Но сейчас она совсем без сил, давайте отнесем ее какой-нибудь женщине!
– Ей уже не нужны силы, мой друг, – офицер положил руку Нелли на плечо. – Вон кто может о ней позаботится.
Нелли медленно обернулась. Три монаха в низко надвинутых куколях медленно влекли по улице повозку, а четвертый разгребал перед ними сор, могший помешать колесам. Черноволосый мужик лежал в повозке неподвижно, неудобно запрокинув косматую бороду. Рядом с ним лежала совсем молодая девушка, одетая как мещанка. Беспомощно, словно никогда не ходившие по земле ноги большой куклы, торчали из мокрого подола ее козловые башмачки. К девушке привалился мальчик лет осьми, одетый только в длинную сорочку и ночной колпак с кисточкой. Видимо, вода убила его прямо в кроватке.
– Еще двоих заберем, да для этой ходочки довольно, – тихо говорил старенький по голосу монах товарищам. – Больше-то не осилим, тяжко без лошади. Лучше лишний раз воротиться.
– Давай ее сюда, голубчик, – монах обращался к Нелли.
Не может быть! Нелли помнила таинственный сон, окутывавший лицо Ореста в гробу, но это было совсем другое! Затененное мокрыми оборками округлое личико с ямочками на щеках было совершенно живым, холодное тельце таким послушным и гибким на ее руках… Вить оне были невредимы, когда вода перестала подниматься! Что же случилось? Где ее мать?
– Наводнение и есть наводнение, сынок, – словно отвечая на мысли Нелли, молвил другой монах, осторожно вынимая дитя из рук Нелли. – Всякое случается. Имени-то не знаешь младенца?
– Нет.
Повозка тронулась дальше. Работающие приостановились, чтобы пропустить печальную процессию.
Чувствуя, что не в силах сдержать слезы, Нелли полезла в карман за носовым платком. Пальцы ее скользнули по холодной гладкой вещице.
– Погодите! – Нелли в два прыжка догнала повозку.
Фарфоровый зайчик, сто лет назад выеденный из шоколадного яйца, перебрался из кармана Нелли в полотняный широкий карман, нашитый посреди детского передника. Нелли плакала, уже не таясь.
– С Богом, голубчик, ступай с Богом, – монах осенил Нелли крестным знамением.
Часы на дальней башне начали бить. Полдень! Всего только полдень! Катя, как следовало ожидать, появилась из ближних ворот, когда
повозка скрылась уже из глаз.
Раньше часу пополудни они были уже на Петровской набережной.
Увидя на пороге своих жильцов, вдова охнула от радости. Из отворенной двери шел смрадный пар: на протянутых по всей комнате веревках висели покрывала, ковры, перины, платье и шубы. В камине гостиной жарко полыхал огонь.
– Беда-то, беда, давно такого не видали… – Матрена отжимала в ведро мешковину, которой добирала с полу воду. – У соседей две коровы утонуло, девку насилу откачали. Прав был кум Никанор, что на Пески переехал. Оно, конечно, живет там больше голытьба да беднота, да вить зато только Пески во всем городе никогда и не заливает. Ну да слава Богу, дом цел, а второй-то этаж вообще сухонек стоит.
Последнее было куда как приятно. Тяжело переступая занемевшими вдруг ногами, Нелли поднялась в горницу, где разве что прибавилось два-три пятна на штукатурке, а прочее осталось, как и было утром. Нелли рухнула на кровать прямо в мокром плаще.
– Да погоди ты…
Катины руки мелькали и ворочали Нелли, освобождая ее от мокрой тяжести. Сделалось хорошо, легкое облако мягкого тепла окутало тело.
– Слышь, я сбегаю лошадей проверить, – донеслось издалека.
Нелли не ответила. Кровать плыла куда-то, словно наводнение еще не кончилось. Девочка, напрасно отданная на повозку к монахам, плакала и тянула к Нелли ручки. Смеялся незнакомец, стоя в своем челноке с веслом в руках.
К ночи Нелли все ж таки заболела.
