– Не совсем обитель, ибо живут в ней лишь шестеро монахов, коим предоставляет кров купец, торгующий мукою.
Путешественники выехали на берег Волхова, гнавшего свинцовые, темные волны, и немного спустились по его течению. Почти гранича с посадом, на берегу стояли каменные амбары, окружающие длинные палаты старой постройки, с высоким крыльцом и небольшими окнами. На подъезде и в воротах кипела работа: рослые как на подбор работники разгружали подводы и таскали огромные мешки. По другую же сторону палат виднелись голые деревья небольшого сада, должно быть тенистого в летнюю пору. Над купами деревьев поднимались крест и колоколенка маленькой церквушки, видимо – домовой.
– Мне надобен Еремей Поликарпыч! – окликнул отец Модест парня, заносившего на дощечку грифелем свои подсчеты.
– Изволил в Торжок отбыть, – бойко отвечал парень. – Издалече ли изволите путь держать, господа-бояре?
– Оттуда, где комаров нету, – с сериозной миной изрек отец Модест.
– Милости просим, приказывайте! Я сын его, Никола.
– Я священник Модест, а сие друзья мои – Филипп, Елена и Прасковия. Нелли подпрыгнула в стременах. Ума ли отец Модест вовсе лишился,
называть ее Еленой, когда она в мужском платьи! Однако парень ухом не повел, а лишь, подскочивши к отцу Модесту, почтительно придержал ему стремя, затем испросил благословения, почти одновременно с этим во всю глотку призывая какую-то Арину.
Арина явилась из дверей палат и оказалася старой женщиной, величественной осанки которой не портил самый простой наряд. Почти тут же работники принялись выпрягать лошадку из экипажа, принимать и расседлывать коней.
– Батюшке парадную горницу, гостю его – что рядом, а девам угловую! – беспокоился Никола.
– Ишь, раскомандовался, нето без тебя не знаю, как устроить, – усмехнулась старуха и, поклонясь в пояс, произнесла нараспев: – Добро пожаловать, гости дорогие!
– Ох, как хорошо! – Нелли оглядела невысокую комнату, белоснежно выкрашенную известкой. Горы обшитых кружевами подушек на деревянных кроватях, весело покрытых яркими лоскутными одеялами, казалось, тоже готовы были захрустеть снегом. Дощатый пол, с пестрым посередке половиком, источал восковое благоухание. Восковые свечи, еще не начатые, стояли и в сверкающих бронзовых подсвечниках. – Даже садиться на такую постель страшно, я вить хуже кучежога.
– Арина-то эта баню обещалась натопить. Уж я тебя березовым-то веничком попарю – вся усталость выйдет!
– Ну уж, – фыркнула Нелли. – Я до пара вымоюсь, охота была шпариться.
– Арина Афанасьевна спрашивала, может, одной из боярышень придет охота покуда одеться по-людски, – хихикнула девочка лет десяти, внося ворох полотенец и домотканое небеленое платье-рубаху, которое тут же разложила на кровати перед Нелли.
– Черевички я из своих подберу, нога-то у тебя маленька, как у куклы! В скором времени Нелли и Параша уже швырялись друг в дружку вениками
и брызгались в белой бане. В конце концов Параше удалось-таки загнать подругу на полок, а маленькая Ненилка, что сунулась услуживать гостьям, вскарабкавшись наверх, хорошенько поддала пару. Нелли сердилась, отбивалась и вопила диким голосом, когда на нее обрушилась ледяная вода – целый ушат.
– Ничо, ничо, пар костей не ломит! – приговаривала довольная Ненилка. – Да и водица студеная – тож!
– Лучше б сразу в прорубь! – вздыхала Параша.
– Сама и лезь, – огрызалася Нелли.
Как ни странно, усталость несколькодневного пути и дурного сна после парной исчезла, сменившись приятною истомой. Расчесывая редким деревянным гребнем (собственную серебряную щетку у нее даже не было сил разыскать среди вещей) мокрые волоса, приятно поскрипывающие после мытья свежайшими яйцами и мятным отваром, Нелли с наслаждением ощущала всею кожей, как приятно покалывает грубая шерстяная простыня.
На Роскофа нападать было некому, поэтому он распорядился принести в свою горницу кувшин теплой воды и лохань, а затем улегся спать.
Отец Модест между тем не отдыхал. Переменив лишь сорочку и умывшись, он вызвал к себе Николу.
