– спросил Бычков, усевшийся за стол писать протокол, – Кто «за»?
Кравченко и Тэгрынкеу почти одновременно вскинули руки.
– Ты можешь не голосовать, – заметил Бычков. – Выговор веда тебе выносим.
– Но я ведь тоже согласен, – обиженно сказал Тэгрынкеу.
– Пусть голосует, – сказал Кравченко. – Запиши в протокол: решение принято единогласно.
Купленные в Америке товары уже были перенесены в старый склад из гофрированного железа, который раньше принадлежал торговой фирме Караева и где теперь обосновался Гэмауге со своей конторской книгой.
У склада уже толпился народ, и почти все усердно курили, получая угощение от тех, кто ездил в Ном.
Все внимательно слушали Гувата, который, отчаянно жестикулируя, рассказывал о пребывании в Номе:
– И подъезжает нарта, запряженная огнедышащими собаками. Нарта на колесах, а наверху сидит – кто вы думаете? – сам Поппи и держится за черный кружок, чтобы не упасть! Поездили мы на этой повозке, даже надоело. Трясло так, что зад до сих пор болит.
– Чем же Поппи кормит огнедышащих собак?
– Какие собаки? – возразил кто-то. – Мотор там.
– Мотор – верно, – тут же согласился Гуват. – Зато Поппи поил нас потаенной дурной веселящей водой.
Толпа заинтересованно загудела.
– Дурную веселящую воду там пьют тайком и держат бутылки под полом. Считается за большой грех появиться на улице даже чуть навеселе. Люди с ружьецами на поясах ходят по Ному и обнюхивают всех, кто подозрителен. Как унюхают, так сразу хватают и тащат в сумеречный дом, а на руки надевают цепочки, как на озорных щенят…
Гуват, увидев подходивших Бычкова, Кравченко и Тэгрынкеу, вдруг смутился.
В полутемном, без окон, помещении склада Гэмауге заносил в конторскую книгу принятый товар.
– Главное – раздать патроны и завтра выходить на промысел, – деловито сказал ему Тэгрынкеу. – Чай, сахар, муку и другие продукты распределим по вельботам и байдарам.
– И с нами поделиться бы надо, – заметил Орво.
– Поделимся, – пообещал Тэгрынкеу, – поделимся не только сейчас, но и осенью, когда пароход придет. Поделимся не только товарами, но и учителем, и тогда организуем Совет в вашем селении, проведем выборы.
– Главное – и нам бы патроны и бензин… – продолжал Орво.
Распределение товаров, по мнению Джона, да и всех остальных, было справедливым. Тот, кто не мог сразу заплатить пушниной, взял товары в кредит, а боеприпасы и горючее отдали главам байдарных и вельботных команд.
Еще десять дней провели энмынцы в Уэлене. Потом перебрались в Наукан, а оттуда Джон решил съездить в Кэнискун и отвезти посылку Роберта Карпентера его семье.
Байдара обогнула мыс Дежнева и вскоре за поворотом показался низкий берег и на некотором возвышении десяток яранг. Жилище Карпентера стояло на прежнем месте, и из трубы вился дымок.
Джон с берега направился к знакомой яранге-домику.
В чоттагине заметны были следы запустения и неряшливости.
Джон потоптался, и со стороны полога послышалось хриплое:
– Мэнин?
Джон ответил, и из-под полога показалась взлохмаченная голова Элизабет. Она откинула со лба спутанные волосы и пристально вгляделась в гостя.
– Это правда вы? – нетвердым голосом спросила женщина.
– Да, это я, – ответил Джон. – Я привез добрые слова и подарки от вашего мужа.
– Дети! – вдруг закричала Элизабет. – Слышите, дети? Отец не забыл о нас и послал нам подарки! Кыкэ вынэ вай!
В чоттагин высыпало все потомство Роберта Карпентера. Джон невольно принялся считать. Детей оказалось всего шестеро, но младшие так громко вопили, что создавалось впечатление большой детской толпы.
Джон положил на земляной пол чоттагина пакеты, и детские ручонки немедленно разорвали бумагу.
– Дети, дети! – Элизабет пыталась урезонить их, но, убедившись в тщетности своих попыток, ворвалась в детскую кучу, отобрала пакеты и, швырнув за полог, встала у входа.
– Мери! Катрин! Поставьте чайник!
Девочки кинулись к потухающему костру, вмиг раздули пламя и подвесили над ним чайник.
