– Где ты? В Питере?
– В Питере, да, – согласился гость. – Скажите, товарищ полковник, куда сурет занести? Если вы, конечно, помните, что это такое...
Еще бы он не помнил!
Над каналом Грибоедова вкрадчиво пополз пуховый туман. Только что, когда Стыров парковался, на темном атласе воды дробились и барахтались разноцветные искры фонарей и новогодней иллюминации, превратившей город в одну огромную праздничную елку. Пяти минут не прошло – на тебе! Воды не видать, будто на канал набросили ворсистую пуховую шаль, парапеты то ли есть, то ли нет, кусками, даже ближние машины замохнатились, спешно укутываясь в серую невесомость, да и пропали с глаз долой, словно шапки-невидимки их накрыли! В пяти метрах белая «вольво» стояла. Где? Нету. Питер, одно слово. Оно и к лучшему! Над входом в ресторан – фонарь, Аманбека он не пропустит, а вот сам останется для него невидимым! Материализуется из тумана, как привидение. Раз! Рука на плече ниоткуда!
Стыров довольно хмыкнул. Открыл окно, впуская в тепло салона растрепанное облачко: заходи, дружок, погрейся!
Играть в шпионов он любил с детства.
* * *
Утром, отряхивая зонт от серых дождевых капель, Валюша уловила в своем отделе какую-то странную суету. Шеф с кем-то ругался по телефону, сотрудники перешептывались. Воздух в огромном помещении тяжело сочился валерьянкой и тревогой. Оказалось, под угрозой срыва важная командировка в Баку. Их КБ разработало новую технологическую линию для нефтеперегонного завода, ее смонтировали, и именно сегодня вечером шеф с двумя сотрудниками должны были лететь на отладку и прием. А один из командированных – пожилой инженер Прохоров – умудрился вчера вечером угодить в вытрезвитель. Да не просто угодить, а еще где-то по пути шваркнуться головой так, что его прямиком из вытрезвителя отправили в больницу. И что делать? Вопрос государственной важности, на торжественном пуске будет сам Алиев, первый секретарь компартии Азербайджана, а тут... Понятно, отчего в отделе такой кипеж!
– Господи, как быть? – причитал шеф. – Меня из партии исключат! Все пропало!
– А чего кого другого не пошлют? – шепнула Валюта подруге.
– Кого? – расширила глаза та. – Быков в отпуске, Соломатину на самолете летать нельзя. Ленка Костина беременная, еще родит по пути. Остальные не в теме. Тебя, что ли, посылать? Ты хоть и в этой группе, а толку?
– Как это что толку? – возмутилась Валюша. – Я эту линию за год как свои пять пальцев изучила! – И решительно шагнула к страдающему начальнику: – Я могу Прохорова заменить.
– Что? – взвыл тот. – Уйди, Корнилова! Не сыпь мне соль на рану! – Но не успела Валюша отойти, начальник вдруг резво вскочил: – Стой! Ты же с Прохоровым весь процесс прошла! Да?
– Да, – кивнула девушка.
– А чего молчишь-то? – радостно заорал начальник. – Паспорт с собой?
После ленинградской серости и холодрыги в Баку был истинный рай. Город представлялся огромной солнечной клумбой, ухоженной и душистой. Цвело все – деревья, кустарники, цветы, трава и даже земля! Розовато-коричневая, она будто светилась изнутри распираемая радостью и гордостью за все то великолепие, что роскошествовало на ней.
Валюта крутила головой, втягивая ноздрями сладкие, острые, пронзительные и пьянящие запахи. Ее обоняние вдруг обострилось невероятно: глядя на какой-нибудь цветок, она легко могла вычленить из суммы ароматов, витавших в воздухе, конкретно искомый. Никогда прежде видеть такой май ей не приходилось. На родном Севере, кроме рябины да черемухи, вообще по весне ничего не распускалось, в Ленинграде ей открылось чудо цветущей сирени, яблонь и вишен, и в первую студенческую весну Валюту это просто потрясло, но вот такого, чтобы цвело абсолютно все... Оказывается, кто-то в этом раю живет. И каждый год наблюдает всю эту красоту! Лично она согласилась бы любоваться этим вечно при одном условии: рядом должен присутствовать Алик.
Вечером из гостиницы она позвонила ему на вахту в общежитие, он ждал.
– Давай поедем в отпуск сюда! – кричала Валюта в трубку. – Здесь такая красота! Уезжать неохота!
– Возвращайся скорей, – попросил грустный муж. – Я уже соскучился.
