Не видя выхода, Каргаретели замыслил выследить турецкого офицера. Как-то раз, дав турку возможность войти в нужник, дед Гора, едва тот вышел, уложил его выстрелом на месте. Аскеры соорудили носилки и, поместив на них офицера, унесли.
Иагор Каргаретели вступил в село и, к великой радости армян, объявив, что отныне эта местность входит в состав Российской Империи, спросил кусок шелка и краски. Принесли. Отрезав материю по мерке, он велел обшить ее тесьмой. Обшили. Дед разложил материю прямо на столе под открытым небом и принялся рисовать императорский стяг. Вся деревня высыпала посмотреть, чем дед занимается. Покончив со знаменем, Иагор Каргаретели велел выточить древко и собственноручно водрузил знамя над землянкой Мафусаила. Жители деревни погребли мертвецов, дед под страхом смерти запретил им снимать флаг! Набрав отряд из десяти человек, он раздал добровольцам оружие, обучил стрельбе, привел к присяге, оставил распоряжения, велел запрячь арбу, уложил на нее Ерофея Павловича и двинулся к штабу.
Мафусаил восседал на крыше, переводя взгляд со знамени на арбу с раненым солдатом, и по-прежнему сокрушался о глупости рода человеческого.
Через несколько дней Иагор Каргаретели вернулся в деревню со взводом грузинских добровольцев, объявил двухдневный отдых, а затем приступил к разведывательным операциям.
По мнению деда Горы, войны происходят потому, что человечество или одна его часть от поры до поры начинает сходить с ума. Сойдут с ума и кидаются уничтожать друг друга! Он был уверен, что Мафусаил держался тех же мыслей: восседая на крыше с мудростью и спокойствием, подобающим его возрасту, он наблюдал человеческое безумие. Когда мир сходит с ума, на долю мудреца выпадает возможность развлечься. Иагор Каргаретели именно этим объяснял свое поведение: едва начиналась какая-либо война, он тут же отправлялся в свой полк, война кончалась - и он, не мешкая, уходил в отставку и возвращался домой. В устах деда рассказ о непогребенных мертвецах имел следующую концовку:
- Когда я водрузил самодельное знамя над землянкой Мафусаила, шелк взметнулся. Старец, вскинув голову, смотрел, смотрел на стяг и вдруг покатился со смеху. Он хохотал до бесчувствия, его едва удалось привести в сознание!
Вероятно, своеобразное восприятие дедом военной службы породило и мое к ней отношение: для меня это был гражданский долг, и только, хотя, Бог весть, сколько поколений моих предков избрало службу своим жизненным поприщем".
Болезнь так разыгралась, что Гора едва смог додумать этот эпизод. Приняв лекарство, он устроил постель и, прижавшись к Коле, уснул.
Он проболел несколько дней. Едва окрепнув, снова принялся вялить рыбу. Изголодавшийся Кола набросился на еду: разгребал копытами снег и жадно, с аппетитом жевал то ли мох, то ли еще какую траву.
"Сорок восьмой день пошел, в путь, Гора... Я ослаб, мне трудно... Еще бы не трудно, любезный, столько сотен километров отмахал в непогоду, переболел и жалуешься, что ослаб!.. Ладно уж, как есть!.. Чан Дзолин привиделся, к чему бы это? Продолжим думы и воспоминания?.. А что нам остается?..
Переберем теперь в мыслях рассказы деда Михаила.
Жил в Батуми некто Нико Накашидзе, владелец довольно крупных поместий, заядлый кутила, игрок, охотник, дуэлянт, забияка и скандалист, покоритель женских сердец, - словом, князь прошлого столетия! Супруга его была рода именитого, внучка последних правителей Мегрелии и Абхазии. Детей у них было множество, и все больше девочки. Князь семейными заботами себя не обременял и удержу в своих утехах не знал. Так он прожил до сорока лет. Что с ним вдруг сталось, так никто никогда и не узнал, но он заделался вегетарианцем, а потом и толстовцем. Со слов деда Михаила, он до самой смерти ничего, кроме овощей да простокваши, в рот не брал. Господин Нико взялся за крупную коммерцию и за короткое время восстановил спущенное по собственному безрассудству состояние, стал одним из самых крупных грузинских промышленников, оптовым торговцем и купцом первой гильдии. К слову сказать, его обогащение чрезвычайно облегчило существование нелегальных политических партий - князь оказывал денежное вспомоществование всем, кто в свою программу вносил непременный пункт - свержение самодержавия. Его настроения были хорошо известны тайной полиции. Оттого и приключилась с ним, уже пятидесятилетним, эта история.
