44
У Марьяны Караваевой добавилось новых забот. Поначалу, когда молодая женщина поняла, как изменилась теперь для нее личная ситуация, уверилась в том, что не ошиблась, ее охватила радость, быстро сменившаяся беспокойством. Конечно, она может некоторое время скрывать беременность, пока не станет явным ее положение. А потом? Марьяна знала, что в таких случаях женщин по решению медицинской комиссии демобилизуют. Тем более, что у нее уже есть двое ребятишек.
Родить дитя от любимого — такая радость! А муж он ей или фронтовой друг, какое значение это имеет? То, что затеплилось теперь в ней, — плод необыкновенной любви. Она расцвела там, где царят разрушение и смерть. Редко кому достается такой дар, а вот им с Олегом достался.
Надо было сказать об этом кому-то, ведь довольно редкое для переднего края событие… Только вот не хотелось, чтобы подумали, будто решила она покинуть медсанбат в трудные дни, прежде чем все выйдут из окружения. Но делать нечего, необходимо кого-то поставить в известность, поскольку зародившаяся в ней жизнь делала ее, старшину медицинской службы, менее боеспособной, и воинский долг Марьяна могла в скором времени исполнять уже с некоторой недостачей.
Признаться Марьяна решила доктору Смолиной, Тамаре Николаевне, женщине надежной и не старой, двадцати девяти лет от роду.
— А что, — сказала военврач Смолина, — вполне законное дело. Когда двое любят друг друга, появляется третий.
— Не ко времени вроде, — несмело возразила Марьяна. — Сама ноги еле-еле таскаю…
— Ничего… Скоро нас выведут отсюда, тогда попросишься в госпиталь работать, там полегче. А срок подойдет — на законном основании отправишься домой.
— Только Ососкову ни слова, — попросила Караваева. — У командира и так хлопот выше головы, на меня сил уже не хватит.
— Договорились. Молчу как рыба. Пойдем глянем того лейтенанта, кого на газовую определяли.
Этого лейтенанта доставили с запущенной раной на правой голени. Ее обработали, но рана была плохая, старший хирург приказал держать на контроле. Парня разместили по возможности отдельно: газовая гангрена вещь заразная. Ногу лейтенанту смазали выше того места, где разворотил ее осколок, и перевязали не туго шелковой нитью — для контроля.
Сейчас Тамара Николаевна подошла к раненому, откинула одеяло, чтобы проверить: не отекает ли поврежденная конечность. Марьяна сразу увидела, как врезалась в тело шелковая нитка и вздохнула. Бедняга! Такой молоденький — а уже калекою… Под пальцами Смолиной, нажавшей на вздувшуюся поверхность голени, раздался характерный, такой знакомый Марьине хруст. Сомнений не было… В просторечии — «антонов огонь», для медиков — газовая гангрена. Надо ампутировать. Но Смолина такое решение в одиночку принять не могла, только консилиум из трех врачей, куда обязательно входил комбат или комиссар.
Вот и сейчас, осторожно закрыв ногу, Тамара Николаевна показала Марьяне взглядом на выход. Позови, дескать, Ососкова и.еще кого там сумеешь найти. Парень в сознании был, беспокойно переводил глаза с военврача на сестру.
— Доктор, — заговорил он скороговоркой, — спасете мне ногу? Доктор, спасете мне ногу? Доктор…
Фразу эту лейтенант повторял без паузы, будто действовал в нем некий органчик, в голосе не было эмоциональных оттенков, слова он произносил механически, бесстрастно, и от этой безликости звучали они особенно жутко. У Марьяны закружилась голова, она медленно направилась прочь, не расслышав, что Тамара Николаевна ответила несчастному.
«Ничего, — мысленно утешила его, — лишь бы ты выжил… И без ноги можно, протезы у нас хорошие делают. Только бы тебя вывезти отсюда». На мгновение пришла и другая мысль: «А ведь никто из нас не выберется из этого болотного ада… О чем ты думаешь?! — тут же сурово одернула себя Марьяна. — О нас заботятся командиры и лично товарищ Сталин. Стыдись, подружка! Разнюнилась… Ты теперь за двоих в ответе».
За операционной палаткой Караваева увидела комбата Ососкова, который разговаривал со старшим хирургом Казиевым, направилась к ним, но когда оставалось обогнуть брезентовый угол, на нее накатило сиреневое облако. Ноги стали ватными, будто без костей, подогнулись, и старшина едва сумела добраться до ближайшего снарядного ящика.