Глава XXVII
Когда лихорадочный озноб заставил зубы Нелли стучать друг о дружку, Катя притащила с кухни заимствованные у Матрены льняные полотенца и бутыль с уксусом. Более часу просидела она, освежая пылающий лоб подруги холодными примочками. Добрая вдова и сама рвалась ходить за юным жильцом, пострадавшим от наводнения, но Катя, по понятной причине, ее не впустила.
– Главное, доктора не зови, – слабо попросила Нелли, когда движение кровати по волнам ненадолго остановилось. – Захочет сердце слушать своей железной трубкой, ну и… В верхнем-то платьи ничего не заметно или даже в сорочке с кружевами.
– Да невелика мне печаль, если какой докторишка нас раскусит, – озабоченно отозвалась Катя, отжимая полотенце. – Был бы толк, а я лекарям этим не верю. Только и знают, кровь выпускать. Упыри, одно слово. Или пиявок лепят, опять же те кровь сосут. А в крови, между прочим, душа запрятана. Экая польза, когда твоей душенькой черные гадины обедают…
– Отчего душа в крови?
– А где же еще ей быть? Сказывают, из-за этого люди-жиды никакого мяса с кровью не едят, ни говядины, ни курицы…
– Так разве у курицы или коровы есть душа? У них же нету! Непонятно тогда.
– Да, вправду в толк не возьмешь…
Но тут кровать снова поплыла, и плыла долго, очень долго, до тех пор, покуда не прилетела огромная черная ворона. Насмешливого незнакомца, который опять оказался в комнате, ворона прогнала довольно быстро, размахивая крыльями. Странным было то, что ее черные крылья оказались искусно расшиты золотыми нитями, а еще разноцветными блестками и бусинами.
– Я чаю, мой свет, и ты такой же парень, как твой хозяин, – прокаркала ворона.
– Было тебе сказано – выдашь нас хоть кому-нибудь, зарежу. Поможешь, озолочу.
– Да хватит ли у вас, малолетних, золота?
– У меня конь дорогой, – в голосе Кати зазвенела тоска. – Целой деревни стоит.
– Ай, молодец, девка, хорошая подруга. Да не кручинься, помогу, чем смогу, и не возьму я с тебя ни полушки.
– Это почему еще?
– Много будешь знать, скоро состареешь.
Теперь ворона превратилась в носатую старуху с вышитой черной шалью на плечах. Глаза у нее были черные и неприятно вострые. Старуха сидела у кровати и держала Нелли за руку.
– Одно хорошо, вижу, ела она что-то прежде, чем прозябнуть. Хорошую пищу ела.
– Вот уж хорошее так хорошее! – Катя покривилась. – Шоколат этот, сладкое с горечью.
– Ай, какая удача! Ты, девушка, запомни, хорошая пища, она из колдовских краев. Первое – питье чайное, его желтые люди собирают. Второе – питье кофей, что у черных людей водится. Третье – питье-еда, шоколадовые бобы, что от людей-сарацинов. Еще хорошо длинное белое сарацинское пшено, да только его-то как раз не люди-сарацины в своей пустыне собирают, а те же желтые люди. Растет сарацинское пшено по колено в воде, а иначе чахнет. Великая сила в шоколадовых бобах, чайных листьях да сарацинском пшене, и от болезни могут уберечь, и больного поднять.
– Выходит, не впустую господа все чай дуют?
– Нет, девушка, это от ума. Вот и ты сейчас пойди завари, да вот этой травки в кипяток добавь.
Катя поднимала Нелли за плечи, а старуха поила ее с ложки чем-то горячим, терпким на языке. Кровать стояла уже на месте, и неприятные пришельцы не тревожили сна.
Поутру Нелли проснулась совсем здоровой, только со слабостью во всем теле – наподобие той, что всегда приходила после разговоров с камнями.
Умыв лицо и руки Нелли мокрой простыней, Катя принесла чай и тарелку вкусно сваренной Матреной рисовой каши. Одно лишь испортило Нелли аппетит: вместо свежих булок были нарезаны старые, уже слегка покрытые зеленоватой плесенью.
– Это что за гадость?
– Лекарка сказала тебя плесневелым хлебом кормить, чтобы жар в легкие не спустился. Слабые они у тебя.
