есть же мужчины, которые ничего значительного не совершали да и от жизни ничего не получали... О-о-о, про Гору Мборгали не скажешь, что он ничего не получал от жизни... Ты прав, все, что я хотел духовное или материальное, - у меня было, но было, наверное, потому, что в быту я довольствовался малым!
Знаешь, что меня беспокоит? Пример Силы и ему подобных! Силу-то с чего вспомнил?.. Опыт - это не только то, как нельзя делать, но и то, как можно. В этом люди, подобные Силе, сослужили мне службу. Что ты хочешь, значит, они оставили свой след... Э-э-э, Васильич играет... Мазурка... С момента моего прихода он уже не играл "По диким степям", да и другого, пожалуй, тоже... Что это его на мазурку потянуло?.. Может, он кому-то сигнал подает? Исключено. Что ты хочешь от меня, Митиленич, что суетишься, что готовишь? Высчитал меня? И я тебя высчитаю, Митиленич, увидишь... Высчитаю! Готовишь мне финал... Уж я постараюсь, чтоб ты сел в лужу! До чего сани тяжелые, черт! Здорово он мне отвалил, ничего не скажешь?! Как приказали, так и отвалил. После старика дикаря у тебя вообще такого количества продуктов не было. Ладно, о чем теперь пораз-мышляем? Переберем побеги. Ты почему-то ни во что не ставишь те два побега... Ты о которых? О тех самых... Помнишь, когда ты бежал из колонии завода шампанских вин вместе с Старом Мачитадзе, тбилисским карманником по кличке Бехай, и в тот же день попал в милицию, потом пришлось бежать и от милицио-нера... Делать тебе нечего? Ты что, держишь за побег тот пустячный случай? Велика важность - обвести вокруг пальца милицейского с килой! Если уж это считать за побег, тогда, пожалуй, в тот день я бежал дважды. Нет, браток, побег - это когда бежишь из лагеря или тюрьмы... Тебе не все равно, как развлечься и чем занять время?.. Ладно, вспомним о том побеге из колонии завода шампанских вин... От начала до конца, ладно? Пусть так!
Тот побег удался скорее потому, что время было выбрано правильно. Лагерная столовая не вмещала в себя больше одной бригады, то есть двадцати пяти заключенных, и обедать нас водили по очереди. Сначала обедали те бригады, что работали в цехах, - их было три, потом поочередно те, что были заняты на стройке. Я заметил, что последняя из заводских бригад, возвращавшаяся с обеда в подвал, часто по пути встречалась с первой строительной бригадой, ведомой на обед, и часовой на вышке обычно болтал с конвоем. Строительная площадка пустела и, поскольку охрана была занята болтовней, практически оставалась без надзора. Было и другое благоприятное обстоятельство: в то время завод шампан-ских вин располагался в четырех-пяти километрах от конечной трамвайной остано-вки, и посетителям с передачей приходилось проделывать этот путь пешком. Добравшись до места, они, как правило, расспрашивали часового, где сегодня работает такой-то заключенный, здесь или в лагере, и прочее. Это занимало много времени, которое при побеге можно было использовать для того, чтобы незаметно или с меньшим риском пересечь строительную площадку .. И все же я предпочел момент встречи бригад - в этом варианте строительная площадка дольше оставалась без присмотра... Сначала расскажем о том, что было до этого!.. Да, я начал с середины. Занятно, с чего бы? Мозги у тебя навыворот, вот с чего. Ладно, не забывай о деле. После окончания войны заключенные возлагали надежды на большую амнистию. Я, Фома неверующий, не верил, что выйдет амнистия, под которую подпаду я и мне подобные. С окончанием войны дороги поразгрузились, и я был уверен, что нас отправят в дальние лагеря. Как в воду глядел, вышло несколько амнистий: для дезертиров, воров, краткосрочников и прочих мелких преступников. Их освободили. Нас - нет. По правде сказать, готовиться к побегу я стал до того, как окончательно убедился, что мне амнистия не светит. Для начала я попросил молодого художника Левана Цомая, такого же, как и я, заключенного, сделать мне на груди большую татуировку Святого Георгия. Я думал, что если меня возьмут во время побега, то, увидев на груди татуировку, непременно расст-реляют как члена молодежной организации "Белый Георгий". В этом, возможно, я и не ошибался. Во всяком случае, Святой Георгий понуждал меня к большей осторожности, приумножая мое ожесточение. Еще я стал отпускать бороду, которую по плану намеревался сбрить перед самым побегом. Одновременно я искал место, откуда удобнее бежать, и тани нашел.
