Однажды он спугнул белого медведя. Зверь кинулся прочь через торосы и исчез в снежной белизне. На льду осталась его добыча – почти целая нерпичья тушка со вспоротым брюхом и ободранной головой.
Медведь подстерег нерпу, когда она высунулась в лунку. Надо обладать необыкновенным проворством, чтобы поймать и извлечь из узенького отверстия такое осторожное и ловкое животное. Джон с удивлением почувствовал, что завидует удачливости белого медведя.
Он осмотрел тушку и увидел, что она чуть повреждена и даже не успела застыть на морозе. Розовая печенка покрылась тонким слоем льда. Джон вынул охотничий нож и отрезал от нее несколько кусков. Подкрепившись, он продел в морду зверя ремень и поволок нерпу к берегу.
Поднимаясь от морского берега к ярангам, он засомневался: хорошо ли отнимать добычу у морских зверей, но, вспомнив голодные глаза Яко и заметно отощавшее тело Пыльмау, решительно зашагал к своему жилищу, стараясь как можно быстрее миновать другие яранги Энмына.
У порога уже стояла Пыльмау с ковшиком. Она молча полила голову нерпы и подала остаток воды Джону. Ковшик в ее руке слегка дрожал, и одинокая льдинка со звоном билась о жесть.
Когда нерпу вволокли в полог, Джон со смущением признался:
– Я отнял нерпу у умки. Не знаю – хорошо это или плохо…
– Я помню, Токо иногда так делал, – спокойно ответила Пыльмау. – Ты взял то, что принадлежало тебе по праву сильного. Боги будут довольны.
Сняв с себя охотничье снаряжение, Джон вполз в полог. Возле нерпичьей головы сидел Яко и жадно смотрел на полузакрытый глаз зверя. Джон вырезал охотничьим ножом глаз, проткнул его и подал мальчику.
Для маленькой Тынэвиринэу-Мери он отрезал кусочек печени.
Пыльмау разожгла второй жирник, и в пологе стало светлее. Сегодня жена была оживлена, радуясь удаче кормильца. Она громко и возбужденно разговаривала и часто кидала на мужа ласковые, чуть встревоженные взгляды.
При свете второго жирника Джон огляделся в пологе. Он смутно чувствовал, что в жилище произошли какие-то перемены, то ли чего-то убавилось или, наоборот, прибавилось. Джон медленно вел глазами по внутренности полога, пока его взгляд не остановился на угловом столбе, на котором вместо медного рукомойника висел деревянный идол!
– Видишь, он послал нам удачу, – виновато улыбаясь, произнесла Пыльмау. – Как только ты ушел в море, я его внесла с мороза, отогрела и долго упрашивала, чтобы он был к тебе милостив.
– А где рукомойник?
– Я его перевесила в чоттагин, гуда, где раньше висел. – Пыльмау нервно теребила край оленьей шкуры. – Я думала: ведь ты все равно почти не моешься… А бог должен висеть на своем месте…
И впрямь за последнее время Джон почти перестал следить за собой. Однажды утром, подойдя к рукомойнику, он вспомнил о жестоком морозе за стенами яранги, ярко ощутил, как холод тотчас стянет его умытое, лишенное защитного жирового покрова лицо, и не стал умываться… А потом он и вовсе перестал прикасаться к рукомойнику, и это нимало не повредило его здоровью.
– И еще вот почему бог должен быть здесь, – вкрадчиво продолжала Пыльмау. – Я хочу сына. Яко нужен товарищ, с которым ему будет не так трудно в жизни… Пусть уж бог будет с нами.
– Ладно, – Джон устало махнул рукой, – разделывай нерпу, я хочу есть.
Но не успела Пыльмау повесить над жирником котелок, как в ярангу потянулись гости. Никто ничего не просил. Приходили будто бы просто так или по какому-нибудь пустячному поводу, но ни один не ушел с пустыми руками.
Джон с тревогой видел, что от нерпы остается все меньше и меньше, и несколько раз он едва не крикнул жене: «Довольно!»
Поздно ночью в чоттагине послышался кашель Орво, и его седая голова просунулась в полог.
Старик поглядел на вернувшегося в полог бога и удовлетворенно хмыкнул.
– Надо ставить сети на нерпу, – сказал Орво. – Патроны кончаются, а открытой воды все меньше. Надо долбить лунки и ставить сети.
Джон впервые слышал, что нерпу можно ловить, как рыбу, сетями.
– Мы будем ставить сети, а ты поедешь к своему другу Ильмочу, – продолжал Орво. – Попросишь у него десятка три оленьих туш. Потом сочтемся. Он не должен отказать тебе – ты ведь его приморский друг. За своих не беспокойся – позаботимся о них.
