Писателя спасла причуда того времени, а именно: именитые люди, удостоенные чести быть приня-тыми Сталиным, обычно, возвращаясь из Москвы, первым долгом чуть ли не с поезда наносили визит Первому секретарю Центрального Комитета Коммунисти-ческой партии и рассказывали в подробностях о приеме. Нередко от случайно оброненных ими слов зависела судьба человека. Так было и на сей раз. Вернулся из Москвы Михаил Чиаурели - известный режиссер, посетил Первого секретаря и в беседе, помимо прочего, рассказал, что вождь справлялся о таком-то писателе, как тот поживает, что поделывает. Чиаурели ответил, что писатель в основном занимается переводами французской литературы. От случая к случаю печатает небольшие статейки, тем и живет.
После некоторого раздумья Сталин пробормотал:
- Да, он всегда был непрактичным!
Этого писателя не только пальцем не тронули, но даже как-то раз, когда шла подготовка к юбилею, посвященному кому-то или чему-то, ему доверили редактировать юбилейный номер "Литературной газеты" и гонорар выплатили, очень приличный. Случалось и такое.
Еще один весьма известный писатель спасся благодаря некоему своеобразию памяти. За анекдоты, если они, с точки зрения чекистов, имели хоть какое отноше-ние к политике, рассказчика сажали - "антисоветская агитация и пропаганда". Этого писателя спасло то, что анекдоты он любил слушать - со смеху помирал, но запоминать их почему-то не запоминал и повторить не мог. Порой и беда пользу приносит - точь-в-точь об этом сказано...
Был в Тбилиси пильщик Сумбат, бродил по улицам в неизменных коротких штанах, в холода и морозы в Куре купался, дрова пилил, тем и жил. А еще по городу ездил в тележке на подшипниках инвалид первой мировой войны, не помню, как его звали, у него ног не было по самые бедра. Обоих арестовали как шпионов империализма...
Мой отец Эренле Каргаретели утверждал, что аристократия деградировала, выполнила свое историческое назначение, кончился ее век. В подтверждение он приводил множество примеров. Некоторым я свидетель. У нас был родственник, дядя Лео, князь, соратник Какуцы Чолокашвили. Как-то раз отец спросил, что больше всего запомнилось ему из былых сражений. Дядя Лео задумался: "Коней у нас было мало, вот Какуца и отдал приказ подстричь кобылам хвосты, чтобы жеребцам сподручнее было подступать к ним!" Интеллект этого человека дальше стриженых хвостов не шел. Большевики и этот уровень сочли достаточным для того, чтобы расстрелять князя.
Другой близкий нам человек - тоже аристократ, глубокий старик, отставной генерал Варлам Симоныч, крестный моей матери. Раз в месяц, как по расписанию, он приходил к нам обедать. Этого человека расстреляло бы самое милосердное из всех правительств на свете. Вы спросите: почему? В беседе с отцом, к примеру, он говорил хриплым голосом: "О Эренле, у меня точные сведения, шестнадцатого апреля поляки возьмут Москву. Не позднее!" Если захват предсказывался в декаб-ре, то в январе следовало уточнение: "Поляки передумали, но вот англичане... Они в мае высадят десант в Ленинграде, другого выхода у них нет". И в качестве источ-ника информации называл генеральный штаб Великобритании. Каково?! Ему было восемьдесят девять лет, когда его расстреляли. Это понятно. Непонятно другое.
В старинных тбилисских домах были просторные подвалы. В одних размещались склады, в других - рестораны, харчевни. Использовали их по-разному. В одном из таких подвалов помещался ресторан "Олимпия", а может, "Симпатия" - заведение невысокой пробы. Тут попивали извозчики, мастеровые, праздный люд. Потом в ресторане стал петь вечерами под аккомпанемент уютного оркестра - два тари, чианури, бубен и диплипито-марнеульский азербайджанец Мамед. Пел Мамед превосходно, и публика в ресторан стала ходить другая, все больше любители городских песен. Нам было лет по пятнадцать или около того. В этом возрасте один из способов самоутверждения - ресторан, но, помимо этого, мы просто любили городские песни, поскольку родились и выросли в Тбилиси. Стипендии в техникуме были ничтожными, но и ужин в ресторане был неразори-тельным. Два литра вина с закуской, две порции шашлыка и песни Мамеда - десять рублей. Раз как-то у Гоги Цулукидзе завелись деньжата. Мы пошли в "Олимпию" поужинать. Около нас крепко набрались четверо парней. Репертуар у Мамеда был обширный. Не помню, чья эта песня, Гивишвили или Скандарновы, но Мамед часто пел ее. Текст такой: "Мир переменился, а ты по-прежнему остался ослом, и хозяину нет пользы от тебя, и для мира ты великая обуза, осел". Последнее слово - припев. Начал Мамед песню, дошел до припева, и тут один из собутыльников с криком "Да он на меня смотрит!" рванулся к певцу. Его с трудом удержали. Никто не заметил этого инцидента - ни сам певец, ни музыканты. Чуть позже Гоги, подойдя к Мамеду, сунул ему пятерку и попросил спеть "Осла".
