Хабибула прихватил с собой старые костыли и все, что указывало на присутствие здесь Горы, и ушел со слезами на глазах. Гора прислушался к скрипу шагов друга, запер дверь и спустился в подпол. В конверте были деньги и два билета в разные спальные вагоны Сосновка-Челябинск.
"Поезд мой послезавтра, в двадцать три часа двадцать минут. До полотна идти полчаса... Рельсы! Считай, час... Точно. По шпалам до Сосновни семь километров, стало быть, часа два с половиной, никак не меньше. Пожалуй, все три! Итого четы-ре часа. Значит, я должен выйти в двадцать один час двадцать минут... Правильно ли я сделал, купив билеты в спальный вагон?.. В прежние побеги такой шаг оправ-дывал себя, они искали беглецов или в трущобах, или среди тех, кто сторонится людей. В Белоруссии я никого не сторонился и даже выступал на официальных собраниях. Я шел четыре года и три месяца. Для того периода время почти рекордное... Да, поездка в спальном вагоне!.. Небольшой рюкзак, кейс, костюм и подходящая одежда! Вид у меня будет, прямо скажем, экстравагантный - богатый старатель едет подлечиться! Легенда ничего, сойдет... В который раз ты обходишь вопрос: кому и зачем ты нужен таким, какой ты есть?! Не увиливай, говори!.. Что говорить? Я уже сказал: "Настал час уходить, Гора!" Но это не значит, что отойти я должен сегодня или завтра..."
Чем больше старался Гора отделаться от этого вопроса, тем настойчивее требовал ответа вопрос. Размышляя над ним, Гора все больше мрачнел. От природы веселый и жизнерадостный, он чувствовал: сердце его сжимается, сознание кренится, как тонущий корабль. Меряя шагами комнату, он вдруг увидел себя как бы со стороны. Cгopбленный, скукоженный - неприглядное зрелище. Он расправил плечи и зашагал, выпрямив спину, как, собственно, и ходил всегда, всю жизнь. Ему пришлось несколько раз одергивать себя, распрямлять ссутуленные плечи. В конце концов, прискучив самобичеванием, он махнул рукой, перестал метаться по комнате и время, остававшееся до выхода, использовал на размышления о ловкой комбинации с двумя билетами в спальном вагоне. Вопрос, оставшийся без ответа, по-прежнему мучил его...
"Это, наверное, депрессия, отрицание эйфории. Напряжение чувств, как правило, завершается срывом, физическим недомоганием и душевной расслаб-ленностью".
Гора осмотрел хижину, не оставил ли в ней следов. Перекинул через плечо рюкзак, взял кейс и вышел. "Запер дверь, ключ положил на прежнее место. Постоял, вслушиваясь в ночь, и пошел той же тропкой, которая вывела его накануне на проселочную дорогу.
Место было голым, луна выстлала серебром окрестность. Гора вышел на дорогу. Насторожился. Прогрохотал состав. Гора не двинулся с места, пока не стих вдали перестук колес, потом встал на костыли и легко, чуть ли не вскачь, спустился с косогора. Только войдя в лесозащитную полосу, он присел отдышаться.
"Сколько осталось?.. Чертова насыпь, до чего крутая!.. Одолею ее, и я на рельсах! Откуда это чувство тревоги, беспокойство... Может, интуиция?.. Со мной это бывало и прежде. Вроде все рассчитано, предусмотрено, а душа не лежит, какая-то невидимая сила держит тебя, не пускает, но ты, отмахиваясь от предчув-ствий, берешься за дело и сталкиваешься с неодолимыми препятствиями... Может, и так случится... Ладно, что она мне диктует, эта интуиция или как там ее?.. Поскольку мы приняли версию, что Митиленичу все известно, включая вагон и место, то в ближайшие несколько часов единственная опасность - это он..."
В это время Митиленич, укрывшись по другую сторону насыпи в такой же лесозащитной полосе, размышлял: "Может, я что-нибудь напутал? Значит, так. Глеб сообщил мне, что Гора вышел из дому! Поезд на Челябинск, отправляется в двадцать три часа двадцать минут. Гора должен пройти на костылях шесть-семь километров. Это два с половиной-три часа, не опоздает. Теперь. Хабибулин купил билет, который я ему подсунул, - девятое купе, нижнее место. Верх-нее мое, билет у меня в кармане. В Омске Хабибула получил перевод из Тбилиси и Уренгоя. Сумма мне известна. Костыли и кейс куплены там же. Во что одет Каргаретели, знаю. Он должен выйти к железнодорожному полотну по проселочной дороге. К полотну он выйдет по двум причинам. Первая: надо полагать, что сесть на рельсу - его мечта со дня побега, это точка крайнего напряжения сил. Вторая: одет он чистенько, не станет ходить по грязи, пойдет по шпалам... Вот и он, поднялся... Смотрит в мою сторону! Неужели чувствует, что я здесь?.. Сел, лицом ко мне, смотрит на меня!.. Могу поклясться, он знает, что я здесь!.."
