.. Вроде Костыль скомандовал: рассыпаемся по одному – и уже за углом, увидев Ванину руку, всю в кровищи, велел Риму отвести его в логово и держать там, пока рана не заживет. Значит, у него и в самом деле провалы в памяти? От контузии? Драку помнит, а все остальное...
– Я только про подвал не помню, – говорит Ваня Путяте. – Как будто туман в голове..
– Так бывает, Ньютон, – кивает гость. – Поэтому на суде надо молчать. Незачем давать пищу продажным журналюгам и хитрожопым политикам. Скажут еще, что ты ненормальный, в психушку отправят. У нас это умеют. Поэтому наша сила – в молчании! Молчание – это твоя позиция, твой вызов. В нем гордость нашей великой расы. Ты уже и так сказал все своим подвигом. А после суда, когда огласят приговор, ты станешь национальным героем! Ты хочешь быть героем, Ньютон?
По правде сказать, считаться героем Ване, конечно, охота. И гордиться своей культей как боевым увечьем. Особенно, когда Алка смотрит так восхищенно. Но еще больше ему хочется домой. К матери, Бимке, Катюшке...
– Думай над моими словами, брат, готовься к последнему и решительному бою, помни, на тебя будет смотреть вся страна. Да что там страна – весь мир! А мы пойдем. Пойдем, Аллочка? – подает он руку застывшей в ступоре подружке. – А то, не дай бог, придет сейчас кто-нибудь из начальства, сошлют нашего Ньютона в карцер за нарушение режима, оно нам надо? Держись, брат! – Он крепко жмет Ванину левую руку. – Мы с тобой! И помни: молчание – вот наш ответ всем недоумкам!
Ваня смотрит, как Путятя почти выталкивает перед собой обалдевшую и притихшую Алку, как за ними захлопывается тяжелая дверь.
На полу под окном, бесстыдно вывалив желтые потроха, по-прежнему валяется вонючий, омерзительного вида кактус. Пробовать его Ване совершенно не хочется. А запах... В том подвале пахло ничуть не лучше...
* * *
Молчание, долгое, как сумерки за окном, и такое же мутное, тяжело повисает в кабинете.
Валентина молчит, потому что все уже сказала. Клара Марковна тоже безмолвствует – от невероятности прозвучавших слов, в которые очень трудно, почти невозможно поверить. И Машенька смотрит, расширив глаза, оттого, что ничего ровным счетом не понимает.
– Иди, детка, – отпускает ее доктор, – спасибо. – И мягко, чтоб не обидеть, переспрашивает Валентину: – Ты, часом, не перепутала? Может, просто похож? Ну, тип один, кавказский, сколько лет-то прошло? Восемнадцать? Сама подумай, как он мог тут оказаться?
– Получается, – женщина беспомощно и жалко смотрит на докторшу, – получается, что Ванечка убил свою сестру?
– Тьфу ты! – всплескивает руками Клара Марковна. – У тебя совсем ум за разум зашел? Что несешь? Кто убил? Какая сестра? Знаешь ведь, наш Иван мухи не обидит!
«Наш Иван»? Из всей тирады докторши Валентина слышит только это. И – улыбается. Как-то сразу теплеет в груди, перестает резать глаза.
Раз Клара Марковна сказала «наш», значит, тоже полюбила Ванечку! И тоже не верит, что он мог сделать что-то плохое! Безысходное отупляющее одиночество, изгрызшее Валентину до печенок, вдруг отпускает, плавно сменяясь знобкой надеждой.
– Все будет хорошо, Клара Марковна?
– Конечно, – кивает та. – Вот сейчас ты пойдешь к нему и все расскажешь.
– Что?
– Как – что? Что Иван – его сын. Кавказцы, они детей чтят, что ж он родную кровиночку в тюрьму отправит? Напомнишь о вашей встрече, должен он тебе поверить, должен!
– О встрече? Так стыдно же...
– Кому? Тебе? Дура! Это он пусть стыдится. А тебе сына надо вытаскивать. Успокоилась? Пошли. А то через час другая смена заступит, снова платить надо будет.
На сей раз – укол все-таки ей вкатили не зря! – Валентина идет к Рустаму почти твердо. Чуть придерживает шаг у двери, набирает в легкие воздуха, выдыхает:
– Здравствуйте.
– Опять ты? Чего убежала? – Рустам приподнимается на подушке. Криво улыбается. Гусеница, скукоживаясь, прячется под бинты. – Давление будешь мерить?
– Вы меня не узнаете? – У Валентины тягуче пересыхает во рту. – Помните Баку, май восемьдесят девятого? Мы тогда приезжали к вам на завод открывать новую линию.