Частым гостем семьи Накашидзе был инспектор батумской гимназии некий Старчинский, а может, Вельчинский... В этой круговерти свою фамилию не вдруг вспомнишь, что говорить о каком-то прохиндее.
Так вот, этот Старчинский или Вельчинский... Как же его фамилия, будь он нела-ден?! Какая разница, называй инспектором, и все тут!.. Да, так вот, этот инспектор, как оказалось, имел тайные сношения с полицией. Однажды он ненароком заметил в доме Накашидзе человека, которого скрывали не только от захожих чужаков, но и от своих завсегдатаев. Случилось так, что инспектор запомнил его внешность, хоть и видел мельком, и, просматривая в полиции фотографии разыскиваемых лиц, уверился, что в доме Накашидзе скрывается известный революционер. Полиция не посмела устроить обыск, но слежку установила, хотя она и не дала желаемых результатов. Инспектор получил задание почаще захаживать к Накашидзе и пуще прежнего следить за посетителями. Лакеи, отметив нездоровое любопытство гостя, доложили об этом госпоже, но семья отмела всякие подозрения, отнеся участивши-еся визиты к особому интересу, который тот испытывал к одной из девиц Нанашид-зе. Станет ли человек, набивающийся в зятья, подвергать опасности семью девушки, с которой хочет связать свою судьбу? Ко всему инспектор слыл человеком, настроенным против самодержавия, впрочем, как и все тогдашние интеллигенты, и как же мог он выдать подпольщика?! Словом, проявленное к нему доверие позволи-ло инспектору с течением времени отметить в доме Накашидзе помимо первого случая появление еще одного лица, не обласканного законом. Кончилось это тем, что князя Нико Накашидзе пригласили в тайную полицию и предъявили обвинения. Князь, естественно, все начисто отрицал. Полиция настаивала на своем, но и князь не лыком был шит - не поддался. Положение было затруднительным, но Нанаши-дзе нашелся, затребовав очной ставки. Полиция, растерявшись, согласилась, и вот господин инспектор предстал пред очи князя. Предстал и объявил, что видел в доме Накашидзе таких-то людей, врагов императора, а коли князь изволит принимать в своем доме врагов, стало быть, и он сам враг императора! Нанашидзе невозмутимо заявил, что считает личным для себя оскорблением, когда недостойные уста смеют произносить императорское имя, и, выхватив кинжал, всадил его в живот инспектора...
Знаю, что князь довольно долго проваландался в тюрьме, но как ему удалось выбраться оттуда - запамятовал. Случай этот избитый, лишенный, пожалуй, свежести и оригинальности, но примечательно, что Накашидзе, толстовец, исповедующий если не прощение, то, во всяком случае, непротивление злу насилием, вдруг всадил кинжал в инспектора... Князь Нико, который и мухи бы не обидел! Некоторое своеобразие в толковании толстовства он проявил и в других случаях. После аннексии Грузии, в конце двадцатых годов, начальник батумского ГПУ вызвал к себе Нико. На то были причины. И среди них: его единственный сын - седьмой по счету ребенок - еще во времена независимости Грузии отправился в Англию получить высшее образование; тем временем произошла советизация, и молодой человек назад не вернулся, родители переписывались с сыном. Вероятно, об этой переписке и хотел потолковать батумский начальник Главного политическо-го управления. А может, его интересовало, как относится к Советской власти Нико Накашидзе. Это было время, когда большевик номер один Закавказской федерации похвастал с трибуны, что сумел довести численность дворянского отребья, весь этот княжеский и церковный сброд, с двенадцати процентов до семи! Вслед за ним подголосок, большевик номер два, выкрикнул в верноподданническом порыве лозунг: "Свести эту цифру к нулю!" Аудитория отозвалось на призыв оглушительной овацией, даже стекло на одном из окон лопнуло. Дед Михаил глубокомысленно заметил: "Недальновидность, сынок, до добра не доводит!" Воистину: на протяжении десяти последующих лет три четверти аплодирующих отправились на тот свет - им воздалось пулей за ретивость, а застрельщику движения припомнили собственное дворянское происхождение и снизошли к его призыву свести к нулю число классо-вых врагов. Его пустили в расход вслед за упомянутыми тремя четвертями зала. Тот, кому принадлежал зачин доведения двенадцати процентов до семи, вероятно, решил, что по причине дворянского происхождения не видит в себе классового врага, каковым на самом деле является, и, упредив заплечных дел мастеров, покончил с собой.