Едва Мамед запел песню, как кутила, вызверившись, кинулся на него. Друзья и ахнуть не успели. Начался мордобой, насилу их растащили. Конфликту придали характер переговоров. Парень упрямо требовал, чтобы Мамед, исполняя песню, воздевал руку на слове "осел". Певец сначала было согласился, потом категори-чески отказался, спохватившись, что на небесах обитает Аллах. Нашлось компромиссное решение вопроса: на слове "осел" Мамед должен был отводить правую руку в сторону - что он и делал впоследствии очень добросовестно во избежание всевозможных эксцессов. Но тут насторожились чекисты. Им показа-лось, что рука указует на здание Центрального Комитета партии, в частности на кабинет Берии. Мамед изчез. С тех пор его никто не видел ...
Полно, друг, будет. Кое-что и на потом..."
Митиленич мерил шагами кабинет. Глеб стоял навытяжку, не сводя глаз с начальника, и ждал, когда тот продолжит рассуждения. Эта была не беседа, а, скорее, монолог. Митиленич размышлял вслух, а Глеб поддакивал: "Разумеется!.. Ясное дело!.." Последняя пауза несколько затянулась. Митиленич, дойдя до стены, вперился в карту. Он простоял довольно долго спиной к Глебу. Тот хотел было присесть, но Митиленич обернулся, и Глеб, опережая его движение, снова вытянул руки по швам.
Митиленич это заметил, но, не подав виду, подошел к Глебу:
- Ладно! Как, говоришь, называется дачка, где господин Ашна пристроился то ли сторожем, то ли комендантом? "Отрада", что ли?
Глеб хотел поддакнуть, но Митиленич не дал ему ответить:
- Как долго он там работает? С тех пор, как освободился! Когда он освободился?.. Нет, сначала скажем, за что сидел: в пригороде Уренгоя сбил человека. У кого служил шофером? У Феликса Санцова!.. Что за человек этот Санцов, какую должность занимал в Уренгое? Ей-ей, не помню! Глеб, какая должность у него была?!
- Начальник Управления снабжения и сбыта нефтяного объединения. По нашим данным, человек богатый и влиятельный!
- Ладно, ладно! Отложим-ка на время Санцова и вернемся к Ашне. Его вина была настолько тяжкой и явной, что Санцову только и удалось, что сократить срок заключения до шести лет!.. Он не досидел, вышел досрочно...
Освободился в тот период, когда Санцов, задолго до побега Каргаретели, был уже на новой должности и предвкушал новое назначение.
- Ашна стал работать в "Отраде" тотчас после освобождения?
- Нет, месяц или полтора он жил в Уренгое.
- Два, а то и больше.
- Можем ли мы принять такую последовательность событий? Санцов на своей новой должности. Суд условно освобождает до срока Аптну. Из лагеря он возвращается к хозяину. У хозяина на новом месте - заседания, собрания, встречи с населением, с сотрудниками районно-го промышленно-хозяйственного комплекса... На это как раз и уходят те два месяца или чуть больше, которые Ашна ждет в "Отраде" назначения. Наконец он принимает "Отраду". Еще один или два месяца, и Санцов едет в отпуск... Куда? В Уренгой, Москву, снова в Уренгой. Возвраща-ется на новую работу...
Митиленич ждал, что скажет помощник, а тот затруднялся с ответом, мешкал.
