А куда пошел? Ну как и по сю пору полк незнамо где? То-то Ивелин так странно поглядывает.
– Немалые у родителей Ваших знакомства при дворе, – заметил последний вскользь.
– Так каким ветром занесло тебя в Тверь? – спросил Роскоф, выручая Нелли. Едва ль лучше ее разбирался он в русских полках, но, верно, заметил, что она завралась.
– Проездом в Москву, – Ивелин приосанился.
– Неужто? – Роскоф приподнял бровь. – Некий знакомец мой о прошлый год клялся, что в старой столице делать человеку со вкусом положительно нечего.
Ивелин рассмеялся несколько принужденно.
– В Первопрестольную несут меня крылы Амура, а не случайный ветер, – проговорил он, опуская глаза на свой жилет, шитый белыми кринами по лазоревому. – Так случилось, что без моей Псишеи блистательный Петербург уныл, а скушная Москва блистательна, осиянная ее присутствием. Друг мой, я влюблен не в шутку. Видал бы ты сию девицу! Она едва вышла из младенческих лет, а меж тем так востра! Сему, впрочем, дивиться не в пору: французское воспитание!
– Не мог бы я сказать, что одного этого довольно для востроты, ибо видывал и тупых немало, – расхохотался Роскоф.
– Э, не скажи! Тьфу ты! – Ивелин хлопнул себя по лбу ладонью. – Вовсе позабыл, с кем говорю! Ну ты, брат, вовсе русаком заделался, трудно и поверить, кто ты есть. Эдак, пожалуй, не дождешься в свете успеха у девиц.
– Не гонюсь, – равнодушно ответил Филипп. – Однако ж повествуй дальше о своей Псишее.
– Так или иначе, воспитывалась она во Франции у дальней родни, – с охотою продолжил Ивелин. – В Россию воротилась только минувшей зимою, с этой же поры ездит в свет. Круглая сирота, живет ради прилику с одной старухою из обедневших. Богата, да таким, как она, бедными быть и невозможно! Полевой цветок растет где попало, оранжерейный нуждается в теплицах и садовниках! Право, она б зачахла до смерти, доведись ей хоть раз постирать белье!
– Да наверно ль твоя пассия воспитывалась во Франции? – нахмурился Роскоф. – Наших дворянок обучают стряпать и стирать – вдруг Господь пошлет испытание бедностью? Ну да оставим сие. Богатая красавица сиротка должна собирать вокруг себя сонмы искателей в любой столице. Наверное ль ты продвинулся средь прочих, как можно предположить по довольству, тобою выказываемому?
– Я и сам тому не верю порою… – На щеки Ивелина воротился румянец. – Не вноси сомнения в сердце щасливое, хоть бы и ошибкою! Однако ж бывают авансы несомненные. О прошлой неделе, хотя бы… Веришь ли, я только молвил во время полонезу, что, мол, должно явиться новому Фидию и новому Тициану, чтоб запечатлеть навеки дивные черты. Псишея ж моя глянула на меня эдак особенно и молвила, что живописцы так любят отражать женскую красоту потому, что всего лишь через несколько лет самое модель уж не соперница их творению. Женщины, дескать, подобны легкокрылым ярким мотылькам, не чающим, что скоро их обдаст мертвенный холод зимы. Тонко, не правда ли? А потом еще один взгляд – испытующий, застывший в ожиданьи… И спрашивает: «А Вы, друг мой, согласились бы самому на несколько лет состариться, чтоб моя красота жила дольше? Да или нет?» Понимаешь ли ты, что, когда женщина под шутливым предлогом спрашивает, готов ли ты на жертву ради нее… Заметь, заметь, как оно неспроста! Спроси она прямо, готов ли ради нее драться, – пожалуй, выйдет и нескромно для девицы, вроде как сама набивается. А в шутку, в сказку, потому, можно одному человеку стариться вместо другого…. И все же намек, Филиппушка, намек-то… Ах, сбиваюсь, невпопад повествую. А я тож вроде как в шутку, готов-де отдать годы собственной младости…. Рада-де слышать сие, отвечает пресериозно…. Ах, мон шер, может ли такое быть спроста?
– Не может, я думаю, – серые глаза Роскофа потемнели, сделались похожи на черные глаза отца Модеста из-за того внимания, с каким он для чего-то впился в осунувшееся лицо Ивелина. – Так как, я забыл, зовут твою чаровницу, Алексис?
– Разве я уж тебе говорил? – с охотою откликнулся Ивелин. – Мне, было, казалось, еще нет. Звать мою зазнобу мадемуазель Гамаюнова. Лидия Гамаюнова, уж мне дозволено звать ее Лидией.
