: „В те дни цари земные, правители земли падут на свои лица из-за деяний своих рук, ибо в день своего ужаса и своего горя они не спасут свои души. И я отдам их в руки моего избранника; как лед, в огне они сгорят перед лицом святых; как прах, в водах они потонут перед святыми, и остаток не найдется от них. Да будет так…“
Он успел еще подумать, что слова из Библии, которые мысленно произнес, похожи на заклинания, призывающие кару на головы тех, кто его и товарищей определил в болотные солдаты.
Еще два-три десятка шагов, и чавкающую тишину прорезала длинная очередь. Неизвестный стрелок бил по их колонне со стороны болота из русского автомата. «Не поторопился ли я с Енохом?» — подумал Руди Пикерт и упал в грязь, растоптанную сапогами ландзеров.
Приказ войскам Волховского фронта.
12 июня 1942 года. Действующая армия.
От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю:
Орденом Красного Знамени
1. Старшего политрука Сотника Петра Ивановича.
Командующий войсками фронта Герой Советского Союза генерал армии К. МЕРЕЦКОВ
Член Военного совета армейский комиссар 1 ранга А. ЗАПОРОЖЕЦ
Начальник штаба фронта генерал-майор Г. СТЕЛЬМАХ
41
Едва Мерецков прибыл в Малую Вишеру, то немедленно принял дела от стушевавшегося генерала Хозина, недалекого и случайного, но зловещего фигуранта трагедии. Затем ознакомился с оперативной обстановкой и тут же отдал командармам Коровникову и Яковлеву категорический приказ — восстановить коридор у Мясного Бора.
Обе армии в два часа ночи следующего дня, 10 июня, начали наступление. Предпринятое давление на немецкие войска, которые вошли в Долину Смерти и спешным порядком принялись укреплять захваченные позиции, оказалось бесполезным. Поддерживаемые авиацией пришельцы успешно отбивали атаки частей 59-й и 52-й армий.
— Давай, Кирилл Афанасьевич, снова перетряхнем наши резервы, — предложил командующему фронтом Василевский. Он прибыл с ним вместе в Малую Вишеру представителем Ставки.
— Перетряхивать нечего, — развел руками Мерецков. — То, что я наскреб весною, Хозин передал Ставке.
Он хотел съязвить по поводу того, что незадачливый Михаил Семенович, которого Сталин отправил вместо него на 33-ю армию, любил вождь подобные рокировки кадров, что Хозин собирался воевать без резервов. Но какой толк сотрясать воздух: теперь он сам командует фронтом и вызволять 2-ю ударную — дело его долга и совести, конечно.
Яковлеву передали они с Василевским 165-ю стрелковую дивизию, только что прибывшую из зауральского города Кургана, где она формировалась. Передана была в распоряжение командарма-52 и 7-я бригада танкистов-гвардейцев. И еще два полка спешенных кавалеристов, тех, что в мае вышли из мешка.
Коровникову добавили 2-ю стрелковую дивизию и три отдельных батальона. На подходе к позициям армии находилась и 29-я танковая бригада.
Вот эта последняя и была серьезной силой, не в пример пехоте. Те стрелки, что здесь воевали, утратили боевой пыл из-за элементарной усталости, а попросту говоря, выдохлись. Новые бойцы, вроде курганцев, были еще сырыми, в такой местности не воевали, они в большей части вообще пороха не нюхали и годились разве что на «пушечное мясо». Или, как принято было говорить, для численности живой силы, для количества, одним словом.
С одной стороны, необходимо было тщательно подготовить сходящиеся удары с востока и запада, и прежде всего дождаться, когда приданные части как следует развернутся и займут исходное положение. С другой, нельзя было тянуть время, ждать, когда немцы закрепятся в горловине.
Едва танкисты из 7-й бригады стали прибывать в район утраченного коридора, Мерецков приказал нанести удар вдоль южной стороны дороги Мясной Бор — Новая Кересть.
— Но у меня только одна рота, — возразил комбриг. — Остальные на марше, товарищ командующий.
— Давай! — махнул Кирилл Афанасьевич. — Там тебя горемычные братья из Второй ударной ждут…
Комбриг хотел уговорить его дождаться большего количества пехоты, но понял, что с комфронта сейчас не поспоришь. Надраенный Сталиным, Мерецков стремился любой ценой добиться хоть небольшого успеха.
Командир танкистов отрядил пять тридцатьчетверок, остальные машины только подходили, и бросил их в указанном генералом армии направлении. Ребята в гвардейской бригаде лихие, рванулись через укрепления и вышли на берег реки Полнеть. Но пехота замешкалась, вслед за танками не пошла. Гвардейцы покрутились-покрутились у Полисти, более суток вели они бой без поддержки родимой матушки-пехоты, расстреляли боеприпасы и благоразумно возвратились.
На Коровникова командующий фронтом особенно давил. Иван Терентьевич и сам вину ощущал: ведь именно его части пропустили фашистов в Долину Смерти. И Коровников, не дожидаясь общего
наступления, 16 июня отправил в бой только-только подошедшие пять танков 29-й бригады, придав им стрелковый батальон.
Считая себя большим знатоком по броневой части, в 1937 году закончил бронетанковую академию, Коровников распорядился посадить на машины саперов.
— Ежели застрянете, — напутствовал командарм танкистов, — ребята с брони соскочат, гать вам или лежневку соорудят. Дальше двинете по болоту. Рванете на помощь Второй ударной…
Танки рвали довольно успешно, но пехота из 24-й бригады отстала, а противник открыл такой плотный огонь из автоматов и минометов, что саперов с брони в момент как ветром сдуло. Тем, кто за танками и залег, гансы голов поднять не давали. Атака захлебнулась.
На следующий день подошли новые машины, и Мерецков бросил в Долину Смерти еще четырнадцать танков, придав им бойцов из 374-й стрелковой дивизии. Но красноармейцы-сибиряки полковника Витошкина не смогли пробиться сквозь сплошной огонь. Они отстали от танков, которые из-за отсутствия у противника в коридоре истребительной артиллерии успешно преодолевали заграждения и ушли вперед. Но без сопровождающей пехоты танкисты овладеть положением в горловине, закрепиться там не смогли и повернули назад.
Генерал Коровников растерялся. На него воздействовал Мерецков, обосновавшийся на КП армии, не добавляло покоя и присутствие Василевского, имевшего неограниченные полномочия от Верховного. Иван Терентьевич посылал в бой все новые и новые подразделения, которые несли серьезные потери, но дело не поправлялось. Тем не менее, борьба за коммуникации 2-й ударной не прекращалась ни днем, ни ночью, благо темнота в это время года здесь не наступала.
42
Они постояли возле обезображенного трупа Гончарука, помолчали. Никонову этого бойца особенно было жалко, хотя и от смерти других веселья нет. Но так долго обходила смерть толкового красноармейца, а вот и его настигла. Правда, Гончарук семерых врагов с собой забрал, далеко не каждому такое удается, сколько уходит из жизни в бою, не успев даже ни разу выстрелить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97