Статьи по размеру перестали соответствовать оригиналу, и Арсентий Петрович не раз ворчал, перекраивая газетную полосу из-за “припека”, как он выражался.
Ринтыну нравилась редакционная обстановка, и он старался работать над переводами непосредственно в редакции. Наборщики делали много ошибок в чукотском тексте, и Ринтыну доставляло большое удовольствие править пахнувшие типографской краской гранки со своими переводами. Ринтын написал несколько собственных заметок и бережно хранил эти номера газет.
Когда наступили зимние каникулы, ребята стали бывать в редакции ежедневно.
Однажды Василий Гаврилович сказал Ринтыну:
– На другом берегу лимана собрались оленеводы из Амгуэмской тундры. Они только что вступили в колхоз. Среди них много интересных людей, есть бывшие кулаки и шаманы. Поезжай туда и напиши что-нибудь об их жизни. Кайон, думаю, пока один справится с переводами.
Гордый полученным поручением, Ринтын бережно спрятал в нагрудный карман удостоверение, где было написано, что “литсотрудник Анатолий Федорович Ринтын командируется в район мерзлотной станции”.
Оленеводы расположились не в самом поселке, а за холмом. Там они раскинули свои яранги, а чуть поодаль паслись стада. Хозяева собачьих упряжек поселка вынуждены были посадить на цепь своих псов: было несколько случаев, когда пастухи стреляли в собак.
Ринтын поселился в пустом классе начальной школы и на следующий же день после приезда отправился к оленеводам. Было морозно и тихо. Взобравшись на высокий холм, Ринтын увидел в долине около десятка яранг. Над каждой ярангой стоял тонкий прозрачный столбик дыма. И хотя это кочевое стойбище значительно отличалось от прибрежных сел чукотских морских охотников, у Ринтына от волнения перехватило дыхание.
Юноша бегом спустился в долину. В стойбище было оживленно. Перед ярангой с красным флагом толпились люди. Они кого-то внимательно слушали.
– Зачем, для чего этот обман?! Все до одной испорченные! Если нам говорят, что мы на равных правах со всеми людьми, почему мы не можем пользоваться таким же светом, как в поселке?
Ринтын протолкался и увидел старого чаучу. Он стоял, широко расставив ноги. Малахай был закинут на спину. Обнаженные волосы заиндевели. Одной рукой он держал широкий подол, в котором было несколько электрических лампочек. Рядом со стариком стоял молодой человек в меховых торбазах и ватном костюме.
– Неразумный, я еще раз тебе говорю, что для горения этих лампочек нужно электричество.
Он заметал Ринтына и обрадованно крикнул:
– Вот пусть нам объяснит знающий человек! Иди сюда!
– Старик Овто только недавно в поселке увидел электрический свет. Это ему понравилось. Он заходил в дома и расспрашивал людей, потом в магазине увидел лампочки. Купил десяток и принес в стойбище. Несколько дней женщины в его яранге вили шнуры из белых ниток. Когда шнуры были готовы, Овто повесил у себя в пологе под потолок лампочку и позвал соседей. Он объявил, что как только на улице стемнеет, в яранге загорится яркий свет. Терпеливо ждали собравшиеся. Приближалась полночь, и кто-то высказал догадку, что лампочка испорченная. Ее заменили. Но новая тоже не хотела гореть. Так перепробовали все лампочки, и ни одна из них не загорелась. Вот теперь Овто пришел и ругается, что его обманули, подсунули испорченные лампочки. Мне, заведующему красной ярангой, не верит, что для этого нужно электричество.
Заведующий ярангой сплюнул в снег и по-русски добавил:
– Этот старик вредный и беспокойный. Все время что-нибудь выдумывает. Он шаман и к тому же чудак. Растолкуй им ты, если они мне не верят.
Ринтын повернулся к оленеводам и, признав все свои способности, начал лекцию об основах электричества. По лицам слушателей было видно, что все сказанное Ринтыном очень туманно. И только природная вежливость не позволяла им открыто выразить свое недоверие человеку, которого они впервые видели и который являлся в стойбище гостем. Но когда Ринтын стал рассказывать о том, как впервые зажглись электрические лампочки в его родном Улаке, лица слушателей оживились.
– Значит, мотор нужен? – переспросил Овто, когда Ринтын с грехом пополам закончил свое объяснение.
– Да.
