"Да, мы коммунисты, ну и что?!" Гриша в ответ помянул их матушку и со всеми сородичами до третьего колена!.. Очень громко, отчетливо, с завидной дикцией выложил все, что думал о коммунистах, и спокойно, не спеша, удалился... Те, кто остался стоять в очереди, погалдели немного и успокоились... А те, кто сделал шаг вперед... Вот это была умора!..
На той же улице помещалась аптека. В моем детстве ее называли аптекой Отена, по фамилии то ли ее основателя, то ли последнего владельца. Не могу сказать, сколько лет прошло после того случая в овощной лавке, потому как я рассказываю не во временной последовательности, а как вспоминается... Вошел я в аптеку. В ней работала супружеская чета. Рецепты на изготовление лекарств принимал муж, готовые препараты выдавала жена. В очереди стояли несколько покупателей. Я пристроился в конец. Продавщица отпустила двоих; мужчина передо мной купил пятьдесят презервативов и ушел. Я взял свой аспирин, пошел было к выходу и вдруг слышу:
- Вано, как ты думаешь, сколько презервативов купил тот мужчина?
- Сколько?
- Пятьдесят!
- Запасся на целый год.
- Идиот, на свой аршин не мерь! - презрительно фыркнула жена.
Дальше я не слышал, вышел на улицу. Точнее, последнюю фразу я уловил уже на выходе. Это тоже характер. Когда я припоминаю характеры, я отвлекаюсь от мрачных мыслей, да и отношения между людьми становятся яснее. Вот Вахтанг Чноидзе. Неповторимый характер! Он на все смотрел с юмором: на людей, события, обстоятельства. Как-то раз он вернулся домой в стельку пьяным, даже раздеться не мог, жена расстелила ему постель. Стала снимать с него одежду и увидела на нем дамские трусы. Чувства жены понятны, но она не стала устраивать скандала, только заметила желчно: "Куда свои трусы подевал? Может, твоя дама и красивее меня, но бестия она порядочная!" Вахтанг поднял голову: "Ты что несешь? - Бросив взгляд на трусы, упал без сил на подушку и пробормотал: - Я здорово набрался, придумай что-нибудь вместо меня, детка!.."У Вахтанга был сын, как говорится, без царя в голове. В Кутаиси его забрали в милицию то ли за игру в кости, то ли еще за что-то. Посадили за решетку. Друзья собрали Вахтангу сто тысяч рублей, чтоб подмазал следователя. Поехал Вахтанг в Кутаиси, нашел следователя и заявил ему без обиняков: "Вот сто тысяч, собрали друзья. Половина тебе - половина мне. Хочешь - бери, не хочешь - держи у себя этого мерзавца и любуйтесь друг на друга!" Умолчим о скаредности, но такую шутку оценил бы кто угодно, даже следователь. Вызволил Вахтанг сына и уехал. А еще, он был на редкость находчивым и обладал удивительным даром подмечать характерные особенности во внешности. Об одном светловолосом грузине-москвиче он сказал: "Леван? Который? Ах этот, как на снегу нассанный?" О ком-то еще, белолицем с черными усами и бровями, его слово было: "Будто углем в нужнике нарисовали..." Разве упомнишь все остроты Вахтанга, но уверен, если бы кто попытался собрать их, получилась бы толстая книга.
Как-то летом друг пригласил меня в Гагры на свою дачу, неподалеку от Дома творчества литераторов. Там у меня нашлись знакомые и друзья из писателей. Я часто навещал их - поговорить, время провести... Там же я познакомился с бывшим, вроде меня, заключенным, а ныне артистом цирка и администратором Центрального Дома работников искусств в Москве, старым евреем, Петром Петровичем Фрединым. Имя и отчество он выбрал себе сам. Петр Петрович прожил на свете без малого восемь десятков, много видел, испытал, имел за плечами огромный жизненный опыт. Беседа с ним была праздником, тем более что от природы он был наделен тонким чувством юмора. Личностью он был изумительной, добрый, мягкий. В 1905 году черносотенцы устроили в Одессе погром, во время которого погибли родители Фредина. Мальчику было лет десять. Его подобрал бродячий итальянский цирк и выучил со временем своему искусству. Мальчик взял себе для выступления звучный псевдоним Петручо Фредолини!!! В тридцать седьмом году Петручо Фредолини арестовали. Тройка приговорила его к пятнадцати годам. Петр Петрович добросовестно отсидел срок. По освобождении был отправлен в Иркутскую область на вольное поселение, а в пятьдесят пятом году реабилитирован. Вернулся в Москву. Встречу с прокурором при получении реабилитации Фредин описывал так.