Мужчина удивленно приподнимается, почти садится, любопытная черная гусеница выползает из своего убежища.
– Банкет... фонтан из шоколада, – Валентина начинает торопится, – потом вы меня увезли в горы и...
– Чего пришла? – глядя странно и тревожно, интересуется Рустам. – Вспомнила, как тебе хорошо со мной было?
– Я тогда... – стыд, горячий и влажный, как воздух в распаренной карежминской бане, опускается с потолка плотным облаком и затягивает в себя женщину, – забеременела. И Ванечка – это ваш сын.
– Какой Ванечка? Какой сын? – Рустам сбрасывает одеяло, опускает на пол черные волосатые ноги. – У меня есть сын? Как ты меня нашла?
– Я вас не искала... вернее, не думала, что это вы. Узнала только сейчас по брови, – Валентина тыкает пальцем в свой наморщенный лоб.
– Ничего не понял, – Рустам болезненно щурится. – Сыну твоему сколько?
– Семнадцать. Восемнадцать в феврале будет. Я к вам пришла попросить, чтоб вы его...
– Усыновил, что ли? – нехорошо хмурится мужчина. – Или денег надо? Ты так все палаты по очереди обходишь? Бизнес?
– Нет, что вы, – Валентина съеживается, – нам ничего не надо. Вы просто должны знать, он не убивал. Скоро суд...
– Что? – Гусеница, угрожающе шевелясь, сползает к носу. – Ты кто?
– Валентина, помните, в Баку в восемьдесят девятом... – Она понимает, что говорит не то и не так, но как иначе – не знает. – А потом Ванечка родился, ваш сын.
– Сын, – сплевывает Рустам. – Ничего не понимаю. Вас там столько было! Все русские девки – проститутки. И в Баку приезжали за одним – натрахаться вволю. А корчили из себя целок-недотрог. Тебя не помню. – Он снова садится на кровать. – Уходи. Денег не дам.
– Мне не надо денег, – торопится Валентина. – Он не виноват! Он позже пришел! Он не бил! Он не мог! Вы должны... Это же ваш сын! Он не виноват! Вы его ножом, он теперь без руки, инвалид...
– Ты про кого? – начинает соображать больной.
– Ваня Баязитов, которого сейчас обвиняют в убийстве вашей...
– Баязитов? – Белки Рустамовых глаз наливаются розовым бешенством. – Сын?
– Да, – Валентина пятится к двери, – ваш сын... глаза черные... Сам беленький, а глаза...
– Убью! – выдыхает Рустам. И в этом коротком слове ничего, кроме ненависти и злобы. – Мой сын? Придумала, да? Русская блядь!– Он снова пытается встать, опираясь на спинку. – Моя дочь... Амина... девочка... Убью! – Он отталкивается от кровати и головой вперед идет на Валентину. Впереди, на лбу, как приготовившаяся к смертельному прыжку змея, разевает ужасный кровавый рот черная гусеница.
– Нет! – отскакивает женщина.
– Тебя, твоего ублюдка и весь твой род! – брызжет слюной Рустам. – Всех убью! Уничтожу!
С грохотом падает на пол огромная ваза с фруктами. Раскатываются по полу солнечные апельсины, красные яблоки, желтые груши...
– Убью! – хрипит Рустам.
– Что случилось? – вбегает в палату встревоженная медсестра. – Ему нельзя вставать! Уходите!
* * *
– Аська! – подхватился Стыров навстречу вошедшей женщине. – Тебя что, в вечной мерзлоте хранили? Нисколько не изменилась!
– Здравствуй, Коля, – торопливо и жалко улыбнулась женщина, будто с последней их встречи прошло не семнадцать лет, а максимум пара дней. – Как он?
– Нормально. Дырку уже зашили. Жить будет. Здоровый, чертяка!
– Кто его так? Их нашли? Он в сознании?
– Столько вопросов, – обнял женщину за плечи Стыров, – на какой отвечать?
– На все, – всхлипнула она. – Куда его?
– В бок, под ребра. Чуток легкое задели, но угрозы для жизни уже нет.
– А была?
– Была не была, какая разница? Хорошо, я рядом оказался.
– Так он же к тебе и шел! А мне на завтра велел праздничный стол готовить, тебя встречать по всем казахским законам.
– Встретимся, поправится Аманбек и встретимся. Какие наши годы?
– К нему можно?
– Сам жду. Обещали минут через тридцать—сорок допустить до тела.
– До тела? – Женщина схватилась за рукав Стырова.