Встречали их в Баку по-царски. Выяснилось, что на заводе и делать-то ничего не надо: линия работала исправно, неполадок не наблюдалось. Шеф немедленно попал в надежные ласковые руки принимающей стороны и тотально запропал. Валюту со старшим коллегой Игорем Масловым тоже опекали по высшему разряду. Завтрак в гостинице, экскурсия по городу, путешествие на романтические развалины каких-то древних замков, обед в одном ресторане, ужин в другом... Дегустации сладких азербайджанских вин, поездка в Мардакяны, где, как оказалось, бывал любимый Валюшин поэт – Есенин... Ленинградских гостей разве что на руках не носили, и то потому лишь, что они не позволяли!
Валюта чувствовала себя не просто гостьей – королевой красоты. Столько комплиментов, сколько она услышала за эти дни, ей не говорили за всю ее жизнь. Особенно старался молодой инженер Рустам. Высокий, квадратный, жилистый, тонкогубый, он смотрел на Валюту так, что ей хотелось в срочном порядке мчаться под душ, чтобы смыть липкую вожделенность и наглую страстность его раздевающего взгляда. Левая бровь Рустама, широкая и черная, как жирная гусеница, была перекушена ровно посередине большой ярко-розовой родинкой. Эта родинка постоянно притягивала глаза, как магнит иголки, вызывая одновременное чувство брезгливости и интереса. Из-за родинки бровь казалась все-время приподнятой, а выражение лица – удивленным. Это несколько сглаживало жадный огонь, пылающий в черных, без зрачков, глазах.
Рустам все время пытался ненароком прикоснуться к Валюше, поддержать ее под локоть, задеть бедром, поэтому приходилось постоянно быть начеку.
В день торжественного приема линии, когда отгремели приветственные речи и кортеж с Алиевым умчался в цветущие дали, для ленинградских гостей устроили пышный банкет. Особенно сразил девушку шоколадный фонтан. Посередине отдельного круглого стола из диковинной серебряной чаши била вверх густая коричневая струя, опадала вниз несколькими шелковыми лепестками и воспаряла вновь. Вокруг фонтана теснились блюда с фруктами и ягодами.
– Что это? – обомлела Валя.
– Шоколад, – объяснил тут же оказавшийся рядом Рустам. – Такой фонтан – символ нашего азербайджанского национального богатства – нефти. Похож, правда?
– Так он декоративный? – поняла Валюша.
– Почему? – Рустам, кажется, даже обиделся. – Смотри, как надо!
Он оторвал от тяжелой кисти винограда солнечную прозрачную ягоду, подставил под опадающий шоколадный лепесток. Шоколад обтек виноградину, превратив ее в блестящую конфету-драже.
– Открой ротик, – улыбнулся Рустам и нежно вложил лакомство в полуоткрытые Валюшины губы, успев ласково провести ладонью по ее щеке.
Ягодина оказалась теплой, даже горячей, горьковатая облатка стекла по языку, открыв кисло-сладкую дорогу виноградному соку.
– Вкусно? – сглотнул слюну Рустам и отвел в сторону глаза, иначе огонь, выплеснувшийся из них, мог бы запросто обжечь нежную Валюшину кожу.
– Очень, – подавилась сладкой вязкостью девушка и быстро отошла в сторону. Ни взгляд Рустама, ни его внезапно задрожавшие пальцы ей не понравились.
За столом много ели, а еще больше пили. Вино, шампанское, коньяк. Валюша лишь едва пригубливала – не хотела, да и не умела. Студенческие пирушки, на которых рекой лились противный портвейн «Агдам» и кислая, как моча, «Гымза», к потреблению спиртного ее так и не приучили. Невкусно. Хорошие же напитки она пробовала нечасто – несколько раз дефицитное «Советское шампанское», сладко-горький, как детская микстура, ликер «Ванна Таллин», да однажды – на свадьбе – коньяк. Тот ей вообще не понравился: чисто деревенская самогонка, только по цвету коричневый. Так и то если в самогонку, как делала соседка тетя Клаша, добавить щепоть заварки, то и она покоричневеет. За что такие деньжищи берут?
– За дружбу Баку и Ленинграда надо выпить! – провозгласил хозяин банкета, директор завода Усман Рашидович.
– Надо! – согласился уже мало что соображающий шеф.
– А почему твоя красавица ничего не пьет? – подозрительно уставился на Валюту хозяин. – Она нас не уважает? Она дружбу между советскими народами не уважает?
– Я вообще не пью, – пролепетала покрасневшая девушка, ощутив на себе внимание всего большого собрания.