Наша бригада работала в цехе тиражного шампанского. Он представлял собой целую систему огромных подвалов, где вино сначала старилось, потом обрабаты-валось. В цех вела одна-единственная двустворчатая дверь. Она, естественно, охранялась. Заключенных на входе и выходе пересчитывали. Система подвалов завершалась массивной металлической одностворчатой дверью. Запиралась она на два засова крест-накрест, на которые навешивались амбарные замки. Эта дверь выходила на строительную площадку! Мне предстояло взломать ее и выйти, но выйти именно в момент встречи бригад, пока часовые на вышке болтали с бригадным конвоем.
Я заранее припрятал в штабелях бутылок бритвенный прибор, гражданскую одежду и немного денег.
Было двадцатое сентября. В этот день я не собирался бежать, поскольку Тенгиз Канделаки, впоследствии известный потомственный винодел, мой ближайший друг и просто благородный молодой человек, должен был принести мне паспорт и военный билет. Я ждал его со дня на день. Время от времени я проверял, не обнаружил ли кто мой тайник и не обчистил его. Так вот, вошел я в подвал проверить, как обычно, тайник и вдруг увидел человека, копавшегося в моих вещах. Он был настолько увлечен своим занятием, что даже не слышал, как я подкрался к нему. Это был Бехай. Увидев меня, он обомлел:
- Ты что ищешь?
Он не нашелся с ответом. Поскольку администрация завода экономила электроэнергию, освещение в подвале было тусклым, а тут еще Бехай от страха походил на мертвеца, хотя и не без оснований слыл парнем смелым.
- Вещи твои? - выдавил он наконец.
- Мои!
Помолчав немного, спросил:
- Для чего они тебе?
- В ломбард хочу сдать!.. А как ты думаешь, идиот, для чего они мне?
- Пойду с тобой, возьмешь?
В лагере, помимо нас, политических, была еще группа воров, правда малочис-ленная, с пристяжными зэками. Их пребывание в Тбилиси было связано или с большой взяткой, или с какими-то соображениями сыска - по-другому быть не могло. Ясно и то, что в эту малочисленную группу был внедрен человек опера.
Помешкав, я ответил:
- Я не собирался сегодня бежать, но если уж так получилось, что ты обо всем узнал, надо уходить. Я возьму тебя, но уходить мы будем по моему плану. Как только вернемся с обеда и охрана, проверив помещение, займет свои места возле дверей, я дам тебе знак, и мы уйдем. Но ты все время должен держаться рядом со мной и ни с кем не заговаривать: ни в подвале, ни в столовой. Среди воров - наседка, опер знает обо всех ваших разговорах. Не сдержишься, и побег сорвется. Понял, что я сказал?
- Еще бы! Как скажешь, так и сделаю!
Он сдержал слово, ходил возле как приклеенный и на работе, и в лагере, в контакты ни с нем не вступал.
По окончании обеда нас загнали в подвал. Охрана проверила помещение, двое стали в дверях, в обязанности остальных входило построение на обед второй бригады. Эта процедура требует времени: пока соберут заключенных, пересчита-ют, выведут из здания, снова пересчитают...
Отдав Бехаю отмычку, я сбрил бороду, переоделся. Издалека послышалось металлическое звякание - раз, другой. Значит, Бехай снял замки и отбросил их. Во мне шевельнулось подозрение - зачем поднимать лишний шум? Ничего не поделаешь, станешь подозрительным, но отсчет времени шел на секунды, и я приблизился к выходу. Бехай уже приоткрыл дверь. Нужно было выходить, он мешкал, хотел, чтобы я вышел первым. Воровской закон - не подставляй свою голову, если рядом есть фрайер. Времени на размышления не было, я, можно сказать, не вышел, а пролез через дверь, настолько щель была узкой, Бехай за мной. На деле все оказалось проще, чем мне представлялось.
Надо было только спрыгнуть вниз, чтобы бетонная плита на этаже надежно укрыла нас от глаз часового. Потом, на приличном расстоянии, начинался тоннель, выходящий на вокзальную платформу; за ней - железнодорожное полотно, спуск и сады до Куры... Я спрыгнул. Спрыгнул и Бехай, но дверь за собой не закрыл, стало быть, в подвал бил свет, охрана это заметит, то есть побег раскроется. Прыгай, говорю, закрой! Бехай отказался, я не стал настаивать. Мы бросились бежать, проскочили тоннель, платформа была пуста. Не спеша пересекли железнодорожное полотно, спустились с насыпи и пошли садами к Куре.