– Не было ль к обители лишнего интересу властей, дитя мое? – поинтересовался он, когда парень явился.
– Давно уж не было, батюшка. С самого начала родитель наболтал всей округе, гостеприимствую, мол, по обету, монахам-странникам, так никто и не вглядывался, все те же монахи здесь живут или разные. Случается, конечно, какой чужой забредет, ну да не велика печаль. Ночевать пустим, накормим, наутро харчей на дорогу дадим, да и в добрый час. Все спокойно, отче.
– Хотелось мне увидеть инока Иллариона, что недавно в обители. Благополучен ли он?
– Благополучен, отче, благополучен.
Никола провел гостя в противуположное помещениям гостей крыло, и вскоре тот входил уже в тесную келью, глядевшую единственным окном в сад. Темная икона Божьей Матери с мечами смотрела сверху на жесткий топчан, призванный служить человеческим ложем, глиняный кувшин с водою на голом столе, рядок старых книг на полке и склоненную голову молящегося пред нею на коленях человека в черной рясе.
Услышав шаги, инок поднял голову и лицо его озарилось радостью. Был он совсем молод, моложе двадцати годов, ярко синеглаз и белокур. Инок глядел редким красавцем – черты его поражали безупречной правильностью, а длине темных пушистых ресниц позавидовала бы любая девица. Грубое одеяние не скрывало стройного стана и ладности членов.
– Вас ли я вижу пред собою, отче?! – воскликнул молодой человек и, торопливо осенив себя крестом, вскочил на ноги.
– Минувшей зимою, когда ты направлялся сюда для принятия пострига, я обещался завершить беседу нашу, едва предоставится к оному возможность, – весело ответил отец Модест. – Поверь, я мгновения лишнего не задержался, хотя грязен и голоден с дороги.
– Отче, Вам надобен отдых!
– Пустое, брат, ты ждал дольше. – Отец Модест опустился на жесткую низкую скамейку супротив топчана. – Но довольно ли ты укрепил свой дух? Готов ли к великому деланию?
– Тщился как мог, но покуда Бог не послал мне уверенности, отче, что через недолги годы я встану рядом с тобою, – инок опустил глаза на черную лествицу, скользившую меж его пальцев.
– Дитя, ты вправду мнишь, что я хотя бы сейчас почитаю достойным себя самого? – отец Модест рассмеялся. – Полно, я тебя испытывал. Горько мне повествовать юному уму о жутких и гадких делах, но кинем грусть!
– Один лишь вопрос, отче, что не давал мне покою, – щеки инока залились девичьим румянцем. – Быть может, он праздный. Во всяком случае, ничто не дает мне права его задавать.
– Вопрошай без стеснения, среди товарищей по оружию нету места ложной щепетильности.
– Отче, твои седины…
– Ты угадал, брат, – отец Модест улыбнулся ободряюще. – Это память о рыжей собаке.
Глава XXXVII
– Тебе ведомо, брат Илларион, – начал отец Модест, – что причины, по которым особый надзор Воинства обращен ко всему, что связано с Проклятыми Летами, весьма велики. Даже если предмет внимания представляется вовсе ничтожен, мы относимся к нему сериозно. Случается порою и так, что вещь нисколь не важная на первый взгляд может оказаться совсем иною на второй. О, если бы знать о таких случаях заране! Тогда бы не случилось так, что вовсе молодой и неопытный человек был послан исполнить послушание, в котором чудом преуспел.
Нет нужды рассказывать тебе, какое воспитанье я получил, чему был обучаем с великим рачением, – ты знаешь все сие, ибо следуешь тою же стезей. Вскоре после щасливейшего события жизни моей, я разумею посвящение в сан, меня призвал один из обожаемых учителей моих, Владыка Константин. Едва ли твое ребяческое воспоминание способно вызвать к жизни черты сего благородного старца. Да он уж и мало выходил в ту пору из своей кельи. В сей келье и состоялся наш разговор. Невзирая на солнечный августовский полдень, Владыка сидел в излюбленном своем кресле, обитом медвежью шкурой даже в подлокотниках, а ступни его покоились в ножном мешке из кошмы. По древности лет Владыка страдал жестоким ознобом.
«Сын мой, – благословивши меня, заговорил он. – Пришло время тебе исполнить первое свое послушание. Я получил известье из Воронежских земель, тех, что, как ты помнишь, недавно еще пострадали от лютого глада».
