Кто видел перед собой многочисленные переводы мистических книг, сделанных русскими масонами, тот знает, как много розенкрейцерская наука внесла в работу русской мысли неведомых ей до тех пор отвлечённых понятий, для которых русский язык не имел даже соответствующих слов и выражений. Следовательно, эта сторона розенкрейцерства, – не только, конечно, переводы, но главным образом самостоятельные попытки масонского творчества и особенно РЕЧИ в собраниях братьев, несомненно внесла свою долю и в дело обогащения русского литературного языка: кто знает, сколько приобрёл здесь в этом отношении будущий создатель этого языка – Карамзин, воспитанник Дружеского Учёного Общества, друг масона и переводчика Петрова и, наконец, сам масон, принадлежавший к московскому кружку? Бюст Шварца (одного из основателей русского масонства – О.), стоявший в комнате молодых друзей, Карамзина и Петрова, и покрытый траурным флером, является прекрасным напоминанием этой связи между розенкрейцерством и судьбами русской общественной мысли и литературы».
Конечно, роль масонства в истории русской культуры огромна (881). Огромна даже по сравнению с европейскими государствами. Если в Х веке совершенно исключительное влияние оказало на русскую культуру христианство, то в ХVIII веке столь же подавляющее и абсолютное воздействие Россия получила со стороны масонства. Человек, плохо знающий русско– и немецкоязычную масонскую литературу, издававшуюся в ХVIII-н.ХIХ вв. в России, не может квалифицированно судить об истории русской литературы и философии. (896)Уже исключительное значение Гегеля в 40-х годах покажется ему чем-то искусственным и необъяснимым. А ведь ничего необъяснимого нет, так как Якоб Бёме и Мейстер Экхарт (да ещё с иллюминатскими комментариями) были основой библиотек отцов и дедов русских гегельянцев.
Отрицать масонство, просто ВЫЧЁРКИВАТЬ его из русской культуры так же нелепо, как отрицать и вычёркивать из русской культуры христианство. Нелепо, но, конечно, возможно. В ХХ веке переписали же русскую историю, тщательно вымарывая из неё все упоминания о христианской религии и христианской церкви. Получилось очень коротко и глупо. Но и, например, история России ХIХ века с выдранными масонскими страницами тоже ведь превратится в «краткий курс». В одной только истории русской мысли придётся выдирать почти всех подряд. От Карамзина до Бахтина. И неужели все они или дурачки, или негодяи? Неужели глупцы и шарлатаны? И Флоренский? И Зелинский? Ну, хорошо. А кто не масон? Чьё творчество ВПОЛНЕ свободно от масонского влияния? Вопрос так же нелеп, как и вопрос о русских писателях и философах, совершенно свободных от влияния христианства. Кто – Белинский, Добролюбов и Чернышевский? Дети и внуки СВЯЩЕННИКОВ?
877
Примечание к с.49 «Бесконечного тупика»
Как я попал в эту страну? Зачем? Для чего?
Разве можно найти некоторое равновесие в моей жизни? Я родился в центре Москвы, а вырос на окраине, чуть ли не в рабочем посёлке. Брак родителей был мезальянсом (879). Моя биография даже по анкетным данным представляется чистейшей воды вымыслом – «этого не может быть». Да это частности – ДУХОВНАЯ АТМОСФЕРА в стране искажена до абсурда. Наконец, что такое моя жизнь? – Это нудное – годами – сидение в четырёх стенах, даже не сидение, а лежание Обломовым на диване, и чтение сотен и тысяч книг. День за днём, день за днём. От Платона до Лебедева-Кумача. Почему я читаю, для чего – я совсем не знаю. За окном солнце, люди, жизнь, но я как забился в 12-летнем возрасте в угол, так и сижу там. Лежу. Нелепость. Совершенно нелепое, абсурдное существование. И «Бесконечный тупик» это не что иное, как попытка сопоставления всех углов моего «я», попытка осмысления этого моего неправильного существования. По иронии судьбы лежащее на диване ленивое ничтожество обладает холодным и беспощадным умом, и ум этот, обиженный столь недостойной и разоблачительной эманацией, пытается придать идиотскому хеппенингу своего земного существования некий смысл, тоже весьма холодный и жестокий. И всё-таки я – поскольку я не только и не столько разум – думаю, что в моём существовании никакого смысла нет. Жизнь вообще бессмысленна, ибо является чем-то индивидуальным и, следовательно, конечным. Но по этим причинам она обладает неким локальным и житейским смыслом, смыслом с маленькой буквы. Так вот: я лишён обладания даже этим небольшим человеческим смыслом. Подует ветер смерти, и всё, развеюсь, будто и не жил.