– Что за лекарка, Катька? Откуда она взялась вчера?
– Позавчера. Цыганка это, уж больно мне не хотелось доктора-упыря звать. А цыганы вовсе близко от нас остановились, вот уж повезло, так повезло. Представь только, я вить в окошко их увидела, двоих цыганят. Бегала воду тебе переменить похолоднее, а окошко кухонное оно во двор. Смотрю, затаились пострелята у поленницы, шепчутся о чем-то. Может, обокрасть кого хотят, мне дела нету. Уж я как выскочу в чем есть! Кто, говорю, из ваших лекарит, скажете, денег дам. Ну, взяли алтын, понятно, приведем, говорят, старую Зилу. Ох и старуха, жаль, ты не видела ее толком! Ох, старуха! Столько мне порассказала всего, покуда около тебя сидели! Про барыню Трясовицу хоть бы…
– Постой! – Нелли отставила поднос и уселась в постели. – Может, мы тогда цыганятам и поручим искать Венедиктова? А то уж пятый мы день в столице, и все без толку.
Раздался стук в дверь, и почти сразу за ним в горнице появилась озадаченная вдова.
– Почта к выздоравливающему, – произнесла она превесело, но отчего-то косясь в коридор. – Только никак не хочет нехристь мне отдать, может, и по-нашему не понимает. Письмом машет да знаками указывает, мол, хочет отдать в самые руки.
– Я писем не жду, – обеспокоилась Нелли.
– Ой ли? – хмыкнула Катя.
– Ну пусть его входит.
В горницу тут же вошел слуга, облаченный в ливрею яркого цвета салатовых листьев. Наружность его была примечательна. Темное, как дубовая кора, лицо казалось совершенно плоским, широкий нос вдавливался толстыми крыльями в щеки, не узкие, но маленькие черные глаза казались косы, как у калмыка, хотя это наверное был не калмык. Отливающие синевою черные волоса выглядели жесткими, как конский хвост, в подобие которого и собирались сзади. Лба над узкими бровями почти вовсе не было. Страхолюдное это лицо решительно ничего не выражало.
Низко, в какой-то странной манере поклонившись Нелли, слуга протянул ей письмо на зеленоватой толстой бумаге.
– Кто тебя прислал и надобен ли ответ? – спросила Нелли.
Слуга не произнес ни слова, лишь прошел несколько шагов, пятясь, словно рак, поклонился еще раз и был таков.
Даже не разглядев незнакомой печати, Нелли нетерпеливо сломала кляксу серебристого воска и развернула лист.
Послание было писано ровным, как пропись, почерком писца. В нем господин Роман Сабуров приглашался запросто бывать в любой вечер и час для дружеского препровождения времени на Аглицкой набережной, в собственном дому господина Венедиктова.
Нелли выронила бумагу, словно та могла ожечь ей руки.
– На Аглицкой набережной, – потрясенно прошептала она. – Подумай только, это был ОН, а я его не узнала.
– Кто ОН? – Катя подхватила бумагу, пытаясь увидеть смысл ускользающих от нее букв.
– Венедиктов… там, в челноке, это был Венедиктов!
– Побожись!
– Говорю тебе, это был Венедиктов.
– Так как же ты могла его узнать, вы прежде не видались.
– Он мне снился… Давно, в стогу, когда тебе подарили Роха.
– Глупости говоришь, – обиделась Катя. – Тебе не может вещих снов сниться, разве ты цыганка?
– У него были светлые волоса во сне, – лихорадочно продолжала Нелли, не слушая подруги, – совсем светлые. И светлые желтые глаза.
– Глаза? – запнулась Катя. – Глаза-то у него, положим, впрямь желтые.
– Как ты могла разглядеть?
– Да уж разглядела.
– Может, во сне был парик? – Нелли сама не понимала, для чего ей так важно, чтобы недавний незнакомец совпал приметами с тем Венедиктовым, что явился ей во сне в начале путешествия.
– Мокрые волоса всегда темнее. Свои ли, чужие – без разницы.