Владыка, перед которым, как заметил я, стояла объемистая черная шкатулка для бумаг, раскрыл ее и нашел небольшое письмо, которое, прежде чем развернуть, задумчиво подержал в руке.
«Здесь сохраняются у меня документы, относящиеся до Григорья сына Лукьянова Скуратова Бельского, именуемого Малютой», – пояснил он.
Омерзение охватило меня при одном упоминании об отвратительной фигуре Проклятых Лет, но я превозмог его и внимал.
«Женщина по имени Галина, крестьянка села Метелицы, признана одержимою. Все условленные приметы одержимости отличают ее. Она говорит на иных языках, обладает исключительною телесной силой, коей в ней не было ранее, беснуется при виде святынь. Но не стану перечислять в подробностях то, что ты должен знать наперечет. Однако же не всякая одержимость важна для нас, и сию мы могли бы счесть не должной внимания, когда б не одно сугубое обстоятельство… – Старец ненадолго замолк. – Бес, что вселился в женщину, один и называет себя Малютою Скуратовым».
«Стало быть, крестьянка говорит от Малюты что-то большее, нежели она могла бы почерпнуть из страшных сказок?»
«О том и речь, сын мой. Неграмотная баба никак не могла бы знать ни длительного списка невинных жертв, ни бытописания эпохи. Следует учинить разбирательство. Бумаги твои справлены, сын мой. Никто не подкопается под твои обстоятельства. Отправляйся в Воронеж и во всем разберись сам».
Вскоре я трясся уже в повозке, а перед глазами моими родные пейзажи постепенно сменялись непривычными, дороги становились все лучше, а селения и города многолюднее, я вот уже я жадно всматривался в неведомую мне доселе, но несказанно любимую страну.
Воронеж поразил меня угрюмою неприглядностью. Даже в городе преобладали черные избы, густые лиственные леса не радовали взора, деревни же глядели до крайности убого. В Метелицах, куда я прибыл под вечер, казалось, не было ни одного ровного забора или плетня, крыши также кривились, будто творения рук человеческих напились пьяны.
Самое одержимую, бабу годов тридцати, держали в сарае, повязанную веревками и единственной раздобытою в селе цепью. И то страшились домочадцы ненадежности уз. Жуткие звуки, напоминающие уханье филина, неслись из приотворенной двери.
Однако ж прежде, чем осматривать бесноватую, я положил расспросить домочадцев. Все оные, не оправившиеся от следов недавнего голодного бедствия, с видом боязливой покорности выразили согласие отвечать на мои расспросы.
«С чего началось неистовство?» – спросил я.
Глава семейства ответствовал, что поначалу показалося странным, когда Галина стала по десять раз на день, а то и чаще мести метлою пол. Сердяся на детей, она также принялась хвататься за метлу, кроме того, все норовила переставить ее или просто потрогать. Казалось, руки ее сами липли к метле.
Это, несомненно, было признаком ведьмаческим. Однако без причины ли зачалась одержимость? Никто из домочадцев пострадавшей не мог вспомнить случая, пусть незначительного, приключившегося перед тем с одною только Галиной.
«Собачища чужая тетку покусала», – вспомнил вдруг меньший мальчишка.
«Да, верно, – отозвался ее деверь. – Чудное было дело. Громадная собака, рыжая, страшная, как смертный грех, вбежала к нам во двор, когда Галина с Татьяной да малой Лукерьей мяли холсты, а все пятеро ребятишек возились тут же под их присмотром. Кажись, кто-то пытался уже разделаться со страшилищем, поскольку из груди собаки торчал конец тонкой палки. И наверное была уж она при смерти, вить с клыков капала на землю кровавая пена. Однако силы в бешеной собаке было еще много, поскольку она резво кинулася сперва к ребятам. Со страху никто не мог пошевелиться. Без препятства собака обнюхала каждого ребятенка, но ни одного не тронула. Затем обнюхала Лукерью и Татьяну и тож не тронула их. Обнюхавши же Галину, собака запрокинула морду и завыла вроде бы со странной радостью, а затем кинулась на нее и укусила за ногу. Затем собака тут же поплелась прочь, верно издыхать, чего ж еще ей было с палкою в груди?»
«Сразу ли Галина переменилась?» – спросил я.
«Минуло больше двух недель. Немедля прижгла она укус каленым железом, и все почитали, что беду пронесло стороною».