Младшие угомонились и расселись в разных углах чоттагина, устремив огромные красивые глаза на гостя. «Отличная наследственность у этого плута!» – невольно подумал про себя Джон, вглядываясь в ребячьи лица. И тут же в памяти возникли лица собственных детей и мелькнула мысль о том, что было бы, если бы он оставил Пыльмау с малыми детьми. Сердце дрогнуло от жалости.
Элизабет расставила на столике давно не мытые чашки, потом, спохватившись, достала тряпку и вытерла их.
Тягостно было Джону сидеть в этом чоттагине, смотреть в вопрошающие глаза Элизабет, в голодные лица ребятишек. Он знал, что кэнискунцы при малейшей возможности делятся с покинутой женщиной, но ведь в этом году охота была неважная, так что же доставалось этим малышам, которые привыкли к сравнительно сытной пище?
– Я думаю, что все обойдется, – сказал Джон. – Роберт выглядит бодрым, дела его тоже, видно, идут хорошо.
– Был бы здоров, – с дрожью в голосе произнесла Элизабет. – Это он только на вид здоровый! А на самом деле больной. Иногда он просто обмирал, особенно когда затяжная пурга задует. Тогда ему было трудно дышать, и он лежал, словно рыба, выброшенная на берег. Мне его так жалко. Кто будет за ним смотреть?
– Да вы не беспокойтесь, – пытался успокоить женщину Джон. – Он выглядит здоровым и на здоровье не жалуется.
– Был бы здоров, – еще раз вздохнула Элизабет. – Мы-то уж как-нибудь проживем, выдержим… Может быть, даже дождемся его… Только так почти никогда не бывает.
Элизабет вдруг всхлипнула.
– Белые никогда не возвращаются к брошенным женам, – сквозь слезы произнесла она.
– Не надо отчаиваться, – с надеждой в голосе сказал Джон. – Не все такие…
На всем пути от Уэлена до Энмына он вспоминал эти глаза – детей и Элизабет, а потом в памяти возникали глаза собственных детей и Пыльмау…
10
Джон собирался покрыть новой кожей ярангу. Сначала Пыльмау расщепила моржовую кожу весеннего убоя на широкой доске и натянула для просушки на специальную раму. Недели две кожа провисела, принимая на себя щедрое весеннее тепло и сухой ветер из тундры.
Утром с помощью Яко и Пыльмау Джон содрал старые кожи.
Они так высушились на ветру, что, падая на землю, гремели как жестяные. Чоттагин обнажился, оголились деревянные стойки, которым, наверное, было по сотне лет. Они были так отполированы и прокопчены смолистым дымом костров и жирников, что напоминали своим видом самые дорогие сорта красного дерева.
Когда яранга Макленнана освободилась от старой крыши, сюда потянулись соседи. Первым пришел аккуратный Тнарат, приведя с собой взрослых членов своего многочисленного семейства. За ним пришли Орво и Армоль. Последним явился Гуват, дожевывая на ходу завтрак.
– Хорошо, что не начали без меня! – закричал он еще издали. – Может, нам подождать покрывать ярангу моржовой кожей?
– Это почему же? – удивился Орво.
– Лучше брезентом, – ответил Гуват, проглотив с гримасой не дожеванный кусок.
– Все знают, что лучше крыть брезентом, но где его возьмешь? – сказал Орво.
– А я видел.
– Где?
– В Уэлене на полке в старой лавке, где теперь рисует Гэмауге, лежит свернутый брезент. Я спрашивал его – кому он принадлежит, а Гэмауге говорит, что не знает. Прежний торговец бросил его, а новая власть еще не взяла, потому что нечем замерить его.
– Да ну тебя! – отмахнулся Орво. – Всегда такую глупость сморозит, что хочется дать затрещину, как напроказившему мальчишке.
– А что я сказал такого? – невинно заморгал редкими ресницами Гуват. – Я только стараюсь сделать, как новые власти делают: брать для трудового народа все, что принадлежало богатым.
Армоль, Тнарат и Джон полезли на остов яранги. Деревянные стойки поскрипывали, старые ременные крепления, похожие своей чернотой на старинные чугунные узоры, зашевелились и роняли на ровный пол чоттагина толстые пластины многолетней сажи.
Стоящие внизу привязали ремнями рэпальгин и подали концы взобравшимся на крышу.
– То-гок! – скомандовал Армоль, и широкая моржовая кожа, звеня, поползла на ребра яранги, поднимаясь все выше, пока не покрыла целиком оголенные стойки и не обернулась вокруг всего конуса жилища, оставив свободным лишь дымовое отверстие на макушке, откуда торчали, словно вихор непослушных волос, концы деревянных жердей.
