Их оставили там же, где они находились во время восстания, - должен же кто-то строить Норильск?! Что касается актива восстания, то нас, несколько тысяч заключенных, погрузили на баржу и отправили по Енисею на Колыму. Как оказа-лось, ОСО еще до подавления восстания заочно приговорило нас к заключению в политизоляторе. Поскольку тюрьмы были переполнены, привести приговор в исполнение удалось частично не оказалось в наличии нужного количества мест. Что касается меня, то ОСО расщедрилось на пять лет заключения в изоляторе. Не больше. Я не сидел получил восемь лет за попытку побега из бухты Ванина. Впрочем, об этом я уже говорил. Этой истории много лет, в моем рассказе возможны упущения, неточности. Не суть важно. События, о которых шла речь, так значительны, что они найдут своих летописцев. Я только замечу, что Святополк обрел свободу, а вместе с ней и пулю в висок - по возвращении на Украину он был убит своими же людьми... Не могу не сказать о Таратуте - крепко он мне запомнился... За пару месяцев до начала восстания я случайно услышал историю Таратуты. Он рассказал ее сам, когда заскакивал в хижину бригады Анчабадзе погреться. Таратута был пленным - за то и сидел. Но пленный пленному рознь... Вот его рассказ. В первый же день начала второй мировой войны Таратута, выбрав момент, перешел на сторону немцев. Некоторое время мыкался в лагере для пленных, а потом, как часто бывало в начале войны, хозяин-немец взял его к себе на хутор пасти коров. Прошло время. Когда фашисты ощутили нехватку живой силы, они стали брать в армию и пленных с хуторов. На Таратуту немцы крепко рассчитывали: дескать, по своей воле к нам перешел, значит, хорошо воевать будет; а он возьми и удери от немцев, улучил момент и сдался англича-нам. Не понравилось у англичан, переметнулся к американцам. Его зачислили в часть. Завязались тяжелые бои. Таратута снова перешел к немцам, рассчитывая на то, что его поместят в лагерь вместе с американскими пленными, и он подкор-мится продуктами от Красного Креста, а там, глядишь, и война кончится. Не вышло. Немцы отправили Таратуту на Восточный фронт, на территорию Польши. Он перешел на сторону советских. Легенда у Таратуты была хорошая, ему поверили. Кончилась война. Через полгода за ним пришли чекисты - пятнадцать лет. Розыск о нем не вспомнил бы, но Таратута сам высунулся - позарился на медали. Свою историю он рассказывал с юмором, не лишенным бахвальства...
Когда началось восстание, норильские чекисты установили громкоговорители и стали уговаривать заключенных выйти из лагеря через проход в ограждении. Актив позволил покинуть лагерь краткосрочникам. Ушли человек тридцать, Таратута не входил в эту категорию заключенных. Актив во второй раз предложил покинуть лагерь тем из краткосрочников, кто еще не ушел. Желающих не оказалось. Тогда актив заключенных установил свой пост прохода. Они должны были задерживать перебежчиков, которые могли предать огласке планы восставших. В этом была необходимость.
Мы с Максимом Мельниченко болтали, устроившись на трибуне стадиона, когда я заметил Таратуту, завязавшего разговор с нашими часовыми неподалеку от коридора. Я кивнул на него Максиму и рассказал о мытарствах Таратуты. Мы стали с интересом наблюдать за ним, уверенные, что он собирается оставить лагерь. Для того чтобы прорваться к коридору, надо было лишь пересечь стадион - каких-то пятьдесят метров. Таратута вовлек дежурных в разговор и встал так, что сорвись он с места, те не смогли бы даже палкой пройтись по его спине... План его удался. Но когда он был уже на полпути к коридору, я крикнул: "Беги, Таратута! Тебе не впервой..." Он остановился как вкопанный, застыл на какое-то время, потом обернулся на нас, на матерившихся дежурных... И пошел неторопливым шагом к ограждению... Едва он вышел за территорию лагеря, охранник скомандо-вал: "Ложись!" - и Таратута лег ничком на землю, лицом в грязь. Вдоль проволоч-ного ограждения был проложен дощатый настил, по которому расхаживал часовой. Подошел прибывший из Красноярска полковник Михайлов.
- Фамилия?! - обратился он к Таратуте.
- Таратута, - ответил тот. Полковник бросил взгляд на расшумевшихся заключенных и произнес во всеуслышание:
- М-да! Таратута! Интересная фамилия...Перебежчиков, брат, всегда ненавидят! - повернулся и пошел по настилу.
На Таратуту надели наручники и погнали, как бычка... Эх, так я и не достал книгу Яна Амоса Коменского "Всеобщий совет по исправлению дел человеческих"... Интересно, как он собирался их исправлять?..