Никогда не доводилось мне слышать, чтобы причиною одержимости сделался собачий укус, пусть даже собака была бешеная! В недоумении отправился я к бесноватой. При виде моем она не открыла сразу личности главного беса, но только пошла плеваться и по-змеиному шипеть. Наружность ее была того свойства, что нередко встречается в деревнях, однако я не поленюсь в описании, Илларион, поскольку тебе надлежит запомнить, что сама по себе она нехороша. Вообрази низкой лоб, глаза небольшие, посаженные глубоко и близко, тонкой нос, более или менее тяготеющий к утиному, маленький рот и небольшой подбородок. Волоса (у Галины они были нечесаны и сбились в грязный колтун трудноразличимого цвету) случаются от каштановых до черных. Ноги стройны, с узкими ступнями, но бедра при том широки, а ягодицы плоски. Рост редко превышает средний. Запомни эти признаки как предрасположение к жестокости. Согрешив в девичестве, такие могут заспать младенца, мачехами же втихую сживают со свету пасынков и падчериц, не щедры к старикам и калекам, даже своим. Побоюсь говорить огульно, но в таких бабах нечистая сила чаще находит себе поживу.
Странное дело! Домочадцы хором утверждали, что не проходит дня, когда Галина не говорит от Малюты Скуратова, даже голос меняется, становясь мужским басом, но я пробыл в Метелицах уж три дни, полагая преждевременным приступать к отчитке, а сего не происходило. Местный батюшка усматривал в этом улучшение состояния Галины, но я не разделял его надежд. Казалось мне скорей, что бес затаился от меня.
Все ждали от меня отчитки – я же медлил. Владыка Константин дал мне с собою бумаги на Малюту, и я, обосновавшись как сумел в полной тараканами избе, погрузился в них с величайшим вниманием. Напомню, что по прегрешениям Малюты на него не нашлось кары на земле, в чем многие усматривают несправедливость. Таковое мнение идет от недостатка веры, нужды нет. Тем не менее Малюте послана была честная смерть, в бою, хоть и не с татарами, поскольку уж никак он не мог бы умереть защитником христианства, но в междухристианской усобице. Худший из приспешников проклятого Грозного, Малюта нашел смерть от стрелы, слетевшей со стены крепости Вейфенштайн. Иоанн, которого мы не зовем царем по известной тебе причине, приказал воздать посмертные почести своему мерзкому любимцу, захоронив его останки в монастыре святого Иосифа Волоцкого. Это известные обстоятельства, однако бумаги их повторяли. Но не сразу вниманье мое привлек свиток, в коем содержалася, судя по пометке, сказка народная, не имеющая значения гишторического.
Отвлекшись от красот патетических, коим воздал должное неведомый пересказчик, передам суть. После бою, когда разбирали тела порубленных, Малюты не нашли там, где его видали упавшим. К великой испуге соратников, в самом низу под грудою тел обнаружилася рыжая огромная собака, убитая стрелой в грудь. Трепещущие соратники поскорей закопали пса, ибо почти сразу пошли толки, что смертоносный выстрел произвел такое чудовищное превращение с телом самого Малюты. Не забудем, что Малюта был огненно-рыж. Однако Иоанну доложить никто не решился, опасаясь за свой живот. Божедомы набили пустой мешок опилками, взятыми с ближней лесопильни, положили мешок в гроб и препроводили гроб в монастырь заколоченным, под предлогом быстрого разложения трупа. Таким образом отпет был гроб без тела, а тело погребения не нашло. Повествователь завершал рассказ моралистическим выводом, что Бог не попустил кощуннику удостоиться христианского обряда и упокоения в святых стенах.
Странно ли, что простодушный этот рассказ подействовал на меня чрезвычайным образом?!
Допросил я вновь ребятишек и баб, что явились свидетелями появления собаки. Обеи бабы оказались мне мало полезны, но один из мальчиков вспомнил, что тонкая палка напоминала оперенный конец стрелы, но побольше, чем те стрелы, которыми он с товарищами тешился, добывая мелкую птицу. Мудрено, взрослые уж забыли, что такое стрела.
Ты знаешь, Илларион, на свой страх и риск мы вправе привлекать силы значительные, если видим в том необходимость. Моею волей тысячи посланий полетели по всем пределам, тая единственный странный вопрос: не доводилось ли кому слышать еще какой легенды о рыжей собаке?