Завернув края рэпальгина, подогнав их друг к другу так, чтобы дождевая вода стекала на землю и не просачивалась внутрь яранги, Армоль, Тнарат и Джон поползали вокруг всей крыши, разравнивая вздувшиеся бугры, плотно прижимая моржовую кожу к стойкам.
Орво отошел на несколько шагов от яранги, оглядел ее и издали отдавал распоряжения.
После того как рэпальгин был плотно подогнан, снизу подали длинные ремни из моржовой кожи. Их положили на рэпальгин, а к концам, свисающим почти до земли, привязали большие камни, чтобы ветер не сорвал крышу и держал ярангу. На этом основная часть работы была закончена. Оставалось только закрыть тонкими дощечками мелкие дырочки – следы от пуль и гарпуна. Но это делалось уже изнутри.
Вошли в чоттагин, окрашенный желтоватым светом, проникающим сквозь новую крышу. На земляном полу уже играли Билл-Токо и Софи-Анканау, выкладывая из мелких тюленьих зубов какие-то фигурки. Они были так поглощены своим занятием, что не обращали внимания на гостей, шумно рассаживающихся вокруг низкого столика, плотно придвинутого к бревну-изголовью.
Пыльмау, как всегда, аккуратно одетая и гладко причесанная, безмолвно подавала еду и время от времени вполголоса призывала расшалившихся детей к тишине.
Свет в чоттагине напоминал Джону свет в высоком зале католической церкви в Порт-Хоупе, проникающий сквозь высокие витражи из желтых стекол.
Неужто не наступит такое время, когда он совсем позабудет былое? Почему подчас самые незначительные намеки тут же вызывают такой поток воспоминаний, словно былое не притаилось в глубине сердца, а стоит тут же, за порогом? Вот и сейчас за приглушенными голосами разговаривающих слышится бормотание проповедника и звуки органа, возносящиеся к желтому свету витражей…
– Сколько осталось у нас моржовых кож? – спросил Орво Тнарата.
– Двенадцать.
– Пожалуй, на крыши больше никому не надо, – сказал Орво. – Остальные могут пойти на смену байдарных покрышек. А кто хочет поменять крыши, пусть берет старые байдарные кожи.
– Пожалуй, так будет хорошо, – отозвался Армоль. – Мне бы дали кожу с большой байдары.
– Ты же получил в прошлом году, – напомнил Орво.
– Не для себя беру, – отозвался Армоль. – На подарки оленным.
– Так ведь и другим нужно на подарки оленным, – сказал Орво.
– Но на большой байдаре кожа моржа, которого убил я, да и саму-то байдару мой отец мастерил…
– Ты хочешь сказать, что и байдара твоя? – тихо спросил Орво.
– Разве этого никто не знает? – Армоль самодовольно оглядел сидящих вокруг столика.
Да, все отлично помнили, что большую байдару делал отец Армоля, и кожа на ней была с того большого моржа, которого загарпунил Армоль. Но в Энмыне так уж повелось исстари: никто никогда не вспоминал о принадлежности вещей, которыми пользовались сообща – ведь не мог же Армоль один охотиться на такой большой байдаре, да и справиться с большим моржом одному не под силу. Надо, чтобы в байдаре или на вельботе сидели товарищи: один надувает пыхпыхи, другие держат конец гарпунного линя и гребут или ставят парус… Но не забывали и личную охотничью доблесть, ибо в ней был жизненный опыт, нужный для потомства. Но в Энмыне бывало редко, чтобы кто-то сам напоминал о том, что сделал. Это случалось в других селениях, таких, как Уэлен, где личная собственность росла и каждый соревновался с соседом в количестве припасенного и купленного.
Вот почему после такого заявления Армоля все долго молчали, стараясь не смотреть друг другу в глаза.
Особенно был взволнован Орво. Он сердито посмотрел на Армоля и вдруг громко сказал:
– Ты стал совсем несносным. Все и так видят, как ты живешь. У тебя все есть: большая яранга, полный мяса увэрэн, одежда у твоих домочадцев теплая и целая, у тебя хорошее оружие и ты молод… И всего этого тебе мало?
– А разве то, что у меня есть, я добыл нечестно? – невинным тоном отозвался Армоль. – Пусть все работают, как я, тогда у всех будет столько, сколько у меня. А то ведь и впрямь у нас, как у тех большевиков, власть бедных. Сколько ни бей зверя, сколько ни старайся – а все надо делиться с другими.
– Это древний обычай, – стараясь сдержать себя, сказал Орво. – На том вся жизнь нашего народа держится. Если мы не будем помогать друг другу, то исчезнем с лица земли, как потухший костер. И некому тогда будет плавать на твоей большой байдаре! Вспомни своего отца. Разве он сказал хоть одно слово, когда смастерил такую байдару?