– Если я сохраню эти лампочки до того, как наш колхоз купит электрический мотор, они не испортятся?
– Нет,– успокоил Ринтын старика,– их можно долго хранить.
Заведующий красной ярангой пригласил Ринтына попить чаю. Но старик тоном, не допускающим возражений, сказал:
– Он будет пить чай у меня.
Знакомый запах костра ударил в нос – Ринтын, согнувшись, вошел в ярангу. Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел возле костра девушку. Она помешивала горящие веточки полярной ивы, собирая их под закопченное дно огромного чайника.
– Это жена моего внука,– сказал старик.– Все мои сыновья и внуки с утра поехали в Въэн.
Овто оказался словоохотливым собеседником. Правда, словоохотливость его выразилась в том, что он без конца задавал вопросы и тут же комментировал ответы Ринтына.
Улучив минуту, Ринтын спросил старика, сколько ему лет.
Старик задумался. В голове Ринтына уже рождалось начало очерка “Последний шаман”: “Седой как лунь старик повел помутневшими от времени глазами…”
Старик не отвечал на вопрос Ринтына. Его молчание было обдумыванием очередного вопроса.
– В Улаке – колхоз?
– Колхоз,– ответил Ринтын.– Уже давно колхоз, я даже не помню, когда его в нашем селе не было.
– Мы только вступили. Думали, совеем без оленей останемся. Ничего, часть оленей все же оставили, а остальные стали колхозными. Большое стадо получилось, трудно будет его пасти. И как дальше жизнь пойдет?
Ринтын пустился в объяснения. Он рассказал, что такое колхоз, как будет распределяться продукция среди его членов.
Старик слушал и молча кивал головой, изредка выпуская клубы табачного дыма.
– Коо,– с сомнением покачал он головой,– посмотрим, что будет. Откочевывать теперь некуда – там якутская земля, чужая.
На коленях у Ринтына, как у заправского журналиста, лежал блокнот, и он время от времени делал записи. Старик, видимо, знал, что это такое, и умолкал, как только Ринтын брался за карандаш.
Когда был допит чай, Овто потянулся за блокнотом, внимательно просмотрел записи. Ринтын испугался: а вдруг старик знает грамоту?
Овто вернул блокнот.
– Како, словно мышь наследила на снегу. Что же ты там написал?
– Наш разговор,– ответил Ринтын.– Потом по этим записям напишу рассказ о твоей жизни.
– Мал ты писать о моей жизни,– спокойно и уверенно сказал старик.– Сначала поживи столько, сколько прожил я.
– А сколько тебе лет? – спросил Ринтын, надеясь на этот раз услышать ответ.
– Ладно,– сказал Овто,– так и быть, покажу, сколько мне лет.
Старик поднялся.
– Пошли со мной…
Ринтын едва поспевал за стариком. Овто шагал широко и легко, перепрыгивая через снежные заструги. Молчали всю дорогу, пока не поднялись на заснеженную сопку.
Красный солнечный шар сидел на вершинах далекого хребта.
– Смотри туда! – И старик показал рукой на далекие горы.– Эти горы видны хорошо из той тундры, где я родился. А когда я был вот такой маленький,– старик показал на метр от земли,– этих гор еще не было…
Ринтын вопросительно посмотрел на Овто, ожидая объяснений. Но лицо старика было непроницаемо спокойно. “Очерк не получится”,– думал Ринтын, спускаясь с сопки вслед за стариком. Когда Ринтын повернул к красной яранге, Овто окликнул его:
– Подожди, зайдем ко мне в ярангу!
Дома старик распорядился, чтобы для Ринтына приготовили оленью тушу, и сам завернул в вытертую шкуру несколько пар очищенных от надкостницы оленьих ног.
– Полакомишься кымылом,– сказал он,– да и своих товарищей угостишь едой настоящих людей. Теперь можешь идти. Только советую тебе не заходить в красную ярангу. Этот человек хоть и корчит из себя грамотного, но глупее теленка и хвастлив, как ворон. Приходи в гости, когда прикочуем на следующий раз, тогда и скажу, сколько мне лет. Ты мне понравился.
30
– Ну, что привез интересного? – осведомился Василий Гаврилович, когда Ринтын возвратился из командировки.
– Оленью тушу и несколько пар оленьих ног,– мрачно ответил Ринтын.