И первое свидетельство не заставило себя ждать. Под Орлом видали рыжую собаку, источающую кровь вместо слюны, со стрелой в груди, и даже она прослыла чем-то вроде местного привиденья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Путешественники выехали на берег Волхова, гнавшего свинцовые, темные волны, и немного спустились по его течению. Почти гранича с посадом, на берегу стояли каменные амбары, окружающие длинные палаты старой постройки, с высоким крыльцом и небольшими окнами. На подъезде и в воротах кипела работа: рослые как на подбор работники разгружали подводы и таскали огромные мешки. По другую же сторону палат виднелись голые деревья небольшого сада, должно быть тенистого в летнюю пору. Над купами деревьев поднимались крест и колоколенка маленькой церквушки, видимо – домовой.
– Мне надобен Еремей Поликарпыч! – окликнул отец Модест парня, заносившего на дощечку грифелем свои подсчеты.
– Изволил в Торжок отбыть, – бойко отвечал парень. – Издалече ли изволите путь держать, господа-бояре?
– Оттуда, где комаров нету, – с сериозной миной изрек отец Модест.
– Милости просим, приказывайте! Я сын его, Никола.
– Я священник Модест, а сие друзья мои – Филипп, Елена и Прасковия. Нелли подпрыгнула в стременах. Ума ли отец Модест вовсе лишился,
называть ее Еленой, когда она в мужском платьи! Однако парень ухом не повел, а лишь, подскочивши к отцу Модесту, почтительно придержал ему стремя, затем испросил благословения, почти одновременно с этим во всю глотку призывая какую-то Арину.
Арина явилась из дверей палат и оказалася старой женщиной, величественной осанки которой не портил самый простой наряд. Почти тут же работники принялись выпрягать лошадку из экипажа, принимать и расседлывать коней.
– Батюшке парадную горницу, гостю его – что рядом, а девам угловую! – беспокоился Никола.
– Ишь, раскомандовался, нето без тебя не знаю, как устроить, – усмехнулась старуха и, поклонясь в пояс, произнесла нараспев: – Добро пожаловать, гости дорогие!
– Ох, как хорошо! – Нелли оглядела невысокую комнату, белоснежно выкрашенную известкой. Горы обшитых кружевами подушек на деревянных кроватях, весело покрытых яркими лоскутными одеялами, казалось, тоже готовы были захрустеть снегом. Дощатый пол, с пестрым посередке половиком, источал восковое благоухание. Восковые свечи, еще не начатые, стояли и в сверкающих бронзовых подсвечниках. – Даже садиться на такую постель страшно, я вить хуже кучежога.
– Арина-то эта баню обещалась натопить. Уж я тебя березовым-то веничком попарю – вся усталость выйдет!
– Ну уж, – фыркнула Нелли. – Я до пара вымоюсь, охота была шпариться.
– Арина Афанасьевна спрашивала, может, одной из боярышень придет охота покуда одеться по-людски, – хихикнула девочка лет десяти, внося ворох полотенец и домотканое небеленое платье-рубаху, которое тут же разложила на кровати перед Нелли.
– Черевички я из своих подберу, нога-то у тебя маленька, как у куклы! В скором времени Нелли и Параша уже швырялись друг в дружку вениками
и брызгались в белой бане. В конце концов Параше удалось-таки загнать подругу на полок, а маленькая Ненилка, что сунулась услуживать гостьям, вскарабкавшись наверх, хорошенько поддала пару. Нелли сердилась, отбивалась и вопила диким голосом, когда на нее обрушилась ледяная вода – целый ушат.
– Ничо, ничо, пар костей не ломит! – приговаривала довольная Ненилка. – Да и водица студеная – тож!
– Лучше б сразу в прорубь! – вздыхала Параша.
– Сама и лезь, – огрызалася Нелли.
Как ни странно, усталость несколькодневного пути и дурного сна после парной исчезла, сменившись приятною истомой. Расчесывая редким деревянным гребнем (собственную серебряную щетку у нее даже не было сил разыскать среди вещей) мокрые волоса, приятно поскрипывающие после мытья свежайшими яйцами и мятным отваром, Нелли с наслаждением ощущала всею кожей, как приятно покалывает грубая шерстяная простыня.
На Роскофа нападать было некому, поэтому он распорядился принести в свою горницу кувшин теплой воды и лохань, а затем улегся спать.
Отец Модест между тем не отдыхал. Переменив лишь сорочку и умывшись, он вызвал к себе Николу.
– Не было ль к обители лишнего интересу властей, дитя мое? – поинтересовался он, когда парень явился.