– Надо, – твердо сообщил шеф. – Иначе уволю. Тут же образовался Рустам, вставивший в Валюшину руку рюмку с коньяком.
– До дна! – строго приказал начальник и пояснил довольному столу: – У нас дисциплина!
Задержав дыхание, девушка хлебнула из рюмки. Коньяк оказался вовсе не противным. Густой, с горькой вязкой кислинкой, он поначалу обжег огненной крепостью язык и гортань, а потом сам же и залечил, обласкав бархатистым послевкусием, в котором читались нежные цветочные тона, словно запах из весеннего сада осел во рту нежной пыльцой.
Рюмку тут же наполнили еще.
– Я не буду! – испугалась Валюша.
– Пей! – снова прикрикнул шеф. – От хороших напитков не пьянеют. Только настроение улучшается.
Начальник оказался прав. После третьей рюмки Валюте стало весело и свободно, будто она оказалась дома в Карежме. И лица людей, сидящих вокруг, тоже виделись родными, сто лет знакомыми, почти что любимыми.
Один за другим подходили усатые вальяжные мужчины, целовали руки, говорили приятности, приглашали на прогулку, в гости, выпить, потанцевать. Рустам, все время бдевший рядом, теперь выступал в роли добровольного сурового охранника, не позволяющего пылким землякам никаких вольностей.
– Усман Рашидович поручил охранять гостью, – объяснял он особенно недовольным.
Валюта взирала на него с благодарностью и признательностью и в душе ругала себя, что недавно позволила подумать о человеке плохо. А он, оказывается, совсем наоборот, приставлен к ней для того, чтоб ее никто не обидел.
* * *
Лениво и благостно щурясь, полковник складывал из близкого фонаря разновеликие звезды и эллипсы, то удлиняя лучи чуть ли не до спрятавшегося в тумане Казанского собора, то сужая световое пятно до размеров едва различимой острой точки. Впереди за лобовым стеклом вырос какой-то темный ком, будто пуховые клочья тумана сбились в войлочный шар, плотный и подвижный. Стыров вгляделся и не услышал – почувствовал, у сгустка темноты наличествует вполне отчетливое дыхание. Быстрое, прерывистое, тяжелое. Словно внутри туманного клуба роилась самостоятельная энергичная жизнь.
Дыхание вдруг прорвалось хрипом и голосами.
– Давай в кольцо его, как зайца!
– Дай ему в глаз!
– Да они у него и так не видят! Жиром заплыли! По яйцам его, по яйцам!
Шевелящийся шар приблизился почти вплотную к капоту, под тот самый фонарь, с которым только что перемигивался Стыров. Влажно блеснула кожаная куртка, вынырнула из тумана пара светлых стриженых затылков, взмахи рук, отсверки неона на чем-то металлическом снизу. Носки ботинок?
«Мои...» – похолодел Стыров. И напрягся, вглядываясь в вершащееся прямо перед носом действо. Так близко «работу» своих подопечных он наблюдал впервые. И мгновенно ушло ощущение нелепой тревоги, остался лишь инстинкт профессионала: акция или разборка между своими? Скорее, разборка. Трефилов говорил, что центр «херцы» трогать не будут. Или это вообще не наши?
«Черт, какие они тебе "наши"? – оборвал себя Стыров. – Оговорочка по Фрейду!»
– А это что у тебя такое вонючее? – услышал он близкий, срывающийся на фальцет, истеричный голос. – На помойке подобрал? Во, гниды черножопые, падаль всякую жрут!
Что-то белое, как тяжелая птица, взмахнуло крыльями над толпой и сгинуло в тумане.
– Ах ты падла, – донесся новый дикий вскрик, – он еще и приемы знает! Мочи его, чтоб мама родная не узнала!
Глухие частые удары. Кряхтенье. Маты. Клубок тьмы становится то гуще и напряженнее, то рассасывается в стороны, и тогда в слабые просветы на тротуаре видно чье-то дергающееся тело.
– Готов! Бежим!
Мгновенная тишина, как стоп-кадр, и тут же тяжелый частый топот мимо машины. Волна горячего потного воздуха врывается в открытое окно и плашмя бьет по лицу, заставляя Стырова отшатнуться в глубь салона.
Туман отлично гасит звуки! Секунда – и даже эха не слышно. Было не было – все растворилось в коричневых сумерках. Кроме тела на камнях. Большого, черного, неподвижного. Выйти поглядеть?
– Господи! Человека убили! – чей-то женский вскрик. Тонкий, зыбкий, испуганный. Тут же, впрочем, истаявший, как туман.