Облако из сиреневого стало малиновым, и Марьяна испугалась, что потеряет сознание. Тогда все и обнаружится… «Этого нельзя допустить, — твердила она себе, усилием воли отгоняя нахлынувшую слабость. — В обморок упасть я не могу, не имею права! Пройдет, сейчас пройдет… Держись, Марьяна, ты ведь сильная, держись!»
Малиновый цвет облака побледнел, стал синим, потом голубым, и сознание молодой женщины несколько прояснилось.
— Боюсь этому поверить, — услыхала она голос комбата за брезентовым углом палатки — Ведь скандал! В международном масштабе…
— Верно, — согласился Казиев. — Нарушена конвенция… Случай, правда, единичный, но факт применения противником ОВ налицо.
«ОВ, — подумала Марьяна. — Что это такое?» В том сумеречном состоянии, в которое ввергла ее голодная слабость, не сразу поняла, что врачи говорят об отравляющих веществах.
— В любом случае необходимо сообщить начальству, — сказал Ососков. — Подготовьте рапорт на мое имя. Обо всех случаях поражения, которые обнаружены у красноармейцев,
— Один из них сержант, — добавил старший хирург. — А всего четыре человека…
— Вот про них и напишите. И про идею одного из тех балбесов, что с Вишневским приезжали, изложите ваше мнение. Дроздов его фамилия вроде…
— Это о том, что спирт помогает выводить из шока? — спросил Казиев. — Бред сивой кобылы… От бедности нашей прибегаем к сивухе, эфира для наркоза нет, местную анестезию слабо применяем, при ней ведь куда меньшая шокопоражаемость. Вот и наливаем раненому стакан. Варварство! Первобытные времена!
— В те времена водки не было, — заметил Ососков. — Меня другое заботит. Мы от дурного снабжения выручаемся спиртом, а эти щелкоперы из фронтовых сануправ после войны в диссертациях напишут, что процент выведения раненых из шока у нас был выше, нежели у противника, из-за применения алкоголя. Вот где страшное таится, доктор! Мало того, что спаивают почти подростков, навязывая им водочную пайку, так еще и научную базу под это подведут, пользу усмотрят, жулики со степенями!
— Надеетесь, что наши рапорта их остановят? — хмыкнул старший хирург.
— Без надежды нет человека, доктор, — серьезно и даже несколько торжественно ответил командир батальона.
В тоне, с которым произнес Ососков эти слова, было нечто такое, что вселило в душу Марьяны уверенность: с нею, а главное тем, кто живет сейчас внутри ее существа, ничего дурного не случится. Облако, отнявшее у Марьяны силы, постепенно стекало с нее, ползало к приблизившимся к палатке кустам.
Молодая женщина поднялась со снарядного ящика, сделала шаг, фугой и очутилась прямо перед военными врачами. Они оборвали разговор и выжидательно смотрели на нее.
— Тамара Николаевна зовет, — неожиданно для себя по-домашнему сообщила Марьяна. — Лейтенанту ногу резать…
— Опять ампутация! — воскликнул Казиев и беспомощно развел руками. — А у меня ни капли эфира… Опять спирт против шока применять! Так я всех раненых в алкоголиков превращу… Где же взять эфир для наркоза?
45
В окруженную армию «кукурузники» летали еженощно. Собственно говоря, темнота здесь, на этих широтах, настоящая и не наступала, разве что небо посереет. Но считалось: время для ночных бомбардировщиков настало. Они доставляли сухари, медикаменты, патроны и обязательно листовки для поднятия боевого духа. Обратно — раненых красноармейцев и командиров.
Самолеты эти против истребителей люфтваффе были беззащитны. Но спасали их малая скорость, возможность маневрировать у самой земли, полеты под кронами деревьев и даже ниже. Именно так летали молодые лейтенанты Арбузов, Потапов, Охрименко из 674-го легкобомбардировочного полка, которым командовал майор Сонин.
Особо отличался командир эскадрильи Чиханков, тоже лейтенант — ходовое звание для военного пилота, до третьего кубаря они, как правило, не доживали. Чиханков до войны был в Кемерове начальником аэроклуба, еще тогда летал на У-2, знал эту машину, по шутливому выражению боевых товарищей, как пророк Илья небесную колесницу. В полеты вместо штурмана брал он с собою Колю Суханова, авиамеханика.
— Как выйду на костры, сбросишь на огонь мешки с сухарями, — говорил Николаю.
— Дело привычное, — отзывался механик. — Сброшу, конечно…
На этот раз грузились они на аэродроме в Крестцах, четыре мешка сухарей взяли, по два на каждое крыло, привязали их к расчалкам так, чтоб Суханов мог, дернув за веревку, освободить груз мгновенно.