Глава XXXVIII
– Все уж вместе и до Москвы доедем, оно веселей, – Роскоф под руку увлекал Ивелина с ярмарки к гостинице, благо двухэтажное зданье под новехонькою гонтовой крышей стояло прямо через пыльную улицу. Сторонний наблюдатель увидал бы в его манере исключительно дружелюбие, однако ж Нелли угадала с дружелюбием не вязавшуюся деловитость. Самое Нелли чуть не охнула вслух, услыхавши имя Гамаюновой, Филипп же сохранил в лице безмятежность. – Тут еще приятель мой, славный малый, помещик из Камска. Я вас познакомлю.
Роскоф обернулся через плечо на отставшую Нелли и кивнул ей в сторону ярмарки. Ясно дело, разыскивай теперь Парашку с Катькой.
Нелли вновь нырнула в пеструю толпу.
– А я самого настоящего царя зверей видала! – восхищенно выдохнула запыхавшаяся Параша, подлетая к ней. В кулаке подруги был зажат малиновый сахарный петух на лучинке, позабытый за лицезреньем льва. – Ох и грива-то у него! Вроде воротника, не как у прочих! А клыки-то, клыки! Пойдем еще глядеть!
– Недосуг, собираться пора, – отрезала Нелли. – Скоро Гамаюнову увидим, коли я верно поняла.
– Не шутишь? – Параша испуганно огляделась по сторонам, но увидала, понятно, не Гамаюнову, а только удиравшего чернокудрого мальчишку, выхватившего ее леденец.
– Ах ты, анчутка! – рассердилась Параша. – Небось цыганенок. Где ярмарка, там и цыганы.
– Катька небось за ними увязалась. Не знаешь, куда?
– В шатерку к гадалке, – Параша показала на сооруженье из до невероятия грязных ковров, растянутых на жердях. Оттуда как раз выбиралась молодка из мещанок, раскрасневшаяся не хуже собственной нарядной кофты из блестящего нестираного сатина. Верно, разговор с ворожеей изрядно ее смутил.
– Ты за ней сходи, что ли, – Нелли наморщила нос. – В меня небось старуха вцепится, не оторвешь – известно, барин даст больше девки.
– Ишь умный барин, сам-то год назад цыганов впервой увидал! – Катя выскользнула не из палатки, а с бакалейного ряду. Черные кудри ее вились вовсе бешено, ниспадая на плечи, обтянутые серым суконцем сюртучка, а глаза весело посверкивали.
– После будем лясы-то точить, Платошка, – ответила Нелли нетерпеливо. – Пора ворочаться, такие тут дела пошли. Помнишь Ивелина Алешу, что с Филиппом мы впервой в кабаке встретили? Здесь он, а уж какая с ним штука приключилась…
Дорога до гостиницы была явственно короче рассказа, и подруги присели на скамеечку под большим ясенем. Нелли рассказала услышанное от простака Ивелина, обрисовала и происшедшую с ним печальную перемену в наружности.
– К отцу Модесту Филипп его потащил, – закончила она. – Наврал при том, что тот помещик из Камска, стало быть, фамилью другую сочинит. Не бывает, чай, Преображенских помещиков.
– Вот удача-то! – Катя, весь рассказ рисовавшая прутиком завитушки в придорожной пыли, подняла глаза. – Помнишь про барыню Трясовицу, а, Парашка? Теперь ясно, чего ей Венедиктов-то дозволил делать, чтоб молодеть!
– Ясней ясного, – отозвалась Параша.
Нелли же ясным ничего не было.
– Просто так ничего не бывает, – Катя поймала недоуменный взгляд подруги. – Если где прибыль, в другом месте должна быть непременно убыль. Может, бенгам и дана власть слагать-вычитать, а из пустого полное делать они не вольны.
– Толком говори, – Нелли начала сердиться.
– Дети в роду рождаются оттого, что старики умирают, – Параша примирительно коснулась руки Нелли мягкою ладонью. – Мы все гадали, как она, негодница, молодеет? Сладить, чтоб лета минувшие пропали, Венедиктов не может. Одно из двух. Либо ничего она не молодеет, а взаправду старая, только он ей помогает морок навести, не такой, как есть, прикинуться. Если ж тело у ней впрямь молодо, то кто-то из-за этого должен не ко времени состариться. Второе и выходит по всему. Нечистому-то духу нужно добровольное согласье. Эвон она его окрутила, он и согласился вместо нее стареть.
– Где ж согласился? – возмутилась Нелли. – Он же думает, шутка.
– А коли папенька твой подумает, что в шутку бумагу ростовщику подписывает, неужто тот с него денег не сдерет? – хмыкнула Катя. – Так и с нечистью. Согласье есть, значит, все.
