– крикнул Ринтын.
Эрмэтэгин медленно повернул голову и улыбнулся, узнав Ринтына:
– Здорово, шкипер!
Ринтын перелез через нижний фальшборт и оказался рядом со штурвалом. Тут же его внимание привлек наполовину открытый ящичек с двумя отделениями. В одном лежал большой компас и часы с двадцатью четырьмя делениями.
“Это, должно быть, специальные морские часы”,– догадался Ринтын и перенес свое внимание на черный дубовый штурвал.
– Пойдем в кубрик,– потянул его за рукав Эрмэтэгин,– покажу тебе наше хозяйство.
В кубрике капитан рассказал Ринтыну, как он добивался в бухте Провидения, чтобы шхуну отремонтировали.
– Кроме того, просил сменить название судна. “Касатка” – неподходящее название для корабля.
– А кто же дал такое имя шхуне? – спросил Ринтын.
– Тут какое-то недоразумение,– махнул рукой Эрмэтэгин.– Старик эскимос, нашедший шхуну, вообразил, что этот дар ему преподнес морской дух-покровитель – Касатка. Выдумал целую историю. Его выслушали, объяснили старику, что все это сказки, религиозный бред, но все же решили назвать шхуну “Касаткой”.
– А почему потом не переименовали? – спросил Ринтын.
– Оказывается, поздно. Шхуна внесена в книги под именем “Касатка”, и нет никакой возможности изменить его. Бюрократизм!
Ринтына восхищала в Эрмэтэгине его способность обращаться свободно с любым словом. Ученые выражения, стихи делали его речь немного непонятной, но волновали мальчика, как полустертые этикетки на консервных банках, выбрасываемых морем. Возможно, что капитан “Касатки” не знал столько, сколько знал, допустим, школьный учитель… Но важно было другое: Эрмэтэгин достиг высот образованности, каких еще не достигал никто из чукчей, во всяком случае, никто из жителей Улака.
– Теперь мне понадобится моторист,– сказал Эрмэтэгин.– Двигатель у шхуны сильный – от трактора. Нужен будет мне и матрос. Был бы ты повзрослее, можно было бы взять тебя. Парень ты смышленый.
Слова Эрмэтэгина глубоко запали в душу Ринтына. Но Татро решительно отказал ему в просьбе зачислить в команду “Касатки”.
– “Касатка”,– сказал он важно,– не игрушка, а корабль.
Все лето шхуна ходила за охотившимися в открытом море вельботами, перевозя на берег моржовые туши. Иногда она отправлялась в бухту Провидения. Каждый раз, возвращаясь оттуда, капитан Эрмэтэгин добавлял к своей одежде что-нибудь новое. К осени, когда “Касатку” ввели на зимовку в лагуну, Эрмэтэгин был уже одет в полную форму полярного капитана. Лишь приняв снова дела заведующего колхозным клубом, он переоделся в обычную свою одежду, да и в фуражке ходить было уже холодновато.
42
В эту осень северные ветры обрушивали на берег огромные волны ледяной зеленой воды. Соленая водяная пыль оседала на крышах яранг и домов, на электрических проводах. Прямо посреди стойбища валялись большие ледяные глыбы. На берег выбрасывало много плавника. Каждое утро, встав пораньше, улакцы отправлялись подбирать выброшенные волнами обломки дерева, целые бревна.
Лагуна уже замерзла, выпал глубокий снег, а на море за прибойной чертой еще колыхалась белая ледяная масса.
Ринтын проснулся рано. Поеживаясь в остывшем пологе, он тихонько, чтобы никого не разбудить, оделся и вышел в чоттагын. Натыкаясь на собак, он подошел к двери и высунул голову. На улице было тихо: исчез непрерывный глухой рокот моря.
Ринтын торопливо вышел из яранги. Море молчало. И сколько мог увидеть глаз при свете звезд, все было бело. Море, наконец, сдалось, стихло, и кругом наступила такая тишина, что Ринтын отчетливо слышал биение собственного сердца.
Натянув камлейку, он отправился собирать плавник. Вот уже несколько дней Ринтын рано встает и уходит к морю за плавником. Возле яранги лежит порядочная куча бревен, досок, обломков брусьев. Вместе с досками, оставшимися от разбитой яранги отчима Гэвынто, всякого дерева у дяди Кмоля теперь больше, чем у кого-либо в Улаке, если не считать Журина.
Дядя Кмоль собирается перестраивать свою ярангу, сделать жилище просторнее и даже поговаривал о том, чтобы соорудить окно. Это началось с тех пор, как в яранге пожил Петя.