— Наши жизни, Николай, равны двум мешкам сухарей, — усмехнулся Чиханков. — И если ты прохлопаешь, а мешки упадут в болото, я тебя самого заставлю прыгать вниз. Сойдешь голодающим ребятам из Второй ударной заместо пайка. Вон ты какой упитанный…
Чиханков не знал, что от себя Николай еще один паек приготовил — холщовый мешочек с патронами для пистолета ТТ. «Сброшу его на костры, авось кто и подберет, пригодятся „жёлуди“ кому-нибудь из командиров», — думал Суханов.
Когда подошли к кольцу окружения, немцы подняли такую стрельбу, что она заглушила звук двигателя. Перкаль, спецматерию такую, которой был обшит самолетик, прорвало пулями всюду, уже куски ее стали задираться от встречного ветра. На чем только летели — неизвестно. Но сбросили сухари, тут же Коля и мешочек кинул. Чиханков развернул машину и снова потянул фанерно-матерчатый «кукурузник» до дому, до хаты… Там, в Крестцах, другие мешки с сухарями их дожидались.
Так и летали. И всего за эти дни, пока пехота с танкистами вызволяли 2-ю ударную из окружения, перевезли к ней через линию фронта 1700 тонн различных грузов. Для целой армии не густо, но для продления агонии хватит.
…Сама 2-я ударная не прекращала боев на рубеже Ольховка — река Рогавка — Финев Луг. Сюда теперь отошли ее боевые части. Но 14 июня противник поднажал и вытеснил русских из Финева Луга и зашел в тыл 327-й дивизии генерал-майора Антюфеева.
Потеряв Финев Луг, командарм Власов понял, что не имеет смысла теперь удерживать прежнюю линию обороны, и приказал войскам сместиться на промежуточный рубеж. Он проходил по ручью Омутному, на берегах которого Иван Никонов нашел и съел лягушачью икру, и через Глухую Кересть. Надо было удержаться здесь, чтобы защитить тылы армии, где скопились техника и тяжелая артиллерия на машинной тяге. Ждали бензовозов с востока. Да и посадочная площадка в Новой Керести продолжала пусть и крохами, но кормить армию, малую толику раненых вывозить.
А враг продолжал наращивать натиск, учащал атаки, гнал к месту боев новые подкрепления. Теперь его группировка здесь имела полных четыре пехотных дивизии, не считая полусотни танков.
Казалось, откуда брать силы бойцам и командирам 2-й ударной, чтобы, изнывая в муках голода, истекая потом в июньскую жару в зимнем обмундировании, продолжать драться с превосходящими силами противника? Они отражали атаки, экономя патроны и гранаты, нередко переходя в штыковой бой. Только с 9 по 13 июня полки 92-й дивизии полковника Ларичева уничтожили тысячу двести гитлеровских солдат, да еще и восемнадцать танков впридачу, и четыре самолета… На других участках урон у противника был не меньшим. И немецкое командование решило изменить тактику. По фронту оно усилило удары артиллерии и авиации, а в стыки между флангами принялось засылать группы автоматчиков, усиленных легкими минометными установками.
Правда, и к этой тактике приспособились наши воины. Отлавливали лазутчиков, обороняли от них штабы, маневрировали в лесу, среди болот. Но с воздуха круглые сутки расстреливали бойцов «юнкерсы», спасения от них не было никакого, при бомбежках выводили из строя оставшиеся еще пушки и минометы. И тогда штаб 2-й ударной поставил дивизиям и бригадам задачу: к 22 июня отойти к новому рубежу обороны. Он проходил по реке Кересть.
… — Тебя в штаб вызывают, подруга, — сказала Марьяне военфельдшер Попова, аптечная начальница. — Сам товарищ Ососков кличет.
Кличет так кличет, надо идти. Пришла Марьяна к командиру медсанбата.
— Срочно собирайся, Караваева, — приказал ей Ососков, — и двигай в штаб.
— Кому это я в дивизии понадобилась? — не по-строевому спросила Марьяна.
— Бери выше, старшина, — усмехнулся комбат. — Тебя в штаб армии требуют, к самому товарищу Зуеву. Явишься к нему и доложишь лично дивизионному комиссару.
— А комиссар не заругается? — спросила Марьяна.
Ососков подозрительно оглядел молодую женщину.
— Ас чего это он должен ругаться? К тебе у нас никаких претензий нет. Вон недавно корреспондент из «Отваги» тобой интересовался, интервью брал.