– Давно уж не было, батюшка. С самого начала родитель наболтал всей округе, гостеприимствую, мол, по обету, монахам-странникам, так никто и не вглядывался, все те же монахи здесь живут или разные. Случается, конечно, какой чужой забредет, ну да не велика печаль. Ночевать пустим, накормим, наутро харчей на дорогу дадим, да и в добрый час. Все спокойно, отче.
– Хотелось мне увидеть инока Иллариона, что недавно в обители. Благополучен ли он?
– Благополучен, отче, благополучен.
Никола провел гостя в противуположное помещениям гостей крыло, и вскоре тот входил уже в тесную келью, глядевшую единственным окном в сад. Темная икона Божьей Матери с мечами смотрела сверху на жесткий топчан, призванный служить человеческим ложем, глиняный кувшин с водою на голом столе, рядок старых книг на полке и склоненную голову молящегося пред нею на коленях человека в черной рясе.
Услышав шаги, инок поднял голову и лицо его озарилось радостью. Был он совсем молод, моложе двадцати годов, ярко синеглаз и белокур. Инок глядел редким красавцем – черты его поражали безупречной правильностью, а длине темных пушистых ресниц позавидовала бы любая девица. Грубое одеяние не скрывало стройного стана и ладности членов.
– Вас ли я вижу пред собою, отче?! – воскликнул молодой человек и, торопливо осенив себя крестом, вскочил на ноги.
– Минувшей зимою, когда ты направлялся сюда для принятия пострига, я обещался завершить беседу нашу, едва предоставится к оному возможность, – весело ответил отец Модест. – Поверь, я мгновения лишнего не задержался, хотя грязен и голоден с дороги.
– Отче, Вам надобен отдых!
– Пустое, брат, ты ждал дольше. – Отец Модест опустился на жесткую низкую скамейку супротив топчана. – Но довольно ли ты укрепил свой дух? Готов ли к великому деланию?
– Тщился как мог, но покуда Бог не послал мне уверенности, отче, что через недолги годы я встану рядом с тобою, – инок опустил глаза на черную лествицу, скользившую меж его пальцев.
– Дитя, ты вправду мнишь, что я хотя бы сейчас почитаю достойным себя самого? – отец Модест рассмеялся. – Полно, я тебя испытывал. Горько мне повествовать юному уму о жутких и гадких делах, но кинем грусть!
– Один лишь вопрос, отче, что не давал мне покою, – щеки инока залились девичьим румянцем. – Быть может, он праздный. Во всяком случае, ничто не дает мне права его задавать.
– Вопрошай без стеснения, среди товарищей по оружию нету места ложной щепетильности.
– Отче, твои седины…
– Ты угадал, брат, – отец Модест улыбнулся ободряюще. – Это память о рыжей собаке.
Глава XXXVII
– Тебе ведомо, брат Илларион, – начал отец Модест, – что причины, по которым особый надзор Воинства обращен ко всему, что связано с Проклятыми Летами, весьма велики. Даже если предмет внимания представляется вовсе ничтожен, мы относимся к нему сериозно. Случается порою и так, что вещь нисколь не важная на первый взгляд может оказаться совсем иною на второй. О, если бы знать о таких случаях заране! Тогда бы не случилось так, что вовсе молодой и неопытный человек был послан исполнить послушание, в котором чудом преуспел.
Нет нужды рассказывать тебе, какое воспитанье я получил, чему был обучаем с великим рачением, – ты знаешь все сие, ибо следуешь тою же стезей. Вскоре после щасливейшего события жизни моей, я разумею посвящение в сан, меня призвал один из обожаемых учителей моих, Владыка Константин. Едва ли твое ребяческое воспоминание способно вызвать к жизни черты сего благородного старца. Да он уж и мало выходил в ту пору из своей кельи. В сей келье и состоялся наш разговор. Невзирая на солнечный августовский полдень, Владыка сидел в излюбленном своем кресле, обитом медвежью шкурой даже в подлокотниках, а ступни его покоились в ножном мешке из кошмы. По древности лет Владыка страдал жестоким ознобом.
«Сын мой, – благословивши меня, заговорил он. – Пришло время тебе исполнить первое свое послушание. Я получил известье из Воронежских земель, тех, что, как ты помнишь, недавно еще пострадали от лютого глада».
Владыка, перед которым, как заметил я, стояла объемистая черная шкатулка для бумаг, раскрыл ее и нашел небольшое письмо, которое, прежде чем развернуть, задумчиво подержал в руке.