Однако... Сколько еще дней идти до Ашны?.. Восемь, девять или десять... Передохнем, а завтра - если выглянет солнышко - определим местоположение и доведем до конца свое дело!.."
Гора проснулся утром рано. Хотел позавтракать, взяться за обычные свои дела, но обнаружилось, что пропали сани! В укрывище, которое он устроил накануне, оказались одни лыжи с палками да костыли, кое-какая мелочь в карманах...
"Выходит, ничего у меня не осталось! Спальный мешок, крючки, компас, часы, медикаменты - вот, пожалуй, и все... Что это мне вздумалось прятать отдельно сани... Обмотал бы лямкой руку и спал как всегда... Я дважды заметил того незнакомца. Неужели трудно было догадаться, что к чему?! Нет, в первый раз я видел одного, потом мелькнули двое, там, вдали! Мне и в голову не пришло, что они идут по моему следу. Зачем им такое барахло? Украсть мелочовку! Погоди, они оставили лыжи, палки и костыли! Что бы это значило? Оставили все, что нужно для ходьбы, остальное - фьють! Ха-ха, Митиленич, это твои козни? Те двое, которых я недавно видел, без труда могли взять меня. Какой тут расчет? А такой: чтобы ты зашел к Ашне! Уперли всю провизию... До Ашны неделя, от силы восемь дней... Он делает ставку на мою выносливость. Семь-восемь дней без еды... Митиленич, ты всем чертям черт!.. За шута меня держишь или как? Мне вообще не приходило в голову менять направление - ни тогда, ни теперь. И знаешь, почему? Потому что ты не собираешься брать меня до поезда. Я просчитал тебя, ты будешь брать меня в Омске, в купе, и там же сдашь с рук на руки оперативникам. Хочешь снискать себе имя проницательного сыщика, артиста своего дела, получить генеральский чин и обеспечить себе спокойную старость на родине отца! Я прав, Митиленич?! Знаешь, что я тебе скажу? Еще мой отец рассказывал: Сумбаташвили-Южин был на званом вечере. Шла крупная игра. Сумбаташвили, играя, без умолку болтал с друзьями. Так он, играючи, просадил двадцать тысяч. "А теперь поедем к Палкину!" - предложил он друзьям. В самый дорогой московский ресторан.
Гора, брат, айда к Палкину!
В Омске, в гостинице, Митиленич беседовал с Глебом.
- Глеб, я должен знать, как выглядит эта женщина.
- Какая женщина?
- Софи Лорен!.. Полина Цезарева, кто же еще! Хорошо бы взглянуть, что это за цаца.
- Есть фотография. Правда, в жизни она постарше будет. Работает в какой-то редакции, точнее, издательстве.
- Кем?
- Заведует административно-техническим отделом. Есть в издательстве такой отдел.
- Чем конкретно занимается?
- Следит, чтобы вовремя приходили на работу, не болтали часами по телефону. Под ее началом уборщицы и прочий техперсонал. Вот, кажется, и все. Хотите зайти к ней домой или посмотрите со стороны, когда будет выходить с работы?..
- Пока мне нужна ее внешность, чтобы сверить с фотографией. Ошибка недопустима.
- Какая тут может быть ошибка? Это - Полина Цезарева.
- А вдруг не она?
- Как это не она?!
- Ладно, хватит! Через полчаса конец рабочего дня. Пошли, посмотрим.
Митиленич, сидя в машине Омского областного Управления МВД, ждал перед издательством, когда выйдет Полина Цезарева. За рулем сидел Глеб. Появилась Цезарева в шубке из нутрии и такой же шапочке, с красивой сумкой через плечо и с авоськой в руке.
- Эта не замерзнет, - пробормотал Митиленич.
- Не замерзнет, - поддакнул Глеб. - Вчера на ней была другая шубка. Можно надеть обе вместе, тогда, пожалуй, взопреет. Похоже, она не бедствует, вон какие серьги, кольца. Между прочим, такие, как Цезарева, всегда выдают свои драгоценности за дешевые побрякушки.
- Далеко живет?
- Не очень. На проспекте.
- Трогай.
Поравнявшись с Цезаревой, Митиленич бросил взгляд на фотографию.
- Куда это годится, три на четыре, не могли достать снимок побольше? Тут сам черт не разберет... Глеб, есть здесь где-нибудь поблизости кафе или ресторан?
- Как же, "Аврора"!
- Давай обгони Цезареву, и я пойду ей навстречу. Хорошо бы прямо перед "Авророй" или где-нибудь поблизости.