– Аська, да ты что? Это ж, – полковник смутился, – так, ляпнул ради шутки. Прости. Садись. А я и не знал, что ты в Питере, удивился, когда Аманбек попросил сестре позвонить.
– Ты что, забыл? – укоризненно улыбнулась женщина. – Помнишь, какой скандал дома был, когда я замуж собралась? Чуть не прокляли меня тогда...
Забыл, конечно, забыл. Да не то, что забыл. Просто не вспоминал никогда, потому и не помнил... Аська, Асия, младшая сестренка Аманбека, лучшего стыровского друга, тоже в ту пору лейтенанта, уехала учиться в Ленинград, не пожелав осчастливить собственную столицу, а прибыв после третьего курса на каникулы, вдруг объявила семье, что выходит замуж. «За кого? – всполошилась родня. – Как так? Без знакомства с будущим мужем и его родителями мы тебя не отдадим! Да еще надо узнать, порядочный ли человек, хорошего ли рода...»
Асия все эти наказы внимательно выслушала, покивала, вроде бы соглашаясь, как послушная дочь, сообщила, что жених вполне себе самостоятельный, преподает в институте, и отбыла учиться дальше. А перед новым годом письменно известила родственников, что вступила в законный брак.
– Представляешь, Стыря, – кипятился Аманбек, – жениху, то есть мужу, уже под полтинник! Поеду в Ленинград в командировку – прибью! Старик, слюни распустил, голову девчонке задурил! Профессор!
Тогда, семнадцать лет назад, Асия была хорошенькой, аж скулы сводило! Степной тюльпан, налитой, крепкий, светящийся изнутри. Она и сейчас, Стыров не соврал, мало переменилась. Скуластая, с капризным ртом, большими, вроде и не казахскими, глазами. Ну, подвяла чуток, дерзости во взгляде поубавилось, кожа светиться перестала, а так... Такая же тоненькая, копна черных волос на длинном стебле шеи. Красотка! Немудрено, что какой-то там профессор...
– Как ты, Аська? – взял ее за руку Стыров. – Замужем? Дети?
– Замужем, – кивнула Асия. – Детей нет. Живем вдвоем с мужем. Он мне и супруг, и учитель, и ребенок. Три в одном.
– Тот же или второй?
– Тот же.
– Ну? – удивился Стыров. – Профессор? Он же старше тебя намного! Я думал, поблажишь и пройдет.
– Все так думали. Говорили – по расчету. А какой расчет, если я дышать без него не могла? Мы ж до брака два года тайком встречались. Он мне комнату снимал. У него за это время сын женился, внук родился. Я замуж хотела, а он семью бросить не мог. Ну, я и решила: рожу ему ребенка! Решить решила, а забеременеть не могу! Пошла к врачу, проверилась: все отлично, рожать и рожать! В чем дело? Сейчас бы сообразила: Бог наказывает за то, что семью разбить хочу, – отступилась бы. А тогда... Короче, тайком и его анализы сдала. И вдруг – заключение: у него детей вообще быть не может. И не могло. Представляешь? Значит, и сын – не его? Жена обманывала? Я от этой тайны чуть не двинулась! Вроде сказать надо, тогда его в семье ничего держать не будет, ко мне уйдет, но как такое скажешь? А первый кнут, как у нас говорят, недоброму гонцу. Но – решилась. Конечно, он не поверил. Накричал на меня, дверью хлопнул. А через неделю пришел насовсем. Жена во всем призналась, клялась, будто хотела брак сохранить, сама себя настолько убедила, что мальчик – их общий сын, даже боялась, что у него наследственные болезни проявятся, типа, тоже детей не будет... Сын его, кстати, до сих пор не знает, что неродной. Женился второй раз, дочка у него. Заходит к нам, редко, правда, занятой очень. Он же шишка большая, прокурор.
Прокурор? Стыров, прислушивавшийся к рассказу Асии исключительно из вежливости, даже крякнул от неожиданности. Хорошо, что женщина, погруженная в собственное прошлое, этого не заметила.
Кто же, интересно, у нас прокурор с такой непростой родословной? И почему он, Стыров, ничего подобного не знает? Непорядок!
– Ну вот, значит, у нас и в надзорных органах свои люди есть, – ласково приобнял он Асию. – Позвонишь пасынку, попросишь взять дело под свой контроль. Они этих ублюдков быстро отыщут!
По своим глубинным ощущениям, никогда его не подводившим, по особенному щемящему вибрированию, от которого все внутренности тихонько зудели, будто под ложечкой включился бесшумный, но мощный электромоторчик, полковник уже понял, что находится буквально в шажке от какой-то занятной загадки. Или даже тайны. Разгадывать и то, и другое он любил. И умел.
