Ребята примкнули к экскурсии и вместе с ней переходили из зала в зал. Поражало обилие наготы. Вскоре Ринтыну уже казалось, что в высоких просторных залах тепло от тучных, откормленных телес.
В зале фламандской живописи пышные лошадиные зады странным образом смешивались с лицами людей.
“Как в бане”,– подумалось ему. Но вслух он ничего не сказал: рядом была Наташа. На ее лице отражались такое неподдельное восхищение и радость, что Ринтыну даже стало немного обидно: она понимает все, а он – нет.
Навстречу открывались все новые залы, и от пола до высоченных потолков висели картины, картины, картины… Нельзя было не обратить внимания на мастерство, с каким они были написаны: человеческое тело было теплое, живое, лица выразительны, но… они не трогали сердце Ринтына. Инкрустированный паркет нравился ему больше, чем тщательно выписанная дверь в мусульманскую мечеть на картине Верещагина. “Может быть, для того, чтобы понимать такие картины, нужно долго жить в городе? – думал Ринтын.– Не станут же люди собирать в одно место такое, что им не нужно… Надо ходить и ходить сюда, как это собирается делать Кайон”.
Очень много было богов. Точнее, изображений Христа. Бледный, тонколицый человек со страдальческим выражением лица висел на грубо сколоченном кресте. На других картинах Христос лежал на земле в одной набедренной повязке, а вокруг него толпились старцы, как охотники у убитого лахтака, только что ножей у них не было в руках…
Ребята покидали Эрмитаж слегка оглушенные. Ринтын глубоко вдохнул свежий, пахнущий мокрым снегом воздух.
– Как это прекрасно! – с восторгом произнесла Наташа и повернулась к Ринтыну: – Правда, Толя?
Ринтын молча кивнул.
Через несколько дней собрались в театр. Билеты брал Кайон.
– Видел? Театральные билеты,– гордо сказал он, показав билеты Ринтыну.– Самый лучший театр в Ленинграде. Так мне сказала кассирша. И пьеса классическая – “Дядя Ваня” Чехова.
До спектакля было далеко еще, и Ринтын, чтобы освежить в памяти текст пьесы, взял в библиотеке томик Чехова. Он читал книгу и вспоминал летний теплый день в Улаке. Он сидел на камне над морем и держал в руках точно такой же томик. Ветер морщил рябью зеленую воду океана. На волнах качались чайки и смотрели круглыми красными глазами на странного человека с бумагой в руках.
“В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли”,– говорил доктор Астров, а Ринтын видел своих земляков, которые собирали вельбот на промысел. Каждый несет кожаный мешок, моторист тащит на плече двигатель… А потом ветер наполнит парус, и вельбот заскользит по воде, ломая солнечный луч… Может быть, с точки зрения человека, живущего в городе, у чукотских охотников была далеко не красивая одежда и лица их не сияли великолепием живописных эрмитажных портретов, но души и мысли их были прекрасны, потому что они делали дело, нужное для жизни человека. И вообще – что такое красота? Может ли быть так, что подлинно красивое иногда отталкивает человека, который еще не понимает это прекрасное? Может быть, красота – это только то, что приносит человеку радость?
Кайон пришил новые пуговицы на свое старое пальто и выгладил брюки. Ринтын последовал его примеру.
– Мы ведь с тобой старые театралы,– напомнил Кайон другу.
Несколько лет назад они играли в чеховской пьесе, которую поставил в педагогическом училище Филипп Филиппыч. Пьеса называлась “Юбилей”. Кайон играл Шипучина, а Ринтын Хирина. Как они волновались перед выходом на сцену! А на репетициях жалели, что никогда не бывали в настоящем театре. Филипп Филиппыч тогда сказал, что все у них впереди, и настоящий театр в том числе.
Шел редкий мохнатый снег. Он оседал в каменных складках памятника Екатерине II. Лучи электрических фонарей ловили снежинки.
Перед большими тяжелыми дверями толпился народ. Люди были нарядно одеты, особенно женщины. Каждая, проходя, распространяла вокруг себя аромат духов. Многие несли на плечах пушнину – лисьи и песцовые шкурки с аккуратно выделанными звериными головками. Вместо живых глаз в меху тускло поблескивали вставленные стеклянные бусы.
Кайон, как истый тундровик, обращал внимание на каждую шкурку:
– Гляди, горностай! А это песец! Во лисица красная! Огневка. Ты смотри, сколько пушнины носят в Ленинграде! Интересно, есть ли у Наташи какая-нибудь шкура?