— Брал, — согласилась Марьяна. — Обо всем расспрашивал…
«С чего бы это меня так высоко вызывают?» — думала она, ничего толкового так и не сообразив.
Штаб армии находился теперь неподалеку от КП 46-й дивизии. Когда Караваева приблизилась к землянке штаба армии, оттуда вышел высокий генерал в роговых очках, с тремя звездами на петлицах. Она сразу догадалась, что это Власов, московский герой, о нем рассказы ходили, дескать, строгий, но к простому красноармейцу уважительный.
Марьяна вытянулась и замерла, руку, как положено, к пилотке, удалось ей недавно сменить шапку-ушанку.
Генерал прошел совсем близко, несколько удивленно покосился на сестру милосердия, она ему едва до груди доставала, на приветствие козырнул небрежно. Марьяна заметила рябинки на лице командарма, глаза сквозь сильные стекла очков казались странно глубокими, будто смотрел на нее генерал Власов из глубины черепа.
Марьяне стало жутковато. Но едва командарм миновал ее, она тут же себя обругала. «И чего ты перелякалась, подружка? — сказала она себе. — Разве забыла, как говаривала мама: никто над человеком силы не имеет, если он сам эту силу для себя не придумает…»
— Заходи, заходи, голубушка, и садись, — приветливо встретил Марьяну комиссар Зуев.
Он сидел за столом и писал политдонесение в политуправление фронта. «Сегодня авиация продовольствия не доставила. На 19 июня 1942 года ни одного грамма продовольствия. Многие бойцы выбыли из строя от истощения… Срочно шлите продукты и боеприпасы!»
Марьяна присела, забыв даже, что надо доложить комиссару, видимо, оттого, что встретил ее Зуев по-домашнему. Увидела фотографию девушки в рамочке над столом, спросила:
— Дочка ваша, товарищ дивизионный комиссар?
Зуев удивленно глянул на сестру, улыбнулся:
— Молод я для таких дочек, Марьяна… Два сына у меня. А это — Таня. Разве не читала о ней очерк в «Правде»? Партизанка, героиня… Немцы ее замучили в Подмосковье.
— И у меня два сына, — просто сказала Марьяна.
— Я знаю, — кивнул Иван Васильевич, как-то деловито глянул на ее живот, и Марьяна покраснела.
«И про это ему известно! — подумала она. — Неспроста меня вызвали…»
— Хотим тебе боевое поручение дать, — заговорил Зуев. — По твоей медицинской части… Надо вывезти двух летчиков в тыл, старшего лейтенанта Родионова и старшего сержанта Суханова. Они нас с воздуха кормили, но были ранены на земле. Ночью придет самолет. Еще и бумаги важные повезешь. Начальство твое обо всем знает, Собирайся в дорогу. И береги себя…
Тут он снова странно посмотрел на нее, и молодая женщина поняла, что Смолина рассказала комбату, тот доложил выше…
— Товарищ комиссар! — умоляюще воскликнула она. — Я со всеми выйти хочу… Вместе с вами!
— Со мной ты в Малой Вишере встретишься, Марьяна, — ласково произнес Зуев. — А сейчас — лети. Мы тут и без тебя справимся. Готовься к полету. Ведь еще до площадки добраться надо.
Когда прощалась в медсанбате, подошел Ососков, протянул сложенный вчетверо листок.
— Тут характеристика на тебя, — сказал он. — Бери, пригодится. Может быть, и не свидимся. Береги себя, девка.
Он заколебался, посунулся вперед, будто обнять хотел боевую сестричку, не решился, козырнул ей и отошел.
…К взлетно-посадочной площадке раненых несли на руках. У летчика Родионова оказались отнятыми обе ноги. А Суханова подобрали партизаны с ранением головы.
На площадке полутемно, немцы рядом, жечь костры опасно. Рассчитывали на мастерство летчика: посадит на ощупь, спланирует на точку. Так оно и случилось. Около полуночи прилетел вездесущий «кукурузник», еще и сухарей привез.
Быстро раненых погрузили. Пора взлетать, а тут откуда ни возьмись появились немецкие автоматчики, открыли стрельбу.
Но тут ввязались в бой красноармейцы из охраны штаба, оттеснили автоматчиков, стрельба поутихла. А Марьяна так и не узнала, что этими бойцами командовал Олег Кружилин. Она думала о нем, надеялась, что сумеет проститься, сказать об ожидаемом ребенке, но, видимо, не судьба. Марьяна занялась ранеными летчиками — пора уже было подниматься в воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97