– Вот любопытно, как Венедиктов это делает? – заинтересовалась Нелли.
– Надобно будет, так дознаемся. – Катя поднялась со скамеечки, отшвыривая прутик. – Главное дело, дурачина в руки достался. Так еще лучше, чем будь он внуком своего деда.
Сие была уж полная околесица.
– Словом, так, – Нелли поднялась тоже, – отца Модеста никак не называть, покуда не услышим, чего Филипп напридумывал.
– Да уж ясно.
Сени и лестница в гостинице оказались осыпаны соломою. Со здоровенными охапками соломы в руках бегали по дверям нумеров лакеи. Нелли не враз догадалась, что сие устраивают дополнительные постели. Повезло, право, что въехали с утра поране: отцу Модесту с Филиппом и Нелли с Катей достались по комнатенке на двоих, Параша же, якобы единственная особа женского полу в их компании, поместилась в большой горнице с пятью богомолками из простых.
Один громадный соломенный пук на ногах, щеголяющих латаными сапогами, к удивлению подруг, вбежал в нумер, из коего доносился голос Роскофа.
Недоумевая, Нелли сделала подругам рукою знак погодить, стукнула костяшками пальцев в дверь и вошла, не дожидаясь ответа.
– Несказанно обязан я Вашей доброте, – разглагольствовал Ивелин, меж тем как латаные сапоги, обретшие туловище в серой ливрее и стриженную под горшок голову, хлопотали в углу, сбивая солому в кучу. – У Филиппушки уж мог бы я просить по старому приятельству разделить со мною кров, но не имея удовольствия знать Вас прежде…
– Пустое, сударь, право, пустое, – весело воскликнул отец Модест. – Ярмарки сии – сущее бедствие для мирных путешественников! Помню, как однажды в Ростове довелось мне почивать на биллиарде, укрываясь собственным плащом! Но превратности дороги – веселая память путешествия! Коли ты не из домоседов, так они и не страшат! Выпьем за дорогу!
Только сейчас Нелли приметила между всеми троими черную полбутылку шампанского вина на столике.
– Тебе не положено, юный Роман, – отец Модест лукаво глянул на Нелли. – Покуда усы не выросли!
– Ну уж, один бокал не повредит и недорослю, – вступился Ивелин. – А надолго вы в старую столицу?
– Коли Москва весела нынче, так надолго! – засмеялся Роскоф, пригубив вино. – Едем без дела, развлекаться. Ласкаюсь, ты представишь нас той… Ты, чай, догадываешься, о ком я говорю! У ней, поди, лучшее общество!
– Только самое лучшее! – горячо поддакнул Ивелин.
Лучше уж тогда не мешаться, решила Нелли, выскальзывая в дверь вослед лакею. Вино явилось не зря. Пусть их сами разбираются с Ивелиным за веселым бокалом.
Рано поутру Тверь кивнула вослед полосатою будкой, укрывавшей от мелкого дождичка хмурого инвалида. Небо тож было хмуро, но лица мужчин веселы. Ивелин ехал в бричке на казенных лошадях, и Роскоф уселся с ним.
Дождь зарядил на два оставшихся дни пути. Но ни Городня, ни Клин, пускай в прошлый раз и невиденные, не вызывали любопытства Нелли. Вероломно бросив Нарда, она забралась в карету к Параше и продремала три перегона под дорожную тряску. Все одно по стеклам струились серые водные струйки, размывая пейзаж. Теплая одежда отсырела, легкий пар вился из уст. Обрадованные сыростью, в кузов набились комары.
– Здесь тебе не Алтай! – бормотала Нелли, лупя себя по волосам – гадкий пискун кружил где-то у виска.
– Зато Москва скоро, – отвечала Параша, почесывая руку.
Однако Нелли давно уж приметила, что стоит испортиться погоде, как путешествие растягивается вдвое. Она дремала и просыпалась, а Москвы все не было, и во сне гремели золотые волны чистых и прекрасных звуков, соединявшихся в единый стройный хор. Ах, как красивы были золотые эти волны! То было не злое, а доброе золото, золото солнечного света.
– Да просыпайся же наконец! – В голосе теребившей ее Параши звучали едва не слезы. – Не слышишь, что ли?!
Нелли подскочила на жестковатом сиденьи. Отчего ей показалось сперва, что дождь закончился наконец? В окошках было все так же серо. А стройные звуки били и гремели, громче, чем во сне, отовсюду.
– Я думала, врут люди, – Параша восхищенно вслушивалась. – А выходит, не врали, сорок сороков в Москве-то… На многие версты звон, со всех концов, над городом стоит… Нигде больше такого нету! Вот везенье-то нам, перед вечерней въехали!