Редактор вопросительно посмотрел на него. Нельзя сказать, чтобы Ринтын вообще ничего не привез. Весь блокнот был заполнен записями, но его огорчало, что старик мало рассказал о себе и весь план очерка рухнул. Правда, что такое очерк, Ринтын представлял весьма смутно, но понимал, что нерассказанная жизнь старика представляла большой интерес не только для него.
Василий Гаврилович посмотрел записи, выслушал Ринтына и сказал:
– Напрасно ты говоришь, что ничего не привез. Тут,– он похлопал по блокноту,– кое-что есть интересное. Забирай-ка свои записи и отправляйся домой писать. Особенно не мудри, пиши так, как только что рассказывал. Не упускай из виду приметы нового, вошедшего в быт оленеводов.
В каникулярное время классы пустовали, и Ринтын примостился за последней партой, вооружившись чернильницей и ручкой с новым пером. Чтобы написанное выглядело солидно, он взял пачку бумаги, на которой обычно писал редактор. Бумага была нелинованная, гладкая, ослепительно белая. Ринтын просидел уже полчаса и не написал ни слова. В голове не было ни одной мысли, Которую можно было бы записать. Ринтын встал и пошел в кухню напиться. Вернувшись, он переписал план, составленный заранее. Но и это занятие не помогло. Первый лист будущего очерка по-прежнему был чист.
Ринтын стал припоминать известные ему литературные произведения, их начало. Почему-то пришло в голову: “Чуден Днепр при тихой погоде…” Вот! Надо начинать с описания погоды, тогда дело пойдет на лад.
Ринтын схватил ручку, обмакнул перо в чернила и нацелился на белый бумажный лист. Хорошо бы написать: шел снег. Но в этот день снега не было. А может быть, так: был яркий солнечный день. Нет, солнца тогда не было, его закрывали облака, был мороз.
Ринтын описал, как хрустел под подошвами валенок снег, как сияли горы, которые он видел на пути, шапку густого дыма, висящего над домами Въэна. Но тут его подстерегала другая беда. Привыкнув писать на разлинованной тетрадной бумаге, он никак не мог выдержать строчный строй, и у правого края листа буквы валились книзу, как путники после долгой и утомительной дороги.
“Муки творчества”,– всплыли в памяти услышанные где-то слова. От сознания того, что он испытывает такие же затруднения, как и великие писатели, для которых “муки творчества” были привычным состоянием, Ринтын приободрился и стал бойко покрывать кривыми строками страницу за страницей. Только изредка он заглядывал в план, и гордая мысль о том, что и к нему пришло вдохновение, подхлестывала его.
Еще задолго до того, как стала мигать электрическая лампочка, Ринтын закончил свой труд и осторожно скатал в трубочку десяток исписанных страниц.
Он шел по темным улицам Въэна и в его воображении возникал очерк на газетной полосе за подписью “А.Ф. Ринтын”.
На следующее утро он не мог дождаться начала рабочего дня. Время тянулось страшно медленно, стрелки часов тяжело поднимались по циферблату. Когда они показали девять часов, Ринтын выждал еще десять минут и направился в редакцию. У самых дверей его охватило сомнение: а что, если он переоценивает свое сочинение? Пока не поздно, можно повернуть обратно. Нет, уж лучше услышать насмешку Василия Гавриловича, чем без всяких оснований считать себя человеком, способным писать. Ринтын решительно вошел в редакцию. Он поздоровался с редактором и подал бумажный сверток.
Василий Гаврилович развернул его и, переворошив листы, сказал:
– Ого, сколько накатал!
“Знал бы он, с каким трудом это накатано”,– подумал Ринтын, но изо всех сил старался казаться равнодушным.
– Ты что же не здороваешься? – укоризненно сказал Арсентий Петрович.
Ринтын вздрогнул. Действительно, как же это получилось, что он не обратил внимания на секретаря редакции, хотя тот сидел на расстоянии вытянутой руки от редактора?
– Простите, добрый день! – сказал Ринтын и покраснел.
А между тем редактор продолжал чтение. По его лицу никак нельзя было понять, нравится ему написанное или нет. Лишь изредка он брал карандаш и делал пометки на полях.
Арсентий Петрович расспрашивал Ринтына о поездке к оленеводам, но тот отвечал односложно и нехотя.
Василий Гаврилович дочитал последний лист, положил его вместе с остальными и обычным будничным голосом сказал:
– Материал пойдет, годится.