Через несколько дней, собрав упряжку из самых сильных и выносливых собак Энмына, Джон отправился в тундру. Впервые он ехал один, но в душе не было тревоги: он был уверен, что доберется до стойбища. За пазухой он держал начерченную Орво карту, а на нарте под оленьими шкурами лежал спиртовый компас, одна из немногих вещей, оставшихся от купленного за китовый ус вельбота.
Путь лежал к Большому хребту Чукотского водораздела.
22
Долго блуждал Джон по тундре. Кончились взятые с собой в дорогу скудные припасы. Каждый вечер, останавливаясь на ночлег, он отводил в сторону самую слабую собаку и закалывал. Если поблизости оказывался кустарник, он разжигал костер и варил мясо. Остатки скармливал псам.
Джон обследовал все долины, указанные Орво, рыскал по низкорослому кустарнику, пересекал водоразделы, склоны холмов и даже поднимался на северный склон Большого хребта. Порой попадались следы оленьего стада – помет, как черная россыпь маслинок. Тогда в сердце рождалась надежда, и Джон гнал ослабевших собак по следу, пока не терял его где-нибудь в разлившейся наледи или в цепком, ломающемся на морозе кустарнике.
Вскоре следы исчезли совсем. И куда бы ни направлял нарту Джон – везде лежал девственный, синеватый от темного бессолнечного неба снег. Он спрессовался от мороза. Нарта могла идти по нему лишь с хорошо навойданными полозьями, и Джон часто останавливался, переворачивал нарту и наводил на них слой льда.
Когда в упряжке осталось всего восемь собак, Джон повернул упряжку обратно, на морское побережье.
Издали Энмын показался вымершим. Пока ослабевшие собаки почти два часа тащили нарту через неширокую лагуну, между ярангами не показалось ни одной человеческой фигурки, ни один столбик дыма не стоял над шатрами.
Джон ввалился в чоттагин своей яранги и, нащупав меховую занавесь, влез в полог.
Желтый язычок пламени жирника притянул Джона, и он услышал слабый голос жены:
– Это ты, Сон?
– Я, Мау.
– Привез что-нибудь?
– Я не нашел стойбища, – ответил Джон. – Только олений помет… Где дети?
– Здесь, – ответила Пыльмау. – Худые очень… Просят есть все время… Я уже варю старые торбаса. Выскребли дочиста мясную яму. Этим и держимся.
– Кто-нибудь ходит в море?
– Ходят, да толку мало, – ответила Пыльмау. – С того дня, как ты уехал, редко кто-нибудь с добычей приходил. Патронов нет.
Пыльмау палочкой развела огонь в жирнике и поставила над ним котелок.
Из-под вороха шкур выполз Яко и молча уставился на Джона. У мальчика резко выпирали ребра, а между ключицами и шеей виднелись глубокие впадины, словно дыры в смуглой шершавой от голода коже.
Тынэвиринэу-Мери лежала тихо. Она на минуту открыла синие глазенки и снова закрыла их, словно свет жирника был для нее нестерпимо ярок.
– Что с Мери? – встревоженно спросил Джон.
– Голодная, – сокрушенно ответила Пыльмау. – Даю ей грудь сосать, но и в ней ничего нет.
В котелке сварилась зловонная похлебка. Преодолев отвращение, Джон проглотил ее.
– Собак не ели?
– Что ты говоришь! – ответила Пыльмау. – Разве можно есть собак?
– Но все же получше, чем варить лахтачий ремень, выдубленный в человеческой моче, – возразил Джон.
Подкрепившись, Джон решил навестить старого Орво.
Возле яранги собаки с урчанием догрызали ременные крепления нарты. Увидев человека, они отбежали в сторону. Только теперь Джон заметил, что на всех ярангах моржовые покрышки обгрызены до высоты, до которой могли дотянуться собаки.
Орво лежал в темном пологе между двумя женами.
Он выслушал рассказ Джона и с горечью вымолвил:
– Сбылось то, чего я больше всего боялся: Ильмоч откочевал к Границе Лесов… Чуял старик, что мы придем к нему за помощью…
Дышал Орво коротко и прерывисто, в груди у него свистело и клокотало.
– Надо что-то делать, – помолчав, сказал Джон. – Нельзя покорно ждать конца.
– Что же ты можешь предложить? – вяло спросил Орво. – Охотиться уже сил нет. Пока найдешь полынью, темнеет, да и чистой воды почти нет.