Я понимаю, что своей «жизнью» я попал в нелепую и до смешного обидную историю. Как будто шёл в буфет и вдруг нечаянно вышел на сцену и под общий хохот заметался в свете прожекторов.
Чтобы создать личность, необходима порода, воспитание, сложная и продуманная цивилизация, стройная система образования и, главное, необходима естественная драма жизни, и прежде всего вечная её основа – любовь. У меня же, в моём случае, ничего нет. То ли живу я, то ли мне это кажется. – Непонятно. «Гармонично развитая личность» – тавтология. Личность это и есть гармония. Но я же личность. Это же явно. Разве неличность может заниматься рефлексией? А ведь №877 это рефлексия ведь, рефлексия. (Может ли быть более явный признак рефлексии, чем вопрос о наличии или отсутствии рефлексии?) И тогда выходит, что я гармоничен, что жизнь моя целесообразна? Что проникнуть в мир я мог после случившегося, только прочитав шкафы «литературы»?
Но тот же беспощадный и холодный разум шепчет мне, что тут уклон жизни, злорадное закругление. Чтобы придать смысл произошедшему, мне надо стать клоуном. Это и будет реальный опыт жизни, логически вытекающий из моего до сих пор благородно абстрактного существования.
Как бы мне хотелось вывернуть с хрустом пальцы листающему эти страницы (893), показать, кто я такой на самом деле, чтобы он униженно хныкал на коленях и просил пощады: «Одиноков, миленький, отпусти меня». Но «явиться» ему я только и могу в шутовском колпаке «Бесконечного тупика». Я понял, что жизнь уходит, а так хочется пожить. «А жить-то хочется». И вот, пожалуйста, я поплыл на санках. Отец был более человечен по сравнению со мной. Он не боялся жить. Катался на водяных санколыжах и пел. Мне это показалось нелепым. Но он жил, жил. Я же, предвидя, что меня ожидает, решил благородно не жить. Но лучше жить не благородно, чем благородно не жить. Розанов сказал: «Я ещё не такой подлец, чтобы говорить о морали. Человек живёт один раз».
Всё-таки бы хотелось гаду-читателю пальцы переломать.
878
Примечание к №852
это же крик отчаяния у Толстого, ключ ко всему его поведению
Поскольку он был писателем, то был и человеком очень трусливым. Его смелость это смелость распоясавшегося труса. Во всех его произведениях присутствует тема трусости на войне. Тургенев с раздражением заметил по поводу «Войны и мира»:
«Как это всё мелко и хитро, и неужели не надоели Толстому эти вечные рассуждения о том: „Трус мол ли я или нет?"“
Трусость Толстого компенсировалась ещё большим самолюбием. Когда он служил на Кавказе, то страстно мечтал получить крестик за храбрость.
Если бы Льва Николаевича вызвал Александр III и наорал на него, это было бы наиболее гуманным, справедливым и благородным решением всего этого «толстовского вопроса». Толстой был по своему воспитанию монархистом, обычным офицером русской армии. И почти всё царствование Александра II и всё царствование Николая II это, в сущности, надругательство над его личностью. Когда был сдан Порт-Артур, Толстой был взбешён и стал стучать кулаком по столу: взорвать надо было к чёртовой матери, взорвать – в моё время так не поступали. Ошарашенный гость-толстовец пробовал осторожно возражать: «Но при этом был бы уничтожен оставшийся гарнизон!» – Что?! Да вы понимаете, что такое военный долг?! Присяга?!!
Толстой сам не знал, чего он хотел. Он хотел гармонии выигранной севастопольской кампании, гармонии царствования Николая I. И вот не нашлось критика, философа, который смог бы его «наставить на путь истинный». Но это же и невозможно – не та иерархия авторитетов. – А вот приблизить бы ко двору и наорать, да так, чтобы радостные мурашки по коже забегали:
– Так-то ты служишь Государю своему, так-то блюдёшь род свой и звание русского дворянина?! Молча-ать!!!.. Стыдно, Толстой… На колени!..