Это он сказал, чтобы поддразнить Ринтына, который уже волновался: скоро начало спектакля, а Наташи нет.
Ринтын попросил Кайона постоять у подъезда, пока он сам сбегает на Невский.
– Ты говоришь глупости. Она придет, никуда не денется. А вот ты можешь потеряться – ищи потом тебя. Все женщины одинаковы,– тоном знатока заметил Кайон.– Для них большое удовольствие, когда мужчина ждет.
Ринтын заметил издали белую шапочку Наташи и кинулся навстречу.
– А мы тебя так ждали! – сказал он, пожимая ее холодные ладони.
В театре публика была совсем не та, что в музее. Здесь она казалась наряднее, а лица значительнее, с выражением всепонимания.
Гардеробщик предложил бинокли – маломощные, почти игрушечные. Ринтын повертел один, приложил к глазам и вернул.
– Не надо. Без бинокля лучше видно.
Наташа была в черном платье с глубоким вырезом на груди. Девушка вынула из сумки туфли на высоких каблуках и надела их у зеркала, держась за плечо Ринтына.
“Хорошо бы укрыть ее шею шкурой какого-нибудь зверя”,– подумалось Ринтыну. В груди стало жарко, и он глубоко вздохнул.
– Ты чего, Толя? – удивилась Наташа.
– Волнуется,– усмехнулся Кайон.– Он ведь бывший актер. Играл на анадырских подмостках.
– Правда? – воскликнула Наташа.
Незаметно для нее Ринтын ткнул в бок Кайона.
По лестнице они поднялись под самый потолок с облупившейся позолотой. Места находились сбоку. От раскинувшегося внизу огромного зрительного зала доносился людской говор. Сцену закрывал роскошный занавес. Под потолком, на уровне галерки, сияла огромная люстра. На нее было больно смотреть, как на весенний, облитый ярким солнцем снег.
– Нравится тебе? – почему-то шепотом спросила Наташа.
– Да,– ответил Ринтын. Он испытывал волнение перед первым свиданием с настоящим театральным искусством.
Медленно погасли огни. Пополз занавес, открывая загородную усадьбу. С потолка-неба свисала жиденькая зелень, блеклая, будто стираная. Все это выглядело убого и не вязалось с высоким академическим званием театра.
Актеры произнесли знакомые Ринтыну первые слова. Даже на таком далеком расстоянии были заметны грим и неживой, пепельный цвет париковых волос.
Ринтын понимал, что глупо обращать внимание на такие пустяки, что главное – это игра актеров, их мастерство. Но даже усилием воли он не мог заставить себя сосредоточиться на действии. Может быть, не следовало читать пьесу? Тогда не возникало бы внутреннего сопротивления игре актеров, у которых и доктор Астров, и Телегин, и Соня, и Войницкий были совсем другие, не те, которых узнал Ринтын, читая пьесу еще в Улаке, высоко над морем. Слова, которые имели большой скрытый смысл, звучали со сцены холодно. Пожалуй, один только Телегин был хорошо знакомым, и Ринтын всякий раз радовался, когда наступала его очередь произносить реплики.
Кончилось первое действие. Зал загремел аплодисментами. Ринтын некоторое время сидел неподвижно, но его подтолкнул Кайон, и он захлопал вместе со всеми. На сцену снова вышли исполнители и поклонились зрителям.
– Ну, что ты скажешь? – восторженно обратился к нему Кайон.– Здорово?
– Любопытно смотреть,– сдержанно отозвался Ринтын.
– Тебе бы так сыграть? Да? – подмигнул Кайон.
– Что ты ко мне пристал! – рассердился Ринтын.– Ведь сам играл в пьесе роль Шипучина. Целый месяц тренировался, бормотал даже во сне: “Замечательно подлая баба!..”
– Ладно, ладно! – замахал руками Кайон.
Ребята протолкались к буфету и купили по стаканчику мороженого.
– Мороженое должно быть национальным блюдом всех народов Севера,– сказал Кайон.– Как это мы не додумались до такой вкусной штуки!
Ринтын был задумчив, и Наташа обратила на это внимание.
– Ты что такой тихий?
Ринтын замялся, но тут, как всегда, к нему на выручку заспешил Кайон:
– Он очень переживает. Все улакские чукчи прирожденные артисты, поэтому любое зрелище для них – это волнение.
Ринтын метнул на Кайона гневный взгляд, и друг осекся.