– Можно часть собак съесть. Не понимаю: люди умирают с голоду, а кругом бегают животные, которые могут спасти нас. Едят же в иных странах конину, а собачина в некоторых странах на Востоке считается даже изысканным лакомством…
– Может быть, и дойдем до того, что будем есть собак, – устало ответил Орво, – но это уже последнее дело. После собак обычно берутся за покойников. Потом убивают и пожирают слабых… Пока человек не ест собаку, он еще может считать себя человеком…
– А вот я ел собак! – с вызовом заявил Джон. – Выходит, я лерестал быть человеком?
– Не надо так говорить, Сон, – с мольбой в голосе сказал Орво. – Посмотри мои сети. Может, что-нибудь попало?
С утра, с трудом проглотив вонючее ременное варево, Джон отправился на поиски сетей Орво. С месяц не было снегопада, и ранний снеговой покров затвердел, лыжи оказались ненужными. Ровная белая поверхность слепила глаза. Ведь по существу давно уже настали Длинные Дни, предвесенняя пора, а люди ее и не заметили, сидя в остуженных пологах в голодном оцепенении.
Сети старик поставил далеко, и лишь к наступлению поздних сумерек Джон дошел до них. Еще с час пришлось их выдалбливать изо льда. В первой снасти оказались выеденные морскими червями тюленьи кости, а во второй нерпа была почти цела. Обрадованный Джон очистил сети и поставил заново, намереваясь через день вернуться.
С грузом тюленьих костей из первой сети и початой тушей из второй Джон возвратился в Энмын.
Несмотря на слабость, Пыльмау вышла навстречу с неизменным ковшиком, в котором плавала льдинка.
Трудно было разложить добычу на двенадцать равных долей.
– Орво надо положить побольше, – сказал Джон.
– Нет, пусть каждая семья получит поровну, – возразила Пыльмау.
– С какой стати я должен кормить Армоля, который посильнее меня и давно мог посмотреть сети? – раздраженно заметил Джон.
– Не сердись, – понизив голос, сказала Пыльмау, – когда делят еду, нет места гневу. Пусть каждый получит свою долю. Солнце не смотрит, кому дать больше тепла и света, оно для всех одинаково.
– Я не хочу соревноваться в щедрости с солнцем! – сердито заявил Джон. – Прежде всего я хочу накормить своих детей, а потом уже остальных!
Он почти силой взял по куску мяса от каждой доли и бросил в котелок, повешенный над ожившим жирником.
Боясь, что Джон вовсе ничего не даст остальным жителям Энмына, Пыльмау сложила жалкие куски мяса и кости, и отправилась по ярангам.
Оставшись в пологе с детьми, Джон попытался прибавить пламя в жирнике. Он взял черную, сделанную из неизвестного материала палочку и принялся соскребать к краю каменной плошки намоченный в жиру мох. Пламя действительно увеличилось, но увенчалось огромным языком копоти. Джон, стараясь справиться с ним, окончательно потушил жирник. Полог погрузился в темноту. В наступившей тишине Джон вдруг услышал плач Тынэвиринэу-Мери. Нащупав дрожащее хрупкое тельце ребенка, Джон выпростал ее из-под вороха холодных шкур и прижал к себе. Тело малышки обожгло его огнем. Девочка была в забытьи и тихо плакала. Удивительно, откуда может быть столько жара в таком крошечном существе!
Джон качал и уговаривал плачущую девочку:
– Мери, дорогая, не плачь, подожди немного. Сейчас мама придет, зажжет свет, и мы будем есть свежее горячее мясо. Не плачь, моя доченька!
Джон баюкал девочку, и ему казалось, что она начинает дышать ровнее и жар спадает. Глаза понемногу привыкли к темноте: через многочисленные проплешины в шкурах внутрь полога проникало немного света.
– Птичка моя, горе ты мое… – шептал Джон, перейдя на английский. – Почему именно тебе выпала доля родиться в этом краю?.. Где-то тысячи счастливых детей улыбаются теплому солнцу, пахнут молочком, а ты, моя кровь, исходишь жаром в этом проклятом ледяном краю! Миленькая моя! Цветочек заполярный!.. Почему ты молчишь? Ты перестала плакать? Ну, поспи…
Джон разговаривал с девочкой, а в сердце росла тревога, словно черная туча застилала душу. Ожидание чего-то страшного и неумолимого наполняло тесный полог, вставало темными тенями в углах. Стараясь стряхнуть с себя тревогу, Джон возвышал голос:
– Родная моя! Не вечно будет зима, придет за ней весна, и мы еще увидим зеленую травку, наедимся досыта!..
Слабый луч протянулся от отдушины к угловому столбу, который подпирал полог. На столбе висел бог. На этот раз его лик не казался Джону бесстрастным. У бога появилось выражение какого-то мстительного злорадства.