И упал бы с радостными слезами на глазах, «понял». Его узкому, прямолинейному уму младшего офицера всё стало бы вдруг ясно. «Что я в самом деле зарвался-то не по чину. Не моего ума это дело».
Т.А.Кузминская вспоминала, как в 1862 году Толстой ходил смотреть на манёвры и потом увлечённо рассказывал об увиденном:
«Манёвры перенесли меня в эпоху моей военной жизни на Кавказе. Как значительно всё это казалось тогда. Но и теперь, должен сознаться, когда народ закричал „ура“, военный оркестр заиграл марш, и государь, красиво сидя на лошади, объезжал полки, я почувствовал прилив чего-то торжественного. У меня защекотало в носу, в горле стояли слёзы. Общий подъём духа сообщился и мне».
И этого офицерика превратили в Бога. А он плакал:
– Чёгт, где господин полковник; дайте же пгиказ, мой эскадгон отгезан!
Одиночество. Одиночество и непонимание. «Позорная страница» в «Хаджи Мурате» это месть за слабость. «Я-то думал, вы сила, вы стержень России, а вы…»
В Крыму ехал верхом по тропинке мимо имения Романовых. И вдруг наткнулся на трёх великих князей, которые спешились и о чём-то оживлённо беседовали. При этом одна из лошадей стояла поперёк тропинки и загораживала путь. Романовы Толстого не заметили, или сделали вид, что не заметили, а лошадь пропустила лошадь Толстого. Толстой отъехал немного и проговорил: «Узнали дураки. Даже лошадь поняла, что надо уступить дорогу Толстому». Представьте эту самодовольную улыбку или, наоборот, перекошенную злобой физиономию: «Тьфу, что же „прижукнулись“ – начальство называется!»
«Прапор», типичнейший «прапор». Человек, весь пропитавшийся военной жизнью, которая ему нравилась, в которой он чувствовал себя уютно, вполне своим. И вот Устав гарнизонной и караульной службы кончился. Как жить? Что делать? Толстой был неумным человеком в обыденной сфере (882) (за исключением юридически-хозяйственной жизни – здесь, в спекуляциях и перепродажах, в области режима и документов, всё было отлично). В семейном, нерегламентированном быте свобода приводила его к одним неприятностям. Его 19-летняя жена была гораздо умнее. Софья Андреевна вспоминала:
«В лето 1864 г. Лев Николаевич увлекался пчелами, и, пригласив раз с собой на пчельник, он велел запрячь телегу … Я была беременна Таней уже 5 месяцев, но меня не нежили и не берегли, напротив, я должна была ко всему привыкать и приспосабливаться к деревенской жизни, а городскую, свою, изнеженную – забывать. Ехать надо было через брод; спустившись по очень крутому берегу в речку Воронку, Лев Николаевич как-то неловко дёрнул вожжу, лошадь круто свернула, и меня опрокинуло из покосившейся на бок телеги прямо в воду. Лошадь дёрнула, чтобы выехать на другой берег, кринолин мой завернулся в колесо, и телега поволокла меня по воде.»
В то же лето Толстой стал катать жену на тройке, лошади понесли и она упала «со всего размаха на свой беременный уже семи месяцев живот».
Софья Андреевна продолжает:
«Не баловали меня в Ясной ничем. Купалась я просто в речке, даже шалаша для раздевания не было, и было жутко и стыдно… маленькому Серёже муж купил деревенской холстины и велел сшить русские рубашки с косым воротом. Тогда я из своих тонких, голландских рубашек сшила ему рубашечки и поддевала (тайком!) под грубые, холщовые. Игрушек тоже покупать не позволялось, я из тряпок шила сама кукол, из картона делала лошадей, собак, домики и проч.»
Дети жили грязно, из-за отсутствия правильного ухода и воспитания часто болели, отставали в развитии. Их спасло только то, что в конце концов Толстого удалось убедить взять в дом гувернантку-англичанку, которая научила детей мыть руки, правильно вести себя за столом и т. д.