Ринтыну нравилась затея дяди, и он в мыслях уже видел себя живущим в домике-яранге с окном. Но чтобы выстроить хотя бы однокомнатный домик, того запаса дерева, который имелся у дяди Кмоля, было недостаточно.
Возле магазина намело большой сугроб, и Ринтын, перебираясь через него, едва не наступил на старого Культына, вырывшего себе в снегу берлогу.
– Постой! Кто лезет? – крикнул спросонок сторож.
Культын выбрался из снега, отряхнулся и, узнав Ринтына, попросил его:
– Помоги найти ружье. Оно где-то тут, в снегу.
Ринтын помог старику отыскать ружье, очистил его от снега.
– Шел бы ты, дед, домой спать,– сказал он,– что зря мерзнуть на снегу!
– Нельзя,– ответил Культын.– Сторожу. Зарплату за это получаю. А ты поторапливайся, часа два назад проходил Рычып.
Ринтын пошел вдоль ледяного припая к скале Ченлюквин. По дороге попалось несколько больших бревен. На всех лежали камни в знак того, что бревна уже имели хозяина. Ринтын подобрал несколько сучьев, обломков досок и сложил все в кучу.
Небо светлело, гасли одна за другой звезды, и ярко-красная заря захватила уже значительную часть восточного небосклона.
Ринтын решил еще немного пройти вперед и вернуться домой: там, где прошел Рычып, другому уже не на что надеяться, разве что попадется жалкий деревянный обломок, годный на растопку.
Вдруг до слуха Ринтына донесся скрип шагов по сухому снегу. Взобравшись на торос, Ринтын узнал Рычыпа. Старик бежал мелкой рысцой и, видимо, утомился. Заметив Ринтына, он что-то прокричал и помахал руками по направлению к Ченлюквину. “Уж не гонится ли за ним умка?” – с ужасом подумал Ринтын.
– Рьэв! Рьэв! – разобрал, наконец, он слова Рычыпа.
“Старик сошел с ума! – пронеслось в мозгу Ринтына.– Вообразил, что за ним гонится кит!”
– Там кит! – выкрикнул Рычып, подбегая к мальчику.– Прямо вмерз в лед! Скорее надо сообщить в стойбище!
Старый Рычып, не замедляя бега, сделал знак рукой Ринтыну, чтобы тот следовал за ним.
Заметив дремавшего возле магазина Культына, Рычып громко закричал:
– А ну, вставай сейчас же! Беги скорее и скажи всем, что Рычып нашел такое большое счастье, какое тебе и не снилось! Я нашел вмерзшего в лед кита!
Пока запрягали в стойбище собак, готовили нарты, приводили в готовность убранные на зиму специальные ножи для разделки китовой туши, рассвело и взошло солнце.
Василий Львович, посовещавшись с учителями, отменил занятия в старших классах, начиная с пятого.
Ринтыну вместе со своими товарищами-пятиклассниками пришлось добираться до кита пешком. С ними отправились и свободные от уроков учителя.
– Вот теперь старый Рычып разбогатеет! – сказал Калькерхин, когда вдали среди торосов показались копошащиеся возле кита люди.
– Почему только он? – спросил учитель математики Максим Григорьевич.– Всему колхозу прибыль.
– Нет,– разъяснил Ринтын,– по нашему закону выброшенное морем принадлежит тому, кто первый его обнаружил.
Кита еще не начали разделывать. Рычып, важный и довольный, ходил между нарт и громко распоряжался, чтобы собак отвели подальше. Когда упряжки были привязаны и охотники готовились приступить к разделке, Рычып поднял руку, как на собрании, и, когда толпа затихла, сказал:
– Слушайте меня! Прежде чем начать разделывать кита, я должен был принести жертву Вечноскорбящей. Но случилось так, что я позабыл об этом. Да не обидятся на меня охотники. За всю свою долгую жизнь мне впервые выпала такая удача, и я немножко растерялся. Вы все знаете, что счастье принадлежит тому, к кому оно пришло. Но теперь у нас жизнь идет по другим, новым законам. Вот этот большой кит, по древнему закону, принадлежит мне, но я возьму от него не все, а только то, что мне нужно.
Старый Рычып замолчал и усиленно заморгал. Высморкавшись и прокашлявшись, он сказал:
– Неопытный я говорун. Татро, ты бы хоть мне помог! Запутался я в словах, как рыба в сети. Сделаем так. Кит этот велик. Я старый человек, мало охотился и мало давал в фонд обороны. Пусть половина всего вытопленного жира от этого кита пойдет в фонд обороны. Вы только послушайте…– Старик скинул малахай и поднял лицо к небу, прислушиваясь.