«Здесь сохраняются у меня документы, относящиеся до Григорья сына Лукьянова Скуратова Бельского, именуемого Малютой», – пояснил он.
Омерзение охватило меня при одном упоминании об отвратительной фигуре Проклятых Лет, но я превозмог его и внимал.
«Женщина по имени Галина, крестьянка села Метелицы, признана одержимою. Все условленные приметы одержимости отличают ее. Она говорит на иных языках, обладает исключительною телесной силой, коей в ней не было ранее, беснуется при виде святынь. Но не стану перечислять в подробностях то, что ты должен знать наперечет. Однако же не всякая одержимость важна для нас, и сию мы могли бы счесть не должной внимания, когда б не одно сугубое обстоятельство… – Старец ненадолго замолк. – Бес, что вселился в женщину, один и называет себя Малютою Скуратовым».
«Стало быть, крестьянка говорит от Малюты что-то большее, нежели она могла бы почерпнуть из страшных сказок?»
«О том и речь, сын мой. Неграмотная баба никак не могла бы знать ни длительного списка невинных жертв, ни бытописания эпохи. Следует учинить разбирательство. Бумаги твои справлены, сын мой. Никто не подкопается под твои обстоятельства. Отправляйся в Воронеж и во всем разберись сам».
Вскоре я трясся уже в повозке, а перед глазами моими родные пейзажи постепенно сменялись непривычными, дороги становились все лучше, а селения и города многолюднее, я вот уже я жадно всматривался в неведомую мне доселе, но несказанно любимую страну.
Воронеж поразил меня угрюмою неприглядностью. Даже в городе преобладали черные избы, густые лиственные леса не радовали взора, деревни же глядели до крайности убого. В Метелицах, куда я прибыл под вечер, казалось, не было ни одного ровного забора или плетня, крыши также кривились, будто творения рук человеческих напились пьяны.
Самое одержимую, бабу годов тридцати, держали в сарае, повязанную веревками и единственной раздобытою в селе цепью. И то страшились домочадцы ненадежности уз. Жуткие звуки, напоминающие уханье филина, неслись из приотворенной двери.
Однако ж прежде, чем осматривать бесноватую, я положил расспросить домочадцев. Все оные, не оправившиеся от следов недавнего голодного бедствия, с видом боязливой покорности выразили согласие отвечать на мои расспросы.
«С чего началось неистовство?» – спросил я.
Глава семейства ответствовал, что поначалу показалося странным, когда Галина стала по десять раз на день, а то и чаще мести метлою пол. Сердяся на детей, она также принялась хвататься за метлу, кроме того, все норовила переставить ее или просто потрогать. Казалось, руки ее сами липли к метле.
Это, несомненно, было признаком ведьмаческим. Однако без причины ли зачалась одержимость? Никто из домочадцев пострадавшей не мог вспомнить случая, пусть незначительного, приключившегося перед тем с одною только Галиной.
«Собачища чужая тетку покусала», – вспомнил вдруг меньший мальчишка.
«Да, верно, – отозвался ее деверь. – Чудное было дело. Громадная собака, рыжая, страшная, как смертный грех, вбежала к нам во двор, когда Галина с Татьяной да малой Лукерьей мяли холсты, а все пятеро ребятишек возились тут же под их присмотром. Кажись, кто-то пытался уже разделаться со страшилищем, поскольку из груди собаки торчал конец тонкой палки. И наверное была уж она при смерти, вить с клыков капала на землю кровавая пена. Однако силы в бешеной собаке было еще много, поскольку она резво кинулася сперва к ребятам. Со страху никто не мог пошевелиться. Без препятства собака обнюхала каждого ребятенка, но ни одного не тронула. Затем обнюхала Лукерью и Татьяну и тож не тронула их. Обнюхавши же Галину, собака запрокинула морду и завыла вроде бы со странной радостью, а затем кинулась на нее и укусила за ногу. Затем собака тут же поплелась прочь, верно издыхать, чего ж еще ей было с палкою в груди?»
«Сразу ли Галина переменилась?» – спросил я.
«Минуло больше двух недель. Немедля прижгла она укус каленым железом, и все почитали, что беду пронесло стороною».