А если бы Лев Николаевич с самого начала своей семейной жизни был под каблучком, всё было бы хорошо. Царь и жена обрывали бы его прапорщицкие фантазии. И он сам подспудно хотел этого, напрашивался на это. А царь перед ним преклонялся, а жена его боготворила и беспрекословно слушалась. И он повис в вакууме. Достоевский жаловался на студентов: «они пришли руководить меня». А Толстого никто не руководил, и это уже его, Толстого, трагедия.
Жена (или уже дочь – не помню) купалась, а хулиганы у неё одежду украли. Толстой выбежал и палкой их по головам, по головам. Вот если бы великие князья его так. Плёточкой, плёточкой. В три руки. Толстого никогда в жизни не били, не высыпали пепельницу на голову, не сажали в тюрьму, не допрашивали. А ведь он на это всю жизнь набивался.
Когда открылась Государственная Дума, Лев Николаевич изрёк:
«Чтобы решить что-либо важное, всякий должен обдумать у себя в кабинете, а на народе ничего путного не выйдет».
Трагедия Толстого в том, что его ни разу в жизни не вызывали в кабинет. Хотя бы в кабинет секретаря обкома.
Георгий Флоровский писал:
«У Толстого был темперамент проповедника морали, но его взгляд на мораль был странно ограничен. Высшая моральная категория для него была – закон. Он постоянно призывает людей делать не то, что добро, но то, что по закону, или предписанию. Только исполнение закона даёт удовлетворение. Только его исполнение нужно и радостно. Бог для Толстого не был Отцом Небесным, но Хозяином, у которого нужно было работать. Любопытно, что даже в молодости Толстой был склонен к мелочному распределению своей жизни и поведения, хотя и не имел в этом большого успеха. Он хотел жить согласно расписанию, отмечая свой успех или неудачу день за днём. Эту привычку он сохранил до самых своих последних дней. Моральное поведение могло быть, по его мнению, сведено к расписанию, простой и разумной схеме».
Толстой это чиновник, морализатор. Организатор. Вот бы кого в упряжку русского государства запрячь! И просмотрели, просмотрели. Позорно просмотрели, глупо просмотрели. Розанов писал, что просмотрели организационный талант Чернышевского. Но этот талант не развернулся же. Это лишь предположение, хотя, наверно, и правильное. А в Толстом упустили явно гениального помощника, громадную опору для русской государственности.
Толстой, когда вышел февральский номер «Русского вестника» с «Войной и миром», поутру, ещё не вставая, посылал брата за газетой, где должны были быть первые отзывы:
«Ты ведь хочешь быть генералом от инфантерии? Да? А я хочу быть генералом от литературы! Беги скорее и принеси газету!»
И вот стал генералом. Он как хотел: «слуга царю, отец солдатам». А царя-то в литературе русской и не было. Ему нужно было в секретариат Союза писателей, первым секретарём, да ещё + членом ЦК и т. д. А в литературе Устава гарнизонной и караульной службы не было (ещё). Ну и нашлись люди, взяли Толстого в работу. Но это было не то совсем. Он работал, работал честно, по расписанию (гениальная работоспособность русского чиновничества). Однако оказался без Хозяина. И превратился в Хрущёва русской философии.
879
Примечание к №877
Брак родителей был мезальянсом.
В период своего жениховства отец отпустил бородку и усы, по улице ходил в кепке. Мать, ещё не зная его, несколько раз на улице замечала – навстречу ей шёл идеализированный, открыточный Ленин. Отец тоже обратил внимание на молодую заглядывающуюся на него девушку и однажды пригласил её в кино. Так начался я.
880
Примечание к №870
Как же тут сбросить Пушкина с корабля современности
Пушкин начал писать «Евгения Онегина» в огромной тетради с массивным книжным переплётом. Такие тетради предназначались для делопроизводства кишинёвской масонской ложи «Овидий», членом которой был Александр Сергеевич. Но ложу по сложным заглушечным соображениям распустили, и её тетради достались Пушкину. Там и написано его рукой: «Мой дядя самых честных правил».