– Звони! – протянул он телефон.
– Завтра позвоню, – отодвинула руку она. – Они как раз из отпуска возвращаются. Две недели на Бали отдыхали.
Хоп! Все сложилось! И номер телефонный узнавать не надо. Стыров совершенно точно знал, что на Бали сейчас нежится прокурор города Корнилов. Неужели? Можно, конечно, проверить, нет ли на чудесном острове еще кого из питерских надзорников, хотя что проверять?
– Ася, а Алексей-то Владимирович неужели так и не догадался?
– Нет, – пожала плечами женщина. – Откуда? До сих пор меня ненавидит, считает, что это я, стерва, отца от матери увела. С другой стороны – так оно и есть.
Вот! Значит, прокурор города Корнилов! Ну и ну! Хороший козырь, просто отличный. Главное, вовремя его вытащить.
Стоп-стоп-стоп. Что там она еще сказала? Невестка с ребенком от сына ушла. От Корнилова? С каким ребенком? У прокурора – единственная дочь, кажется, еще школьница, то есть в то время, о котором Асия рассказывает, она еще и в проекте не намечалась.
– А у Корнилова разве второй брак?
– Конечно. Первый неудачный был. Что там произошло, я толком не знаю, вроде он на учебу уехал, а жена загуляла и к любовнику ушла. Вместе с сыном.
Вот это да... Стыров даже вспотел. Значит, у прокурора где-то есть сын? И надо же как постарался, ни в личном деле, ни в досье про это – ни строчки! Конспиратор... Одно дело, что он сам – дите неизвестного отца, это, как ни крути, не его вина, а вот то, что собственного ребенка бросил... Да еще скрыл такой факт биографии...
«А ты везучий, полковник! – сам себе позавидовал Стыров. – Вот и компра на непогрешимого законника! Надо же, не гадал не думал, само в руки! Хоть сейчас в Москву звони».
С полгода назад столичный коллега, которому Стыров по ряду причин не смел отказать, попросил потрясти бельишко питерского прокурора.
– Корнилов ваш, – сказал коллега, – у нас как кость в горле! Законник и трус. Каши с таким не сваришь. Вот же незадача! – сетовал москвич. – И человек у нас есть и место как специально для него, одна беда – кресло занято! А нам там, у вас, очень нужен свой прокурор!
С такой постановкой вопроса полковник был принципиально согласен. Свой всегда лучше, а уж тот, кому ты лично посодействовал...
– Факты, факты нужны, полковник, – просил коллега, – а он у вас такой чистенький, аж противно. Или такой осторожненький? Выясни. Как к генеральному идти? С чем? Поищи, а?
Конечно, Стыров поискал, правда, не очень напрягаясь, не до того было. Этот важный вопрос он отложил на январь. А теперь выходит, что января и ждать не стоит? Так.. Надо срочно найти эту первую жену. И ребенка. Сколько пареньку должно уже быть? Лет восемнадцать, не меньше.
Вроде, обычное дело... Стыров улыбнулся. Ну, подкинула судьба нежданный подарочек. Сколько раз такое происходило? В случайности полковник не верил, точно зная, что любая из них – лишь результат мощной работы мысли и продуманных действий. Отчего же так разволновался? Просто на месте не усидеть. Что-то подсказывает, просто кричит: этот нежданный корниловский сын – не последнее звено в цепочке тайн. Ох, не последнее. Мальчик – ключ к гладкой дорогой двери с именем городского прокурора. И только он, полковник Стыров, этим ключом владеющий, может дверцу отпереть. И отопрет. Не впервой. Чего тогда он тут штаны просиживает? В мать Терезу играет?
– Ася, – склонился он к задумавшейся женщине, – мне на дежурство надо, дела. Ты уж тут без меня, ладно? Звони, если что. А завтра я к Аманбеку зайду.
– Конечно, Коля, – кивнула Асия. – Работа есть работа.
* * *
Дежурный на вахте сообщил, что следователя Зорькина в данный момент в прокуратуре нет.
– А где же он? – огорчилась Валентина.
– Нам не докладывают.
– А когда будет?
– Тем более. Вас вызывали?
– Нет, что вы, – перепугалась Валентина. – У меня к нему дело...
Зорькин и вправду говорил, что им надо будет увидеться перед судом, да запропал. Хотя в прокуратуру Валентина пришла не совсем к нему, вернее, к нему, конечно, но не только. Клара Марковна, которой Зорькин активно не нравился, все твердила Валентине, что этому скользкому типу доверять никак нельзя.