– Так это благовест здесь такой? – Нелли решительно пробудилась. Ткнувшись носом в стекло, она ничего не разглядела, кроме серой волнистой пелены: морось перешла в ливень. Однако колеса теперь точно не месили дорожной грязи, но стучали по мостовой. Причем мостовая была куда ухабистее, чем в Петербурге.
Протрясшись еще немного под проливным дождем, девочки услыхали, как последний из наемных кучеров, подряженный в Клину, громко затрукал лошадей. Карета остановилась.
– Ну, слава Богу, доехали! – Роскоф, откинувший дверцу, успел промокнуть до ниточки. – Сегодни на постоялом дворе остановимся, а с утра уж возьмем квартиру.
Все словно плыло в серой воде, ровно попали они не в Москву, а на дно пруда. Отец Модест договаривался с работниками, принимавшими верховых лошадей, там же крутилась Катя. Высокое крыльцо под резным козырьком заманчиво зияло распахнутой дверью, где по темноте погоды горели уж свечи. Второго экипажа не было видно.
– Где ж Ивелин? – спросила Нелли, вытаскивая платок отереть водную морось с лица, хоть Параша и говорила ей сто раз, что влага дождевая должна высыхать на коже.
– Расстались до завтрашнего вечеру, направился в дом своей сестры, – Филипп нагнулся помочь кучеру опустить заклинившую ступеньку. – Да он и не надобен сейчас, что хотели, то узнали, теперь все без него обсудить. Да небось и Его Преподобию наскучило третьи сутки ходить помещиком Шемаханским.
Нелли, засмеявшись, выпрыгнула на мокрые камни мостовой. Ах, удобны же мужские сапоги! Угодила правым прямо в лужу, а все нипочем. Параша выбиралась следом за нею с осторожностью, приподымая подол и осторожно ступая своими мещанскими козловыми башмачками.
– Платошка, Нардушку тож устрой сам, ты все одно мокрый! – крикнула Нелли вслед Кате, проводившей под узцы Роха.
– Ладно уж, – отозвалась та: волоса девочки, обрамлявшие побледневшее от холода личико, смешно распрямились от воды. Это опять делало Катю какой-то новой, в который уж раз.
Гостиница оказалась совсем нето, что по дорожному тракту. Писанные маслом картины висели над внутренней лестницей, повествуя о жизни Древней Греции столь подробно, словно путешественники прибыли в Афины. Голоногие греки чествовали олимпиоников оливковыми венками, дралися на море с крючконосыми персами, нудили Сократа глотать отраву. По потолкам шла золоченая лепнина, ступени покрывали прихваченные медными прутьями красные дорожки. Уж небось тут никто на соломе не спит.
– Скоро уж конец наших странствий, маленькая Нелли, – негромко произнес отец Модест, нагнав ее на лестнице, когда Нелли поднималась вслед за нагруженным слугою. – Осталось только сладить два дела, из коих одно уж наполовину решено.
Да, всего-то навсего. Притом, надо полагать, что одно из дел – расправиться с Венедиктовым, дело целого года приключений и далеких странствий.
Глава XXXIX
Дом Гамаюновой располагался в месте под ничего не говорящим Нелли названьем Колымажный двор. Особа с такими претензиями могла б выбрать и что-нибудь поизящнее. Уж стояли сумерки, когда на другой день по приезде карета, стуча по булыжникам, приблизилась к особнячку в раковинном штиле, штукатуренному в желтый цвет, как и остальные дома вокруг. Нелли, впрочем, уж прослышала, что на Москве есть улица, именуемая Арбатом, – и там уж каждый владелец вправе красить свой дом как захочет. Не так уж много, да все ж на одну вольную улицу больше, чем в Санкт-Петербурге.
Весело было то мчаться под гору, то карабкаться в гору – и так всю дорогу. Неужто Москва впрямь стоит только на семи холмах? Мышцам кажется, что их куда больше.
– Вроде бы нету съезда карет, ласкаюсь, Ивелин не напутал, – озабоченно произнес Роскоф. В карете кроме него сидели Нелли с отцом Модестом, все трое экипированные днем по последней моде в лавках на Кузнецком Мосту. Парашу пришлось оставить – даже переодень ее опять барышней, слишком сильно бы подивился Ивелин: барышень-тринадцатилеток не вывозят. С неохотою, но пришлось остаться и Кате, коль скоро она не могла сойти за дворянина, да и Ивелин знал ее как слугу. Меж тем Ивелина до поры удивлять не стоило.
Тот был уж легок на помине – приветливо махал от подъезда рукою, спешившись с превосходной серой в яблоках кобылы.