881
Примечание к №876
роль масонства в истории русской культуры огромна
Приведу всего лишь один пример. Иван Киреевский – основоположник славянофильства. Кто его учителя? – Родственник со стороны матери масон Жуковский; отчим масон Елагин (переводчик Шеллинга, пробудивший у молодого пасынка интерес к этому мыслителю) и профессор Московского университета масон-шеллингианец Павлов. Сам Киреевский с самых юных лет – член масонской ложи. Причём характерно, что влияние масонства не внешнее, а прежде всего внутреннее, духовное.
Задать вопрос: каковы причины увлечения Шеллингом в России с начала ХIХ века до начала века ХХ? Можно приводить и приводятся десятки аргументов. Но главный-то один: Шеллинг – масон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Конечно, роль масонства в истории русской культуры огромна (881). Огромна даже по сравнению с европейскими государствами. Если в Х веке совершенно исключительное влияние оказало на русскую культуру христианство, то в ХVIII веке столь же подавляющее и абсолютное воздействие Россия получила со стороны масонства. Человек, плохо знающий русско– и немецкоязычную масонскую литературу, издававшуюся в ХVIII-н.ХIХ вв. в России, не может квалифицированно судить об истории русской литературы и философии. (896)Уже исключительное значение Гегеля в 40-х годах покажется ему чем-то искусственным и необъяснимым. А ведь ничего необъяснимого нет, так как Якоб Бёме и Мейстер Экхарт (да ещё с иллюминатскими комментариями) были основой библиотек отцов и дедов русских гегельянцев.
Отрицать масонство, просто ВЫЧЁРКИВАТЬ его из русской культуры так же нелепо, как отрицать и вычёркивать из русской культуры христианство. Нелепо, но, конечно, возможно. В ХХ веке переписали же русскую историю, тщательно вымарывая из неё все упоминания о христианской религии и христианской церкви. Получилось очень коротко и глупо. Но и, например, история России ХIХ века с выдранными масонскими страницами тоже ведь превратится в «краткий курс». В одной только истории русской мысли придётся выдирать почти всех подряд. От Карамзина до Бахтина. И неужели все они или дурачки, или негодяи? Неужели глупцы и шарлатаны? И Флоренский? И Зелинский? Ну, хорошо. А кто не масон? Чьё творчество ВПОЛНЕ свободно от масонского влияния? Вопрос так же нелеп, как и вопрос о русских писателях и философах, совершенно свободных от влияния христианства. Кто – Белинский, Добролюбов и Чернышевский? Дети и внуки СВЯЩЕННИКОВ?
877
Примечание к с.49 «Бесконечного тупика»
Как я попал в эту страну? Зачем? Для чего?
Разве можно найти некоторое равновесие в моей жизни? Я родился в центре Москвы, а вырос на окраине, чуть ли не в рабочем посёлке. Брак родителей был мезальянсом (879). Моя биография даже по анкетным данным представляется чистейшей воды вымыслом – «этого не может быть». Да это частности – ДУХОВНАЯ АТМОСФЕРА в стране искажена до абсурда. Наконец, что такое моя жизнь? – Это нудное – годами – сидение в четырёх стенах, даже не сидение, а лежание Обломовым на диване, и чтение сотен и тысяч книг. День за днём, день за днём. От Платона до Лебедева-Кумача. Почему я читаю, для чего – я совсем не знаю. За окном солнце, люди, жизнь, но я как забился в 12-летнем возрасте в угол, так и сижу там. Лежу. Нелепость. Совершенно нелепое, абсурдное существование. И «Бесконечный тупик» это не что иное, как попытка сопоставления всех углов моего «я», попытка осмысления этого моего неправильного существования. По иронии судьбы лежащее на диване ленивое ничтожество обладает холодным и беспощадным умом, и ум этот, обиженный столь недостойной и разоблачительной эманацией, пытается придать идиотскому хеппенингу своего земного существования некий смысл, тоже весьма холодный и жестокий. И всё-таки я – поскольку я не только и не столько разум – думаю, что в моём существовании никакого смысла нет. Жизнь вообще бессмысленна, ибо является чем-то индивидуальным и, следовательно, конечным. Но по этим причинам она обладает неким локальным и житейским смыслом, смыслом с маленькой буквы. Так вот: я лишён обладания даже этим небольшим человеческим смыслом. Подует ветер смерти, и всё, развеюсь, будто и не жил.