- Вас приговорили к пятнадцати годам за шпионаж в пользу Италии. Изоблича-ющих фактов в деле нет. Может, у вас были в Италии родственники или коллеги, с которыми вы переписывались? - спросил его прокурор после того, как целых полчаса перелистывал и читал его дело.
- Родственников у меня вообще нет, и переписку я ни с кем в Италии не вел, - ответил Фредин.
Прокурор снова попытался отыскать следы преступления в деле - тщетно. Тогда он обратился к Фредину:
- Вы сами за столько лет не догадались, за что сидели?
- Точно нет, но есть подозрение...
- Какое, какое?
- В тысяча девятьсот тринадцатом году наш цирк был на гастролях в городе Житомире, там мы жили в гостинице "Флоренция", - объяснил Фредин.
Однажды в холле столового корпуса гагринского Дома литераторов собрались отдыхающие перед телевизором - с кем-то играло тбилисское "Динамо". Мы с Петром Петровичем принесли свои кресла, сели бок о бок, естественно, так, чтобы не мешать другим. Ждали начала трансляции... За несколько дней до этого в Дом литераторов припорхнул известный композитор, автор популярных песенок - запамятовал его фамилию. Разлетелся композитор, уставил свое кресло перед телевизором и загородил собой весь экран. Довольно долго все молчали, полагая, что знаменитость сама отодвинет кресло в сторону.
Ничуть не бывало.
Тогда кто-то из отдыхающих робко заметил: "Вы загораживаете экран". Композитор и ухом не повел.
Поднялся ропот - композитор ни с места. Наконец Фредин протянул руку, легонько коснулся его локтя, тот инстинктивно обернулся в нашу сторону. Фредин сказал:
- Товарищ, знаете, кто вы?
- Кто? - вырвалось у композитора.
- Вы сено, пропущенное через лошадь!
"Сено, пропущенное через лошадь" вскочило и ринулось куда-то. После этого - истинная правда - его вообще никто не видел.
Петр Петрович Фредин был честолюбив, он ощущал особенную потребность во внимании и уважении к своей персоне. Это проявлялось в общении с людьми и особенно явно в той кутерьме, которую он затевал по случаю дня своего рожде-ния. Фредин приезжал в Гагры с полуторной путевкой, то есть на тридцать шесть дней, и подгадывал так, чтобы день его рождения приходился на конец отдыха. Фредин отмечал свой праздник, вернее, ему отмечали праздник, и отправлялся в гастрольную поездку на Северный Кавказ - он был иллюзионистом. С девятого-десятого октября старик начинал писать открытки примерно такого содержания: отдыхаю там-то и там-то, чувствую себя хорошо, третьего ноября мне исполняет-ся, скажем, семьдесят шесть лет, вода теплая, погода чудесная и, под конец, пожелания благ... Он рассылал сто таких открыток - и кому!.. - Козловскому, Лемешеву, Лепешинской, Улановой, Тамарниной, Гиллельсу, Ойстраху, Флиеру... Фредин на самом деле был знаком с ними, потому как работал администратором в Доме работников искусств.
Адресаты - люди чуткие и доброжелательные - не могли обидеть своим невниманием старика, и без того необласканного судьбой. И вот примерно с двадцать пятого октября начинали поступать от знаменитостей открытки на имя Петра Петровича. Надо было видеть, с какой гордостью носил он их повсюду с собой и со слезами радости на глазах показывал - знакомым и незнакомым. Он был на седьмом небе, даже важничал немного, начисто забыв о том, что сам напросился на поздравления. Бедняга твердо верил в свое "Я" и внимание знаменитостей приписывал собственной значимости.