– Ну не сошелся же на нем свет клином, – убеждала она. – Сходи к кому повыше, самому прокурору или заму, объясни все, от них зависит, что на суде говорить будут, какое наказание просить. Надежды, конечно, мало, они там все заодно, но вдруг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Я только про подвал не помню, – говорит Ваня Путяте. – Как будто туман в голове..
– Так бывает, Ньютон, – кивает гость. – Поэтому на суде надо молчать. Незачем давать пищу продажным журналюгам и хитрожопым политикам. Скажут еще, что ты ненормальный, в психушку отправят. У нас это умеют. Поэтому наша сила – в молчании! Молчание – это твоя позиция, твой вызов. В нем гордость нашей великой расы. Ты уже и так сказал все своим подвигом. А после суда, когда огласят приговор, ты станешь национальным героем! Ты хочешь быть героем, Ньютон?
По правде сказать, считаться героем Ване, конечно, охота. И гордиться своей культей как боевым увечьем. Особенно, когда Алка смотрит так восхищенно. Но еще больше ему хочется домой. К матери, Бимке, Катюшке...
– Думай над моими словами, брат, готовься к последнему и решительному бою, помни, на тебя будет смотреть вся страна. Да что там страна – весь мир! А мы пойдем. Пойдем, Аллочка? – подает он руку застывшей в ступоре подружке. – А то, не дай бог, придет сейчас кто-нибудь из начальства, сошлют нашего Ньютона в карцер за нарушение режима, оно нам надо? Держись, брат! – Он крепко жмет Ванину левую руку. – Мы с тобой! И помни: молчание – вот наш ответ всем недоумкам!
Ваня смотрит, как Путятя почти выталкивает перед собой обалдевшую и притихшую Алку, как за ними захлопывается тяжелая дверь.
На полу под окном, бесстыдно вывалив желтые потроха, по-прежнему валяется вонючий, омерзительного вида кактус. Пробовать его Ване совершенно не хочется. А запах... В том подвале пахло ничуть не лучше...
* * *
Молчание, долгое, как сумерки за окном, и такое же мутное, тяжело повисает в кабинете.
Валентина молчит, потому что все уже сказала. Клара Марковна тоже безмолвствует – от невероятности прозвучавших слов, в которые очень трудно, почти невозможно поверить. И Машенька смотрит, расширив глаза, оттого, что ничего ровным счетом не понимает.
– Иди, детка, – отпускает ее доктор, – спасибо. – И мягко, чтоб не обидеть, переспрашивает Валентину: – Ты, часом, не перепутала? Может, просто похож? Ну, тип один, кавказский, сколько лет-то прошло? Восемнадцать? Сама подумай, как он мог тут оказаться?
– Получается, – женщина беспомощно и жалко смотрит на докторшу, – получается, что Ванечка убил свою сестру?
– Тьфу ты! – всплескивает руками Клара Марковна. – У тебя совсем ум за разум зашел? Что несешь? Кто убил? Какая сестра? Знаешь ведь, наш Иван мухи не обидит!
«Наш Иван»? Из всей тирады докторши Валентина слышит только это. И – улыбается. Как-то сразу теплеет в груди, перестает резать глаза.
Раз Клара Марковна сказала «наш», значит, тоже полюбила Ванечку! И тоже не верит, что он мог сделать что-то плохое! Безысходное отупляющее одиночество, изгрызшее Валентину до печенок, вдруг отпускает, плавно сменяясь знобкой надеждой.
– Все будет хорошо, Клара Марковна?
– Конечно, – кивает та. – Вот сейчас ты пойдешь к нему и все расскажешь.
– Что?
– Как – что? Что Иван – его сын. Кавказцы, они детей чтят, что ж он родную кровиночку в тюрьму отправит? Напомнишь о вашей встрече, должен он тебе поверить, должен!
– О встрече? Так стыдно же...
– Кому? Тебе? Дура! Это он пусть стыдится. А тебе сына надо вытаскивать. Успокоилась? Пошли. А то через час другая смена заступит, снова платить надо будет.
На сей раз – укол все-таки ей вкатили не зря! – Валентина идет к Рустаму почти твердо. Чуть придерживает шаг у двери, набирает в легкие воздуха, выдыхает:
– Здравствуйте.
– Опять ты? Чего убежала? – Рустам приподнимается на подушке. Криво улыбается. Гусеница, скукоживаясь, прячется под бинты. – Давление будешь мерить?
– Вы меня не узнаете? – У Валентины тягуче пересыхает во рту. – Помните Баку, май восемьдесят девятого? Мы тогда приезжали к вам на завод открывать новую линию.
Мужчина удивленно приподнимается, почти садится, любопытная черная гусеница выползает из своего убежища.