- Глеб, твои успехи ошеломляют, - улыбнулся Митиленич. - Вот возьмем Каргаретели, поработаю еще с годик, выйду на пенсию, повезу Мару на юг, куплю на берегу моря хату, и заживем мы спокойно, безмятежно... Моя должность тебе обеспечена... Наша задача - взять Каргаретели живым или мертвым. Лучше бы, конечно, мертвым... Но как мертвого-то брать?! Да, тут возникает несколько вопросов, требующих решения: нужно установить семейное положение Санцова. Кроме того, что представляет собой Ашна... Это его кличка... Почему какой-то Аптна является обязательной и неотъемлемой частью жизни Санцова? Связь Санцова с Цезаревой длится или они разошлись?.. Для меня яснее ясного, что Каргаретели держит путь в "Отраду", то есть к Ашне. Откуда Каргаретели знает Ашну? Понятно, вместе сидели у нас. Непонятно, откуда Каргаретели известно местонахождение Ашны? Скажем, тот еще до побега Каргаретели сообщил ему свой адрес в письме. Ашна, вероятно, знал, что Каргаретели уйдет в побег... Как он узнал о побеге? Видишь, Глеб, сколько неизвестных в этом уравнении?! Ладно, иди, мне нужно подумать!
Глеб уже подошел к двери, когда учитель сказал:
- Тебе понадобится съездить в Омск. Я не смогу поехать. Оформляй приказ, команди-ровку... У нас мало времени, иди!
Глеб вышел.
- Тут что-то кроется! - пробормотал Митиленич, вышагивая по кабинету.
Накануне Гору так расстроили воспоминания, что он долго, наверное с неделю, не позволял себе возвращаться к ним. Заненастилось. Гора вынужден был разбить палатку. Непогода растянулась на двое суток. Едва разведрилось, Гора снова двинулся в путь.
"Зачем все время думать об ужасах? Разве мало было смешных и забавных случаев?.. Сколько угодно, но и смешные случаи сопрягались с трагедией... Сопрягались, значит, вспомним, ничего не поделаешь. Мы рассматриваем процесс подготовки к свершениям, и выпустить что-либо не удастся... Воля твоя! Продолжим. О чем расскажем? Помнишь, были двое малышей, братьев... Да, как их звали? Ванико и Палико, значит, Иван и Павел... Хорошо, давай об этом. Нет, сначала вспомним Зурико и Кетино... Как угодно!.. Лучше вспомнить о них вместе, тема, собственно, одна. Начнем.
Детей в том возрасте, когда они могли хоть как-то сами прокормиться, оставля-ли на Божье попечение. Некоторых исключали из школы. Указания на то не было, все зависело от "сознательности" и "политической бдительности" дирекции.
Арестовывали родителей, детям давали какой-нибудь чулан и больше ими не занимались, если, конечно, их вдруг не изобличали в преступлении, как было, например, с Вано Матурели из села Цхварича-миа. Вано шел четырнадцатый год, когда он подложил в книгу копирку под портрет Ильича и срисовал его - десять лет! Отец Вано служил милиционером в Цхваричамиа. Кто-то, вероятно имея на него зуб, донес на мальчишку, правильно рассчитав, что отца репрессированного сына не станут держать в милиции... Правда, многие дети после ареста родителей находили себе пристанище у бабушек, дедушек, старших сестер, теток, но доволь-но большая часть ребят перемещалась в мир уголовников, попадала в тюрьмы, а кое-кто даже завоевывал себе громкое имя на этом поприще в масштабах государ-ства. Были и оригиналы. К примеру, остались беспризорными двое братьев. Старший учился на первом курсе медицинского института, а младший - в пятом классе школы. И вдруг - ни родных, ни крова, ни ломтя хлеба. Старший стал карманником и достиг в этом ремесле совершенства. У него была "золотая рука", и воровал он до тех пор, пока не получил диплом врача и не поставил на ноги младшего брата. На протяжении всего этого времени он не только в тюрьму, но и в милицию ни разу не попал. Получили братья работу и стали жить обычной жизнью миллионов других людей.