Едва различимые в голубой вышине, шли самолеты на запад.
– Слышите? – Рычып повернулся к слушателям.– Эти самолеты куплены нашим правительством у американских капиталистов. Пусть у нашей армии будет больше самолетов, пусть деньги, вырученные от продажи китового жира, пойдут на производство наших самолетов, и пусть небо над фашистами так загудит от самолетов, что враги не будут знать покоя ни днем, ни ночью. Пусть будет так!
– Верно! – закричали охотники.– Пусть будет так!
– А теперь,– едва сдерживая волнение, вызванное собственной речью, сказал Рычып,– начинайте разделку.
Рычып отошел в сторону и сосредоточенно принялся набивать трубку.
– Какой мудрый старик! – с восхищением заметил Максим Григорьевич.
– Я тоже немножко коммунист,– сказал Рычып, от которого не ускользнуло замечание учителя.
– Ты, наверное, хотел сказать – беспартийный коммунист,– поправил его Василий Львович.
– Нет, я немножко партийный коммунист,– сказал Рычып.
До позднего вечера продолжалась разделка кита. От стойбища до кита и от кита до стойбища сновали собачьи упряжки с предельно загруженными нартами. До наступления темноты все, до чего могли дотянуться разделочные ножи, было срезано с кита. Над льдом возвышались оголенные огромные ребра, напоминающие издали недостроенную ярангу великана.
Ринтын уходил последним. Вместе с товарищами он медленно шел за едва тащившейся, тяжело нагруженной нартой. Под скалами в сгущающихся сумерках они заметили человека, в молчании стоявшего лицом к Вечноскорбящей. Подъезжая ближе, они узнали старого Рычыпа.
– Пошли с нами, Рычып! – крикнул Ринтын.
– Поезжайте, поезжайте,– смущенно сказал старик,– я вас догоню.
Мясные ямы Улака не вместили даже половины всего китового жира. Нужно было копать новые ямы, но люди устали, и Татро разрешил отложить работу до следующего дня, распорядившись выставить караульщиков для охраны китового добра от собак.
Когда взошла луна, то в одной, то в другой яранге послышались песни.
В магазин было не протолкаться. По случаю удачного дня Журин распорядился открыть продажу спирта.
Наум Соломонович, стоя за прилавком, мерил мензуркой спирт, едва успевая разливать его в протягиваемые со всех сторон бутылки.
Изрядно захмелевший Евъенто с резиновым шлангом в руках пристроился возле большой бочки со спиртом. На его обязанности лежало пополнять жестяной бак, цедя спирт с помощью шланга.
Посреди улицы стоял Кукы и останавливал прохожих, прося их послушать русскую песню, выученную им:
Умру – в чужой земле зароют,
Заплачет мамонька моя!
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда!
Жена уговаривала его пойти домой, а Кукы смеялся, обнимал жену и снова пел:
Умру – в чужой земле зароют…
Веселье продолжалось до утра.
Дядя Кмоль не выпил ни капли. Он чинил разбитые нарты и, прислушиваясь к пьяным голосам на улице, ворчал себе под нос:
– Как дети маленькие! И что хорошего в этом спирте? И Журин тоже хорош! Нашел время продавать зелье свое!
43
Рано утром Татро пришел в ярангу дяди Кмоля. Он был злой и мрачный.
– Что случилось? – спросил дядя Кмоль.
– Этого Журина судить надо! – сердито сказал Татро и вынул изо рта табачную жвачку.– Всех караульщиков подпоил, и собаки пожрали китовый жир.
– Много съели? – с беспокойством спросил дядя Кмоль.
– Не так уж много, но дело не в этом. А что было бы, если бы собаки были голодные? Сегодня же надо собрать общее колхозное собрание и вызвать Журина.
Собрание состоялось в колхозном клубе. Первым взял слово Татро. Сначала он говорил спокойно, рассказывая об успехах Советской Армии на фронте.
– А что мы делали этой ночью? – Голос Татро задрожал.– Пьянствовали! Может, где-нибудь в окопе в это время умирал наш раненый боец, а мы веселились и орали песни! Дали собакам пожрать жир, который должен пойти в фонд обороны! Стыдитесь! Товарищ Журин, идите сюда к столу и расскажите людям, почему вы вчера продавали спирт. Идите, идите!
Журин, ни на кого не глядя, прошел к столу и повернулся лицом к собравшимся.