Гора не сводил глаз с леса, где, как он полагал, сидел в засаде Митиленич. Послышался шум поезда. Грохот нарастал. Гора сошел с полотна, пропустил состав, сел спиной к Митиленичу.
"Вот мы и пришли, Гора, сели на рельсу!.. Добились своего. Ты свободен, сидишь на рельсе - почему нет радости?.. Этот вопрос я задавал себе после каждого побега. Я никогда не испы-тывал радости, а теперь вдобавок ко всему у меня такое чувство, как если вдруг проснешься и обнаружить, что тебя дочиста обокрали, даже исподнего не оставили! Поднимется в поезд Митиленич, и баста. Рассуждай тогда о своем стремлении к свободе! Сколько сил положено, сколько испытаний пройдено... Не будет этого, брось, ты сам прекрасно знаешь, где он возьмет тебя. А насчет того, чтобы украсть... Никто не украдет того, чего ты добился. Это свершение! Пусть последнее, но из всех твоих свершений самое тяжелое - не надо чересчур скромничать. Даже если тебя убьют, то, что сделано тобой, не пропадет, оно останется людям... Ладно, ладно, брось высокопарный вздор..."
В наушниках сквозь шипение послышался голос Глеба: "Я еду, уже в машине!"
Митиленич, не отвечая, выключил рацию и ушел в свои мысли: "Допустим, Каргаретели знает, что я здесь, тогда чего он мешкает? Ждет, что я поднимусь в вагон и возьму его?! Может, он смирился с мыслью, что ему придется вернуться в лагерь, пройти через следственный изолятор? Что еще может быть? Он говорит, что имел три побега, этот - четвертый. А те два забыл, когда удирал один раз от оперативника, другой - от милиционера, и прямо на улице... Не прибедняйся, братец, этот побег шестой!.. Что ему на сей раз было бежать? Мокрых дел за ним нет, он не шпион, ему не надо бояться, что раскроется преступление. Что же тогда?! Я устал думать об этом! Попробую стать на его место. Беглец в Грузию вернуться не может возьмут не только его, но и тех, кто даст ему убежище; осесть где-нибудь в других краях тоже не дважды два, нужны деньги, присмотр - здоровье пошатнулось, возраст не тот... Во всяком случае, он так думает... Допустим, у него есть сбережения и он рассчитывает на них. Но такой путь, испытания, крайнее напряжение сил измотают кого угодно! Он что, идиот? Нет, братец, не возводи на него поклепов, он человек достойный! Не было у него другой корысти, кроме как уйти в побег и сесть на рельсу. Вот и сидит на рельсе, ждет меня: "Митиленич, я сделал свое дело, теперь твоя очередь, бери меня!" На-кася выкуси! Мы должны встретиться. Я колебался, брать тебя или нет; я даже примирился с мыслью об одинокой старости, были на то причины, так сказать, семейные! Но теперь этот вопрос снят - мы с женой уедем, станем жить на берегу Черного моря, а копию документа, который принесла Мара, я вставлю в рамку и повешу на самое видное место среди моих грамот!.. Служба есть служба! Э-э, встал и снова сел!.. Опоздаешь на поезд, да и я замерз... Внимание, Митиленич! Вдруг бросится под поезд, может такое быть?.. Почему бы нет? Ты же сам говоришь, у него другой корысти не было, кроме как уйти в побег и сесть на рельсу!.. Если так, мне хана... Почему? Я же нашел его!.. Жаль, такой человек!.. Человек человеком, а как же мой план?! Нельзя... Встал, встал, идет! Пусть идет, не станем мешать".
Гора положил кейс в рюкзак, перебросил его через плечо и пошел.
"Митиленич, чую, ты сидишь в укрытии и носа не кажешь. Неужели?.. Почему бы нет, он рассчитывает взять меня в купе и передать омичам, все отлично устроит-ся... Ладно, уважаемый, поглядим, кто кого, мы будем делать свое дело до конца! Да, о чем я давеча думал?.. Настало время уходить! Может, рано об этом говорить? Постараемся как-нибудь избавиться от этого настроения. Помнишь, когда я попал по этапу из Белоруссии в Москву, прочел в тюремной бане надпись, сделанную химическим карандашом: "Кто слабый, тот загнется, кто сильный, тот уйдет!" Во всех подобных случаях я руководствовался этой максимой... Было у меня здоровье, надежное гнездилище духа и твердая уверенность, что мне дано вершить в будущем великие дела...