Над телом склоняются двое.
– Милиция! Вызовите кто-нибудь!
– «Скорую», скорую надо!
Перед капотом уже не двое. Пятеро? Интересно, где же они были все это время? Те четыре-пять минут, пока шла драка. Наблюдали со стороны? Или подошли только что? Странно. Центр города, всегда полно народу. Пока он сидел в машине, за окном то и дело мелькали люди, а когда началось ЭТО – ни души! Он мог поклясться: набережная была совершенно пустой! Или просто туман? Но тогда откуда их столько взялось сейчас? Целая толпа!
Стыров смотрит на часы, отмечая, что чувство времени его не подвело, акция и в самом деле длилась не больше пяти минут. Значит, до прихода Аманбека еще минут восемь—десять. То есть вполне можно выяснить, кому сегодня перепало. Пригодится.
Полковник выходит из машины, разрезает плечом нервную толпу.
Тело на камнях явно мужское. Крупное, плечистое. Одна нога подогнута, словно потерпевший собирается встать. Рука вытянута к решетке парапета. Рядом – открытый дипломат и разбросанные бумаги. Между ногой и рукой на уровне живота – черное, растущее на глазах маслянистое пятно. Кровь?
Стыров опускается на корточки, прикладывает пальцы к шее лежащего: пульс торкается редко, но ощутимо.
– Врача, – кричит он в застывшую сзади толпу. Осторожно приподнимает голову мужчины. – Можете сесть? Что с вами? Вы упали?
– Да нет же! – голосит какая-то тетка. – Его убили! Бандиты! Я все видела! Целая шайка, человек сто, и все с ножами! Наверное, ограбить хотели, вон портфель пустой!
– Не бандиты, а наркоманы, – перебивает сварливый мужской голос. – На дозу не хватило! Куда милиция смотрит? Не Ленинград, а Чикаго!
– Какие наркоманы? – вступает дребезжащий старческий баритон. – Подростки! Хулиганы. Они меня чуть не сшибли, еле увернулся. Пьяные. От них водкой за версту несет.
Мужчина, придерживаемый Стыровым, приподнимает голову, открывает глаза.
– Коля... – шевелит он губами, пытаясь улыбнуться.– Ты... сурет... сволочи... мать передала... выбросили. Запах не понравился...
Аманбек...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
– А сейчас все вместе едем любоваться панорамой ночного Баку! – провозгласил Усман Рашидович, подхватывая под руку уже мало что понимающего шефа.
– Пойдемте, Валентина, – галантно подал ей руку Рустам. – Ручаюсь, такой красоты вы в своем Ленинграде не увидите!
В карманчике серпантина горной дороги, откуда и в самом деле открывались потрясающая панорама залитого огнями города и сверкающее россыпью прожекторов море, выпили шампанского за процветание бакинских нефтепромыслов, потом – за союз науки и производства.
– Нефть на воде, как одеяло перса, и вечер по небу рассыпал звездный куль, – громко продекламировала Валюша.
Все зааплодировали. Звезды сливались с прожекторами, в воздухе и далекой воде дробилось множество сверкающих солнц, южная ночь была прекрасна!
На обратном пути вдруг обнаружилось, что Валюша едет не в черной «Волге», а совсем другом автомобиле. И рядом вместо коллеги Игоря Маслова сидит Рустам, почему-то потно елозящий ладонями по ее коленкам.
– А где все? – спохватилась девушка, отдирая настырные руки.
– Машина сломалась, – сообщил Рустам. – Мы едем на горное озеро, на шашлыки. Нас отвезут, потом за другими вернутся.
Автомобиль и впрямь притормозил на скалистой площадке, в свете луны глубоко внизу сверкнула круглая водная чаша. Через секунду машина, в которой они приехали, громко шоркнула резиной о камни и исчезла. А через две секунды Валюта оказалась поваленной на спину сильными жесткими руками спутника и тут же ощутила, как железные пальцы жадно зашарили по ее груди.
– Уйди! – попыталась оттолкнуть она Рустама.
– Не ломайся, – грубо ответил тот и засосал влажно и горячо освобожденную от одежды грудь.
– Не надо, – всхлипнула Валюта, пытаясь выскользнуть из-под тяжелого тела, придавившего ее к редкой влажной траве, – я замужем!
– Тем более, – оторвался от второй груди Рустам и распластал по земле ее руки.
Чем больше отбивалась и плакала Валюша, тем сильнее распалялся Рустам. Изловчившись, он сдернул с нее порванные трусики, заплел меж своих сильных локтей ее руки и ноги, полностью лишив возможности двигаться, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– В Питере, да, – согласился гость. – Скажите, товарищ полковник, куда сурет занести? Если вы, конечно, помните, что это такое...