– Товарищи! – начал он.– Прежде чем приступить к объяснению своих действий, разрешите мне вам напомнить, что моя деятельность может подвергаться проверке лишь со стороны вышестоящих организаций. Продажа спирта населению не является преступлением и не карается законом. Вы сами знаете, что спирт я никому не навязывал. Продажа производилась исключительно по принципу добровольности: кто хотел, тот и брал. Люди вы все взрослые, не дети.
– А вы знаете, что окрисполком рекомендует ограничение продажи алкоголя? – спросил с места начальник полярной станции Гуковский.
– У меня нет на этот счет письменных указаний,– холодно ответил Журин.– Я повторяю, мои действия подконтрольны лишь вышестоящим организациям.
– И народу! – снова крикнул с места Гуковский.
Журин скривился в усмешке и процедил сквозь зубы:
– Если вы понимаете под этим словом население стойбища Улак, то…
– Договаривайте! – крикнул Гуковский.
– Нет, зачем же. Я думаю, что и так понятно,– сказал Журин и с гордо поднятой головой направился к выходу.
После собрания Татро подошел к начальнику полярной станции.
– Спасибо вам большое,– сказал он, пожимая руку начальнику полярной станции.– Но не все хорошо получилось. При всех поссорились. Вы знаете, товарищ Гуковский, как на вас смотрят чукчи. Вы для них лучший пример. Я всегда говорю колхозникам: “Смотрите, вот они бросили свои дома, свою теплую землю, приехали на Чукотку помогать нам строить новую жизнь. Берите всегда с них пример, подражайте им”. А теперь что они скажут? Что Гуковский с Журиным ссорятся.
– Эх, Татро, Татро! – Гуковский похлопал по плечу председателя.– Всякие есть люди. Есть дурные люди и среди русских. Как говорится, в семье не без урода.
– А как бы сделать так, чтобы этого не было? – спросил Татро.
– Вот и я об этом думаю,– ответил Гуковский.
44
Самолет, на котором должен был прилететь Анатолий Федорович, долго не мог вылететь с аэродрома из-за плохой погоды.
Каждый день после уроков Ринтын отправлялся на полярную станцию и сидел у Лены – в радиорубке или же у нее в комнате. В который раз Лена принималась рассказывать содержание последнего письма, которое пришло в Улак одновременно с телеграммой о предстоящем приезде Анатолия Федоровича.
Письмо было длинное, на четырех тетрадочных страницах. Анатолий Федорович, вскользь упомянув о ранении в ногу, описывал свое житье в госпитале. Почти через каждые две-три строчки он заверял Лену, что рана неопасная и он еще надеется потанцевать с ней.
– Анатолий Федорович не узнает тебя,– говорила Лена, оглядывая Ринтына,– ты вырос, возмужал. Сколько тебе лет?
– Тринадцать, наверное,– смущаясь, отвечал Ринтын.
– Почему наверное? Разве ты точно не знаешь, сколько тебе лет?
– Мы как-то с дядей посчитали. Вышло, что я родился в тысяча девятьсот тридцать первом году. А день рождения дядя хорошо помнит. В тот день в Улаке впервые праздновали Женский день. Поэтому все ждали, что вместо меня родится девочка… А родился я.
Ринтын был на уроке, когда на улице послышался характерный звук летящего самолета.
Ринтын выскочил из-за парты, пробежал мимо удивленного Максима Григорьевича, вышел на улицу и, не разбирая дороги, помчался к лагуне.
Никогда еще Ринтыну не приходилось так быстро бегать. Самолет уже разворачивался, и Ринтын, не спуская с него глаз, мчался к месту посадки. В мозгу стучала одна мысль: только бы добежать, только бы добежать. Удивленные собаки с лаем гнались за ним.
На занесенной снегом лагуне собрались встречающие, Ринтын добежал до них в тот самый момент, когда самолет лыжами коснулся снега и, вздымая за собой вихрь, медленно двинулся к домикам полярной станции.
Отыскав в толпе встречающих Лену, Ринтын пробрался к ней и встал рядом. Она взяла его за руку.
Остановившись в некотором отдалении, самолет взревел моторами, словно собираясь снова улететь, и затих. На секунду наступила такая тишина, что был слышен далекий треск ломающихся на море льдин. Это продолжалось совсем недолго. Встречающие бросились к самолету, увлекая за собою Ринтына и Лену.
Отворилась дверца в самолете, и вышел летчик в меховых унтах. Он повернулся и помог выйти человеку с палочкой в руке. Это был Анатолий Федорович.
Лена крепко сжала руку Ринтына.
Вперед вышел начальник полярной станции Гуковский. Он обнял и поцеловал Анатолия Федоровича.