– Да я ничего не говорю! – отмахнулся Армоль. – Не нужна мне ваша гнилая кожа со старого судна.
Гости разошлись, день кончился, но в яранге Джона Макленнана долго еще не ложились спать. Трудно было уйти из нарядно освещенного чоттагина, из желтого теплого света, который так ласкал глаз.
Детишки пристроились играть на земляном полу. Яко вытащил граммофон, наставил деревянный раструб в дверь и завел заунывную негритянскую песню, пользовавшуюся в Энмыне особой популярностью.
Пыльмау пристроилась под светлым дымоходом, распластала на доске кусок лахтачьей шкуры и принялась очищать его от шерсти. Она насыпала на шкуру мелко толченный каменный порошок, слегка втирала ладонью, а потом каменным скребком, насаженным на палку, сбривала жесткие волоски лахтака.
Джон сначала разобрал магнето подвесного мотора, просушил его и снова собрал. А потом достал изрядно потрепанный блокнот и принялся писать.
«…Поездка в Ном, несмотря на желание быть твердым к прошлому, всколыхнула все у меня на душе. Я крепился изо всех сил, но нельзя остановить биение сердца. Старая «Белинда», как волшебный фонарь, показала мне молодого Джона Макленнана, для которого будущее было ясно и лучезарно… А теперь мне просто не представить, что будет здесь совсем скоро, может быть, даже этой осенью, когда большевики получат подкрепление и начнут претворять в жизнь свои утопические планы. Они откроют школы, заставят избирать «советы», словом, начнут разрушать то, что создавалось здесь веками, и то, что давно уже опробовано и испытано ценой человеческих жизней… Что же мне делать? Что делать моему бедному народу? Моей семье, моим детям?»
Джон остановился и вопросительно уставился на Пыльмау, которая ритмично раскачивалась над доской с распластанной лахтачьей шкурой. Почувствовав на себе взгляд Джона, Пыльмау прекратила работу.
– Ты что-то спросил?
– Ничего, – смутился Джон.
Пыльмау, однако, почувствовав что-то неладное, отложила каменный скребок, насаженный на палку.
– Много ты писать стал, – заметила она. – Когда ты пишешь, мне кажется, что ты разговариваешь с кем-то чужим.
– Да нет же, – слабо возразил Джон.
– Правда, – настаивала Пыльмау. – Как будто кто-то чужой входит в ярангу, невидимый, садится рядом с тобой и шепчется. Я ведь вижу, что иногда ты даже шевелишь губами, когда водишь пачкающей палочкой по белым листам.
– Не беспокойся, Мау…
– Правду ты говорил, что умение наносить и различать следы на бумаге – вредное дело. Лучше бы ты этого больше не делал… Конечно, ты можешь не послушаться меня, это твое дело, но все же… Или делай это так, чтобы я не видела и не тревожилась, глядя на тебя.
– Хорошо, больше не буду, – неуверенно пообещал Джон.
– Но если это тебе приятно… – засомневалась Пыльмау. – Может быть, это необходимо тебе для здоровья?
Джон засмеялся и захлопнул блокнот. Но потребность общения погнала его в ярангу к Орво.
Старик занимался своим любимым делом – мастерил сеть из нити, купленной в Номе. Две его жены о чем-то мирно переговаривались, а оленный жених Нотавье точил нож. Тынарахтына шила новую кухлянку, благо теперь в яранге было достаточно оленьих шкур, которые подарил будущий свекор Ильмоч.
– Етти! – приветливо поздоровался Орво.
– Тыетык, – ответил Джон и опустился на услужливо поданный Нотавье китовый позвонок.
Парень то ли отъелся на моржовом мясе, то ли наконец почувствовал себя относительно свободным, вырвавшись из-под родительской опеки, но, во всяком случае, выглядел куда самостоятельнее и взрослее, чем в тундре. Тынарахтына тоже, видно, была довольна своим новым положением невесты. Интересно все же, спит ли жених со своей будущей женой или все годы отработки довольствуется положением жениха? Джон давно порывался спросить об этом Орво, но ему было неловко. Однако сейчас любопытство его так разобрало, что он невольно повернул разговор на это, продолжая искоса наблюдать за Тынарахтыной и Нотавье.
– Я слышал об этом обычае, – заговорил Джон, – когда женихи живут в доме будущего тестя… Наверно, это хороший обычай…
– Каждый обычай хорош по-своему, – уклончиво ответил Орво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63