Еще бы он не помнил!
Над каналом Грибоедова вкрадчиво пополз пуховый туман. Только что, когда Стыров парковался, на темном атласе воды дробились и барахтались разноцветные искры фонарей и новогодней иллюминации, превратившей город в одну огромную праздничную елку. Пяти минут не прошло – на тебе! Воды не видать, будто на канал набросили ворсистую пуховую шаль, парапеты то ли есть, то ли нет, кусками, даже ближние машины замохнатились, спешно укутываясь в серую невесомость, да и пропали с глаз долой, словно шапки-невидимки их накрыли! В пяти метрах белая «вольво» стояла. Где? Нету. Питер, одно слово. Оно и к лучшему! Над входом в ресторан – фонарь, Аманбека он не пропустит, а вот сам останется для него невидимым! Материализуется из тумана, как привидение. Раз! Рука на плече ниоткуда!
Стыров довольно хмыкнул. Открыл окно, впуская в тепло салона растрепанное облачко: заходи, дружок, погрейся!
Играть в шпионов он любил с детства.
* * *
Утром, отряхивая зонт от серых дождевых капель, Валюша уловила в своем отделе какую-то странную суету. Шеф с кем-то ругался по телефону, сотрудники перешептывались. Воздух в огромном помещении тяжело сочился валерьянкой и тревогой. Оказалось, под угрозой срыва важная командировка в Баку. Их КБ разработало новую технологическую линию для нефтеперегонного завода, ее смонтировали, и именно сегодня вечером шеф с двумя сотрудниками должны были лететь на отладку и прием. А один из командированных – пожилой инженер Прохоров – умудрился вчера вечером угодить в вытрезвитель. Да не просто угодить, а еще где-то по пути шваркнуться головой так, что его прямиком из вытрезвителя отправили в больницу. И что делать? Вопрос государственной важности, на торжественном пуске будет сам Алиев, первый секретарь компартии Азербайджана, а тут... Понятно, отчего в отделе такой кипеж!
– Господи, как быть? – причитал шеф. – Меня из партии исключат! Все пропало!
– А чего кого другого не пошлют? – шепнула Валюта подруге.
– Кого? – расширила глаза та. – Быков в отпуске, Соломатину на самолете летать нельзя. Ленка Костина беременная, еще родит по пути. Остальные не в теме. Тебя, что ли, посылать? Ты хоть и в этой группе, а толку?
– Как это что толку? – возмутилась Валюша. – Я эту линию за год как свои пять пальцев изучила! – И решительно шагнула к страдающему начальнику: – Я могу Прохорова заменить.
– Что? – взвыл тот. – Уйди, Корнилова! Не сыпь мне соль на рану! – Но не успела Валюша отойти, начальник вдруг резво вскочил: – Стой! Ты же с Прохоровым весь процесс прошла! Да?
– Да, – кивнула девушка.
– А чего молчишь-то? – радостно заорал начальник. – Паспорт с собой?
После ленинградской серости и холодрыги в Баку был истинный рай. Город представлялся огромной солнечной клумбой, ухоженной и душистой. Цвело все – деревья, кустарники, цветы, трава и даже земля! Розовато-коричневая, она будто светилась изнутри распираемая радостью и гордостью за все то великолепие, что роскошествовало на ней.
Валюта крутила головой, втягивая ноздрями сладкие, острые, пронзительные и пьянящие запахи. Ее обоняние вдруг обострилось невероятно: глядя на какой-нибудь цветок, она легко могла вычленить из суммы ароматов, витавших в воздухе, конкретно искомый. Никогда прежде видеть такой май ей не приходилось. На родном Севере, кроме рябины да черемухи, вообще по весне ничего не распускалось, в Ленинграде ей открылось чудо цветущей сирени, яблонь и вишен, и в первую студенческую весну Валюту это просто потрясло, но вот такого, чтобы цвело абсолютно все... Оказывается, кто-то в этом раю живет. И каждый год наблюдает всю эту красоту! Лично она согласилась бы любоваться этим вечно при одном условии: рядом должен присутствовать Алик.
Вечером из гостиницы она позвонила ему на вахту в общежитие, он ждал.
– Давай поедем в отпуск сюда! – кричала Валюта в трубку. – Здесь такая красота! Уезжать неохота!
– Возвращайся скорей, – попросил грустный муж. – Я уже соскучился.