Все бросились к самолету, оставив Лену и Ринтына позади. Ринтыну почему-то пришла на память сцена первого приезда отчима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Эрмэтэгин медленно повернул голову и улыбнулся, узнав Ринтына:
– Здорово, шкипер!
Ринтын перелез через нижний фальшборт и оказался рядом со штурвалом. Тут же его внимание привлек наполовину открытый ящичек с двумя отделениями. В одном лежал большой компас и часы с двадцатью четырьмя делениями.
“Это, должно быть, специальные морские часы”,– догадался Ринтын и перенес свое внимание на черный дубовый штурвал.
– Пойдем в кубрик,– потянул его за рукав Эрмэтэгин,– покажу тебе наше хозяйство.
В кубрике капитан рассказал Ринтыну, как он добивался в бухте Провидения, чтобы шхуну отремонтировали.
– Кроме того, просил сменить название судна. “Касатка” – неподходящее название для корабля.
– А кто же дал такое имя шхуне? – спросил Ринтын.
– Тут какое-то недоразумение,– махнул рукой Эрмэтэгин.– Старик эскимос, нашедший шхуну, вообразил, что этот дар ему преподнес морской дух-покровитель – Касатка. Выдумал целую историю. Его выслушали, объяснили старику, что все это сказки, религиозный бред, но все же решили назвать шхуну “Касаткой”.
– А почему потом не переименовали? – спросил Ринтын.
– Оказывается, поздно. Шхуна внесена в книги под именем “Касатка”, и нет никакой возможности изменить его. Бюрократизм!
Ринтына восхищала в Эрмэтэгине его способность обращаться свободно с любым словом. Ученые выражения, стихи делали его речь немного непонятной, но волновали мальчика, как полустертые этикетки на консервных банках, выбрасываемых морем. Возможно, что капитан “Касатки” не знал столько, сколько знал, допустим, школьный учитель… Но важно было другое: Эрмэтэгин достиг высот образованности, каких еще не достигал никто из чукчей, во всяком случае, никто из жителей Улака.
– Теперь мне понадобится моторист,– сказал Эрмэтэгин.– Двигатель у шхуны сильный – от трактора. Нужен будет мне и матрос. Был бы ты повзрослее, можно было бы взять тебя. Парень ты смышленый.
Слова Эрмэтэгина глубоко запали в душу Ринтына. Но Татро решительно отказал ему в просьбе зачислить в команду “Касатки”.
– “Касатка”,– сказал он важно,– не игрушка, а корабль.
Все лето шхуна ходила за охотившимися в открытом море вельботами, перевозя на берег моржовые туши. Иногда она отправлялась в бухту Провидения. Каждый раз, возвращаясь оттуда, капитан Эрмэтэгин добавлял к своей одежде что-нибудь новое. К осени, когда “Касатку” ввели на зимовку в лагуну, Эрмэтэгин был уже одет в полную форму полярного капитана. Лишь приняв снова дела заведующего колхозным клубом, он переоделся в обычную свою одежду, да и в фуражке ходить было уже холодновато.
42
В эту осень северные ветры обрушивали на берег огромные волны ледяной зеленой воды. Соленая водяная пыль оседала на крышах яранг и домов, на электрических проводах. Прямо посреди стойбища валялись большие ледяные глыбы. На берег выбрасывало много плавника. Каждое утро, встав пораньше, улакцы отправлялись подбирать выброшенные волнами обломки дерева, целые бревна.
Лагуна уже замерзла, выпал глубокий снег, а на море за прибойной чертой еще колыхалась белая ледяная масса.
Ринтын проснулся рано. Поеживаясь в остывшем пологе, он тихонько, чтобы никого не разбудить, оделся и вышел в чоттагын. Натыкаясь на собак, он подошел к двери и высунул голову. На улице было тихо: исчез непрерывный глухой рокот моря.
Ринтын торопливо вышел из яранги. Море молчало. И сколько мог увидеть глаз при свете звезд, все было бело. Море, наконец, сдалось, стихло, и кругом наступила такая тишина, что Ринтын отчетливо слышал биение собственного сердца.
Натянув камлейку, он отправился собирать плавник. Вот уже несколько дней Ринтын рано встает и уходит к морю за плавником. Возле яранги лежит порядочная куча бревен, досок, обломков брусьев. Вместе с досками, оставшимися от разбитой яранги отчима Гэвынто, всякого дерева у дяди Кмоля теперь больше, чем у кого-либо в Улаке, если не считать Журина.
Дядя Кмоль собирается перестраивать свою ярангу, сделать жилище просторнее и даже поговаривал о том, чтобы соорудить окно. Это началось с тех пор, как в яранге пожил Петя.
