Капитан ледокольного парохода "Вайгач"».
Джон прочитал письмо и написал ответ капитану, где благодарил за щедрость и выражал готовность всегда оказывать помощь русским морякам, если им случится оказаться у берегов Энмына.
Больше всех подаркам была рада Пыльмау. Она носилась от мешка с сахаром к отрезам яркого ситца, примеряла их на себя, ворошила табачные листья, нюхала плитки чаю и говорила Джону:
– Этакое богатство! Никогда еще у нас в яранге не было столько разных диковинных вещей! Даже не верится, что все это наше. Если все тратить понемногу, надолго хватит. На целый год, а то и больше!
Джон слушал ее и улыбался. Когда первый порыв восторга у Пыльмау прошел, Джон сказал:
– Все это не твое и не мое. Это общее энмынское.
Пыльмау изумилась.
– Все это? – переспросила она, широким жестом обводя подарки с парохода.
– Да, – твердо заявил Джон. – Мы все это поделим, как делят добытого моржа.
– Но чай, сахар и мука – это тебе не морж! – решительно заявила Пыльмау. – Наши люди хорошо живут и без этого. Делят только то, без чего человек может умереть.
– Но почему я должен иметь все это, а остальные нет? – спросил Джон.
Пыльмау ласково и жалостливо посмотрела на Джона и тихо произнесла:
– Ну хорошо. Можешь немного дать Орво, Тнарату и Армолю… Но все раздавать – глупо. Ты белый человек, и эти вещи тебе нужнее.
От этих слов Джона передернуло. Он сердито посмотрел на Пыльмау и сказал:
– Если хочешь, чтобы я не сердился, не называй меня белым человеком.
15
Такие дни выпадают поближе к осени, когда уже ночи темны, и в безлунные ночи морская волна светится.
В безоблачном небе единственный хозяин – солнце. Оно встает из морской пучины, чистое, большое и красное. В середине дня на берегу Ледовитого океана стоит зной – даже в летней легкой кухлянке жарко, и люди обливаются потом.
Гирлянды прозрачных моржовых кишок – материала для непромокаемых плащей – шуршат на легком ветру. На солнцепеке сидят женщины и широкими некулями расщепляют моржовые кожи. Сырая кожа плотно прилегает к деревянной подставке. Нужно особое чувство меры, чтобы по обе стороны подставки ложились две половинки равной толщины.
На солнечной стороне Орво и Армоль режут лахтачью кожу на ремень. Прежде чем кожу нарезать, ее несколько дней вымачивали в крепком настое человеческой мочи, чтобы удалить из нее остатки жира и сделать мягкой. Армоль держит обеими руками вонючий, выскальзывающий из пальцев кусок кожи, а Орво остро отточенным ножом вырезает ровную полоску ремня, который кольцом ложится у его ног. Мужчины лишь изредка, во время перерывов в работе, обмениваются словами, ибо дыхание режущего должно быть ровным, чтобы линия получалась прямая и ремень был одинаковой толщины.
Разговор начал Армоль. Он поначалу не знал, как приступить к нему, но теперь почти не умолкал, и Орво приходилось часто останавливаться, чтобы не испортить ремень.
– Почему бы не прогнать его? – спрашивал Армоль. – Пускай уходит туда, откуда пришел, или селится в другом селении, где люди привыкли к белым людям.
– А как же Пыльмау? – говорит Орво, принимаясь точить отражающее солнечный луч лезвие ножа.

– Ей всегда можно найти мужчину, – небрежно бросает Армоль. – Кто-нибудь возьмет ее второй женой.
Орво перестает точить нож и пристально смотрит на Армоля. Тот, не выдержав взгляда, опускает голову.
– От чужого человека может плохо быть нашим людям, – упорно твердит Армоль.
– Что опасного в безруком? Уж не боишься ли ты его? – насмешливо спрашивает Орво.
Армоль вспыхивает и бросает кусок кожи в деревянную кадку.
– Я бы его не боялся, будь у него даже четыре руки! – кричит он. – Но я не хочу таиться, когда мне нужно общаться с нашими богами, не хочу, чтобы чужие глаза, которые не понимают нашей жизни, насмехались над нами, когда мы соблюдаем наши обряды. Вспомни, Орво, как он смотрел на нас, когда мы приносили великую жертву на льду у Берингова пролива? Не наш он человек!
– У всякого народа есть свои обычаи и привычки. Может быть, так и смотрел на наш обряд Сон, но я то этого не приметил. Зато все слышали, как ты громче всех хохотал, когда первый раз увидел, что Сон чистит щеткой зубы и полощет рот водой, словно днище байдары после перевозки свежего мяса. Ведь было так? – Орво с улыбкой смотрит на Армоля.