Джон прервал разговор с дочерью. Взгляд бога ледяной иглой пронзил его насквозь, и холодный липкий пот потек между лопаток, вызывая озноб и страх.

– Эй, ты, идол! – закричал, не помня себя от ужаса, Джон. – Перестань! Все равно я тебе не верю и не признаю тебя!
Он положил ребенка на постель и кинулся к богу. Сорвав его с такой силой, что зашатался весь полог, Джон швырнул деревянного идола в пустой чоттагин.
– Вынэ вай! – услышал он голос Пыльмау. – Что ты наделал! Ох, бгда нам будет! Горе!
Джон выглянул в чоттагин и увидел жену на коленях перед поверженным богом.
– Встань! – закричал страшным голосом Джон. – Не смей унижаться перед ним! Ни один бог – ни ваш, ни наш – не стоит этого. Все они обманщики! Встань, Мау!
– Страшное горе ожидает нас, Сон, – притихшим от волнения голосом произнесла Пыльмау. – Как ты мог это сделать?
Пыльмау протянула руки к богу, лежащему на припорошенном изморозью земляном полу, и в это мгновение страшный раскат потряс ярангу, стряхнув иней с деревянных стоек. Ровный синий свет наполнил помещение.
Джон кинулся к входной двери. Большая шаровая молния, рождая мерцающие шарики, медленно катилась к морю. Ударившись о первый торос, она рассыпалась на множество искр и потухла. А там, где море соединялось с берегом, чернела трещина – источник грохота. Джон вернулся в чоттагин и нашел Пыльмау без чувств, прижимавшую к себе деревянного идола.
Джон еле-еле втащил жену в полог.
Очнувшись, Пыльмау добыла огонь, разожгла жирник, пристроила бога на место.
– Сон дрался с богом! – слабым голоском сообщил из-под груды оленьих шкур Яко.
– О, горе мне! Вот наказание! Смотри, Сон, угасает наша Тынэвиринэу-Мери! – Пыльмау взяла ребенка на руки и прижала к своей исхудавшей груди. – Умирает Спустившаяся с Рассвета!
Разгоревшийся жирник высветил бледное, уже почти неживое личико. Тынэвиринэу-Мери медленно разлепила ресницы и кротко и жалобно взглянула на отца. Из ее крохотной груди вырвался долгий, протяжный вздох и едва слышный стон.
– Сон! Иди к богу и проси у него прощения! – охрипшим голосом закричала Пыльмау. – О, Сон! Проси его заступиться за девочку, проси его… Сон, разве ты не хочешь, чтобы наша зорька жила? Или ты хочешь, чтобы она угасла, так и не став ясным днем?
Джон оцепенел от ужаса. Высвеченный дрожащим желтым пламенем жирника идол кривил рожу. Казалось, что неумолимый деревянный взгляд уставился на холодеющее тело Тынэвиринэу-Мери. В два прыжка Джон очутился возле углового столба, на котором висел бог, и неожиданно для себя зашептал:
– Не надо! Помилуй девочку! Обещаю больше не трогать тебя. Буду кормить самыми жирными кусками, и твой лик всегда будет блестеть от сала. Не надо, не надо, не надо…
Шепот перешел в громкое рыдание.
Заплакал под оленьими шкурами голодный Яко, и вскоре вся яранга наполнилась плачем и стонами.
Вдруг надрывающий душу вой Пыльмау оборвался, и она как-то удивленно произнесла:
– Она ушла за облака!
Тынэвиринэу-Мери запрокинула головку. Расширившиеся и застывшие голубые глаза уже подернулись туманом.
Джон молча принял из рук жены остывающее тело и осторожно положил на оленью шкуру. Натянул уже неподатливые веки на большие голубые глаза и поприжал их. Затем уткнулся лицом в ладони и застыл над девочкой.
Он не слышал, что происходит вокруг. Он ни о чем не думал, ничего не вспоминал, придавленный неизмеримой тяжестью горя, которая заполнила все его существо.
Он не слышал, как Пыльмау кормила маленького Яко, притихшего от встречи со смертью, не слышал, как пришел старый Орво, который, выслушав рассказ Пыльмау, долго шептался с богом.
Орво попытался заговорить с Джоном, но безуспешно.
Когда прошли сутки, Орво подтащил к яранге детские санки на полозьях из моржовых бивней. Пыльмау обтерла тело дочки и нарядила в белые погребальные одежды.
Орво хотел было вынести умершую, но Джон молча отстранил его и тихо сказал:
– Я сам.
Взойдя на Холм Захоронений и увидя обглоданные зверьем и оголодавшими собаками тела стариков Мутчина и Эленеут, Джон содрогнулся и заявил опешившему от неожиданности Орво:
– Я похороню дочку по нашему обычаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63