Ринтыну нравилась затея дяди, и он в мыслях уже видел себя живущим в домике-яранге с окном. Но чтобы выстроить хотя бы однокомнатный домик, того запаса дерева, который имелся у дяди Кмоля, было недостаточно.
Возле магазина намело большой сугроб, и Ринтын, перебираясь через него, едва не наступил на старого Культына, вырывшего себе в снегу берлогу.
– Постой! Кто лезет? – крикнул спросонок сторож.
Культын выбрался из снега, отряхнулся и, узнав Ринтына, попросил его:
– Помоги найти ружье. Оно где-то тут, в снегу.
Ринтын помог старику отыскать ружье, очистил его от снега.
– Шел бы ты, дед, домой спать,– сказал он,– что зря мерзнуть на снегу!
– Нельзя,– ответил Культын.– Сторожу. Зарплату за это получаю. А ты поторапливайся, часа два назад проходил Рычып.
Ринтын пошел вдоль ледяного припая к скале Ченлюквин. По дороге попалось несколько больших бревен. На всех лежали камни в знак того, что бревна уже имели хозяина. Ринтын подобрал несколько сучьев, обломков досок и сложил все в кучу.
Небо светлело, гасли одна за другой звезды, и ярко-красная заря захватила уже значительную часть восточного небосклона.
Ринтын решил еще немного пройти вперед и вернуться домой: там, где прошел Рычып, другому уже не на что надеяться, разве что попадется жалкий деревянный обломок, годный на растопку.
Вдруг до слуха Ринтына донесся скрип шагов по сухому снегу. Взобравшись на торос, Ринтын узнал Рычыпа. Старик бежал мелкой рысцой и, видимо, утомился. Заметив Ринтына, он что-то прокричал и помахал руками по направлению к Ченлюквину. “Уж не гонится ли за ним умка?” – с ужасом подумал Ринтын.
– Рьэв! Рьэв! – разобрал, наконец, он слова Рычыпа.
“Старик сошел с ума! – пронеслось в мозгу Ринтына.– Вообразил, что за ним гонится кит!”
– Там кит! – выкрикнул Рычып, подбегая к мальчику.– Прямо вмерз в лед! Скорее надо сообщить в стойбище!
Старый Рычып, не замедляя бега, сделал знак рукой Ринтыну, чтобы тот следовал за ним.
Заметив дремавшего возле магазина Культына, Рычып громко закричал:
– А ну, вставай сейчас же! Беги скорее и скажи всем, что Рычып нашел такое большое счастье, какое тебе и не снилось! Я нашел вмерзшего в лед кита!
Пока запрягали в стойбище собак, готовили нарты, приводили в готовность убранные на зиму специальные ножи для разделки китовой туши, рассвело и взошло солнце.
Василий Львович, посовещавшись с учителями, отменил занятия в старших классах, начиная с пятого.
Ринтыну вместе со своими товарищами-пятиклассниками пришлось добираться до кита пешком. С ними отправились и свободные от уроков учителя.
– Вот теперь старый Рычып разбогатеет! – сказал Калькерхин, когда вдали среди торосов показались копошащиеся возле кита люди.
– Почему только он? – спросил учитель математики Максим Григорьевич.– Всему колхозу прибыль.
– Нет,– разъяснил Ринтын,– по нашему закону выброшенное морем принадлежит тому, кто первый его обнаружил.
Кита еще не начали разделывать. Рычып, важный и довольный, ходил между нарт и громко распоряжался, чтобы собак отвели подальше. Когда упряжки были привязаны и охотники готовились приступить к разделке, Рычып поднял руку, как на собрании, и, когда толпа затихла, сказал:
– Слушайте меня! Прежде чем начать разделывать кита, я должен был принести жертву Вечноскорбящей. Но случилось так, что я позабыл об этом. Да не обидятся на меня охотники. За всю свою долгую жизнь мне впервые выпала такая удача, и я немножко растерялся. Вы все знаете, что счастье принадлежит тому, к кому оно пришло. Но теперь у нас жизнь идет по другим, новым законам. Вот этот большой кит, по древнему закону, принадлежит мне, но я возьму от него не все, а только то, что мне нужно.
Старый Рычып замолчал и усиленно заморгал. Высморкавшись и прокашлявшись, он сказал:
– Неопытный я говорун. Татро, ты бы хоть мне помог! Запутался я в словах, как рыба в сети. Сделаем так. Кит этот велик. Я старый человек, мало охотился и мало давал в фонд обороны. Пусть половина всего вытопленного жира от этого кита пойдет в фонд обороны. Вы только послушайте…– Старик скинул малахай и поднял лицо к небу, прислушиваясь.