- Куда мы идем? - подал голос Бехай.
- Мы на свободе, хочешь, ступай своей дорогой, нет - иди за мной и помалкивай.
Он больше ни о чем не спрашивал. По моему плану мы должны были пере-плыть Куру, пройти пару километров тем берегом в сторону Тбилиси, еще раз переплыть реку и дальше идти к городу. Таким образом, если бы пустили собак, они потеряли бы след, сбилась бы и погоня, а мы тем временем спокойно вошли бы в город левым берегом.
Мы вышли к Куре. Я снял с себя одежду, подвязал ее ремнем к голове, чтоб не намокла, и тут услышал за спиной:
- Не пойду, не умею плавать!
Я обернулся, Бехай стоял одетым.
- Вырос в Ортачалах и не умеешь плавать?.. Раздевайся или уходи. Не бойся, тут мелко, я помогу!
Он подчинился. Возможно, у Бехая были свои соображения, по которым он не хотел со мной расставаться.
Кура обмелела, глубоко было разве что метров десять - еще понадобилась моя помощь. Мы выбрались на берег, оделись и побежали садами. Снова разделись и только переплыли реку, как раздалось два выстрела! Это охрана, оповещая о побеге заключенных, поднимала тревогу, но мы уже достигли городской окраины и шли между домами. Опасно было в центре, а до окраины военный патруль не доходил. Документов не было ни у одного из нас...
Мы попались в тот же день... Ладно, передохнем малость, а то суставы болят, мочи нет... Да... Когда мы вошли в Тбилиси, Бехай сказал, что на Кукии у него есть брательники, воры. Может, у них найдутся для нас документы. Мы пошли. Их собралось человек пять. Война только кончилась, люди жили в нужде, тем не менее нас угостили вином, случилась и закуска, но документов ни у кого не оказалось. Мы заглянули к Мулле. И тут ничего не получилось. Решили перебра-ться на другой берег. На проспекте Плеханова патрулировали военные, проверяли документы у прохожих, в основном молодых... До сих пор не могу понять, какую цель преследовало патрулирование? Война кончилась, дезертиров освободили по амнистии... Поди знай! Где бы мы ни перешли проспект, мы непременно столкну-лись бы с патрулем и тогда - здрасьте, камеры внутренней тюрьмы Министерства госбезопасности Грузии!.. Но недаром говорится: нет такого положения, из которо-го не нашлось бы выхода. И я нашел его. Вот какой. На углу улицы Челюскинцев и проспекта Плеханова, напротив киностудии, помещались железнодорожные кассы. Здание было старым, одноэтажным, но, что очень важно, с двумя выходами. Можно было войти с улицы, переждать, пока патруль пройдет к Муштаиду, и выйти на проспект, пересечь его несколькими метрами левее, и на тебе - улица Челюснинцев со своим мостом. За мостом - площадь Героев, или то, что нам требовалось. Мы так и сделали. Перешли улицу Челюскинцев, вошли в здание с кассами, переждали, пока патруль отойдет на приличное расстояние от киностудии, пересекли проспект, и тут произошло то, что называется гримасой судьбы... Я шел впереди, Бехай - за мной. Перешли. Я взял влево, к улице Челюскинцев, но не сделал и пяти шагов, как мне навстречу вынырнул патруль, остановил меня, спросил документы. Я деловито и старательно обшарил все карманы и с сожалением заметил, что оставил их дома. Патрульные велели следовать за ними. Я подчинился, но едва мы миновали угол, то есть вышли на улицу Челюскинцев, как я, сорвавшись с места, припустил к мосту. Я не бежал, а летел. Я был спортсменом, к тому же серьезно занимался бегом. Пару раз мне крикнули вслед: "Стой! Стрелять буду!" Потом действительно стали стрелять, причем оба. Не знаю, может, один из них - в воздух, но то, что пули цокали по мостовой, я слышал. Какой-то мужчина сделал вид, что хочет схватить меня. Он и случившиеся рядом прохожие спасли меня от пуль ППШ в спину. Стрельба прекратилась, а я все бежал. Обернулся - никого, тогда я продолжил путь, но уже спокойным, размеренным шагом. До конца моста оставалось шагов десять, когда рядом остановился грузовик и с подножки спрыгнули мои патрульные: "Руки вверх!" Делать было нечего, я остановился. Не знаю, что на меня нашло, но рук я не поднял, отказавшись подчиниться приказу. Заложил их за спину. Патрульные подтолкнули меня вперед, сами пошли сзади. На углу Челюскинцев и Плеханова, по диагонали от касс, располагался