Постепенно Ринтын перестал обращать внимание на игру актеров. Он просто следил за действием, как будто заново перечитывал пьесу. Только иной раз, когда какой-нибудь актер вдруг старательно начинал “играть”, ему становилось не по себе.
Так прошли второе, третье и четвертое действия. Пьеса кончилась, и народ повалил к выходу. Заспешили и ребята.
Снегопад прекратился, легкий мороз холодил лицо.
– Тебе понравился спектакль? – спросила Наташа.
Ринтын, не кривя душой, рассказал о своих ощущениях.
– И со мной было почти так,– заметил Кайон.
– Ребята,– Наташа даже приостановилась,– как вам еще много надо понять! Дорасти до вершин культуры! Придется часто ходить в театр, много читать, прислушиваться к мнению настоящих знатоков искусства. Я, со своей стороны, обещаю сделать все, чтобы вы проделали этот путь быстрее.
– Мне всегда казалось, что я давно сделал прыжок, из первобытности в социализм,– задумчиво сказал Кайон.– А оказывается – вон еще сколько шагать. Да еще с твоей помощью,– он повернулся к Наташе.
– Да, да! – не уловив иронии в словах Кайона, подхватила она.– Трудный путь.
На Невском проспекте Кайон попрощался и отправился домой. Проводив Наташу на поезд, Ринтын возвратился трамваем до угла Восьмой линии и Среднего проспекта, а дальше пошел пешком. Небо прояснилось, и в пролетах улицы виднелись далекие и редкие звезды.
И сердце Ринтына защемило от желания увидеть родное чукотское небо, такое богатое звездами! В эту пору уже полыхает полярное сияние, с которым ничто по красоте не может сравниться. Пусть это не волнует всех, а только одного человека, того, который родился и вырос в скалах, на пустынных берегах, под северным сиянием и холодными звездами. А когда стоишь на вершинах гор, откуда открываются просторы сразу двух океанов – Ледовитого и Тихого,– вот тогда ощущаешь подлинное величие природы.
7
В комнату заглянул комендант общежития и, ткнув пальцем в каждого, сказал:
– Тебе, тебе и тебе явиться в мой кабинет!
Кабинетом коменданта назывался закуток с нестругаными стеллажами из горбыля, на которых хранились кипы постельного белья.
В углу стоял обшарпанный письменный стол, аккуратно покрытый цветной бумагой. За столом восседал незнакомый человек в мохнатом демисезонном пальто и в ботинках на толстой каучуковой подошве. От подошв на пол натекла вода.
Перед незнакомцем лежали толстый блокнот и изящная авторучка.
– Мы же отобрали китайцев,– сказал он, бросив беглый взгляд на Черуля.
– Он не китаец,– поправил комендант,– он этот самый…
– Нанаец,– подсказал Черуль.
– О, нанайская борьба! – заулыбался незнакомец.– Как же, знаю! Хороший эстрадный номер для концерта. Но в цирке не годится. Разве только в клоунаде.
– Товарищи! – официальным тоном заговорил комендант.– Мы вас пригласили сюда, чтобы отобрать из вас участников…
– Позвольте мне! – вмешался незнакомец.– Разрешите прежде представиться: помощник режиссера Ленинградского государственного цирка Янковский… Так вот, друзья мои… К новогодней программе намечается большой пролог-парад, символизирующий нерушимую дружбу народов. Кто вы по национальности? – спросил Янковский Иржи.
– Чех.
– Чехословак?
– Чех,– повторил Иржи.
– Народный демократ?
– Коммунист.
– Годишься,– решительно сказал Янковский.– Так вот, позвольте мне закончить свою мысль. Наш цирк устраивает новогоднее представление, не имеющее равных по идейной насыщенности. В представлении примут участие самые яркие звезды циркового искусства. А вначале пройдут колонны, символизирующие дружбу народов, с флагами, транспарантами… Вы улавливаете мою мысль?
– Улавливаем,– ответил за всех комендант.
– Каждый участник должен проникнуться сознанием ответственности и представлять всю важность данного мероприятия,– важно закончил речь Янковский и кивнул Черулю: – Снимите рубашку.
– Зачем?
– Я должен посмотреть, подходите ли вы по телосложению.
Черуль с готовностью стянул через голову рубашку и предстал перед помощником режиссера во всем великолепии своих мускулов.
– Отлично! – воскликнул Янковский.– Можете одеваться.– И повернулся к Иржи: – А вы можете не раздеваться – я и так вижу, что вы подходите… А вы,– обратился он к Кайону,– извините, но должны раздеться.