От облегчения Ринтын даже вспотел. Конечно, хотелось услышать более обстоятельную оценку, но сейчас было достаточно и этого.
31
В течение нескольких дней Ринтын первым бросался к газете, которая вывешивалась в столовой. Уже кончились каникулы, а его очерк так и не был напечатан. В редакции застенчивый автор не решался спрашивать о судьбе своего сочинения, а редактор молчал. Ринтын уже примирился с мыслью, что написал чушь и редактор просто не хотел его огорчать.
– Мы должны поздравить Ринтына,– так однажды начал учитель урок литературного чтения.– В сегодняшнем номере газеты напечатан его очерк: “Гости из далекой тундры”.
Весь час Ринтын чувствовал на себе взгляды своих товарищей. Он уверенно встретил улыбающийся взгляд Тамары Вогуловой и сохранил на лице каменное выражение.
На перемене ему едва удалось отбиться от желающих посмотреть его заметку и уединиться в уборной. Здесь он внимательно прочитал от начала до конца свое творение. К тому, что заголовок будет изменен, он был готов заранее: Арсентий Петрович все заголовки перекраивал по-своему. Но и весь напечатанный материал показался ему чужим. Пришлось читать второй раз. За исключением нескольких фраз, он не нашел ничего, что напоминало бы ему плод собственных творческих мучений в пустом холодном классе. Весь его очерк написан заново. Тяжелее всего было сознавать, что от этого очерк не стал хуже. Наоборот, в таком виде он читался легко. Хотя все факты и события, описанные Ринтыном, были сохранены, но все же он не мог без жгучего чувства стыда смотреть на подпись: “А. Ринтын”.
Юноша поклялся никогда не писать больше “произведений художественной прозы” и принял решение отказаться от работы в газете.
32
Участок, выделенный педагогическому училищу для рыбной ловли, находился километрах в трех от поселка. Дорога к нему шла морским берегом мимо торчащих прямо из земли вентиляционных труб ледника Чукотторга и кладбища.
Ученики организовали две рыболовецкие бригады. В рыбаки хотелось попасть каждому. Старшеклассники рассказывали волнующие истории о ночевках в палатке на берегу лимана, о необыкновенных уловах, когда за одну ночь двумя блоковыми ставными сетями удавалось поймать до двух сотен рыб.
Кайон и Ринтын попали в одну бригаду. Им повезло, потому что ребята они рослые и сильные. После долгих просьб к ним в бригаду назначили и Сашу Гольцева. Зимние обтирания снегом не только не прибавили ему здоровья, но и сильно истощили его. Саша беспрестанно болел и несколько раз за зиму лежал в больнице с воспалением легких. Но и это не отбило у него стремления закалить свой организм. Он все так же настойчиво каждое утро делал зарядку и грохотал связками своего гимнастического железа.
За овражком, по дну которого тек мутный ручей, торчали вешала для сушки юколы. Здесь и начинался участок педагогического училища. У самой горы белела палатка с торчащей сбоку железной печной трубой. Под навесом стояли бочки для засолки, мешки с крупной серой солью, большущее корыто для мойки рыбы, засольные чаны, грохот для икры и другая хозяйственная утварь. В море были поставлены три боковые сети.
Саша варил уху на костре, разложенном на гальке. Несмотря на густой дым, туча комаров не давала ему покоя. Саша отмахивался большой ложкой и ворчал сквозь зубы: рот открыть было нельзя, комары немедленно залетали туда.
Ринтын тяжело свалил мешок с продуктами возле костра и спросил Сашу:
– А где Кайон?
– Спасается от комаров в палатке,– ответил Саша.
На разложенных в палатке оленьих шкурах, заложив ногу на ногу, лежал Кайон и читал книгу.
– Ну, как там наш повар? – спросил он вошедшего Ринтына.
Вместо ответа Ринтын пожурил Кайона:
– Чем валяться на шкурах, помог бы Саше. Он, бедняга, задыхается в дыму, комары заедают. Ты должен помнить, что он слабый человек и ему нужно за лето окрепнуть.
– Да я сам хотел варить рыбу,– оправдывался Кайон,– но Саша хочет показать, как варится настоящая уха.