Кучер спрыгнул с козел: был он нанят только поутру здесь же, покуда Нелли еще спала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Немалые у родителей Ваших знакомства при дворе, – заметил последний вскользь.
– Так каким ветром занесло тебя в Тверь? – спросил Роскоф, выручая Нелли. Едва ль лучше ее разбирался он в русских полках, но, верно, заметил, что она завралась.
– Проездом в Москву, – Ивелин приосанился.
– Неужто? – Роскоф приподнял бровь. – Некий знакомец мой о прошлый год клялся, что в старой столице делать человеку со вкусом положительно нечего.
Ивелин рассмеялся несколько принужденно.
– В Первопрестольную несут меня крылы Амура, а не случайный ветер, – проговорил он, опуская глаза на свой жилет, шитый белыми кринами по лазоревому. – Так случилось, что без моей Псишеи блистательный Петербург уныл, а скушная Москва блистательна, осиянная ее присутствием. Друг мой, я влюблен не в шутку. Видал бы ты сию девицу! Она едва вышла из младенческих лет, а меж тем так востра! Сему, впрочем, дивиться не в пору: французское воспитание!
– Не мог бы я сказать, что одного этого довольно для востроты, ибо видывал и тупых немало, – расхохотался Роскоф.
– Э, не скажи! Тьфу ты! – Ивелин хлопнул себя по лбу ладонью. – Вовсе позабыл, с кем говорю! Ну ты, брат, вовсе русаком заделался, трудно и поверить, кто ты есть. Эдак, пожалуй, не дождешься в свете успеха у девиц.
– Не гонюсь, – равнодушно ответил Филипп. – Однако ж повествуй дальше о своей Псишее.
– Так или иначе, воспитывалась она во Франции у дальней родни, – с охотою продолжил Ивелин. – В Россию воротилась только минувшей зимою, с этой же поры ездит в свет. Круглая сирота, живет ради прилику с одной старухою из обедневших. Богата, да таким, как она, бедными быть и невозможно! Полевой цветок растет где попало, оранжерейный нуждается в теплицах и садовниках! Право, она б зачахла до смерти, доведись ей хоть раз постирать белье!
– Да наверно ль твоя пассия воспитывалась во Франции? – нахмурился Роскоф. – Наших дворянок обучают стряпать и стирать – вдруг Господь пошлет испытание бедностью? Ну да оставим сие. Богатая красавица сиротка должна собирать вокруг себя сонмы искателей в любой столице. Наверное ль ты продвинулся средь прочих, как можно предположить по довольству, тобою выказываемому?
– Я и сам тому не верю порою… – На щеки Ивелина воротился румянец. – Не вноси сомнения в сердце щасливое, хоть бы и ошибкою! Однако ж бывают авансы несомненные. О прошлой неделе, хотя бы… Веришь ли, я только молвил во время полонезу, что, мол, должно явиться новому Фидию и новому Тициану, чтоб запечатлеть навеки дивные черты. Псишея ж моя глянула на меня эдак особенно и молвила, что живописцы так любят отражать женскую красоту потому, что всего лишь через несколько лет самое модель уж не соперница их творению. Женщины, дескать, подобны легкокрылым ярким мотылькам, не чающим, что скоро их обдаст мертвенный холод зимы. Тонко, не правда ли? А потом еще один взгляд – испытующий, застывший в ожиданьи… И спрашивает: «А Вы, друг мой, согласились бы самому на несколько лет состариться, чтоб моя красота жила дольше? Да или нет?» Понимаешь ли ты, что, когда женщина под шутливым предлогом спрашивает, готов ли ты на жертву ради нее… Заметь, заметь, как оно неспроста! Спроси она прямо, готов ли ради нее драться, – пожалуй, выйдет и нескромно для девицы, вроде как сама набивается. А в шутку, в сказку, потому, можно одному человеку стариться вместо другого…. И все же намек, Филиппушка, намек-то… Ах, сбиваюсь, невпопад повествую. А я тож вроде как в шутку, готов-де отдать годы собственной младости…. Рада-де слышать сие, отвечает пресериозно…. Ах, мон шер, может ли такое быть спроста?
– Не может, я думаю, – серые глаза Роскофа потемнели, сделались похожи на черные глаза отца Модеста из-за того внимания, с каким он для чего-то впился в осунувшееся лицо Ивелина. – Так как, я забыл, зовут твою чаровницу, Алексис?
– Разве я уж тебе говорил? – с охотою откликнулся Ивелин. – Мне, было, казалось, еще нет. Звать мою зазнобу мадемуазель Гамаюнова. Лидия Гамаюнова, уж мне дозволено звать ее Лидией.