Я понимаю, что своей «жизнью» я попал в нелепую и до смешного обидную историю. Как будто шёл в буфет и вдруг нечаянно вышел на сцену и под общий хохот заметался в свете прожекторов.
Чтобы создать личность, необходима порода, воспитание, сложная и продуманная цивилизация, стройная система образования и, главное, необходима естественная драма жизни, и прежде всего вечная её основа – любовь. У меня же, в моём случае, ничего нет. То ли живу я, то ли мне это кажется. – Непонятно. «Гармонично развитая личность» – тавтология. Личность это и есть гармония. Но я же личность. Это же явно. Разве неличность может заниматься рефлексией? А ведь №877 это рефлексия ведь, рефлексия. (Может ли быть более явный признак рефлексии, чем вопрос о наличии или отсутствии рефлексии?) И тогда выходит, что я гармоничен, что жизнь моя целесообразна? Что проникнуть в мир я мог после случившегося, только прочитав шкафы «литературы»?
Но тот же беспощадный и холодный разум шепчет мне, что тут уклон жизни, злорадное закругление. Чтобы придать смысл произошедшему, мне надо стать клоуном. Это и будет реальный опыт жизни, логически вытекающий из моего до сих пор благородно абстрактного существования.
Как бы мне хотелось вывернуть с хрустом пальцы листающему эти страницы (893), показать, кто я такой на самом деле, чтобы он униженно хныкал на коленях и просил пощады: «Одиноков, миленький, отпусти меня». Но «явиться» ему я только и могу в шутовском колпаке «Бесконечного тупика». Я понял, что жизнь уходит, а так хочется пожить. «А жить-то хочется». И вот, пожалуйста, я поплыл на санках. Отец был более человечен по сравнению со мной. Он не боялся жить. Катался на водяных санколыжах и пел. Мне это показалось нелепым. Но он жил, жил. Я же, предвидя, что меня ожидает, решил благородно не жить. Но лучше жить не благородно, чем благородно не жить. Розанов сказал: «Я ещё не такой подлец, чтобы говорить о морали. Человек живёт один раз».
Всё-таки бы хотелось гаду-читателю пальцы переломать.
878
Примечание к №852
это же крик отчаяния у Толстого, ключ ко всему его поведению
Поскольку он был писателем, то был и человеком очень трусливым. Его смелость это смелость распоясавшегося труса. Во всех его произведениях присутствует тема трусости на войне. Тургенев с раздражением заметил по поводу «Войны и мира»:
«Как это всё мелко и хитро, и неужели не надоели Толстому эти вечные рассуждения о том: „Трус мол ли я или нет?"“
Трусость Толстого компенсировалась ещё большим самолюбием. Когда он служил на Кавказе, то страстно мечтал получить крестик за храбрость.
Если бы Льва Николаевича вызвал Александр III и наорал на него, это было бы наиболее гуманным, справедливым и благородным решением всего этого «толстовского вопроса». Толстой был по своему воспитанию монархистом, обычным офицером русской армии. И почти всё царствование Александра II и всё царствование Николая II это, в сущности, надругательство над его личностью. Когда был сдан Порт-Артур, Толстой был взбешён и стал стучать кулаком по столу: взорвать надо было к чёртовой матери, взорвать – в моё время так не поступали. Ошарашенный гость-толстовец пробовал осторожно возражать: «Но при этом был бы уничтожен оставшийся гарнизон!» – Что?! Да вы понимаете, что такое военный долг?! Присяга?!!
Толстой сам не знал, чего он хотел. Он хотел гармонии выигранной севастопольской кампании, гармонии царствования Николая I. И вот не нашлось критика, философа, который смог бы его «наставить на путь истинный». Но это же и невозможно – не та иерархия авторитетов. – А вот приблизить бы ко двору и наорать, да так, чтобы радостные мурашки по коже забегали:
– Так-то ты служишь Государю своему, так-то блюдёшь род свой и звание русского дворянина?! Молча-ать!!!.. Стыдно, Толстой… На колени!..
И упал бы с радостными слезами на глазах, «понял». Его узкому, прямолинейному уму младшего офицера всё стало бы вдруг ясно. «Что я в самом деле зарвался-то не по чину. Не моего ума это дело».