Встречали их в Баку по-царски. Выяснилось, что на заводе и делать-то ничего не надо: линия работала исправно, неполадок не наблюдалось. Шеф немедленно попал в надежные ласковые руки принимающей стороны и тотально запропал. Валюту со старшим коллегой Игорем Масловым тоже опекали по высшему разряду. Завтрак в гостинице, экскурсия по городу, путешествие на романтические развалины каких-то древних замков, обед в одном ресторане, ужин в другом... Дегустации сладких азербайджанских вин, поездка в Мардакяны, где, как оказалось, бывал любимый Валюшин поэт – Есенин... Ленинградских гостей разве что на руках не носили, и то потому лишь, что они не позволяли!
Валюта чувствовала себя не просто гостьей – королевой красоты. Столько комплиментов, сколько она услышала за эти дни, ей не говорили за всю ее жизнь. Особенно старался молодой инженер Рустам. Высокий, квадратный, жилистый, тонкогубый, он смотрел на Валюту так, что ей хотелось в срочном порядке мчаться под душ, чтобы смыть липкую вожделенность и наглую страстность его раздевающего взгляда. Левая бровь Рустама, широкая и черная, как жирная гусеница, была перекушена ровно посередине большой ярко-розовой родинкой. Эта родинка постоянно притягивала глаза, как магнит иголки, вызывая одновременное чувство брезгливости и интереса. Из-за родинки бровь казалась все-время приподнятой, а выражение лица – удивленным. Это несколько сглаживало жадный огонь, пылающий в черных, без зрачков, глазах.
Рустам все время пытался ненароком прикоснуться к Валюше, поддержать ее под локоть, задеть бедром, поэтому приходилось постоянно быть начеку.
В день торжественного приема линии, когда отгремели приветственные речи и кортеж с Алиевым умчался в цветущие дали, для ленинградских гостей устроили пышный банкет. Особенно сразил девушку шоколадный фонтан. Посередине отдельного круглого стола из диковинной серебряной чаши била вверх густая коричневая струя, опадала вниз несколькими шелковыми лепестками и воспаряла вновь. Вокруг фонтана теснились блюда с фруктами и ягодами.
– Что это? – обомлела Валя.
– Шоколад, – объяснил тут же оказавшийся рядом Рустам. – Такой фонтан – символ нашего азербайджанского национального богатства – нефти. Похож, правда?
– Так он декоративный? – поняла Валюша.
– Почему? – Рустам, кажется, даже обиделся. – Смотри, как надо!
Он оторвал от тяжелой кисти винограда солнечную прозрачную ягоду, подставил под опадающий шоколадный лепесток. Шоколад обтек виноградину, превратив ее в блестящую конфету-драже.
– Открой ротик, – улыбнулся Рустам и нежно вложил лакомство в полуоткрытые Валюшины губы, успев ласково провести ладонью по ее щеке.
Ягодина оказалась теплой, даже горячей, горьковатая облатка стекла по языку, открыв кисло-сладкую дорогу виноградному соку.
– Вкусно? – сглотнул слюну Рустам и отвел в сторону глаза, иначе огонь, выплеснувшийся из них, мог бы запросто обжечь нежную Валюшину кожу.
– Очень, – подавилась сладкой вязкостью девушка и быстро отошла в сторону. Ни взгляд Рустама, ни его внезапно задрожавшие пальцы ей не понравились.
За столом много ели, а еще больше пили. Вино, шампанское, коньяк. Валюша лишь едва пригубливала – не хотела, да и не умела. Студенческие пирушки, на которых рекой лились противный портвейн «Агдам» и кислая, как моча, «Гымза», к потреблению спиртного ее так и не приучили. Невкусно. Хорошие же напитки она пробовала нечасто – несколько раз дефицитное «Советское шампанское», сладко-горький, как детская микстура, ликер «Ванна Таллин», да однажды – на свадьбе – коньяк. Тот ей вообще не понравился: чисто деревенская самогонка, только по цвету коричневый. Так и то если в самогонку, как делала соседка тетя Клаша, добавить щепоть заварки, то и она покоричневеет. За что такие деньжищи берут?
– За дружбу Баку и Ленинграда надо выпить! – провозгласил хозяин банкета, директор завода Усман Рашидович.
– Надо! – согласился уже мало что соображающий шеф.
– А почему твоя красавица ничего не пьет? – подозрительно уставился на Валюту хозяин. – Она нас не уважает? Она дружбу между советскими народами не уважает?
– Я вообще не пью, – пролепетала покрасневшая девушка, ощутив на себе внимание всего большого собрания.