Глава XXXVIII
– Все уж вместе и до Москвы доедем, оно веселей, – Роскоф под руку увлекал Ивелина с ярмарки к гостинице, благо двухэтажное зданье под новехонькою гонтовой крышей стояло прямо через пыльную улицу. Сторонний наблюдатель увидал бы в его манере исключительно дружелюбие, однако ж Нелли угадала с дружелюбием не вязавшуюся деловитость. Самое Нелли чуть не охнула вслух, услыхавши имя Гамаюновой, Филипп же сохранил в лице безмятежность. – Тут еще приятель мой, славный малый, помещик из Камска. Я вас познакомлю.
Роскоф обернулся через плечо на отставшую Нелли и кивнул ей в сторону ярмарки. Ясно дело, разыскивай теперь Парашку с Катькой.
Нелли вновь нырнула в пеструю толпу.
– А я самого настоящего царя зверей видала! – восхищенно выдохнула запыхавшаяся Параша, подлетая к ней. В кулаке подруги был зажат малиновый сахарный петух на лучинке, позабытый за лицезреньем льва. – Ох и грива-то у него! Вроде воротника, не как у прочих! А клыки-то, клыки! Пойдем еще глядеть!
– Недосуг, собираться пора, – отрезала Нелли. – Скоро Гамаюнову увидим, коли я верно поняла.
– Не шутишь? – Параша испуганно огляделась по сторонам, но увидала, понятно, не Гамаюнову, а только удиравшего чернокудрого мальчишку, выхватившего ее леденец.
– Ах ты, анчутка! – рассердилась Параша. – Небось цыганенок. Где ярмарка, там и цыганы.
– Катька небось за ними увязалась. Не знаешь, куда?
– В шатерку к гадалке, – Параша показала на сооруженье из до невероятия грязных ковров, растянутых на жердях. Оттуда как раз выбиралась молодка из мещанок, раскрасневшаяся не хуже собственной нарядной кофты из блестящего нестираного сатина. Верно, разговор с ворожеей изрядно ее смутил.
– Ты за ней сходи, что ли, – Нелли наморщила нос. – В меня небось старуха вцепится, не оторвешь – известно, барин даст больше девки.
– Ишь умный барин, сам-то год назад цыганов впервой увидал! – Катя выскользнула не из палатки, а с бакалейного ряду. Черные кудри ее вились вовсе бешено, ниспадая на плечи, обтянутые серым суконцем сюртучка, а глаза весело посверкивали.
– После будем лясы-то точить, Платошка, – ответила Нелли нетерпеливо. – Пора ворочаться, такие тут дела пошли. Помнишь Ивелина Алешу, что с Филиппом мы впервой в кабаке встретили? Здесь он, а уж какая с ним штука приключилась…
Дорога до гостиницы была явственно короче рассказа, и подруги присели на скамеечку под большим ясенем. Нелли рассказала услышанное от простака Ивелина, обрисовала и происшедшую с ним печальную перемену в наружности.
– К отцу Модесту Филипп его потащил, – закончила она. – Наврал при том, что тот помещик из Камска, стало быть, фамилью другую сочинит. Не бывает, чай, Преображенских помещиков.
– Вот удача-то! – Катя, весь рассказ рисовавшая прутиком завитушки в придорожной пыли, подняла глаза. – Помнишь про барыню Трясовицу, а, Парашка? Теперь ясно, чего ей Венедиктов-то дозволил делать, чтоб молодеть!
– Ясней ясного, – отозвалась Параша.
Нелли же ясным ничего не было.
– Просто так ничего не бывает, – Катя поймала недоуменный взгляд подруги. – Если где прибыль, в другом месте должна быть непременно убыль. Может, бенгам и дана власть слагать-вычитать, а из пустого полное делать они не вольны.
– Толком говори, – Нелли начала сердиться.
– Дети в роду рождаются оттого, что старики умирают, – Параша примирительно коснулась руки Нелли мягкою ладонью. – Мы все гадали, как она, негодница, молодеет? Сладить, чтоб лета минувшие пропали, Венедиктов не может. Одно из двух. Либо ничего она не молодеет, а взаправду старая, только он ей помогает морок навести, не такой, как есть, прикинуться. Если ж тело у ней впрямь молодо, то кто-то из-за этого должен не ко времени состариться. Второе и выходит по всему. Нечистому-то духу нужно добровольное согласье. Эвон она его окрутила, он и согласился вместо нее стареть.
– Где ж согласился? – возмутилась Нелли. – Он же думает, шутка.
– А коли папенька твой подумает, что в шутку бумагу ростовщику подписывает, неужто тот с него денег не сдерет? – хмыкнула Катя. – Так и с нечистью. Согласье есть, значит, все.