Ты прав, тебе еще хотелось стать свободным человеком в обстановке всеобще-го насилия и террора! Э-э, нет! Это было неосознаное желание, скорее, реакция на обстановку, в которой мы жили. Так жила наша семья и все ее окружение. Никто не носил маску, никто не пытался приспособиться! Мои родители и родственники стали жертвами этого неосознанного желания. Надо думать, это подспудное чувство определило всю мою жизнь, ничем иным я не могу объяснить многие из моих поступков. Я все время бежал и старался догнать! Что?.. Конечно, свободу! В условиях всеобщего насилия и рабства?! Только и всего?.. Да, только и всего!.. Мало?.. Ныне нет ни насилия, ни террора. Свобода, сродни прежним стереотипам, "спущена" сверху, подарена... Тебе всегда претило пользоваться дарованными правами... У тебя есть твоя родина, Грузия, дел в ней непочатый край... Допустим, ты бы мог туда поехать, но тебя там никто не станет слушать. Допустим, удастся найти надежное убежище. Что с того? Ничего! Ты - беглец, постоянный страх изъест твою душу и плоть, болото обыденности засосет тебя... И как тогда ты назовешь этот последний побег? В лучшем случае - бегством из плена, в худшем - сочтешь, что в очередной раз сработал благоприобретенный рефлекс... Победа над старостью! Да Бог с ним..."
Митиленич еще долго сидел в придорожном сосняке. Выждав, пока Гора отошел на кило-метр, он встал и направился к машине. Дорога шла параллельно железнодорожному полотну, примерно в нескольких сотнях метров. Митиленич сел в машину, обождал еще немного, спра-вился у Глеба, который час, и велел шоферу ехать в Шиловскую - небольшую станцию в паре километров от Омска, обслуживающую какой-то завод и пригородные поезда. Приехали.
- Глеб, сходи к начальнику станции, напомни, что нужно остановить поезд.
Глеб вернулся быстро.
- Все в порядке, остановка - одна минута, проводник спального вагона предупрежден, выйдет на ступеньку. Состав в графике, но ждать придется целый час... Да, кстати, станционный дежурный хочет вам что-то сообщить.
Митиленич вошел в здание вокзала. Открыл дверь кабинета начальника станции. Дежурный привстал, предложил гостю сесть и снял телефонную трубку.
- Сосновка?.. Здорово, Владимир Иванович! Как сказать, помаленьку... Где тот человек?..
Дежурный протянул трубку Митиленичу:
- Сейчас позовут! - Он сел и продолжил игру в домино.
Митиленич довольно долго стоял, прижав трубку к уху. Ожидание затягивалось. Нервы были на пределе. В какой-то момент ему даже захотелось положить трубку, он протянул было руку, но, передумав, снова поднес ее к уху. Наконец в трубке раздался чей-то голос. Митиленич несколько раз переспрашивал абонента - помимо плохой слышимости, мешал стук костяшек домино.
- Какой вагон, какое место? - крикнул Митиленич, крайне взволнованный, и, выслушав ответ, вышел из комнаты.
Гора шел более полутора часов. На Шиловской почувствовал, что за ним следят. Сначала он подумал, может, показалось, но нет, слежка была, причем явная. Миновав станцию, Гора прошел еще километр, до Сосновки оставалось столько же. Бросив взгляд на часы, присел перевести дух.
"И сердце пошаливает... Верблюда спросили: почему у тебя шея кривая? Разве только шея?.. - удивился он. Помнишь, что сказала тебе, расставаясь, прекрасная Томи: "Гор, ты сложен из камней тех крепостей, что некогда были сровнены с землей. Лучше нам по отдельности вершить наше суэртэ де муэртэ! Свой побег, стремление сесть на рельсу я относил к иным духовным ценностям, а на поверку оказалось, что это всего лишь процесс умерщвления - суэртэ де муэртэ! Такая уж большая разница между мной и тем быком?! Быка убивает эспада, меня - собственный характер".
Гора встал на костыли, продолжил путь. Послышался шум поезда. Гора хотел было сойти с полотна, но почувствовал, что ноги и тело не подчиняются ему. Он дернулся в одну сторону, в другую - тщетно.
"Что происходит?.. Рельсы держат меня, не отпускают... Погоди, погоди, с тобой уже бывало такое. Что это, явь или видение? Я и прежде не мог понять - так тесно они переплетались. Может, мне и грохот поезда чудится?.. Он приближает-ся, но я слышу его как сквозь вату... По какому пути он идет - этому или соседне-му?.. Не все ли равно - не обернусь! Если мне предначертано умереть так и здесь - да свершится воля Господня!.."