Бригадиром в эту бригаду был назначен учитель истории Игорь Михайлович Стремянкин – красивый молодой человек, влюбленный в свой предмет и московскую улицу, которая называлась Матросская Тишина. На этой улице он родился, а теперь там жили его родители. Игорь Михайлович работал в педучилище не первый год. Приехал еще во время войны, прямо из госпиталя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Ринтыну нравилась редакционная обстановка, и он старался работать над переводами непосредственно в редакции. Наборщики делали много ошибок в чукотском тексте, и Ринтыну доставляло большое удовольствие править пахнувшие типографской краской гранки со своими переводами. Ринтын написал несколько собственных заметок и бережно хранил эти номера газет.
Когда наступили зимние каникулы, ребята стали бывать в редакции ежедневно.
Однажды Василий Гаврилович сказал Ринтыну:
– На другом берегу лимана собрались оленеводы из Амгуэмской тундры. Они только что вступили в колхоз. Среди них много интересных людей, есть бывшие кулаки и шаманы. Поезжай туда и напиши что-нибудь об их жизни. Кайон, думаю, пока один справится с переводами.
Гордый полученным поручением, Ринтын бережно спрятал в нагрудный карман удостоверение, где было написано, что “литсотрудник Анатолий Федорович Ринтын командируется в район мерзлотной станции”.
Оленеводы расположились не в самом поселке, а за холмом. Там они раскинули свои яранги, а чуть поодаль паслись стада. Хозяева собачьих упряжек поселка вынуждены были посадить на цепь своих псов: было несколько случаев, когда пастухи стреляли в собак.
Ринтын поселился в пустом классе начальной школы и на следующий же день после приезда отправился к оленеводам. Было морозно и тихо. Взобравшись на высокий холм, Ринтын увидел в долине около десятка яранг. Над каждой ярангой стоял тонкий прозрачный столбик дыма. И хотя это кочевое стойбище значительно отличалось от прибрежных сел чукотских морских охотников, у Ринтына от волнения перехватило дыхание.
Юноша бегом спустился в долину. В стойбище было оживленно. Перед ярангой с красным флагом толпились люди. Они кого-то внимательно слушали.
– Зачем, для чего этот обман?! Все до одной испорченные! Если нам говорят, что мы на равных правах со всеми людьми, почему мы не можем пользоваться таким же светом, как в поселке?
Ринтын протолкался и увидел старого чаучу. Он стоял, широко расставив ноги. Малахай был закинут на спину. Обнаженные волосы заиндевели. Одной рукой он держал широкий подол, в котором было несколько электрических лампочек. Рядом со стариком стоял молодой человек в меховых торбазах и ватном костюме.
– Неразумный, я еще раз тебе говорю, что для горения этих лампочек нужно электричество.
Он заметал Ринтына и обрадованно крикнул:
– Вот пусть нам объяснит знающий человек! Иди сюда!
– Старик Овто только недавно в поселке увидел электрический свет. Это ему понравилось. Он заходил в дома и расспрашивал людей, потом в магазине увидел лампочки. Купил десяток и принес в стойбище. Несколько дней женщины в его яранге вили шнуры из белых ниток. Когда шнуры были готовы, Овто повесил у себя в пологе под потолок лампочку и позвал соседей. Он объявил, что как только на улице стемнеет, в яранге загорится яркий свет. Терпеливо ждали собравшиеся. Приближалась полночь, и кто-то высказал догадку, что лампочка испорченная. Ее заменили. Но новая тоже не хотела гореть. Так перепробовали все лампочки, и ни одна из них не загорелась. Вот теперь Овто пришел и ругается, что его обманули, подсунули испорченные лампочки. Мне, заведующему красной ярангой, не верит, что для этого нужно электричество.
Заведующий ярангой сплюнул в снег и по-русски добавил:
– Этот старик вредный и беспокойный. Все время что-нибудь выдумывает. Он шаман и к тому же чудак. Растолкуй им ты, если они мне не верят.
Ринтын повернулся к оленеводам и, признав все свои способности, начал лекцию об основах электричества. По лицам слушателей было видно, что все сказанное Ринтыном очень туманно. И только природная вежливость не позволяла им открыто выразить свое недоверие человеку, которого они впервые видели и который являлся в стойбище гостем. Но когда Ринтын стал рассказывать о том, как впервые зажглись электрические лампочки в его родном Улаке, лица слушателей оживились.
– Значит, мотор нужен? – переспросил Овто, когда Ринтын с грехом пополам закончил свое объяснение.
– Да.
– Если я сохраню эти лампочки до того, как наш колхоз купит электрический мотор, они не испортятся?