Нелли, сидевшая в постели, натянула перину повыше. Ей отчего-то сделалось знобко.
– Да уж, въехали в болото, как-то выедем, – мрачно кивнула Катя. – Видала, человек-то у него нехристь?
– Ты почем знаешь?
– Нюхом чую. Да и человек ли, прости господи, может, он из ящерицы такого сгоношил, как колдун Брюс горничных девок из цветов делал.
– Брюс Яков Вилимович был большой учености человек, сподвижник великого Петра, – возразила Нелли. – Папенька про него рассказывал.
– Чего ж еще твой папенька мог рассказать, – с усмешкою произнесла Катя. – А знающие люди другое говорят. Колдун он был чернокнижный. Из страны Шепландии, где одни шептуны-колдуны и живут, на острове, а соседи от них с перепугу каменной стеною отгородились.
– Такой страны нету, есть Шотландия.
– На острове?
– Ну, на острове.
– А ты говоришь, нету. Так вот что про него говорят. Упреждал он Государя Петра Алексеича, как, мол, помру, так ты меня хоронить не позволяй. А возьми стклянку с мертвой водой да побрызгай мое тело снизу вверх, а затем сверху вниз. А потом возьми стклянку с живой водой да побрызгай сверху вниз, а затем снизу вверх. И дает царю две черных стклянки. Петр их запер в шкап да еще караул приставил сторожить. Прошло время, и помер старый Брюс. Все бояре собрались похорон ждать, а царь не велит. Взял он из шкапу обе стклянки да пошел к Брюсу, а Брюс уж в гробу лежит. Побрызгал царь из первой стклянки снизу вверх да сверху вниз, и Брюс стал как живой, белый да румяный. Зачал тут царь из второй стклянки брызгать сверху вниз, а Брюс как руками-ногами начнет шевелить! Испугался царь, закричал да уронил стклянку! Возьми она и разбейся. Завыл Брюс страшным голосом, в гробу поднялся да рукой царю погрозил. Да тут же рухнул обратно в гроб и сделался мертвый.
– Сказки, – Нелли откинулась на подушки.
– Уж тебе бы говорить, сама колдунья, а в колдовство не веришь.
– Во-первых, я в сказки не верю, а во-вторых, я никакая не колдунья. Мне просто нравится в мои камни играть.
– А про Брюса у кого угодно спросить можно на Москве, всяк ответит, что похороны его долго откладывались.
– Мы не в Москве. И с чего ты про этого Брюса вспомнила?
– Да с того, что с ним для нас куда бы безопасней дело было иметь, чем с этим. Не сильнее он, да злее, сильно злее.
– Правду говоришь, золотце самоварное! – послышалось из сеней. В комнату вошла старая цыганка с тяжелым узлом в руках. А вить вроде и дверь была на запоре!
Нелли не без труда узнала старуху, что ухаживала за нею в болезни, хотя теперь та казалась меньше ростом.
– Здравствуй, Зила, – радостно приветствовала вошедшую Катя. – Чего это ты притащила?
– Подарок тебе, – цыганка с кряхтеньем бросила узел на пол. – Покуда не трогайте, красавицы мои, а бегом спасаться придется, так небось догадаетесь, для чего он нужен. Украсть, девицы-красавицы, меньше половины дела, а вот ноги унести самое дело и есть!
– Катька!! – Нелли привскочила. – Как ты смела болтать?!
– Ничего я не говорила!
– Ай-яй-яй!! Зачем подруге не веришь, золотая моя? – Цыганка затряслась в мелком старческом смехе. – Разве я рученьку твою белую не видала, покуда тебя лечила?
– Разве по руке может быть видно, чего кому надо украсть? – насупилась Нелли.
– Чему удивляешься? – Старуха кивнула на письмо, валявшееся на полу перед кроватью. – Разве в бумажку на закорючки смотреть да живые слова с нее читать легче?
Слова эти слегка обескуражили Нелли, впрочем, если призадуматься, известный резон в них все же был.
– Ладошки-то у тебя, девушка, больно любопытные, – старуха, пододвинув стул к изножию кровати, уселась, испытующе уставившись на Нелли чернющими глазами. – На многие тыщи такие, хорошо, коли одну пару увидишь. Правая с левой почти одинаковы.