Когда машина, минуя гостиницу, остановилась, Митиленич вышел и направился навстречу "объекту". Цезарева шагала весело, беззаботно.
- Здравствуйте, Ольга! - поздоровался Митиленич, поравнявшись с ней.
Цезарева вздрогнула, хотела пройти мимо - не получилось.
- Я, Ольга, к вам обращаюсь! Не узнали? Мирослав...
Цезарева, внимательно оглядев его с головы до ног, неприязненно заметила:
- Вы не Мирослав, а я не Ольга. Тут какое-то недоразумение...
- Вы правы, я не ваш шеф, но тоже Мирослав, а вы - Ольга. - Митиленич протянул фотографию размером три на четыре.
Покосившись на снимок, Цезарева ахнула:
- Господи, как я изменилась! На что стала похожа!..
- Нет, Ольга, вы по-прежнему прекрасны...
- Спасибо за комплимент, а как быть с тем, что вы не Мирослав?
- Пароль есть пароль. Если я назвал вас Ольгой и представился Мирославом, значит, для вас я Мирослав! Не так ли? Слово - слово, долг долг... Хотите кофе?
- Кофе? - удивилась Цезарева. - Кофе, да?.. С удовольствием! Выпьем здесь, в "Авроре"... Такая дороговизна, что ресторан пустует.
"Легко согласилась", - отметил про себя Митиленич, предлагая даме стул. В ресторане посетителей было немного, и шум в зале стоял точно такой, какой нужен был для конфиденциальной беседы. Митиленич и Цезарева хорошо слышали друг друга, а посторонний, сядь он даже поблизости, все равно ничего не разобрал бы.
- Мирослав интересуется, почему нет больше информации о первом объекте?
- Первый объект попал в тюрьму за хулиганство и нанесение телесных повреждений.
- Это вы упрятали его за решетку. Зачем?
- Я?
- Да, Полина Цезарева, вы!
- Это неправда!
- Мирославу все известно, за исключением одного: почему вы избавились от объекта?
Цезарева пустила слезу и, помолчав, призналась:
- Я не нуждалась в нем больше... Он мешал мне!.. Мешал устроить личную жизнь.
- Активно мешал?
Женщина задумалась.
- Нет. Просто стоял между мной и вторым объектом.
- Вы что-то скрываете, Полина Алексеевна.
- Угадали. Мне казалось, что если я избавлюсь от объекта, то больше не буду с вами сотрудничать, отпадет необходимость. Судите сами: любить человека и следить за ним... Разве я не права?
- Правы, но ведь ваши надежды не оправдались, Мирослав поручил вам другой объект.
- Увы! Новый объект для меня лишь материал, я не испытываю к нему любви. Того человека я действительно любила, во всяком случае первые несколько лет...
- Понятно! - Митиленич, помолчав, спросил: - А почему, собственно, Мирослав, а не кто-нибудь другой? Как вы попали к нему?
- Давайте все же для точности назовем ее Мирославой. Видите ли, в первый раз я получила задание от женщины, она работала у нас заместителем начальника отдела. Тогда моим подопечным стал главный инженер на нашем предприятии, у нас была интимная связь. Любовные отношения, как известно, нужно хранить в тайне. А для этого лучше всего говорить о своем любовнике гадости. Такая уловка вводит окружающих в заблуждение: если это любовник, зачем шельмовать его за глаза? Я знала, что Мирослава - из бывших оперативников. Мы с ней и раньше были знакомы, а потом сблизились. Первое задание дала мне она. Потом она вернулась на работу в органы, у них была напряженка с кадрами. Отношений мы не прерывали, иметь подругу в таком учреждении всегда не лишнее... В конце концов вышло так, что я стала агентом, она поручила мне второй объект.
- Занятный способ маскировать свою любовь! - прервал ее Митиленич. Впервые слышу. Выходит, женщина должна поливать грязью своего интимного друга, для того чтобы сбить с толку окружающих. Так, что ли?
- Да, но это - один из способов. Есть и другие. Допустим, любовник человек именитый, известный в обществе, тогда, конечно, лучше воздержаться от брани и помолчать, пусть все знают, кто за тобой стоит!
- Вы передавали информацию письменно?
- Когда как. Чаще я рассказывала Мирославе с глазу на глаз то, что ее интересовало. Может, наши беседы и записывались на пленку, не знаю. Со временем органы утратили интерес к первому объекту. Вероятно, сочли, что достаточно изучили его. Тут и мой интерес к нему ослабел. Ничего не поделаешь, я женщина, мне нужно было растить детей, значит, завести друга посостоятельнее. Я и завела, но между нами стоял первый. Кончилось тем, что первый угодил в тюрьму. Я со вторым перебралась сюда, поскольку была с ним связана старыми обязательствами. Здесь меня нашла уже не Мирослава, а Мирослав. Теперь вы объявились.