Зурико и Кетино? Учащиеся музыкального училища для одаренных семнад-цатилетний Зурико и пятнадцатилетняя Кетино. Родителей арестовали, детей выселили из квартир, предоставив взамен чуланы. Ни родных, ни близких. Ребята любили друг друга и решили жить вместе. Обменяли свои халупы на мансарду и, продав все, что оставалось от конфискации, купили пианино - потому как Зурино играл на фортепиано, а Кетино пела. Они не прерывали занятий в училище, кое-как сводили концы с концами. Кетино родила девочку. Настала нужда. Раз как-то мы на спине снесли в комиссионный последнюю оставшуюся в доме вещь - обеденный стол. Стол продали, деньги ушли. Соседи помогали, как могли, но и у самих было немного... Мы дети случая, случай и тут определил будущее. Однажды поздней ночью Зурико возвращался домой. На улице не было ни души. Внезапно крик, топот ног... Милиция преследовала кого-то. Зурико остановился, приник к дереву. Мимо него вихрем промчался мужчина, бросив на ходу в заснеженный газон какой-то тяжелый предмет. В темноте милицейские ничего не заметили. Они пронеслись мимо и скрылись за углом. Все стихло. Зурико подошел к газону, поднял брошенный предмет - небольшой пакет, примерно с килограмм весом, с горловиной, затянутой узлом. Зурико решил, что Бог, сжалившись над ним, подбросил ломоть хлеба! Он распустил узел... В пакете оказались завернутые в бумагу несколько связок ключей. Самых разных. Прихватив пакет, Зурико все думал дорогой, кому бы его продать. Пришел домой, спрятал на чердаке. Некото-рые вещи или предметы обладают удивительным свойством - они лучатся потенцией, внутренними возможностями, теребят, велят использовать себя!.. Думал-думал Зурико и наконец решился применить свою находку. Для начала он стал внимательно наблюдать за распорядком дня крупного чекиста - кто когда выходил из квартиры, кто когда оставался, в какое время пустовал дом. Подобрав из своей коллекции ключ, он пробрался в квартиру, взял драгоценности, ничего больше. Зурико грабежами пять лет содержал свою маленькую семью. Принципы его были такими: никакой роскоши и баловства; новую операцию предпринимать только при крайней нужде, когда голод подступит к порогу; сбывать краденое в других городах; ни ползвука никому, даже собственной жене. Только раз, когда Кетино случайно обнаружила золотые изделия, он объяснил ей, что это драгоцен-ности, припрятанные его родителями. Жертвами Зуриных набегов стали несколько начальников сыскной службы. Все кражи имели одинаковый почерк, пострадавшие тоже были из одного социального круга. Тем не менее сыщики ни о чем не догады-вались. Составив огромный список подозреваемых, они стали следить за каждым из них, изучать, устраивать агентурные проверки. К этому времени Зурико выбро-сил в Куру свой инструмент, надобность в нем отпала - в тайнике хранилась довольно большая сумма денег. Супруги оба работали, учили детей музыке. Зуру никто не допрашивал, зато к Кетино подослали агента, одну из близких ее подруг, учительницу пения в той же музыкальной школе, где она работала на половинном окладе. Разговоры о нужде - не новость. У Кетино как-то вырвалось, что, если бы не чудом уцелевшие от конфискации драгоценности, они бы погибли от голода! После нескольких дней или недель снова завязался подобный разговор, и агент добилась подробного описания одного из украшений... Кетино допросили, и поскольку она ничего не знала о происхождении только раз виденных драгоценно-стей, преступление любимого супруга квалифицировали как террор, а ее саму обвинили в недонесении. Справедливости ради нужно сказать, что срока они не досидели. Настали другие времена. Мужу свели заключение к трем годам по статье о краже, а жене вообще судимость сняли. Вот только мансарду супругам пришлось искать заново.
Арестовали Сулиашвили - молодых супругов, а их единственного сына, прелестного малыша, поместили в детский дом. Бездетные супруги, жившие по соседству, взяли его оттуда и усыновили, но счастье длилось недолго вскоре сослали и их.
Через месяца полтора-два родную мать ребенка освободили. При аресте беременность ее не была заметна, но когда в тюрьме живот увеличился, чекисты предпочли выпустить ее. Узнав, что сын исчез, мать обезумела... Она сбилась с ног в поисках малыша, но все усилия были тщетными. Тогда она кинулась к своему следователю. В процессе поисков ребенка ей сказали, что донесли на них именно те соседи, которые усыновили ребенка. Мать не поверила, решив, что это провока-ция чекистов. Отец мальчика отсидел десять лет, после чего был определен на вольное поселение. Доносчик не вернулся, никто не знает, какая участь его постиг-ла. Его жена погибла в лагерях. Перед смертью она написала исповедальное письмо матери мальчика, признаваясь в содеянном грехе: поддавшись искушению, она позарилась на чужого ребенка, и вот Бог воздал ей за содеянное зло.
Ладно, хватит плакать и причитать. Давай-ка о смешном... "Колхоз Минделова"!
Это была группа врагов народа, именуемая "Колхозом Минделова". Минделов, человек пожилой, в прошлом духанщик, торговал зеленью на одном из базаров. Перекупал по утрам товар у крестьян, раскладывал его на прилавке и зазывал покупателей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63