Очень может быть, что при такой установке извода на корню чекист номер один Аджарии недосчитался человека для расстрела, потому и пригласил к себе господина Нино Накашидзе. А может, его раздражала тяжба между Накашидзе и Джоджуа. Братья Джоджуа были гуртовщиками. Они пасли свои стада вместе с двадцатью коровами Накашидзе: зимой - в Ланчхутской низине, летом - в горах Бахмаро. Батумский ревком за "заслуги перед революцией" оставил за князем Накашидзе собственный дом и коров. Дело в том, что князь вообще любил живот-ных, а за то, что Джоджуа пасли его коров, он мало того что платил им, но еще и оставлял весь сыр и приплод от своей скотины. Летом Накашидзе поднимался в горы Бахмаро, обласкивал своих коровок и возвращался. Только в этом и проявля-лось его собственничество - ни в чем больше. Настропалили люди, завидующие братьям Джоджуа, что прошли-де времена княжеские, коровы эти принадлежат братьям и никому больше! Поскольку князь оплачивал Джоджуа уход за коровами, ему вменили в вину использование наемного труда, а его скотину отдали в собственность "эксплуатируемым". Правда, всего несколько лет спустя братьев Джоджуа как зажиточных крестьян раскулачили и сослали в Сибирь, но это уже отдельная тема... Так или иначе, Накашидзе обратился в суд, закон и декрет ревкома были на его стороне, дело затянулось. Возможно, принципиальность Нанашидзе и вызвала у чекиста номер один города Батуми и всея Аджарии некоторую досаду, возможно...
Старик явился в ГПУ. Сначала его битых два часа продержали в приемной. Потом он был допущен в кабинет. Князь остановился на пороге, ожидая приглашения сесть. Никто не предложил. Начальник, зарывшись в бумаги, не отрывал головы от стола. Накашидзе стоял, опираясь на толстую трость, и размышлял о том, что понадобилось от него этому сукину сыну?! Почувствовав, как в нем поднимается раздражение, он кашлянул несколько раз. Хозяин кабинета и бровью не повел. Прошло более получаса, ярость захлестнула князя, и, подошедши к столу, он отчеканил: "Когда в комнату входит старый человек, ты, быдло ряженое, должен встать, поздороваться и предложить ему сесть! С таким воспитанием, конечно, только и созидать новый сторой!" Выговорил и обрушил сучковатую трость на голову начальника. Нанашидзе был роста громадного, сложения мощного, удар был нанесен изо всех сил. Начальник, потеряв сознание, хлопнулся с кресла. Князя Нико Накашидзе препроводили в тюрьму и продержали там семь или восемь месяцев. В конце концов он был вызволен заступничеством тех же революционеров, которым в прежние времена оказывал многоразличную помощь и которые ныне занимали высокие должности. Выпустили. Для справки: чекист номер один города Батуми и всея Аджарии и иже с ним были пущены в расход в тридцать седьмом году. Не думаю, чтобы его расстреляли за отсутствие должного воспитания. Сподручные Берии нашли, по-видимому, доводы повесомее.
Сучковатую трость я сам видел в Батуми, в доме Накашидзе, потомки берегут ее как реликвию... Боже сохрани, князь Накашидзе не был чудовищем, как такое могло прийти в голову... Был у него, к примеру, племянник Илларион Минеладзе, тоже из негоциантов. Как-то послал Илларион к своему дядюшке человека с просьбой передать по возможности, если таковая имеется, подателю записки пятьдесят червонцев, с заверением назавтра же возвратить долг. Князь отсчитал деньги. Посыльный, не глядя, сунул их в карман и направился к выходу. Накашидзе велел ему вернуться, тот вернулся. Князь, указуя пальцем на стол, велел выложить червонцы обратно и по возвращении домой доложить Иллариону, чтобы тот впредь присылал к нему людей, знающих толк в деньгах! Посыльный растерялся. "Нужно пересчитывать деньги, когда отдаешь их или берешь, - пояснил князь. - Ступай и передай племяннику мои слова!.." Что привело его к бережливости, вегетарианству и толстовству? Разгульная жизнь, мотовство или просто возраст подошел... Ей-богу, любопытно! Об этом стоит поразмышлять на досуге... О скупости тут, разумеется, речи нет, он был человеком щедрым, всегда принимал участие в каких-то пожертво-ваниях на общественные дела, в России и за рубежом у него были стипендиаты. Многажды случалось ему отваливать внушительные суммы просто так, купцы головы ломали в поисках какой-нибудь закавыки. Подобное безрассудство для человека, занятого коммерцией, по меньшей мере губительно, но ничего не попишешь, оно всасывается с молоком матери.