А Мераб?! Заставил тебя воду в Цхинвали таскать! Да, это было здорово. Он был моим сокурсником, широкий в кости, огромный, склонный к полноте, мы называли его Барбосом. В Цхинвали у них, трех братьев, был дом. Барбос все упрекал меня, что однажды, когда я оказался в Нартли, то ли на практике, то ли дипломную работу делал, точно не помню, решил наведаться к Барбосу, благо ехать было недалеко. Точного адреса я не знал. Доброхоты посылали меня то в одну сторону, то в другую. Наконец добрался до Мераба. При виде меня на лице его отразилось такое крайнее изумление, какое мне редко доводилось видеть - у него челюсть отвисла, он долго не мог поверить, я ли это на самом деле. А чему, собственно, удивляться - приехал друг, сокурсник, но время было такое, знаете, необычное! Когда Барбос наконец пришел в себя, то проявил свое обычное раду-шие, гостеприимство и все извинялся: "Почему-то не работает система отопления, утром проверю, что с ней, а ночью придется спать под теплым одеялом". Барбос устроил ужин, обильный, вкусный, с подливками и деликатесами, мы крепко выпили и заснули. Хоть одеяло и было теплое, но к утру я продрог как собака. Вскочил, оделся. Мераб уже был на ногах и попросил помочь ему натаскать воду в бак, поскольку из отопительной системы вытекла вода. Бак помещался на чердаке, там же, возле лаза, а кран - во дворе. Мераб предложил: "Ты - на лестницу, я буду носить ведрами воду со двора, подавать тебе, ты поднимешься всего на четыре ступеньки и сольешь воду в бак!" Я стал на лестницу. Мераб принес два ведра воды и подал их мне. Как подняться?! Ступенька - узкая перекладина. Руки заняты, в них по ведру! Когда я сделал десять ходок, то есть поднял двадцать ведер, Мераб справился, не наполнился ли бак. Я сунул руку по локоть. Какое там?! Он попросил слить ведра, подняться еще разов пять, может, что и получит-ся. Слил! А бак пустой! Мераб решил пойти в подвал и посмотреть, что там такое. Когда он появился, вид у него был довольно смущенный - кран внизу оказался открытым! Что оставалось?.. Я спустился, мы позавтракали, запили горе прекрас-ным коньяком, и Барбос проводил меня до поезда, вероятно, в благодарность за эквилибристику и те тридцать ведер, которые я поднял на чердак... Это все пустяки. За год до этого Барбос едва не отправился на тот свет. Мы были в Гурии, друг пригласил нас в дом своих родителей. Мы поужинали, выпили, устроились спать на террасе. Было лето. Легли головами к перилам с балясинами. С них свисали низки с сушеным инжиром. Ветерок раскачивал их прямо над нашими носами. Меня разбудил Нодар, кивнув на Барбоса, - то ли во сне, то ли со сна, Бог весть, он нащупывал губами сухо-фрукт, срывал его и прожевывал. Инжир за инжиром, он обглодал низку до самого верха и куснул бечевку - видно, она пришлась ему не по вкусу. Барбос улегся и уснул. Месяц спустя у него начались боли в желудке. Проверили, просветили, обнаружили огромную опухоль. Лучший оператор, что называется "первые руки", разрезал ему брюшину и извлек какой-то ком... Барбос проглотил низку инжира вместе с бечевкой... Это тоже случилось во время практики.
Плоешти - центр добычи и переработки нефти, мы проходили там практику. В лагере у меня был друг - румын Марчел, он жил в Бухаресте. По освобождении Марчел уехал на родину - Румыния страна социалистическая, его пустили. Сын сельского учителя, он женился на племяннице короля Михая! У меня был его адрес, я написал. Он приехал в Плоешти навестить меня: сначала повез в Бухарест, потом - в село к родителям. Нас принимала госпожа Дана супруга Марчела, дружески, радушно. Дана осталась, а Марчел и я отправились в Бухарест. Нам предстояло проехать восемьсот километров. За рулем сидел Марчел. Он ехал, ехал, видно, устал и остановился перед большой крепостью, построенной, по его словам, таким-то королем. Георгиу-Деж держал в ней сотрудников "Сигуранцы", там устанавливали степень виновности и приводили приговор в исполнение. Живым отсюда никто не вышел. Кого расстреляли расстреляли, кого нет, помер, своей смертью умер. Марчел хотел подремать, пока я осматривал крепость. Она оказалась огромной, со множеством этажей и просторными подвалами... Я ходил, прикидывал: вероятно, румынские диктаторы держали в этой темнице по несколько тысяч узников одновременно. Появился обеспокоенный Марчел, с момента моего ухода прошло, оказывается, два с половиной часа - я и не заметил. Мы вышли, поехали дальше, и на меня вдруг напал хохот. Марчел удивился. Я пояснил, что с тех пор, как мы отъехали от крепости, я все время думаю, что же я там делал два с половиной часа. И додумался! Я ходил с этажа на этаж и