– Нет,– успокоил Ринтын старика,– их можно долго хранить.
Заведующий красной ярангой пригласил Ринтына попить чаю. Но старик тоном, не допускающим возражений, сказал:
– Он будет пить чай у меня.
Знакомый запах костра ударил в нос – Ринтын, согнувшись, вошел в ярангу. Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел возле костра девушку. Она помешивала горящие веточки полярной ивы, собирая их под закопченное дно огромного чайника.
– Это жена моего внука,– сказал старик.– Все мои сыновья и внуки с утра поехали в Въэн.
Овто оказался словоохотливым собеседником. Правда, словоохотливость его выразилась в том, что он без конца задавал вопросы и тут же комментировал ответы Ринтына.
Улучив минуту, Ринтын спросил старика, сколько ему лет.
Старик задумался. В голове Ринтына уже рождалось начало очерка “Последний шаман”: “Седой как лунь старик повел помутневшими от времени глазами…”
Старик не отвечал на вопрос Ринтына. Его молчание было обдумыванием очередного вопроса.
– В Улаке – колхоз?
– Колхоз,– ответил Ринтын.– Уже давно колхоз, я даже не помню, когда его в нашем селе не было.
– Мы только вступили. Думали, совеем без оленей останемся. Ничего, часть оленей все же оставили, а остальные стали колхозными. Большое стадо получилось, трудно будет его пасти. И как дальше жизнь пойдет?
Ринтын пустился в объяснения. Он рассказал, что такое колхоз, как будет распределяться продукция среди его членов.
Старик слушал и молча кивал головой, изредка выпуская клубы табачного дыма.
– Коо,– с сомнением покачал он головой,– посмотрим, что будет. Откочевывать теперь некуда – там якутская земля, чужая.
На коленях у Ринтына, как у заправского журналиста, лежал блокнот, и он время от времени делал записи. Старик, видимо, знал, что это такое, и умолкал, как только Ринтын брался за карандаш.
Когда был допит чай, Овто потянулся за блокнотом, внимательно просмотрел записи. Ринтын испугался: а вдруг старик знает грамоту?
Овто вернул блокнот.
– Како, словно мышь наследила на снегу. Что же ты там написал?
– Наш разговор,– ответил Ринтын.– Потом по этим записям напишу рассказ о твоей жизни.
– Мал ты писать о моей жизни,– спокойно и уверенно сказал старик.– Сначала поживи столько, сколько прожил я.
– А сколько тебе лет? – спросил Ринтын, надеясь на этот раз услышать ответ.
– Ладно,– сказал Овто,– так и быть, покажу, сколько мне лет.
Старик поднялся.
– Пошли со мной…
Ринтын едва поспевал за стариком. Овто шагал широко и легко, перепрыгивая через снежные заструги. Молчали всю дорогу, пока не поднялись на заснеженную сопку.
Красный солнечный шар сидел на вершинах далекого хребта.
– Смотри туда! – И старик показал рукой на далекие горы.– Эти горы видны хорошо из той тундры, где я родился. А когда я был вот такой маленький,– старик показал на метр от земли,– этих гор еще не было…
Ринтын вопросительно посмотрел на Овто, ожидая объяснений. Но лицо старика было непроницаемо спокойно. “Очерк не получится”,– думал Ринтын, спускаясь с сопки вслед за стариком. Когда Ринтын повернул к красной яранге, Овто окликнул его:
– Подожди, зайдем ко мне в ярангу!
Дома старик распорядился, чтобы для Ринтына приготовили оленью тушу, и сам завернул в вытертую шкуру несколько пар очищенных от надкостницы оленьих ног.
– Полакомишься кымылом,– сказал он,– да и своих товарищей угостишь едой настоящих людей. Теперь можешь идти. Только советую тебе не заходить в красную ярангу. Этот человек хоть и корчит из себя грамотного, но глупее теленка и хвастлив, как ворон. Приходи в гости, когда прикочуем на следующий раз, тогда и скажу, сколько мне лет. Ты мне понравился.
30
– Ну, что привез интересного? – осведомился Василий Гаврилович, когда Ринтын возвратился из командировки.
– Оленью тушу и несколько пар оленьих ног,– мрачно ответил Ринтын.
Редактор вопросительно посмотрел на него. Нельзя сказать, чтобы Ринтын вообще ничего не привез. Весь блокнот был заполнен записями, но его огорчало, что старик мало рассказал о себе и весь план очерка рухнул. Правда, что такое очерк, Ринтын представлял весьма смутно, но понимал, что нерассказанная жизнь старика представляла большой интерес не только для него.