– Вот любопытно, как Венедиктов это делает? – заинтересовалась Нелли.
– Надобно будет, так дознаемся. – Катя поднялась со скамеечки, отшвыривая прутик. – Главное дело, дурачина в руки достался. Так еще лучше, чем будь он внуком своего деда.
Сие была уж полная околесица.
– Словом, так, – Нелли поднялась тоже, – отца Модеста никак не называть, покуда не услышим, чего Филипп напридумывал.
– Да уж ясно.
Сени и лестница в гостинице оказались осыпаны соломою. Со здоровенными охапками соломы в руках бегали по дверям нумеров лакеи. Нелли не враз догадалась, что сие устраивают дополнительные постели. Повезло, право, что въехали с утра поране: отцу Модесту с Филиппом и Нелли с Катей достались по комнатенке на двоих, Параша же, якобы единственная особа женского полу в их компании, поместилась в большой горнице с пятью богомолками из простых.
Один громадный соломенный пук на ногах, щеголяющих латаными сапогами, к удивлению подруг, вбежал в нумер, из коего доносился голос Роскофа.
Недоумевая, Нелли сделала подругам рукою знак погодить, стукнула костяшками пальцев в дверь и вошла, не дожидаясь ответа.
– Несказанно обязан я Вашей доброте, – разглагольствовал Ивелин, меж тем как латаные сапоги, обретшие туловище в серой ливрее и стриженную под горшок голову, хлопотали в углу, сбивая солому в кучу. – У Филиппушки уж мог бы я просить по старому приятельству разделить со мною кров, но не имея удовольствия знать Вас прежде…
– Пустое, сударь, право, пустое, – весело воскликнул отец Модест. – Ярмарки сии – сущее бедствие для мирных путешественников! Помню, как однажды в Ростове довелось мне почивать на биллиарде, укрываясь собственным плащом! Но превратности дороги – веселая память путешествия! Коли ты не из домоседов, так они и не страшат! Выпьем за дорогу!
Только сейчас Нелли приметила между всеми троими черную полбутылку шампанского вина на столике.
– Тебе не положено, юный Роман, – отец Модест лукаво глянул на Нелли. – Покуда усы не выросли!
– Ну уж, один бокал не повредит и недорослю, – вступился Ивелин. – А надолго вы в старую столицу?
– Коли Москва весела нынче, так надолго! – засмеялся Роскоф, пригубив вино. – Едем без дела, развлекаться. Ласкаюсь, ты представишь нас той… Ты, чай, догадываешься, о ком я говорю! У ней, поди, лучшее общество!
– Только самое лучшее! – горячо поддакнул Ивелин.
Лучше уж тогда не мешаться, решила Нелли, выскальзывая в дверь вослед лакею. Вино явилось не зря. Пусть их сами разбираются с Ивелиным за веселым бокалом.
Рано поутру Тверь кивнула вослед полосатою будкой, укрывавшей от мелкого дождичка хмурого инвалида. Небо тож было хмуро, но лица мужчин веселы. Ивелин ехал в бричке на казенных лошадях, и Роскоф уселся с ним.
Дождь зарядил на два оставшихся дни пути. Но ни Городня, ни Клин, пускай в прошлый раз и невиденные, не вызывали любопытства Нелли. Вероломно бросив Нарда, она забралась в карету к Параше и продремала три перегона под дорожную тряску. Все одно по стеклам струились серые водные струйки, размывая пейзаж. Теплая одежда отсырела, легкий пар вился из уст. Обрадованные сыростью, в кузов набились комары.
– Здесь тебе не Алтай! – бормотала Нелли, лупя себя по волосам – гадкий пискун кружил где-то у виска.
– Зато Москва скоро, – отвечала Параша, почесывая руку.
Однако Нелли давно уж приметила, что стоит испортиться погоде, как путешествие растягивается вдвое. Она дремала и просыпалась, а Москвы все не было, и во сне гремели золотые волны чистых и прекрасных звуков, соединявшихся в единый стройный хор. Ах, как красивы были золотые эти волны! То было не злое, а доброе золото, золото солнечного света.
– Да просыпайся же наконец! – В голосе теребившей ее Параши звучали едва не слезы. – Не слышишь, что ли?!
Нелли подскочила на жестковатом сиденьи. Отчего ей показалось сперва, что дождь закончился наконец? В окошках было все так же серо. А стройные звуки били и гремели, громче, чем во сне, отовсюду.
– Я думала, врут люди, – Параша восхищенно вслушивалась. – А выходит, не врали, сорок сороков в Москве-то… На многие версты звон, со всех концов, над городом стоит… Нигде больше такого нету! Вот везенье-то нам, перед вечерней въехали!