Янковский поднялся со стула и потрогал пальцами небольшие, но плотные мышцы Кайона.
– В середину колонны годишься,– снисходительно произнес он.
Настала очередь Ринтына. Он сбросил рубашку и поежился: в закуточке было прохладно. Янковский кинул на него быстрый взгляд:
– Нет! Для дружбы народов вы слишком тощи! Простите меня за откровенность, но жидковаты для феерического парада. Еще раз прошу прощения.
Ринтыну стало обидно. Он почувствовал, как жаркая волна прилила к лицу, глаза быстро-быстро заморгали… Как-то не приходилось ему видеть себя со стороны, и он не думал, что выглядит так невыразительно, что не может олицетворять дружбу народов. Он стиснул зубы, овладел собой и, пока просовывал голову в вырез рубашки, почти смирился со своей участью.
Но, видимо, все заметили, как он огорчился. Янковский утешил его:
– Я вам обещаю контрамарку на первое представление. А вы, друзья,– обратился он к остальным,– должны с завтрашнего дня являться на репетицию в здание цирка. Знаете, где находится цирк?
– Знаем,– снова за всех ответил комендант.
Накануне представления Янковский протянул Ринтыну бумажку:
– Пройдете по этой контрамарке и сядете в директорской ложе.
– А нельзя ли куда-нибудь в другое место? – испугавшись, попросил Ринтын. Слово “ложа” у него связывалась с тем миром, где состоятельные люди “имели собственную ложу” на весь театральный сезон, совершали в ней неблаговидные сделки; он вспомнил, как герои Бальзака в полумраке лож продолжали растленную буржуазную светскую жизнь.
– Чудак вы! – усмехнулся Янковский.– Оттуда лучше всего видно. А кроме того, другие места у нас платные и все билеты на них проданы.
– Хорошо,– покорно согласился Ринтын и взял бумажку.
Ринтын пришел на представление загодя. В цирке еще было пусто. Горели лишь боковые бра, тускло освещая яркий ковер на манеже. Над входом на арену висел красочный занавес с гербом СССР и изображением сплетенных рук, символизирующих нерушимую дружбу.
Ринтын сидел в одиночестве в ложе и в который раз осматривал внутреннее устройство цирка. По числу канатов, тросов и блоков он мог поспорить с большим парусным кораблем. Купол был удивительно будничен и прост. Железные конструкции, перекрытия, выкрашенные в темно-зеленую краску, совсем не вязались с праздничной обстановкой цирка.
Появились первые зрители. Эта была совсем не та публика, какую он видел в Академическом театре драмы, по пестроте своей она скорее походила на эрмитажную.
Скоро даже ряды, находящиеся чуть ли не под самым куполом, заполнились до отказа. Лишь Ринтын сидел в одиночестве в ложе и чувствовал себя неуютно. Хорошо бы сесть вон там, у самого манежа, или забраться под купол, рядом со стальными тросами и канатами.
В зале притушили свет. На минуту весь заполненный людьми цирк погрузился в темноту. Только где-то сбоку светились красные огоньки, как головешки в костре. Тревожно зарокотал барабан, все громче и громче звенела туго натянутая кожа, словно чудом забрался в цирк шаман и схватился за бубен, вызывая духов празднества и веселья. Духи отозвались нестерпимо ярким светом прожекторов, направивших разноцветные лучи на герб и сплетенные руки. Под знакомые звуки марша вышли колонны знаменосцев. Полотнища развевались на ветру, шелест шелковой материи доносился до ложи, а под отблесками праздничного света гордо шагали друзья Ринтына – чех Иржи Грдличка, нанаец Гори Черуль и чукча Вася Кайон. Они сделали круг по манежу, неся высоко над собой знамена, и остановились, образовав живописную группу. За ними вышли цирковые артисты. Они были разные – большие, маленькие, старые, молодые, полуголые и одетые… Группа, где был Кайон, выглядела куда внушительнее и торжественнее…
Ринтыну хотелось встать со своего места и громко крикнуть в темноту амфитеатра: “Товарищи! Это же мои друзья идут! Мои соседи по комнате”. Может быть, он, а возможно, кто-нибудь другой первым захлопал в ладоши, и вскоре буря аплодисментов заполнила цирк и поднялась под самый верх, к мерцающим красным светом сигнальным огонькам. Знаменосцы оставались неподвижными, а артисты тоже зааплодировали. Женщина в блестках делала забавные движения, словно срывала что-то с губ своих и кидала зрителям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62