Василий Гаврилович посмотрел записи, выслушал Ринтына и сказал:
– Напрасно ты говоришь, что ничего не привез. Тут,– он похлопал по блокноту,– кое-что есть интересное. Забирай-ка свои записи и отправляйся домой писать. Особенно не мудри, пиши так, как только что рассказывал. Не упускай из виду приметы нового, вошедшего в быт оленеводов.
В каникулярное время классы пустовали, и Ринтын примостился за последней партой, вооружившись чернильницей и ручкой с новым пером. Чтобы написанное выглядело солидно, он взял пачку бумаги, на которой обычно писал редактор. Бумага была нелинованная, гладкая, ослепительно белая. Ринтын просидел уже полчаса и не написал ни слова. В голове не было ни одной мысли, Которую можно было бы записать. Ринтын встал и пошел в кухню напиться. Вернувшись, он переписал план, составленный заранее. Но и это занятие не помогло. Первый лист будущего очерка по-прежнему был чист.
Ринтын стал припоминать известные ему литературные произведения, их начало. Почему-то пришло в голову: “Чуден Днепр при тихой погоде…” Вот! Надо начинать с описания погоды, тогда дело пойдет на лад.
Ринтын схватил ручку, обмакнул перо в чернила и нацелился на белый бумажный лист. Хорошо бы написать: шел снег. Но в этот день снега не было. А может быть, так: был яркий солнечный день. Нет, солнца тогда не было, его закрывали облака, был мороз.
Ринтын описал, как хрустел под подошвами валенок снег, как сияли горы, которые он видел на пути, шапку густого дыма, висящего над домами Въэна. Но тут его подстерегала другая беда. Привыкнув писать на разлинованной тетрадной бумаге, он никак не мог выдержать строчный строй, и у правого края листа буквы валились книзу, как путники после долгой и утомительной дороги.
“Муки творчества”,– всплыли в памяти услышанные где-то слова. От сознания того, что он испытывает такие же затруднения, как и великие писатели, для которых “муки творчества” были привычным состоянием, Ринтын приободрился и стал бойко покрывать кривыми строками страницу за страницей. Только изредка он заглядывал в план, и гордая мысль о том, что и к нему пришло вдохновение, подхлестывала его.
Еще задолго до того, как стала мигать электрическая лампочка, Ринтын закончил свой труд и осторожно скатал в трубочку десяток исписанных страниц.
Он шел по темным улицам Въэна и в его воображении возникал очерк на газетной полосе за подписью “А.Ф. Ринтын”.
На следующее утро он не мог дождаться начала рабочего дня. Время тянулось страшно медленно, стрелки часов тяжело поднимались по циферблату. Когда они показали девять часов, Ринтын выждал еще десять минут и направился в редакцию. У самых дверей его охватило сомнение: а что, если он переоценивает свое сочинение? Пока не поздно, можно повернуть обратно. Нет, уж лучше услышать насмешку Василия Гавриловича, чем без всяких оснований считать себя человеком, способным писать. Ринтын решительно вошел в редакцию. Он поздоровался с редактором и подал бумажный сверток.
Василий Гаврилович развернул его и, переворошив листы, сказал:
– Ого, сколько накатал!
“Знал бы он, с каким трудом это накатано”,– подумал Ринтын, но изо всех сил старался казаться равнодушным.
– Ты что же не здороваешься? – укоризненно сказал Арсентий Петрович.
Ринтын вздрогнул. Действительно, как же это получилось, что он не обратил внимания на секретаря редакции, хотя тот сидел на расстоянии вытянутой руки от редактора?
– Простите, добрый день! – сказал Ринтын и покраснел.
А между тем редактор продолжал чтение. По его лицу никак нельзя было понять, нравится ему написанное или нет. Лишь изредка он брал карандаш и делал пометки на полях.
Арсентий Петрович расспрашивал Ринтына о поездке к оленеводам, но тот отвечал односложно и нехотя.
Василий Гаврилович дочитал последний лист, положил его вместе с остальными и обычным будничным голосом сказал:
– Материал пойдет, годится.
От облегчения Ринтын даже вспотел. Конечно, хотелось услышать более обстоятельную оценку, но сейчас было достаточно и этого.