– Так это благовест здесь такой? – Нелли решительно пробудилась. Ткнувшись носом в стекло, она ничего не разглядела, кроме серой волнистой пелены: морось перешла в ливень. Однако колеса теперь точно не месили дорожной грязи, но стучали по мостовой. Причем мостовая была куда ухабистее, чем в Петербурге.
Протрясшись еще немного под проливным дождем, девочки услыхали, как последний из наемных кучеров, подряженный в Клину, громко затрукал лошадей. Карета остановилась.
– Ну, слава Богу, доехали! – Роскоф, откинувший дверцу, успел промокнуть до ниточки. – Сегодни на постоялом дворе остановимся, а с утра уж возьмем квартиру.
Все словно плыло в серой воде, ровно попали они не в Москву, а на дно пруда. Отец Модест договаривался с работниками, принимавшими верховых лошадей, там же крутилась Катя. Высокое крыльцо под резным козырьком заманчиво зияло распахнутой дверью, где по темноте погоды горели уж свечи. Второго экипажа не было видно.
– Где ж Ивелин? – спросила Нелли, вытаскивая платок отереть водную морось с лица, хоть Параша и говорила ей сто раз, что влага дождевая должна высыхать на коже.
– Расстались до завтрашнего вечеру, направился в дом своей сестры, – Филипп нагнулся помочь кучеру опустить заклинившую ступеньку. – Да он и не надобен сейчас, что хотели, то узнали, теперь все без него обсудить. Да небось и Его Преподобию наскучило третьи сутки ходить помещиком Шемаханским.
Нелли, засмеявшись, выпрыгнула на мокрые камни мостовой. Ах, удобны же мужские сапоги! Угодила правым прямо в лужу, а все нипочем. Параша выбиралась следом за нею с осторожностью, приподымая подол и осторожно ступая своими мещанскими козловыми башмачками.
– Платошка, Нардушку тож устрой сам, ты все одно мокрый! – крикнула Нелли вслед Кате, проводившей под узцы Роха.
– Ладно уж, – отозвалась та: волоса девочки, обрамлявшие побледневшее от холода личико, смешно распрямились от воды. Это опять делало Катю какой-то новой, в который уж раз.
Гостиница оказалась совсем нето, что по дорожному тракту. Писанные маслом картины висели над внутренней лестницей, повествуя о жизни Древней Греции столь подробно, словно путешественники прибыли в Афины. Голоногие греки чествовали олимпиоников оливковыми венками, дралися на море с крючконосыми персами, нудили Сократа глотать отраву. По потолкам шла золоченая лепнина, ступени покрывали прихваченные медными прутьями красные дорожки. Уж небось тут никто на соломе не спит.
– Скоро уж конец наших странствий, маленькая Нелли, – негромко произнес отец Модест, нагнав ее на лестнице, когда Нелли поднималась вслед за нагруженным слугою. – Осталось только сладить два дела, из коих одно уж наполовину решено.
Да, всего-то навсего. Притом, надо полагать, что одно из дел – расправиться с Венедиктовым, дело целого года приключений и далеких странствий.
Глава XXXIX
Дом Гамаюновой располагался в месте под ничего не говорящим Нелли названьем Колымажный двор. Особа с такими претензиями могла б выбрать и что-нибудь поизящнее. Уж стояли сумерки, когда на другой день по приезде карета, стуча по булыжникам, приблизилась к особнячку в раковинном штиле, штукатуренному в желтый цвет, как и остальные дома вокруг. Нелли, впрочем, уж прослышала, что на Москве есть улица, именуемая Арбатом, – и там уж каждый владелец вправе красить свой дом как захочет. Не так уж много, да все ж на одну вольную улицу больше, чем в Санкт-Петербурге.
Весело было то мчаться под гору, то карабкаться в гору – и так всю дорогу. Неужто Москва впрямь стоит только на семи холмах? Мышцам кажется, что их куда больше.
– Вроде бы нету съезда карет, ласкаюсь, Ивелин не напутал, – озабоченно произнес Роскоф. В карете кроме него сидели Нелли с отцом Модестом, все трое экипированные днем по последней моде в лавках на Кузнецком Мосту. Парашу пришлось оставить – даже переодень ее опять барышней, слишком сильно бы подивился Ивелин: барышень-тринадцатилеток не вывозят. С неохотою, но пришлось остаться и Кате, коль скоро она не могла сойти за дворянина, да и Ивелин знал ее как слугу. Меж тем Ивелина до поры удивлять не стоило.
Тот был уж легок на помине – приветливо махал от подъезда рукою, спешившись с превосходной серой в яблоках кобылы.
Кучер спрыгнул с козел: был он нанят только поутру здесь же, покуда Нелли еще спала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69