Армоль, не слушая, продолжает:
– Пусть так, но я о наших людях забочусь. Мне дела нет до Сона и его соплеменников. Есть они – хорошо, нету их – обойдемся и без них! Веками жили!
– Жили – это верно, – соглашался Орво. – Но сегодня мы живем не так, как вчера, а завтра будем жить совсем иначе, чем сегодня. И мне кажется, что за последние годы даже дни укорачиваются… Нам, людям, которые живут вдалеке от больших народов и их дорог, тоже надо поспевать за временем… И еще тебе скажу, Армоль: человек всегда есть человек, какими бы дикими ни казались другим его обычаи и привычки, каким бы непривычным ни был его вид. Не смотри на внешность человека, гляди в глубину его глаз и чувствуй его сердце – там его суть.
– Ты защищаешь его, потому что сам жил среди белых людей и набрался всякой дряни от них, – говорит Армоль. – Я не хочу тебя обидеть, Орво. Но когда собака побудет в волчьей стае, а потом вернется к человеку, то бывает, что она нет-нет да и завоет по-волчьи… Я знаю, ты надеешься, что Сон станет таким же луоравэтльан, как и мы. Но слушай! Позавчера он получил столько подарков от своих соплеменников, сколько нам с тобой даже не снится, когда наши яранги бывают увешаны песцовыми шкурками. Поделился он с тобой хоть щепоткой табаку? Дал твоему внуку кусок сахару? Или подарил старухе твоей лоскут красной ткани? Если он не соблюдает главной заповеди – делись всем, что у тебя есть, – он не наш!
– Даже собаке научиться выть по-волчьи нужен срок, а Сон – человек, – убежденно возражает Орво. – Он пришел из того мира, где не любят делиться друг с другом. Там все наоборот: каждый старается отнять даже последнее у другого. Как же ты хочешь, чтобы он сразу же перенял наши привычки?.. Вот ты говоришь, что тебе не по сердцу, когда он смотрит, как мы совершаем наши обряды. А подумал ты о том, как ему самому трудно переломить себя, переделать всю свою жизнь заново и отказаться от того, что ему дорого. Мы еще не знаем, чем пожертвовал Сон, чтобы помочь Пыльмау и маленькому Яко.
– Очень-то нам нужна его помощь, – ворчит Армоль. – Обошлись бы и без него.
Приставив к глазу лезвие, Орво любуется на свою работу и делает знак Армолю, чтобы тот взял из кадки кожу. Но Армоль даже не шевелится. Он смотрит куда-то за спину старика и с раскрытым ртом за кем-то следит. Орво оборачивается и видит идущего к ним Джона.
– Ковыляет к нам, – цедит сквозь зубы Армоль. – Сытая рожа так и сияет: накурился и напился крепкого сладкого чая.
– Перестань! – прикрикивает на него Орво.
– Етти! – весело здоровается Джон.
– Етти! – бросает Армоль, глядя куда-то в сторону.
– Етти, етти, – ласково произносит Орво и замечает: – Сон, сколько раз я тебе говорил: «етти» говорит не тот, кто приходит, а тог, кто встречает. Такой у нас обычай. Чужака сразу же видно, если он торопится сказать «етти».
– Так он и есть чужак, – с кривой усмешкой замечает Армоль.
Джон усаживается на камень и достает несколько листьев табаку.
– Закурим, – предлагает.
Орво с готовностью вынимает свою трубочку, сделанную из моржового бивня с головкой из срезанного винчестерного патрона. Армоль свертывает жвачку и осторожно кладет за щеку. Он с интересом смотрит, как Джон зажигает спичку.
– Эти зажигательные палочки ловко белые люди придумали, – уважительно произносит он, бережно беря коробок в руки.
– Вы знаете, – говорит Джон, – что мне подарили много разных вещей. Но я живу с вами, и все, что прислал мне капитан русского парохода, принадлежит поровну всем энмынцам.
Джон достает листок бумаги, густо исписанный с обеих сторон.
– В Энмыне живет четыре раза по двадцать и еще семь человек в двенадцати ярангах, – Джон прочитывает имена глав семей. Некоторые имена он произносит неправильно, и Орво поправляет его. – Всю муку, сахар, чай и табак я разделил на четыре двадцатки и семь долей и разложил на двенадцать кучек. Теперь я спрашиваю вас: верно ли я поступил?
Армоль не сводит глаз с бумаги. Дрожащим от волнения голосом он спрашивает, показывая на листок:
– И мое имя тут записано?
– Да, – отвечает Джон, ищет глазами, замечает ногтем и показывает: – Вот Армоль. Женат, двое детей, старуха мать, всего пять долей.
– Но как ты все это узнал? – удивляется Армоль.
– Пыльмау мне помогала.