– Ну и что это значит?
– Значит, что то ты и есть, чем должна быть, – усмехнулась старуха.
– Разве не каждый человек есть то, чем должен быть?
– Эка хватила, да таких почти не бывает! Чаще всего сравниваешь левую руку с правой – так одни слезы.
– И у меня? – ревниво заглядывая цыганке в лицо, спросила Катя.
– У тебя для сходства обеих ладошек покуда лишь одной линии недостает, да зато самой важной. – Цыганка обернулась к Кате. – Без нее сходства никакого нету. Да еще у тебя на правой руке все линии куда тоньше пока, чем на левой, ну да это дело обычное. Коли жизнь верно пойдет, они с годами глубже станут. Ладно, погоди, не лезь, сейчас у меня с нею разговор. – Черные глаза вновь уставились в упор на Нелли. – Слушай теперь меня внимательно, девушка. В карты с ним не садись. Все равно тебе эта партия выпадает, но сядешь сейчас – проиграешь. А проиграешь, так он тебе печень съест. А сесть играть тебе захочется, да еще как. Все он сделает, чтобы захотелось.
– Кто он такой, Венедиктов, ты знаешь? – напряглась Нелли.
– По-нашему, по-цыгански, он бенг, но у вас, русских, такого нету.
– Такого слова нету?
– Не слова нету, а ничего нету. Не знаете вы этого, а объяснять долго. Ну да неважно сейчас. Пойду уж я, пора. А ты, главное, запомни: не садись с этим бенгом за зеленое сукно.
Глава XXVIII
Три дня миновало прежде, чем к вечеру четвертого нанятый лодочник доставил Нелли с Катей к двухэтажному длинному дому на Аглицкой набережной. Не сразу удалось лодочнику протолкнуться к берегу, так тесно было в воде из-за лодок – простых наемных и нарядных. Но еще тесней оказалось у подъезда. Чего только не было – лошадей под седлом, карет, носилок, да обо всем этом радела толпа ливрейных и простых слуг, кое-где, ради развлечения молодых своих господ, затевавших драки за удобное место. Впрочем, шума хватило бы даже и без драк.
За всем этим Нелли не сразу разглядела само здание, освещенное на ступенях яркими смоляными факелами и сверкающее всеми окнами – хотя сумерки еще только начинали сгущаться. Самый заурядный снаружи, дом являл изнутри, начиная с передней, безобразное строение первых лет жизни города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Ей уже не нужны силы, мой друг, – офицер положил руку Нелли на плечо. – Вон кто может о ней позаботится.
Нелли медленно обернулась. Три монаха в низко надвинутых куколях медленно влекли по улице повозку, а четвертый разгребал перед ними сор, могший помешать колесам. Черноволосый мужик лежал в повозке неподвижно, неудобно запрокинув косматую бороду. Рядом с ним лежала совсем молодая девушка, одетая как мещанка. Беспомощно, словно никогда не ходившие по земле ноги большой куклы, торчали из мокрого подола ее козловые башмачки. К девушке привалился мальчик лет осьми, одетый только в длинную сорочку и ночной колпак с кисточкой. Видимо, вода убила его прямо в кроватке.
– Еще двоих заберем, да для этой ходочки довольно, – тихо говорил старенький по голосу монах товарищам. – Больше-то не осилим, тяжко без лошади. Лучше лишний раз воротиться.
– Давай ее сюда, голубчик, – монах обращался к Нелли.
Не может быть! Нелли помнила таинственный сон, окутывавший лицо Ореста в гробу, но это было совсем другое! Затененное мокрыми оборками округлое личико с ямочками на щеках было совершенно живым, холодное тельце таким послушным и гибким на ее руках… Вить оне были невредимы, когда вода перестала подниматься! Что же случилось? Где ее мать?
– Наводнение и есть наводнение, сынок, – словно отвечая на мысли Нелли, молвил другой монах, осторожно вынимая дитя из рук Нелли. – Всякое случается. Имени-то не знаешь младенца?
– Нет.