31
В течение нескольких дней Ринтын первым бросался к газете, которая вывешивалась в столовой. Уже кончились каникулы, а его очерк так и не был напечатан. В редакции застенчивый автор не решался спрашивать о судьбе своего сочинения, а редактор молчал. Ринтын уже примирился с мыслью, что написал чушь и редактор просто не хотел его огорчать.
– Мы должны поздравить Ринтына,– так однажды начал учитель урок литературного чтения.– В сегодняшнем номере газеты напечатан его очерк: “Гости из далекой тундры”.
Весь час Ринтын чувствовал на себе взгляды своих товарищей. Он уверенно встретил улыбающийся взгляд Тамары Вогуловой и сохранил на лице каменное выражение.
На перемене ему едва удалось отбиться от желающих посмотреть его заметку и уединиться в уборной. Здесь он внимательно прочитал от начала до конца свое творение. К тому, что заголовок будет изменен, он был готов заранее: Арсентий Петрович все заголовки перекраивал по-своему. Но и весь напечатанный материал показался ему чужим. Пришлось читать второй раз. За исключением нескольких фраз, он не нашел ничего, что напоминало бы ему плод собственных творческих мучений в пустом холодном классе. Весь его очерк написан заново. Тяжелее всего было сознавать, что от этого очерк не стал хуже. Наоборот, в таком виде он читался легко. Хотя все факты и события, описанные Ринтыном, были сохранены, но все же он не мог без жгучего чувства стыда смотреть на подпись: “А. Ринтын”.
Юноша поклялся никогда не писать больше “произведений художественной прозы” и принял решение отказаться от работы в газете.
32
Участок, выделенный педагогическому училищу для рыбной ловли, находился километрах в трех от поселка. Дорога к нему шла морским берегом мимо торчащих прямо из земли вентиляционных труб ледника Чукотторга и кладбища.
Ученики организовали две рыболовецкие бригады. В рыбаки хотелось попасть каждому. Старшеклассники рассказывали волнующие истории о ночевках в палатке на берегу лимана, о необыкновенных уловах, когда за одну ночь двумя блоковыми ставными сетями удавалось поймать до двух сотен рыб.
Кайон и Ринтын попали в одну бригаду. Им повезло, потому что ребята они рослые и сильные. После долгих просьб к ним в бригаду назначили и Сашу Гольцева. Зимние обтирания снегом не только не прибавили ему здоровья, но и сильно истощили его. Саша беспрестанно болел и несколько раз за зиму лежал в больнице с воспалением легких. Но и это не отбило у него стремления закалить свой организм. Он все так же настойчиво каждое утро делал зарядку и грохотал связками своего гимнастического железа.
За овражком, по дну которого тек мутный ручей, торчали вешала для сушки юколы. Здесь и начинался участок педагогического училища. У самой горы белела палатка с торчащей сбоку железной печной трубой. Под навесом стояли бочки для засолки, мешки с крупной серой солью, большущее корыто для мойки рыбы, засольные чаны, грохот для икры и другая хозяйственная утварь. В море были поставлены три боковые сети.
Саша варил уху на костре, разложенном на гальке. Несмотря на густой дым, туча комаров не давала ему покоя. Саша отмахивался большой ложкой и ворчал сквозь зубы: рот открыть было нельзя, комары немедленно залетали туда.
Ринтын тяжело свалил мешок с продуктами возле костра и спросил Сашу:
– А где Кайон?
– Спасается от комаров в палатке,– ответил Саша.
На разложенных в палатке оленьих шкурах, заложив ногу на ногу, лежал Кайон и читал книгу.
– Ну, как там наш повар? – спросил он вошедшего Ринтына.
Вместо ответа Ринтын пожурил Кайона:
– Чем валяться на шкурах, помог бы Саше. Он, бедняга, задыхается в дыму, комары заедают. Ты должен помнить, что он слабый человек и ему нужно за лето окрепнуть.
– Да я сам хотел варить рыбу,– оправдывался Кайон,– но Саша хочет показать, как варится настоящая уха.
Бригадиром в эту бригаду был назначен учитель истории Игорь Михайлович Стремянкин – красивый молодой человек, влюбленный в свой предмет и московскую улицу, которая называлась Матросская Тишина. На этой улице он родился, а теперь там жили его родители. Игорь Михайлович работал в педучилище не первый год. Приехал еще во время войны, прямо из госпиталя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62