Никогда не доводилось мне слышать, чтобы причиною одержимости сделался собачий укус, пусть даже собака была бешеная! В недоумении отправился я к бесноватой. При виде моем она не открыла сразу личности главного беса, но только пошла плеваться и по-змеиному шипеть. Наружность ее была того свойства, что нередко встречается в деревнях, однако я не поленюсь в описании, Илларион, поскольку тебе надлежит запомнить, что сама по себе она нехороша. Вообрази низкой лоб, глаза небольшие, посаженные глубоко и близко, тонкой нос, более или менее тяготеющий к утиному, маленький рот и небольшой подбородок. Волоса (у Галины они были нечесаны и сбились в грязный колтун трудноразличимого цвету) случаются от каштановых до черных. Ноги стройны, с узкими ступнями, но бедра при том широки, а ягодицы плоски. Рост редко превышает средний. Запомни эти признаки как предрасположение к жестокости. Согрешив в девичестве, такие могут заспать младенца, мачехами же втихую сживают со свету пасынков и падчериц, не щедры к старикам и калекам, даже своим. Побоюсь говорить огульно, но в таких бабах нечистая сила чаще находит себе поживу.
Странное дело! Домочадцы хором утверждали, что не проходит дня, когда Галина не говорит от Малюты Скуратова, даже голос меняется, становясь мужским басом, но я пробыл в Метелицах уж три дни, полагая преждевременным приступать к отчитке, а сего не происходило. Местный батюшка усматривал в этом улучшение состояния Галины, но я не разделял его надежд. Казалось мне скорей, что бес затаился от меня.
Все ждали от меня отчитки – я же медлил. Владыка Константин дал мне с собою бумаги на Малюту, и я, обосновавшись как сумел в полной тараканами избе, погрузился в них с величайшим вниманием. Напомню, что по прегрешениям Малюты на него не нашлось кары на земле, в чем многие усматривают несправедливость. Таковое мнение идет от недостатка веры, нужды нет. Тем не менее Малюте послана была честная смерть, в бою, хоть и не с татарами, поскольку уж никак он не мог бы умереть защитником христианства, но в междухристианской усобице. Худший из приспешников проклятого Грозного, Малюта нашел смерть от стрелы, слетевшей со стены крепости Вейфенштайн. Иоанн, которого мы не зовем царем по известной тебе причине, приказал воздать посмертные почести своему мерзкому любимцу, захоронив его останки в монастыре святого Иосифа Волоцкого. Это известные обстоятельства, однако бумаги их повторяли. Но не сразу вниманье мое привлек свиток, в коем содержалася, судя по пометке, сказка народная, не имеющая значения гишторического.
Отвлекшись от красот патетических, коим воздал должное неведомый пересказчик, передам суть. После бою, когда разбирали тела порубленных, Малюты не нашли там, где его видали упавшим. К великой испуге соратников, в самом низу под грудою тел обнаружилася рыжая огромная собака, убитая стрелой в грудь. Трепещущие соратники поскорей закопали пса, ибо почти сразу пошли толки, что смертоносный выстрел произвел такое чудовищное превращение с телом самого Малюты. Не забудем, что Малюта был огненно-рыж. Однако Иоанну доложить никто не решился, опасаясь за свой живот. Божедомы набили пустой мешок опилками, взятыми с ближней лесопильни, положили мешок в гроб и препроводили гроб в монастырь заколоченным, под предлогом быстрого разложения трупа. Таким образом отпет был гроб без тела, а тело погребения не нашло. Повествователь завершал рассказ моралистическим выводом, что Бог не попустил кощуннику удостоиться христианского обряда и упокоения в святых стенах.
Странно ли, что простодушный этот рассказ подействовал на меня чрезвычайным образом?!
Допросил я вновь ребятишек и баб, что явились свидетелями появления собаки. Обеи бабы оказались мне мало полезны, но один из мальчиков вспомнил, что тонкая палка напоминала оперенный конец стрелы, но побольше, чем те стрелы, которыми он с товарищами тешился, добывая мелкую птицу. Мудрено, взрослые уж забыли, что такое стрела.
Ты знаешь, Илларион, на свой страх и риск мы вправе привлекать силы значительные, если видим в том необходимость. Моею волей тысячи посланий полетели по всем пределам, тая единственный странный вопрос: не доводилось ли кому слышать еще какой легенды о рыжей собаке?
И первое свидетельство не заставило себя ждать. Под Орлом видали рыжую собаку, источающую кровь вместо слюны, со стрелой в груди, и даже она прослыла чем-то вроде местного привиденья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69