Т.А.Кузминская вспоминала, как в 1862 году Толстой ходил смотреть на манёвры и потом увлечённо рассказывал об увиденном:
«Манёвры перенесли меня в эпоху моей военной жизни на Кавказе. Как значительно всё это казалось тогда. Но и теперь, должен сознаться, когда народ закричал „ура“, военный оркестр заиграл марш, и государь, красиво сидя на лошади, объезжал полки, я почувствовал прилив чего-то торжественного. У меня защекотало в носу, в горле стояли слёзы. Общий подъём духа сообщился и мне».
И этого офицерика превратили в Бога. А он плакал:
– Чёгт, где господин полковник; дайте же пгиказ, мой эскадгон отгезан!
Одиночество. Одиночество и непонимание. «Позорная страница» в «Хаджи Мурате» это месть за слабость. «Я-то думал, вы сила, вы стержень России, а вы…»
В Крыму ехал верхом по тропинке мимо имения Романовых. И вдруг наткнулся на трёх великих князей, которые спешились и о чём-то оживлённо беседовали. При этом одна из лошадей стояла поперёк тропинки и загораживала путь. Романовы Толстого не заметили, или сделали вид, что не заметили, а лошадь пропустила лошадь Толстого. Толстой отъехал немного и проговорил: «Узнали дураки. Даже лошадь поняла, что надо уступить дорогу Толстому». Представьте эту самодовольную улыбку или, наоборот, перекошенную злобой физиономию: «Тьфу, что же „прижукнулись“ – начальство называется!»
«Прапор», типичнейший «прапор». Человек, весь пропитавшийся военной жизнью, которая ему нравилась, в которой он чувствовал себя уютно, вполне своим. И вот Устав гарнизонной и караульной службы кончился. Как жить? Что делать? Толстой был неумным человеком в обыденной сфере (882) (за исключением юридически-хозяйственной жизни – здесь, в спекуляциях и перепродажах, в области режима и документов, всё было отлично). В семейном, нерегламентированном быте свобода приводила его к одним неприятностям. Его 19-летняя жена была гораздо умнее. Софья Андреевна вспоминала:
«В лето 1864 г. Лев Николаевич увлекался пчелами, и, пригласив раз с собой на пчельник, он велел запрячь телегу … Я была беременна Таней уже 5 месяцев, но меня не нежили и не берегли, напротив, я должна была ко всему привыкать и приспосабливаться к деревенской жизни, а городскую, свою, изнеженную – забывать. Ехать надо было через брод; спустившись по очень крутому берегу в речку Воронку, Лев Николаевич как-то неловко дёрнул вожжу, лошадь круто свернула, и меня опрокинуло из покосившейся на бок телеги прямо в воду. Лошадь дёрнула, чтобы выехать на другой берег, кринолин мой завернулся в колесо, и телега поволокла меня по воде.»
В то же лето Толстой стал катать жену на тройке, лошади понесли и она упала «со всего размаха на свой беременный уже семи месяцев живот».
Софья Андреевна продолжает:
«Не баловали меня в Ясной ничем. Купалась я просто в речке, даже шалаша для раздевания не было, и было жутко и стыдно… маленькому Серёже муж купил деревенской холстины и велел сшить русские рубашки с косым воротом. Тогда я из своих тонких, голландских рубашек сшила ему рубашечки и поддевала (тайком!) под грубые, холщовые. Игрушек тоже покупать не позволялось, я из тряпок шила сама кукол, из картона делала лошадей, собак, домики и проч.»
Дети жили грязно, из-за отсутствия правильного ухода и воспитания часто болели, отставали в развитии. Их спасло только то, что в конце концов Толстого удалось убедить взять в дом гувернантку-англичанку, которая научила детей мыть руки, правильно вести себя за столом и т. д.
А если бы Лев Николаевич с самого начала своей семейной жизни был под каблучком, всё было бы хорошо. Царь и жена обрывали бы его прапорщицкие фантазии. И он сам подспудно хотел этого, напрашивался на это. А царь перед ним преклонялся, а жена его боготворила и беспрекословно слушалась. И он повис в вакууме. Достоевский жаловался на студентов: «они пришли руководить меня». А Толстого никто не руководил, и это уже его, Толстого, трагедия.