– Банкет... фонтан из шоколада, – Валентина начинает торопится, – потом вы меня увезли в горы и...
– Чего пришла? – глядя странно и тревожно, интересуется Рустам. – Вспомнила, как тебе хорошо со мной было?
– Я тогда... – стыд, горячий и влажный, как воздух в распаренной карежминской бане, опускается с потолка плотным облаком и затягивает в себя женщину, – забеременела. И Ванечка – это ваш сын.
– Какой Ванечка? Какой сын? – Рустам сбрасывает одеяло, опускает на пол черные волосатые ноги. – У меня есть сын? Как ты меня нашла?
– Я вас не искала... вернее, не думала, что это вы. Узнала только сейчас по брови, – Валентина тыкает пальцем в свой наморщенный лоб.
– Ничего не понял, – Рустам болезненно щурится. – Сыну твоему сколько?
– Семнадцать. Восемнадцать в феврале будет. Я к вам пришла попросить, чтоб вы его...
– Усыновил, что ли? – нехорошо хмурится мужчина. – Или денег надо? Ты так все палаты по очереди обходишь? Бизнес?
– Нет, что вы, – Валентина съеживается, – нам ничего не надо. Вы просто должны знать, он не убивал. Скоро суд...
– Что? – Гусеница, угрожающе шевелясь, сползает к носу. – Ты кто?
– Валентина, помните, в Баку в восемьдесят девятом... – Она понимает, что говорит не то и не так, но как иначе – не знает. – А потом Ванечка родился, ваш сын.
– Сын, – сплевывает Рустам. – Ничего не понимаю. Вас там столько было! Все русские девки – проститутки. И в Баку приезжали за одним – натрахаться вволю. А корчили из себя целок-недотрог. Тебя не помню. – Он снова садится на кровать. – Уходи. Денег не дам.
– Мне не надо денег, – торопится Валентина. – Он не виноват! Он позже пришел! Он не бил! Он не мог! Вы должны... Это же ваш сын! Он не виноват! Вы его ножом, он теперь без руки, инвалид...
– Ты про кого? – начинает соображать больной.
– Ваня Баязитов, которого сейчас обвиняют в убийстве вашей...
– Баязитов? – Белки Рустамовых глаз наливаются розовым бешенством. – Сын?
– Да, – Валентина пятится к двери, – ваш сын... глаза черные... Сам беленький, а глаза...
– Убью! – выдыхает Рустам. И в этом коротком слове ничего, кроме ненависти и злобы. – Мой сын? Придумала, да? Русская блядь!– Он снова пытается встать, опираясь на спинку. – Моя дочь... Амина... девочка... Убью! – Он отталкивается от кровати и головой вперед идет на Валентину. Впереди, на лбу, как приготовившаяся к смертельному прыжку змея, разевает ужасный кровавый рот черная гусеница.
– Нет! – отскакивает женщина.
– Тебя, твоего ублюдка и весь твой род! – брызжет слюной Рустам. – Всех убью! Уничтожу!
С грохотом падает на пол огромная ваза с фруктами. Раскатываются по полу солнечные апельсины, красные яблоки, желтые груши...
– Убью! – хрипит Рустам.
– Что случилось? – вбегает в палату встревоженная медсестра. – Ему нельзя вставать! Уходите!
* * *
– Аська! – подхватился Стыров навстречу вошедшей женщине. – Тебя что, в вечной мерзлоте хранили? Нисколько не изменилась!
– Здравствуй, Коля, – торопливо и жалко улыбнулась женщина, будто с последней их встречи прошло не семнадцать лет, а максимум пара дней. – Как он?
– Нормально. Дырку уже зашили. Жить будет. Здоровый, чертяка!
– Кто его так? Их нашли? Он в сознании?
– Столько вопросов, – обнял женщину за плечи Стыров, – на какой отвечать?
– На все, – всхлипнула она. – Куда его?
– В бок, под ребра. Чуток легкое задели, но угрозы для жизни уже нет.
– А была?
– Была не была, какая разница? Хорошо, я рядом оказался.
– Так он же к тебе и шел! А мне на завтра велел праздничный стол готовить, тебя встречать по всем казахским законам.
– Встретимся, поправится Аманбек и встретимся. Какие наши годы?
– К нему можно?
– Сам жду. Обещали минут через тридцать—сорок допустить до тела.
– До тела? – Женщина схватилась за рукав Стырова.
– Аська, да ты что? Это ж, – полковник смутился, – так, ляпнул ради шутки. Прости. Садись. А я и не знал, что ты в Питере, удивился, когда Аманбек попросил сестре позвонить.