Давным-давно, во времена военные, приблизился как-то враг к дому грузинского князя. Члены семьи вознамерились припрятать драгоценности, безделки и прочее добро, но князь запретил им прикасаться к вещам со словами: "Не следует давать повод врагу для наветов, что в Грузии даже в княжеском доме нечем поживиться!.."
Дядюшка супруги господина Нино Накашидзе - сын последнего правителя Абхазии известный поэт Георгий Шервашидзе выиграл однажды в Монте-Карло два миллиона франков, а может, и больше. Два тогдашних миллиона! Выигрыш принес-ли на подносе. Шервашидзе счел оскорбительным для человека его происхождения брать шальные деньги. Их, по приказу князя, отослали в приют для беспризорных!
Время было необыкновенным, и отношения между людьми были необыкновенными. В одном из тбилисских ресторанов посетителям именитым никогда не предъявляли счета, обычно отговариваясь тем, что можно и завтра заплатить, а можно вообще не платить, поскольку для хозяев великая честь, что их почтили своим присутствием такие люди! Ловкий ход был рассчитан на грузинский характер: заслышав эти слова, посетитель отстегивал сумму вдвое большую. Хозяева отнекивались, не брали деньги под предлогом, что гость слегка подвыпил, и предлагали наутро, на трезвую голову, прислать долг с лакеем, чтобы самому не беспокоиться. Кто бы позволил себе наутро послать сумму меньшую, чем посулил накануне?! Разумеется, при таком расчете не исключался и убыток, но один или два неоплаченных счета не нанесли бы ущерб делу. К тому же человек, не сдержавший слова, во второй раз в этот ресторан не смог прийти, что тоже было на руку хозяину ресторана.
Во времена моих дедов - я имею в виду конец девятнадцатого-начало двадцатого века - грузинского князя отличали лень и неприспособленность. Взять хотя бы Гигуцу Эрисави-Ксанского... Жил он в Гори, детей у него не было. Осенью управляющий приносил плату за земли, отданные в аренду крестьянам, и князь ездил в Тбилиси, в тот же вечер проигрывался в пух в Грузинском клубе и возвра-щался домой, и до следующей осени супруги пробавлялись теми ежемесячными пятнадцатью рублями, которые исхитрялась откладывать его супруга. Князь, отнюдь не дряхлый и беспомощный, в поездках почему-то не расставался с ночной посудиной, которую таскал в переметной суме. Раз как-то его навестил родственник, молодой адвокат. Гигуца Эрисави предложил ему просмотреть документы с тем, чтобы разобраться, что есть чье. По документам - это подтвердилось впоследствии - Гигуца Эрисави-Ксансний оказался одним из самых крупных землевладельцев Грузии. Юрист в самый короткий срок возвернул забытые-заброшенные поместья, но дальше этого дело не пошло. Князь и пальцем не пошевелил, чтобы навести порядок в своих владениях. Революция навела... Так он и жил, нуждался до крайности, но чтобы проявить хоть накую-то расторопность и попользоваться хотя бы десятой долей своего имущества - ни-ни...
Это бы еще ничего. Один из представителей рода Цицишвили женился на госпо-же Нино, прекрасной дочери князя Амилахвари. Мало того, что ей дали в приданное большое число рукописных книг, ей в доме Цицишвили уготовили редкостные издания. Госпожа была женщиной образованной, начитанной, и библиотека у нее составилась довольно обширная, книги драгоценные и удивительные. Дедам моим довелось воочию видеть эту библиотеку. Во время неисчислимых убиений двадцать четвертого года госпожа заполнила книгами два больших сундука и отдала деверю схоронить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63