- Да, так часто бывает. Должность остается, люди на ней меняются, но общая ситуация все та же. Так ведь?
- Конечно! - кивнула Цезарева.
Митиленичу надо было обдумать, как себя вести дальше. После такого разговора сразу к делу не перейдешь. Он предложил собеседнице поужинать.
Цезарева вежливо отказалась, Митиленич настоял. Подошел официант, принял заказ.
- Мирослав Иванович! Я вот чему удивляюсь. Всего десять дней назад у меня была встреча с настоящим Мирославом Ивановичем. Вы что, вчера заступили на должность?..
- Справедливо. Я все объясню за ужином. - Митиленич ушел от ответа, поскольку никак не мог решить, стоит ли сказать правду сейчас или лучше отложить ее на потом, и как быть со сбитым пешеходом - припереть Цезареву или воздержаться. Промучившись, он махнул мысленно рукой и приступил к делу: - Я должен вам кое-что сообщить. Надеюсь, это не испортит вам аппетита. А вот и наш заказ. За ужином мне легче будет сообщить новость, да и вам легче будет ее выслушать.
Полина Цезарева, наверное, впервые в жизни была растеряна и в мучительном нетерпении ждала, пока официант накроет стол и уйдет. Кроме них, в ресторане почти никого не было.
- Полина Алексеевна, я думаю, второй объект уже сообщил вам о том, что первый бежал из Заполярья, шел пять месяцев и теперь направляется к "Отраде".
- Это и есть неожиданность? Конечно, сообщил. Феликс звонил мне. Но Каргаретели не из тех, кто мстит. Я не вижу тут никакой опасности.
- Мне известно, что Каргаретели попал в Заполярье не без вашего участия. Он должен был отбывать срок в лагере общего режима.
- Да, Санцов говорил мне о том, что к нему заходил некий Митиленич, начальник розыска, и предъявил ему это чудовищное обвинение... Какая чушь!
- Брата Санцова понизили в должности, он служит где-то начальником режима. Может, и это чушь? Его разжаловали за то, что он дал задание убрать Каргаретели профессиональному убийце по кличке Жук.
- Неправда! Санцов стал жертвой интриг сослуживцев!
- Допустим. А что вы скажете об Ашне? Алибек Селимов отсидел за вас срок. Пешехода сбили вы, не он! Это, по-вашему, тоже ложь? Как вам удалось его уговорить? Сколько вы заплатили ему до ареста и после?.. Вы с Феликсом Санцовым упекли Ашну в Заполярье, потом вдруг забеспокоились, как бы он вас не выдал, и забегали, лишь бы освободить его условно, до срока. Вам это удалось! В бытность свою в Уренгое Санцов через Ашну брал взятки и долю за незаконные сделки. Это что, тоже ложь?.. Поскольку вам должно быть известно все о своем объекте, для вас не тайна, что за нынешнюю свою должность он заплатил большие деньги. Вы это знаете и утаиваете. Более того, вы характеризуете его как человека честного, незапятнанного. Да знаете, что вас за это ждет?! Ваша песенка спета, можете распрощаться со своими драгоценностями, мехами и благополучной жизнью. Вы ведете двойную игру - и вашим, и нашим. Шутить изволите?!
Цезарева побледнела, замерла и пустилась в слезы - надежный, проверенный способ...
Митиленич, глядя на нее, думал:
"Здорово вышло! Ты еще сомневаешься в своей гениальности, Митиленич?.. Вероятно, на Цезаревой как осведомителе поставили крест, иначе Заглобин не передал бы мне ее с такой легкостью... Вот это да! Как они до Ашны добрались, а? Выходит, им хана? Кому "им"? Как кому, Цезаревой и Санцову! Мне до них дела нет, пропади они пропадом; меня интересует Каргаретели... Как же перевести разговор на моего беглеца, а? Признаться, что никакой я не Мирослав?.. Так все гладко шло... А, была не была! Возьму и выложу правду! Куда она денется?.. Нет, не годится! А оставаться Мирославом годится? Предъявил обвинение в тяжком преступлении, а теперь перейду на какого-то беглеца... Разве поверит, что ей все простится, если выполнит небольшое поручение?.. Глупости!.."
Время шло. Митиленич размышлял. Цезарева, утерев слезы, замерла, лихорадочно размышляя, как бы ей выпутаться из этой ситуации. Лицо ее отражало мучительную борьбу. Наконец, решившись на признание, она со слезой в голосе обратилась к Митиленичу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63