– Женщину-то ни к чему было брать в помощницы. Позвал бы меня, – говорит Армоль и сплевывает густую табачную коричневую слюну.
– В следующий раз непременно позову тебя, – обещает Джон и продолжает: – Но материю и другие вещи мы не стали резать: очень маленькие лоскутки получаются. Может быть, будет лучше, если мы вместе решим, кому больше всех нужна новая камлейка? Тому и дадим целиком, чтобы не резать.
– Верно говоришь, – замечает Орво.
– Тогда пойдем к нам в ярангу, посмотрим, что кому отдать, – предлагает Джон.
– Ладно, – соглашается Орво и спрашивает: – А можно помыть нам руки в твоей моечной лоханке? А то они у нас больно грязные.
– Конечно, – отвечает Джон. – У меня теперь даже мыло есть!
Пыльмау уже приготовила чайник, и на низеньком столике, придвинутом к бревну-изголовью, стоят кружки и чашки. На большом деревянном блюде горкой сложены только что испеченные на нерпичьем жиру лепешки.
Джон наливает в умывальник воды и подает Армолю кусок мыла. Кусок белого, никогда доселе не виданного вещества скользит в руках, и Армоль хихикает так, словно его кто-то щекочет:
– Как живой! Убежать хочет! Не привык еще к чукотским рукам. Дикий…
Под руководством Орво он намыливает руки и усердно трет их.
Старик советует заодно вымыть и лицо.
– А белый зверек не укусит? – спрашивает Армоль, показывая на мыло.
– Сначала сделай пену на ладонях, намажь лицо, потри и смой, – говорит Орво.
Армоль делает все так, как сказал старик. Аккуратно размазав мыльную пену по лицу, он вдруг испускает истошный крик:
– И-и-и! Кусается! В глаза вцепился!
Армоль мечется по чоттагину, сбивая расставленные китовые позвонки и натыкаясь на столбы, держащие свод яранги.
– И-и! – кричит он. – Глаза ест!
Орво ловит Армоля и силой подводит обратно к умывальнику.
– Смой как следует пену – все пройдет! – говорит он. – Промой глаза хорошенько.
Пока Армоль носился по яранге, Пыльмау звонко хохотала. Не удержались от смеха и Джон, и Орво.
Когда Армоль смыл мыло и резь в глазах утихла, он обрел былую самоуверенность и сердито огляделся.
– Что смеешься! – ворчит он на Пыльмау. – Тебя бы так!
– И у меня такое было, пока Сон не научил, – дружелюбно отвечает Пыльмау.
Мужчины усаживаются за коротконогий столик, и Джон предлагает:
– Может быть, сначала выпьем дурной веселящей воды?
Армоль и Орво переглядываются.
– Пропустить немного можно, – решает Орво.
Пыльмау приносит бутылку, и Джон разливает водку по чашкам.
– Мау, можешь выпить с нами? – Джон протягивает ей чашку.
– Не буду, – качает она головой. – Вы пейте, а я не стану мешать мужскому разговору.
Пыльмау уходит, и в чоттагине остаются одни мужчины.
Джон хозяйничает за столом, разливает чай, предлагает гостям отведать лепешки на нерпичьем жиру. Вытянув губы трубочкой, гости с шумом пьют чай. Выждав некоторое время, Джон обращается к ним:
– Друзья, я бы хотел посоветоваться с вами…
– Мы слушаем тебя, Сон, – отвечает Орво.
– Я хочу жениться на Пыльмау…
Удивленные таким заявлением, Орво и Армоль словно по команде ставят чашки на столик.
– Да, я хочу жениться на Пыльмау и усыновить Яко, – продолжает Джон, – но не знаю, как это сделать…
Армоль и Орво недоуменно переглядываются. Армоль, заикаясь от смущения, спрашивает:
– Ты что же, хочешь, чтобы мы тебя научили, как это сделать?
– Вот именно! – восклицает Джон, обрадованный тем, что его так легко и быстро поняли.
– Я тебя уважаю, Сон, – растерянно говорит Орво, – но я уже не гожусь, разве вот Армоль сможет.
Армоль растерянно смотрит на Джона и напрямик спрашивает:
– А чья вина – твоя или ее?
– Вины никакой нет, – отвечает Джон. – Пыльмау согласна… По правде говоря, мы уже с ней живем, как муж с женой, еще с того дня, как мы вернулись с Берингова пролива. Спим в одном пологе, на одной постели…
– Ну! – нетерпеливо прерывает его Армоль. – А дальше?
– А дальше вот что: говорит она, что у нас будет ребенок. Я, конечно, очень рад, но ребенку нужен отец, а Пыльмау – настоящий муж.
– Ничего я не понимаю, – говорит Армоль, обращаясь к Орво.