Едва различимые в голубой вышине, шли самолеты на запад.
– Слышите? – Рычып повернулся к слушателям.– Эти самолеты куплены нашим правительством у американских капиталистов. Пусть у нашей армии будет больше самолетов, пусть деньги, вырученные от продажи китового жира, пойдут на производство наших самолетов, и пусть небо над фашистами так загудит от самолетов, что враги не будут знать покоя ни днем, ни ночью. Пусть будет так!
– Верно! – закричали охотники.– Пусть будет так!
– А теперь,– едва сдерживая волнение, вызванное собственной речью, сказал Рычып,– начинайте разделку.
Рычып отошел в сторону и сосредоточенно принялся набивать трубку.
– Какой мудрый старик! – с восхищением заметил Максим Григорьевич.
– Я тоже немножко коммунист,– сказал Рычып, от которого не ускользнуло замечание учителя.
– Ты, наверное, хотел сказать – беспартийный коммунист,– поправил его Василий Львович.
– Нет, я немножко партийный коммунист,– сказал Рычып.
До позднего вечера продолжалась разделка кита. От стойбища до кита и от кита до стойбища сновали собачьи упряжки с предельно загруженными нартами. До наступления темноты все, до чего могли дотянуться разделочные ножи, было срезано с кита. Над льдом возвышались оголенные огромные ребра, напоминающие издали недостроенную ярангу великана.
Ринтын уходил последним. Вместе с товарищами он медленно шел за едва тащившейся, тяжело нагруженной нартой. Под скалами в сгущающихся сумерках они заметили человека, в молчании стоявшего лицом к Вечноскорбящей. Подъезжая ближе, они узнали старого Рычыпа.
– Пошли с нами, Рычып! – крикнул Ринтын.
– Поезжайте, поезжайте,– смущенно сказал старик,– я вас догоню.
Мясные ямы Улака не вместили даже половины всего китового жира. Нужно было копать новые ямы, но люди устали, и Татро разрешил отложить работу до следующего дня, распорядившись выставить караульщиков для охраны китового добра от собак.
Когда взошла луна, то в одной, то в другой яранге послышались песни.
В магазин было не протолкаться. По случаю удачного дня Журин распорядился открыть продажу спирта.
Наум Соломонович, стоя за прилавком, мерил мензуркой спирт, едва успевая разливать его в протягиваемые со всех сторон бутылки.
Изрядно захмелевший Евъенто с резиновым шлангом в руках пристроился возле большой бочки со спиртом. На его обязанности лежало пополнять жестяной бак, цедя спирт с помощью шланга.
Посреди улицы стоял Кукы и останавливал прохожих, прося их послушать русскую песню, выученную им:
Умру – в чужой земле зароют,
Заплачет мамонька моя!
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда!
Жена уговаривала его пойти домой, а Кукы смеялся, обнимал жену и снова пел:
Умру – в чужой земле зароют…
Веселье продолжалось до утра.
Дядя Кмоль не выпил ни капли. Он чинил разбитые нарты и, прислушиваясь к пьяным голосам на улице, ворчал себе под нос:
– Как дети маленькие! И что хорошего в этом спирте? И Журин тоже хорош! Нашел время продавать зелье свое!
43
Рано утром Татро пришел в ярангу дяди Кмоля. Он был злой и мрачный.
– Что случилось? – спросил дядя Кмоль.
– Этого Журина судить надо! – сердито сказал Татро и вынул изо рта табачную жвачку.– Всех караульщиков подпоил, и собаки пожрали китовый жир.
– Много съели? – с беспокойством спросил дядя Кмоль.
– Не так уж много, но дело не в этом. А что было бы, если бы собаки были голодные? Сегодня же надо собрать общее колхозное собрание и вызвать Журина.
Собрание состоялось в колхозном клубе. Первым взял слово Татро. Сначала он говорил спокойно, рассказывая об успехах Советской Армии на фронте.
– А что мы делали этой ночью? – Голос Татро задрожал.– Пьянствовали! Может, где-нибудь в окопе в это время умирал наш раненый боец, а мы веселились и орали песни! Дали собакам пожрать жир, который должен пойти в фонд обороны! Стыдитесь! Товарищ Журин, идите сюда к столу и расскажите людям, почему вы вчера продавали спирт. Идите, идите!
Журин, ни на кого не глядя, прошел к столу и повернулся лицом к собравшимся.
– Товарищи! – начал он.– Прежде чем приступить к объяснению своих действий, разрешите мне вам напомнить, что моя деятельность может подвергаться проверке лишь со стороны вышестоящих организаций. Продажа спирта населению не является преступлением и не карается законом. Вы сами знаете, что спирт я никому не навязывал. Продажа производилась исключительно по принципу добровольности: кто хотел, тот и брал. Люди вы все взрослые, не дети.