– Надо, – твердо сообщил шеф. – Иначе уволю. Тут же образовался Рустам, вставивший в Валюшину руку рюмку с коньяком.
– До дна! – строго приказал начальник и пояснил довольному столу: – У нас дисциплина!
Задержав дыхание, девушка хлебнула из рюмки. Коньяк оказался вовсе не противным. Густой, с горькой вязкой кислинкой, он поначалу обжег огненной крепостью язык и гортань, а потом сам же и залечил, обласкав бархатистым послевкусием, в котором читались нежные цветочные тона, словно запах из весеннего сада осел во рту нежной пыльцой.
Рюмку тут же наполнили еще.
– Я не буду! – испугалась Валюша.
– Пей! – снова прикрикнул шеф. – От хороших напитков не пьянеют. Только настроение улучшается.
Начальник оказался прав. После третьей рюмки Валюте стало весело и свободно, будто она оказалась дома в Карежме. И лица людей, сидящих вокруг, тоже виделись родными, сто лет знакомыми, почти что любимыми.
Один за другим подходили усатые вальяжные мужчины, целовали руки, говорили приятности, приглашали на прогулку, в гости, выпить, потанцевать. Рустам, все время бдевший рядом, теперь выступал в роли добровольного сурового охранника, не позволяющего пылким землякам никаких вольностей.
– Усман Рашидович поручил охранять гостью, – объяснял он особенно недовольным.
Валюта взирала на него с благодарностью и признательностью и в душе ругала себя, что недавно позволила подумать о человеке плохо. А он, оказывается, совсем наоборот, приставлен к ней для того, чтоб ее никто не обидел.
* * *
Лениво и благостно щурясь, полковник складывал из близкого фонаря разновеликие звезды и эллипсы, то удлиняя лучи чуть ли не до спрятавшегося в тумане Казанского собора, то сужая световое пятно до размеров едва различимой острой точки. Впереди за лобовым стеклом вырос какой-то темный ком, будто пуховые клочья тумана сбились в войлочный шар, плотный и подвижный. Стыров вгляделся и не услышал – почувствовал, у сгустка темноты наличествует вполне отчетливое дыхание. Быстрое, прерывистое, тяжелое. Словно внутри туманного клуба роилась самостоятельная энергичная жизнь.
Дыхание вдруг прорвалось хрипом и голосами.
– Давай в кольцо его, как зайца!
– Дай ему в глаз!
– Да они у него и так не видят! Жиром заплыли! По яйцам его, по яйцам!
Шевелящийся шар приблизился почти вплотную к капоту, под тот самый фонарь, с которым только что перемигивался Стыров. Влажно блеснула кожаная куртка, вынырнула из тумана пара светлых стриженых затылков, взмахи рук, отсверки неона на чем-то металлическом снизу. Носки ботинок?
«Мои...» – похолодел Стыров. И напрягся, вглядываясь в вершащееся прямо перед носом действо. Так близко «работу» своих подопечных он наблюдал впервые. И мгновенно ушло ощущение нелепой тревоги, остался лишь инстинкт профессионала: акция или разборка между своими? Скорее, разборка. Трефилов говорил, что центр «херцы» трогать не будут. Или это вообще не наши?
«Черт, какие они тебе "наши"? – оборвал себя Стыров. – Оговорочка по Фрейду!»
– А это что у тебя такое вонючее? – услышал он близкий, срывающийся на фальцет, истеричный голос. – На помойке подобрал? Во, гниды черножопые, падаль всякую жрут!
Что-то белое, как тяжелая птица, взмахнуло крыльями над толпой и сгинуло в тумане.
– Ах ты падла, – донесся новый дикий вскрик, – он еще и приемы знает! Мочи его, чтоб мама родная не узнала!
Глухие частые удары. Кряхтенье. Маты. Клубок тьмы становится то гуще и напряженнее, то рассасывается в стороны, и тогда в слабые просветы на тротуаре видно чье-то дергающееся тело.
– Готов! Бежим!
Мгновенная тишина, как стоп-кадр, и тут же тяжелый частый топот мимо машины. Волна горячего потного воздуха врывается в открытое окно и плашмя бьет по лицу, заставляя Стырова отшатнуться в глубь салона.
Туман отлично гасит звуки! Секунда – и даже эха не слышно. Было не было – все растворилось в коричневых сумерках. Кроме тела на камнях. Большого, черного, неподвижного. Выйти поглядеть?
– Господи! Человека убили! – чей-то женский вскрик. Тонкий, зыбкий, испуганный. Тут же, впрочем, истаявший, как туман.
Над телом склоняются двое.