одноэтажный психиатрический диспансер с небольшим садом, обнесенным невысоким, в полметра, бордюром. Вторая гримаса судьбы: на бордюре вместе с другими задержанными сидел под охраной конвоира Бехай! Было от чего рот разинуть, я-то полагал, что ему удалось уйти! Забыл сказать, что на Кукии я взял газету у тех ребят, и все это время держал ее в руках. Тут она мне пригодилась. Я развернул газету, прикрыл ею лицо и сделал вид, что читаю, - мне не хотелось, чтобы кто-нибудь из знакомых увидел меня. По счастью, те, что шли мимо, или не обращали на нас внимания, или, глянув, тут же отводили глаза. Уверен, что кого-то из них все же изумило это зрелище: над головой - конвоир с автоматом, а парень сидит себе, газету почитывает. Пример-но в половине четвертого нас всех четверых отправили на грузовике в городскую военную комендатуру возле Александровского сада. Относительно меня дежурно-му офицеру доложили так: пытался, дескать, удрать и был пойман. Я представил-ся студентом университета Георгием Александровичем Майсурадзе, проживаю-щим по улице Гоголя, тридцать три. Бехай тоже подался в студенты. Имя он оставил свое, фамилию назвал Каландадзе, а насчет адреса сказал, что живет на улице Пиросмани, двенадцать. Дежурный офицер старательно записал наши фамилии, и нас заперли в таком же "темном и сыром" подвале, в каком некогда пребывал Лазарильо из Тормесы со своим рыцарем. Тут собралось довольно много народу. Сидели тихо, занятые своими мыслями. Мы с Бехаем назвали улицы Гоголя и Пиросмани, поскольку они были приписаны к одному и тому же отделению милиции, в частности девятому. В нем, как мне помнилось, работал некий Гулико Закарая, доводившийся мне дальней родней, - утопающий за соломинку хватается!
Дежурный офицер вызвал нас вместе, меня и Бехая, возможно, потому, что нами должно было заняться одно и то же отделение милиции. Еще одна гримаса судьбы: за столом сидел незнакомый офицер, не тот, что принимал нас. В пять часов заступила новая смена, и дежурный ушел, забыв передать мои данные сменщику. Полагаю, что с этой случайности и началась полоса моего везения... Просматривая заполненные бланки, офицер задал какой-то вопрос, приставил к нам конвоира лет сорока-сорока пяти и спровадил в девятое отделение милиции. Мы шли впереди, заложив руки за спину, а конвоир следовал за нами на расстоя-нии десяти-пятнадцати шагов. Миновав Воронцовский мост, мы вышли на улицу Камо. Не поворачивая головы, я шепнул Бехаю: "Как дойдем до Семеновской, беги вверх по улице, я кинусь в Куру". Снова гримаса судьбы. Как мог конвоир на таком расстоянии расслышать мой шепот, уму непостижимо, тем не менее он приказал нам остановиться. Мы остановились.
- Я слышал, вы собрались бежать. У меня семья, дети, не ждите пощады, я буду стрелять. Сами погибнете и меня втянете в историю. Даю слово, доставлю вас в милицию, сдам на руки, распишусь и ни слова о том, что вы хотели бежать. Лады?
Мы, естественно, сделали удивленные глаза, убеждая, что ничего подобного у нас и в мыслях не было.
- Марш! - прикрикнул он.
Мы двинулись. Конвоир доставил нас, передал дежурному бумаги на подпись. Не сказав ни слова лишнего, повернулся и ушел.
Прежде в отделениях милиции в комнате дежурного задержанным отводился закуток, обнесенный перилами с балясинами, а арестованным - камеры. Дежурный затолкал нас в закуток и занял свое место на возвышении с таким же ограждением. На телефонные звонки он отвечал так: "Девиати аде-ленья, дежурни старши лейтенант Тавадзе слушайт!" В зале... Нет, это был не зал, а большая комната... Народу здесь было тьма! Проститутки, карманники, доставленные по подозрению, тех же, кого ловили на деле, сразу помещали в камеры. Были и цыганки, торгующие катушечными нитками и прочей мелочью, и хулиганы, продолжавшие и здесь материться и драться. Дежурный "старши лейтенант Тавадзе" невозмутимо взирал на происходящее, подзывал к себе по очереди задержанных и, освобождая их одного за другим, сопровождал свои действия указанием:
- Казарян, выпусти этого!
Время шло.
Мы ждали, вот сейчас войдут оперативники, те, что нас, беглецов, ищут, и тогда пиши пропало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63