Жена (или уже дочь – не помню) купалась, а хулиганы у неё одежду украли. Толстой выбежал и палкой их по головам, по головам. Вот если бы великие князья его так. Плёточкой, плёточкой. В три руки. Толстого никогда в жизни не били, не высыпали пепельницу на голову, не сажали в тюрьму, не допрашивали. А ведь он на это всю жизнь набивался.
Когда открылась Государственная Дума, Лев Николаевич изрёк:
«Чтобы решить что-либо важное, всякий должен обдумать у себя в кабинете, а на народе ничего путного не выйдет».
Трагедия Толстого в том, что его ни разу в жизни не вызывали в кабинет. Хотя бы в кабинет секретаря обкома.
Георгий Флоровский писал:
«У Толстого был темперамент проповедника морали, но его взгляд на мораль был странно ограничен. Высшая моральная категория для него была – закон. Он постоянно призывает людей делать не то, что добро, но то, что по закону, или предписанию. Только исполнение закона даёт удовлетворение. Только его исполнение нужно и радостно. Бог для Толстого не был Отцом Небесным, но Хозяином, у которого нужно было работать. Любопытно, что даже в молодости Толстой был склонен к мелочному распределению своей жизни и поведения, хотя и не имел в этом большого успеха. Он хотел жить согласно расписанию, отмечая свой успех или неудачу день за днём. Эту привычку он сохранил до самых своих последних дней. Моральное поведение могло быть, по его мнению, сведено к расписанию, простой и разумной схеме».
Толстой это чиновник, морализатор. Организатор. Вот бы кого в упряжку русского государства запрячь! И просмотрели, просмотрели. Позорно просмотрели, глупо просмотрели. Розанов писал, что просмотрели организационный талант Чернышевского. Но этот талант не развернулся же. Это лишь предположение, хотя, наверно, и правильное. А в Толстом упустили явно гениального помощника, громадную опору для русской государственности.
Толстой, когда вышел февральский номер «Русского вестника» с «Войной и миром», поутру, ещё не вставая, посылал брата за газетой, где должны были быть первые отзывы:
«Ты ведь хочешь быть генералом от инфантерии? Да? А я хочу быть генералом от литературы! Беги скорее и принеси газету!»
И вот стал генералом. Он как хотел: «слуга царю, отец солдатам». А царя-то в литературе русской и не было. Ему нужно было в секретариат Союза писателей, первым секретарём, да ещё + членом ЦК и т. д. А в литературе Устава гарнизонной и караульной службы не было (ещё). Ну и нашлись люди, взяли Толстого в работу. Но это было не то совсем. Он работал, работал честно, по расписанию (гениальная работоспособность русского чиновничества). Однако оказался без Хозяина. И превратился в Хрущёва русской философии.
879
Примечание к №877
Брак родителей был мезальянсом.
В период своего жениховства отец отпустил бородку и усы, по улице ходил в кепке. Мать, ещё не зная его, несколько раз на улице замечала – навстречу ей шёл идеализированный, открыточный Ленин. Отец тоже обратил внимание на молодую заглядывающуюся на него девушку и однажды пригласил её в кино. Так начался я.
880
Примечание к №870
Как же тут сбросить Пушкина с корабля современности
Пушкин начал писать «Евгения Онегина» в огромной тетради с массивным книжным переплётом. Такие тетради предназначались для делопроизводства кишинёвской масонской ложи «Овидий», членом которой был Александр Сергеевич. Но ложу по сложным заглушечным соображениям распустили, и её тетради достались Пушкину. Там и написано его рукой: «Мой дядя самых честных правил».
881
Примечание к №876
роль масонства в истории русской культуры огромна
Приведу всего лишь один пример. Иван Киреевский – основоположник славянофильства. Кто его учителя? – Родственник со стороны матери масон Жуковский; отчим масон Елагин (переводчик Шеллинга, пробудивший у молодого пасынка интерес к этому мыслителю) и профессор Московского университета масон-шеллингианец Павлов. Сам Киреевский с самых юных лет – член масонской ложи. Причём характерно, что влияние масонства не внешнее, а прежде всего внутреннее, духовное.
Задать вопрос: каковы причины увлечения Шеллингом в России с начала ХIХ века до начала века ХХ? Можно приводить и приводятся десятки аргументов. Но главный-то один: Шеллинг – масон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160