– Ты что, забыл? – укоризненно улыбнулась женщина. – Помнишь, какой скандал дома был, когда я замуж собралась? Чуть не прокляли меня тогда...
Забыл, конечно, забыл. Да не то, что забыл. Просто не вспоминал никогда, потому и не помнил... Аська, Асия, младшая сестренка Аманбека, лучшего стыровского друга, тоже в ту пору лейтенанта, уехала учиться в Ленинград, не пожелав осчастливить собственную столицу, а прибыв после третьего курса на каникулы, вдруг объявила семье, что выходит замуж. «За кого? – всполошилась родня. – Как так? Без знакомства с будущим мужем и его родителями мы тебя не отдадим! Да еще надо узнать, порядочный ли человек, хорошего ли рода...»
Асия все эти наказы внимательно выслушала, покивала, вроде бы соглашаясь, как послушная дочь, сообщила, что жених вполне себе самостоятельный, преподает в институте, и отбыла учиться дальше. А перед новым годом письменно известила родственников, что вступила в законный брак.
– Представляешь, Стыря, – кипятился Аманбек, – жениху, то есть мужу, уже под полтинник! Поеду в Ленинград в командировку – прибью! Старик, слюни распустил, голову девчонке задурил! Профессор!
Тогда, семнадцать лет назад, Асия была хорошенькой, аж скулы сводило! Степной тюльпан, налитой, крепкий, светящийся изнутри. Она и сейчас, Стыров не соврал, мало переменилась. Скуластая, с капризным ртом, большими, вроде и не казахскими, глазами. Ну, подвяла чуток, дерзости во взгляде поубавилось, кожа светиться перестала, а так... Такая же тоненькая, копна черных волос на длинном стебле шеи. Красотка! Немудрено, что какой-то там профессор...
– Как ты, Аська? – взял ее за руку Стыров. – Замужем? Дети?
– Замужем, – кивнула Асия. – Детей нет. Живем вдвоем с мужем. Он мне и супруг, и учитель, и ребенок. Три в одном.
– Тот же или второй?
– Тот же.
– Ну? – удивился Стыров. – Профессор? Он же старше тебя намного! Я думал, поблажишь и пройдет.
– Все так думали. Говорили – по расчету. А какой расчет, если я дышать без него не могла? Мы ж до брака два года тайком встречались. Он мне комнату снимал. У него за это время сын женился, внук родился. Я замуж хотела, а он семью бросить не мог. Ну, я и решила: рожу ему ребенка! Решить решила, а забеременеть не могу! Пошла к врачу, проверилась: все отлично, рожать и рожать! В чем дело? Сейчас бы сообразила: Бог наказывает за то, что семью разбить хочу, – отступилась бы. А тогда... Короче, тайком и его анализы сдала. И вдруг – заключение: у него детей вообще быть не может. И не могло. Представляешь? Значит, и сын – не его? Жена обманывала? Я от этой тайны чуть не двинулась! Вроде сказать надо, тогда его в семье ничего держать не будет, ко мне уйдет, но как такое скажешь? А первый кнут, как у нас говорят, недоброму гонцу. Но – решилась. Конечно, он не поверил. Накричал на меня, дверью хлопнул. А через неделю пришел насовсем. Жена во всем призналась, клялась, будто хотела брак сохранить, сама себя настолько убедила, что мальчик – их общий сын, даже боялась, что у него наследственные болезни проявятся, типа, тоже детей не будет... Сын его, кстати, до сих пор не знает, что неродной. Женился второй раз, дочка у него. Заходит к нам, редко, правда, занятой очень. Он же шишка большая, прокурор.
Прокурор? Стыров, прислушивавшийся к рассказу Асии исключительно из вежливости, даже крякнул от неожиданности. Хорошо, что женщина, погруженная в собственное прошлое, этого не заметила.
Кто же, интересно, у нас прокурор с такой непростой родословной? И почему он, Стыров, ничего подобного не знает? Непорядок!
– Ну вот, значит, у нас и в надзорных органах свои люди есть, – ласково приобнял он Асию. – Позвонишь пасынку, попросишь взять дело под свой контроль. Они этих ублюдков быстро отыщут!
По своим глубинным ощущениям, никогда его не подводившим, по особенному щемящему вибрированию, от которого все внутренности тихонько зудели, будто под ложечкой включился бесшумный, но мощный электромоторчик, полковник уже понял, что находится буквально в шажке от какой-то занятной загадки. Или даже тайны. Разгадывать и то, и другое он любил. И умел.
– Звони! – протянул он телефон.
– Завтра позвоню, – отодвинула руку она. – Они как раз из отпуска возвращаются. Две недели на Бали отдыхали.