– А вы знаете, что окрисполком рекомендует ограничение продажи алкоголя? – спросил с места начальник полярной станции Гуковский.
– У меня нет на этот счет письменных указаний,– холодно ответил Журин.– Я повторяю, мои действия подконтрольны лишь вышестоящим организациям.
– И народу! – снова крикнул с места Гуковский.
Журин скривился в усмешке и процедил сквозь зубы:
– Если вы понимаете под этим словом население стойбища Улак, то…
– Договаривайте! – крикнул Гуковский.
– Нет, зачем же. Я думаю, что и так понятно,– сказал Журин и с гордо поднятой головой направился к выходу.
После собрания Татро подошел к начальнику полярной станции.
– Спасибо вам большое,– сказал он, пожимая руку начальнику полярной станции.– Но не все хорошо получилось. При всех поссорились. Вы знаете, товарищ Гуковский, как на вас смотрят чукчи. Вы для них лучший пример. Я всегда говорю колхозникам: “Смотрите, вот они бросили свои дома, свою теплую землю, приехали на Чукотку помогать нам строить новую жизнь. Берите всегда с них пример, подражайте им”. А теперь что они скажут? Что Гуковский с Журиным ссорятся.
– Эх, Татро, Татро! – Гуковский похлопал по плечу председателя.– Всякие есть люди. Есть дурные люди и среди русских. Как говорится, в семье не без урода.
– А как бы сделать так, чтобы этого не было? – спросил Татро.
– Вот и я об этом думаю,– ответил Гуковский.
44
Самолет, на котором должен был прилететь Анатолий Федорович, долго не мог вылететь с аэродрома из-за плохой погоды.
Каждый день после уроков Ринтын отправлялся на полярную станцию и сидел у Лены – в радиорубке или же у нее в комнате. В который раз Лена принималась рассказывать содержание последнего письма, которое пришло в Улак одновременно с телеграммой о предстоящем приезде Анатолия Федоровича.
Письмо было длинное, на четырех тетрадочных страницах. Анатолий Федорович, вскользь упомянув о ранении в ногу, описывал свое житье в госпитале. Почти через каждые две-три строчки он заверял Лену, что рана неопасная и он еще надеется потанцевать с ней.
– Анатолий Федорович не узнает тебя,– говорила Лена, оглядывая Ринтына,– ты вырос, возмужал. Сколько тебе лет?
– Тринадцать, наверное,– смущаясь, отвечал Ринтын.
– Почему наверное? Разве ты точно не знаешь, сколько тебе лет?
– Мы как-то с дядей посчитали. Вышло, что я родился в тысяча девятьсот тридцать первом году. А день рождения дядя хорошо помнит. В тот день в Улаке впервые праздновали Женский день. Поэтому все ждали, что вместо меня родится девочка… А родился я.
Ринтын был на уроке, когда на улице послышался характерный звук летящего самолета.
Ринтын выскочил из-за парты, пробежал мимо удивленного Максима Григорьевича, вышел на улицу и, не разбирая дороги, помчался к лагуне.
Никогда еще Ринтыну не приходилось так быстро бегать. Самолет уже разворачивался, и Ринтын, не спуская с него глаз, мчался к месту посадки. В мозгу стучала одна мысль: только бы добежать, только бы добежать. Удивленные собаки с лаем гнались за ним.
На занесенной снегом лагуне собрались встречающие, Ринтын добежал до них в тот самый момент, когда самолет лыжами коснулся снега и, вздымая за собой вихрь, медленно двинулся к домикам полярной станции.
Отыскав в толпе встречающих Лену, Ринтын пробрался к ней и встал рядом. Она взяла его за руку.
Остановившись в некотором отдалении, самолет взревел моторами, словно собираясь снова улететь, и затих. На секунду наступила такая тишина, что был слышен далекий треск ломающихся на море льдин. Это продолжалось совсем недолго. Встречающие бросились к самолету, увлекая за собою Ринтына и Лену.
Отворилась дверца в самолете, и вышел летчик в меховых унтах. Он повернулся и помог выйти человеку с палочкой в руке. Это был Анатолий Федорович.
Лена крепко сжала руку Ринтына.
Вперед вышел начальник полярной станции Гуковский. Он обнял и поцеловал Анатолия Федоровича.
Все бросились к самолету, оставив Лену и Ринтына позади. Ринтыну почему-то пришла на память сцена первого приезда отчима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62