Гора снова попытался оторвать ноги от шпал, но даже костыль не смог сдвинуть с места. Между тем грохот поезда нарастал. Гора скинул рюкзак, положил его на шпалы, вытянул перед собой костыли и лег. Я всю жизнь был рельсами. Разве не так?.. Что только по мне не переезжа-ло!" - воскликнул он, закрыл глаза и опустил голову. В то же мгновение перед ним предстал Великан с Коджорской горы, волновавший в детстве его ум... Ослепительным, необычным блеском сверкнула молния - раз, другой, третий... В ужасающем грохоте и блеске молний Великан распрямился, встал, торжествующе воздел к небу сжатые кулаки со свисающими цепями... Это был товарняк, груженый. Он довольно долго гудел и наконец прошел...
Поезд приближался к Сосновке. Митиленич сидел в девятом купе спального вагона. Глеб стоял возле двери, откуда должны были подняться пассажиры.
По чистому небу плыла полная луна. Митиленич смотрел на нее и думал: "Поезд простоит десять минут... Как красиво плывет луна; это не луна плывет, а вон то белое облачко. Облачко плывет, а кажется, что луна... Всегда так. Это что еще такое?.. Из-за облака показалась большая птица... Летит за луной!.. Настигла, хочет сесть на неё!.. Куда она делась?.. Кажется, села... Где это слыхано, чтобы птица на луну садилась?! Сели же космонавты!.. Откуда мне знать!.."
Поезд остановился на станции. Митиленич вышел из купе, направился к выходу.
- Глеб, будь здесь! - приказал он помощнику и перешел в соседний вагон. Прошел еще два следующих. Дверь в сторону перрона была открыта, на ступеньке стояла проводница. Митиленич остановился наблюдать. Гора стоял за киоском, глядя на часы. Когда до отхода поезда оставалось всего три минуты, он двинулся, протянул проводнице билет и поднялся в вагон.
Сунул костыли под мышку, осмотрел коридор, направился к своему купе. Нашел, нажал на ручку. Дверь оказалась запертой. Он огляделся в поисках проводницы.
Поезд тронулся. Гора по-прежнему стоял позле купе. Один-два пассажира, выходившие на перрон, поднялись, прошли на свои места. Вскоре появилась и проводница, которой он предъявил билет; увидев притулившегося в коридоре пассажира, достала ключ, открыла дверь.
Гора нажал на ручку, вошел в купе.
Дверь оставил открытой, может, специально - для второго пассажира.
Верхнее место пустовало. Гора прислонил костыли, сел, снял рюкзак, бросил на полку. Посидел, понурившись, какое-то время, потом повернул голову к окну... На столике стояли два стакана - с красным вином и пустой. Гора подвинулся к столику. Между стаканами лежал конверт. На конверте красивым почерком было написано:
"Иагору Ираклиевичу Каргаретели".
Гора взял конверт, еще раз прочел свое имя, фамилию и расхохотался. Он долго хохотал, потом, успокоившись, вскрыл конверт, достал содержимое, пробежал глазами... Вскочил на ноги, снова сел, перечитал и опустил голову.
Сидел, думал.
В дверях показался Митиленич. Гора поднял на него глаза, встал, хотел было что-то сказать, но Митиленич, не останавливаясь, прошел мимо.
Эпилог
Томи!.. Как часто вспоминается мне эта встреча... Почему? Не знаю, запала в сердце, и все тут. Изящная и прекрасная Томи... Может, это встреча была особенной? Классический образец сентиментальных отношений, мелодрама... Брось, было бы хорошо, а называть можешь как угодно...
Мы познакомились на сувенирном базаре корриды, то есть на Пласа де Торос. В Мадриде есть толкучка, подобная нашей Чихомахо, что была в Сабуртало, с той разницей, что у нас торговали неописуемым хламом, а на Пласа де Торос неопису-емыми по разнообразию и численности сувенирами. На земле были расстелены подстилки, на них разложен товар для сорока трех миллионов туристов, ежегодно посещающих Испанию. Базар сувениров опоясывал всю Пласа де Торос - за пару часов не обойдешь.
В первый раз я видел корриду в Севилье недели две назад. Потом ночью в гостинице еще раз посмотрел ее, уже в записи, по телевидению. Не могу сказать, чтобы я получил удовольствие, ощущение было тягостным: в пытках осуществлял-ся акт смерти несчастного животного. Однако любопытство мое было растревоже-но.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63