осматривался, пытаясь найти лазейку для побега из этой темницы, но не нашел, это чертово логово было сработано так, что выбраться оттуда без вооруженной силы не представлялось возможным. Во всяком случае, мне не удалось найти лазейку... Это ведь тоже проявление характера?.. Да, характера, сформированного жизнью, перипетиями прошлого!.. Мне еще кое-что вспомнилось, не могу не рассказать об этом. Пока меня мытарили по лагерям, мой однокашник Медзмариашвили окончил в Тбилиси Академию художеств и снискал себе имя талантливого живописца. Я как-то заскочил в Союз художников к своему другу - он был одним из секретарей Союза, - и тут нас известили, что Медзмариашвили попал в милицию, сидит в отделении на улице Дзнеладзе. Художник мой, ростом с ноготок, был спокойным, чрезвычай-но вежливым человеком и, что самое главное, миролюбивым. Со слов очевидца, мы узнали, что какие-то парни, избив его, удрали, а он угодил в милицию за драку. Секретари, все трое маститые художники, отправились выручать Медзмариашви-ли. Я увязался за ними, дел у меня особых не было. Даже если бы и были, художник был моим другом и однокашником. Отделение милиции размещалось неподалеку, и через пять минут мы были на месте. Дежурный восседал на подиуме, обнесенном перилами с балясинами, - сидел что тебе профессор! Самым степенным из нас был Элгуджа. Он обратился к дежурному первым. Начал с того, что Медзмариашвили известный человек, доцент Академии, потом сообщил о незлобивом характере задержанного, его хрупком телосложении, не забыв упомянуть об отличающем его чувстве высокой граждейственности. Говорил не менее пяти минут... Дежурный, подперев подбородок ладонью, слушал его с особым вниманием, но результата никакого. Потом слово взял Реваз. Он посвятил свое "выступление" заверениям, что этот человек, размером с фруктовую косточку, в драчуны и боксеры не годится. Ничего. Дежурный сидел все в той же позе, подпирая подбородок ладонью, и внимательно разглядывал каждого из нас. Наконец Мераб, как председатель Союза художников или первый секретарь - запамятовал его должность, - взял слово! Он говорил долго, очень убедительно и спокойно. Кончил, ждем результата. Дежурный еще раз оглядел нас и крикнул: "Майсурадзе, поди сюда!" Когда Майсурадзе подошел, дежурный озабоченно справился у него: "А этих вы обыскали?!" Вмешался министр внутренних дел Отар Кавтарадзе, он вызволил Медзмариашвили и тем закрыл дело.
Ладно, теперь потолкуем о том, почему мы перебрались на Север, не так ли?.. Если у нас еще и остались забавные истории, отложим их на потом... Восемьдесят три года в активе. Прикажешь и об этом потом?.. И об этом. Потолкуем о причинах переезда... Когда я вернулся, могилы деда Горы не было. Какой-то подонок выко-пал его гроб и опустил в могилу своего покойника. Я чуть не спятил! Я радовался свободе и своему возвращению, потому как в Грузии у меня была родная могила. Ее осквернили. Я долго горевал, но делать было нечего. Видано ли такое, у человека нет родных могил?! Где похоронили отца - не знаю. Не знаю, где скончалась и похоронена мать. Была у меня тетка, и та скончалась, когда я был на третьем или четвертом курсе. Никого не осталось: ни живых, ни мертвых. Раньше, при жизни тетки, я все время пропадал у нее - квартира была хорошая. Потом мне опять пришлось ютиться в своей комнатенке... Студенческие годы, нужда... Правда, друзей у меня было много, но жить за их счет?.. Меня выручило мое ремесло! Декоративное покрытие металла. Был некий Цомашвили, с ним мы и открыли цех... Это уже в бытность мою на пятом курсе... Тогда нужно рассказать и о Мише Кватадзе, это он помог нам открыть цех. Поговорим и об этом, куда нам торопиться... Вообще-то я уехал из Тбилиси из-за таких людей, как Кватадзе, - это одна из причин, так сказать, составляющая. Я предпочитаю иметь дело с такими, как Хорек, тот, по крайней мере, не юлил. Не то что этот ублюдок Кватадзе. Не гнушался ничем. Деньги, выгода! Вот его идолы. Изверившийся, озлобленный, коварный! Кватадзе то ли ненавидел человечество, то ли не считал его достойным ненависти, но он, бесспорно, был личностью! Личностью - в полном значении этого слова. Дважды его приговаривали к расстрелу, и оба раза он отсидит лет пять и выйдет. Это в тридцать седьмом году! Его тащили по делу какого-то московского функционера, очень крупного. Выкрутился, отсидел пять лет, вышел, потом снова сидел четыре года... Сидел! Как же, синяки набил на нарах в тайшетских лагерях! Он дальше авчальского семафора шагу не ступил, оба срока отмотал в Грузии, и это еще вопрос, полностью или частично?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63