– Милиция! Вызовите кто-нибудь!
– «Скорую», скорую надо!
Перед капотом уже не двое. Пятеро? Интересно, где же они были все это время? Те четыре-пять минут, пока шла драка. Наблюдали со стороны? Или подошли только что? Странно. Центр города, всегда полно народу. Пока он сидел в машине, за окном то и дело мелькали люди, а когда началось ЭТО – ни души! Он мог поклясться: набережная была совершенно пустой! Или просто туман? Но тогда откуда их столько взялось сейчас? Целая толпа!
Стыров смотрит на часы, отмечая, что чувство времени его не подвело, акция и в самом деле длилась не больше пяти минут. Значит, до прихода Аманбека еще минут восемь—десять. То есть вполне можно выяснить, кому сегодня перепало. Пригодится.
Полковник выходит из машины, разрезает плечом нервную толпу.
Тело на камнях явно мужское. Крупное, плечистое. Одна нога подогнута, словно потерпевший собирается встать. Рука вытянута к решетке парапета. Рядом – открытый дипломат и разбросанные бумаги. Между ногой и рукой на уровне живота – черное, растущее на глазах маслянистое пятно. Кровь?
Стыров опускается на корточки, прикладывает пальцы к шее лежащего: пульс торкается редко, но ощутимо.
– Врача, – кричит он в застывшую сзади толпу. Осторожно приподнимает голову мужчины. – Можете сесть? Что с вами? Вы упали?
– Да нет же! – голосит какая-то тетка. – Его убили! Бандиты! Я все видела! Целая шайка, человек сто, и все с ножами! Наверное, ограбить хотели, вон портфель пустой!
– Не бандиты, а наркоманы, – перебивает сварливый мужской голос. – На дозу не хватило! Куда милиция смотрит? Не Ленинград, а Чикаго!
– Какие наркоманы? – вступает дребезжащий старческий баритон. – Подростки! Хулиганы. Они меня чуть не сшибли, еле увернулся. Пьяные. От них водкой за версту несет.
Мужчина, придерживаемый Стыровым, приподнимает голову, открывает глаза.
– Коля... – шевелит он губами, пытаясь улыбнуться.– Ты... сурет... сволочи... мать передала... выбросили. Запах не понравился...
Аманбек...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
– А сейчас все вместе едем любоваться панорамой ночного Баку! – провозгласил Усман Рашидович, подхватывая под руку уже мало что понимающего шефа.
– Пойдемте, Валентина, – галантно подал ей руку Рустам. – Ручаюсь, такой красоты вы в своем Ленинграде не увидите!
В карманчике серпантина горной дороги, откуда и в самом деле открывались потрясающая панорама залитого огнями города и сверкающее россыпью прожекторов море, выпили шампанского за процветание бакинских нефтепромыслов, потом – за союз науки и производства.
– Нефть на воде, как одеяло перса, и вечер по небу рассыпал звездный куль, – громко продекламировала Валюша.
Все зааплодировали. Звезды сливались с прожекторами, в воздухе и далекой воде дробилось множество сверкающих солнц, южная ночь была прекрасна!
На обратном пути вдруг обнаружилось, что Валюша едет не в черной «Волге», а совсем другом автомобиле. И рядом вместо коллеги Игоря Маслова сидит Рустам, почему-то потно елозящий ладонями по ее коленкам.
– А где все? – спохватилась девушка, отдирая настырные руки.
– Машина сломалась, – сообщил Рустам. – Мы едем на горное озеро, на шашлыки. Нас отвезут, потом за другими вернутся.
Автомобиль и впрямь притормозил на скалистой площадке, в свете луны глубоко внизу сверкнула круглая водная чаша. Через секунду машина, в которой они приехали, громко шоркнула резиной о камни и исчезла. А через две секунды Валюта оказалась поваленной на спину сильными жесткими руками спутника и тут же ощутила, как железные пальцы жадно зашарили по ее груди.
– Уйди! – попыталась оттолкнуть она Рустама.
– Не ломайся, – грубо ответил тот и засосал влажно и горячо освобожденную от одежды грудь.
– Не надо, – всхлипнула Валюта, пытаясь выскользнуть из-под тяжелого тела, придавившего ее к редкой влажной траве, – я замужем!
– Тем более, – оторвался от второй груди Рустам и распластал по земле ее руки.
Чем больше отбивалась и плакала Валюша, тем сильнее распалялся Рустам. Изловчившись, он сдернул с нее порванные трусики, заплел меж своих сильных локтей ее руки и ноги, полностью лишив возможности двигаться, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36