Хоп! Все сложилось! И номер телефонный узнавать не надо. Стыров совершенно точно знал, что на Бали сейчас нежится прокурор города Корнилов. Неужели? Можно, конечно, проверить, нет ли на чудесном острове еще кого из питерских надзорников, хотя что проверять?
– Ася, а Алексей-то Владимирович неужели так и не догадался?
– Нет, – пожала плечами женщина. – Откуда? До сих пор меня ненавидит, считает, что это я, стерва, отца от матери увела. С другой стороны – так оно и есть.
Вот! Значит, прокурор города Корнилов! Ну и ну! Хороший козырь, просто отличный. Главное, вовремя его вытащить.
Стоп-стоп-стоп. Что там она еще сказала? Невестка с ребенком от сына ушла. От Корнилова? С каким ребенком? У прокурора – единственная дочь, кажется, еще школьница, то есть в то время, о котором Асия рассказывает, она еще и в проекте не намечалась.
– А у Корнилова разве второй брак?
– Конечно. Первый неудачный был. Что там произошло, я толком не знаю, вроде он на учебу уехал, а жена загуляла и к любовнику ушла. Вместе с сыном.
Вот это да... Стыров даже вспотел. Значит, у прокурора где-то есть сын? И надо же как постарался, ни в личном деле, ни в досье про это – ни строчки! Конспиратор... Одно дело, что он сам – дите неизвестного отца, это, как ни крути, не его вина, а вот то, что собственного ребенка бросил... Да еще скрыл такой факт биографии...
«А ты везучий, полковник! – сам себе позавидовал Стыров. – Вот и компра на непогрешимого законника! Надо же, не гадал не думал, само в руки! Хоть сейчас в Москву звони».
С полгода назад столичный коллега, которому Стыров по ряду причин не смел отказать, попросил потрясти бельишко питерского прокурора.
– Корнилов ваш, – сказал коллега, – у нас как кость в горле! Законник и трус. Каши с таким не сваришь. Вот же незадача! – сетовал москвич. – И человек у нас есть и место как специально для него, одна беда – кресло занято! А нам там, у вас, очень нужен свой прокурор!
С такой постановкой вопроса полковник был принципиально согласен. Свой всегда лучше, а уж тот, кому ты лично посодействовал...
– Факты, факты нужны, полковник, – просил коллега, – а он у вас такой чистенький, аж противно. Или такой осторожненький? Выясни. Как к генеральному идти? С чем? Поищи, а?
Конечно, Стыров поискал, правда, не очень напрягаясь, не до того было. Этот важный вопрос он отложил на январь. А теперь выходит, что января и ждать не стоит? Так.. Надо срочно найти эту первую жену. И ребенка. Сколько пареньку должно уже быть? Лет восемнадцать, не меньше.
Вроде, обычное дело... Стыров улыбнулся. Ну, подкинула судьба нежданный подарочек. Сколько раз такое происходило? В случайности полковник не верил, точно зная, что любая из них – лишь результат мощной работы мысли и продуманных действий. Отчего же так разволновался? Просто на месте не усидеть. Что-то подсказывает, просто кричит: этот нежданный корниловский сын – не последнее звено в цепочке тайн. Ох, не последнее. Мальчик – ключ к гладкой дорогой двери с именем городского прокурора. И только он, полковник Стыров, этим ключом владеющий, может дверцу отпереть. И отопрет. Не впервой. Чего тогда он тут штаны просиживает? В мать Терезу играет?
– Ася, – склонился он к задумавшейся женщине, – мне на дежурство надо, дела. Ты уж тут без меня, ладно? Звони, если что. А завтра я к Аманбеку зайду.
– Конечно, Коля, – кивнула Асия. – Работа есть работа.
* * *
Дежурный на вахте сообщил, что следователя Зорькина в данный момент в прокуратуре нет.
– А где же он? – огорчилась Валентина.
– Нам не докладывают.
– А когда будет?
– Тем более. Вас вызывали?
– Нет, что вы, – перепугалась Валентина. – У меня к нему дело...
Зорькин и вправду говорил, что им надо будет увидеться перед судом, да запропал. Хотя в прокуратуру Валентина пришла не совсем к нему, вернее, к нему, конечно, но не только. Клара Марковна, которой Зорькин активно не нравился, все твердила Валентине, что этому скользкому типу доверять никак нельзя.
– Ну не сошелся же на нем свет клином, – убеждала она. – Сходи к кому повыше, самому прокурору или заму, объясни все, от них зависит, что на суде говорить будут, какое наказание просить. Надежды, конечно, мало, они там все заодно, но вдруг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36