– Я тоже, – пожимает плечами Орво и спрашивает Джона:
– Ребенок, который будет, – твой?

– А чей же еще? Конечно, мой. Тут уж и сомневаться нечего, – отвечает Джон.
– Какая же еще женитьба тебе нужна, когда ты и так уже женат, – разводит руками Орво.
– Вы меня, видно, не так поняли, – смущенно говорит Джон. – Дело в том, что у белых людей мужчина и женщина считаются женатыми лишь тогда, когда они предстают перед священником…
– Священник – это у белых людей шаман, который может общаться с богом, – поясняет Армолю Орво.
– Или если они записываются в особую книгу у самого главного человека в селении, – говорит Джон, – это считается за самое важное.
– Не знаю, не понимаю, – мотает головой Армоль. – Мне в женитьбе важно совсем другое. То, отчего дети бывают. Я так думаю, Сон, ты давно женат на Пыльмау, еще с того дня, как мы вернулись с Берингова пролива, если я тебя верно понял. А то, что у нас нет человека, который может общаться с богом белых людей, и книги, и даже главного человека в селении, – тут уж мы тебе никак не поможем.
– Сон, если ты решил жить по нашим обычаям, такты уже женился, – заключает Орво. – Больше ничего не надо.
– Правда? – обрадованно восклицает Джон.
– А как же иначе? – отвечает Орво.
– Значит, я могу называть Пыльмау своей женой?
– Давно можешь, – говорит Армоль и сам наливает в чашки водку.
Джон показал подарки, присланные русским капитаном. Орво и Армоль одобрили, как Джон разделил их. Посудив-порядив, ткань решили отдать в семью Гувата, который долго болел.
Три матросские фланелевые рубахи Орво посоветовал Джону оставить себе, однако Джон с этим не согласился и подарил их Тнарату, Орво и Армолю.
– Все нужное, – сокрушенно произнес Орво, оглядывая подарки. – Нам надо и подвесной мотор, и новые винчестеры, патроны. Хорошо бы достать и деревянный вельбот. Очень хорошо на нем во льдах плавать. Но стоит дорого. Наверное, надо три двадцатки моржовых клыков или ус с целого кита отдать… – Он обратился к Армолю: – А ты вот говоришь, что можно обойтись безо всего этого и жить по древним правилам и со старинными орудиями. Согласился бы ты сегодня выйти в море с одним копьем или луком со стрелами?
– Будем надеяться, что сумеем купить и вельбот, и подвесной мотор, – сказал Джон и спросил Орво: – А платят чукчи какую-нибудь дань русскому правительству?
– Кто хочет, тот и платит, – небрежно ответил Орво.
– Как? – не понял Джон.
– По доброй воле у нас платят дань, – пояснил Орво. – Это как бы подарок Солнечному Владыке – Русскому царю.
– Очень интересно! – удивленно произнес Джон.
– Ничего интересного, – заметил Орво. – Отдают всякую дрянь, ненужную в хозяйстве.
Когда разносили подарки, в каждой яранге Орво, Армоля и Джона встречали с радостью и старались угостить. Люди жили по-разному. Были и вовсе бедняки, У которых покрышки яранг были рваные, а пологи представляли собой полусгнившие лохмотья оленьих шкур.
В одной яранге жили два старика. Полуослепшие и грязные, они ползали в зловонном и грязном чоттагине. Посреди стояла деревянная лохань, из которой одновременно ели собаки и старики.
Вопросительно взглянув на Орво, Джон заметил смущение на его лице и спросил:
– Разве нет никого, кто бы мог помочь этим несчастным?
– У них нет родни, – сказал Орво. – Сердобольные люди приносят им еду, иногда прибирают в яранге.
Уже на улице, по дороге в другую ярангу, Орво сказал:
– Им давно надо уходить за облака. У нас такой обычай: если человек уже не может прокормить себя или начинает приносить меньше, чем стоит его жизнь, он по своей доброй воле уходит за облака. Но у Мутчина и Эленеут вышло так, что сыновья их, которые могли помочь им уйти в другой мир, уже умерли. Теперь некому совершить обряд, и старики будут маяться, пока не угаснут.
– Как жестока жизнь! – не сдержался Джон.
– Да, – согласился Орво. – Не повезло старикам. Были бы живы сыновья, они бы не мучились и уже жили в ином мире.
Снег выпал неожиданно. Три дня кряду лил беспрерывный мелкий дождик, а в одно утро вдруг превратился в снегопад. Сначала снежинки таяли на черной земле, но их было так много, что к полудню земля была покрыта пушистым снежным ковром, и Энмын с побелевшими ярангами и холмиками мясных ям неожиданно обрел праздничный веселый облик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63