Повозка тронулась дальше. Работающие приостановились, чтобы пропустить печальную процессию.
Чувствуя, что не в силах сдержать слезы, Нелли полезла в карман за носовым платком. Пальцы ее скользнули по холодной гладкой вещице.
– Погодите! – Нелли в два прыжка догнала повозку.
Фарфоровый зайчик, сто лет назад выеденный из шоколадного яйца, перебрался из кармана Нелли в полотняный широкий карман, нашитый посреди детского передника. Нелли плакала, уже не таясь.
– С Богом, голубчик, ступай с Богом, – монах осенил Нелли крестным знамением.
Часы на дальней башне начали бить. Полдень! Всего только полдень! Катя, как следовало ожидать, появилась из ближних ворот, когда
повозка скрылась уже из глаз.
Раньше часу пополудни они были уже на Петровской набережной.
Увидя на пороге своих жильцов, вдова охнула от радости. Из отворенной двери шел смрадный пар: на протянутых по всей комнате веревках висели покрывала, ковры, перины, платье и шубы. В камине гостиной жарко полыхал огонь.
– Беда-то, беда, давно такого не видали… – Матрена отжимала в ведро мешковину, которой добирала с полу воду. – У соседей две коровы утонуло, девку насилу откачали. Прав был кум Никанор, что на Пески переехал. Оно, конечно, живет там больше голытьба да беднота, да вить зато только Пески во всем городе никогда и не заливает. Ну да слава Богу, дом цел, а второй-то этаж вообще сухонек стоит.
Последнее было куда как приятно. Тяжело переступая занемевшими вдруг ногами, Нелли поднялась в горницу, где разве что прибавилось два-три пятна на штукатурке, а прочее осталось, как и было утром. Нелли рухнула на кровать прямо в мокром плаще.
– Да погоди ты…
Катины руки мелькали и ворочали Нелли, освобождая ее от мокрой тяжести. Сделалось хорошо, легкое облако мягкого тепла окутало тело.
– Слышь, я сбегаю лошадей проверить, – донеслось издалека.
Нелли не ответила. Кровать плыла куда-то, словно наводнение еще не кончилось. Девочка, напрасно отданная на повозку к монахам, плакала и тянула к Нелли ручки. Смеялся незнакомец, стоя в своем челноке с веслом в руках.
К ночи Нелли все ж таки заболела.
Глава XXVII
Когда лихорадочный озноб заставил зубы Нелли стучать друг о дружку, Катя притащила с кухни заимствованные у Матрены льняные полотенца и бутыль с уксусом. Более часу просидела она, освежая пылающий лоб подруги холодными примочками. Добрая вдова и сама рвалась ходить за юным жильцом, пострадавшим от наводнения, но Катя, по понятной причине, ее не впустила.
– Главное, доктора не зови, – слабо попросила Нелли, когда движение кровати по волнам ненадолго остановилось. – Захочет сердце слушать своей железной трубкой, ну и… В верхнем-то платьи ничего не заметно или даже в сорочке с кружевами.
– Да невелика мне печаль, если какой докторишка нас раскусит, – озабоченно отозвалась Катя, отжимая полотенце. – Был бы толк, а я лекарям этим не верю. Только и знают, кровь выпускать. Упыри, одно слово. Или пиявок лепят, опять же те кровь сосут. А в крови, между прочим, душа запрятана. Экая польза, когда твоей душенькой черные гадины обедают…
– Отчего душа в крови?
– А где же еще ей быть? Сказывают, из-за этого люди-жиды никакого мяса с кровью не едят, ни говядины, ни курицы…
– Так разве у курицы или коровы есть душа? У них же нету! Непонятно тогда.
– Да, вправду в толк не возьмешь…
Но тут кровать снова поплыла, и плыла долго, очень долго, до тех пор, покуда не прилетела огромная черная ворона. Насмешливого незнакомца, который опять оказался в комнате, ворона прогнала довольно быстро, размахивая крыльями. Странным было то, что ее черные крылья оказались искусно расшиты золотыми нитями, а еще разноцветными блестками и бусинами.
– Я чаю, мой свет, и ты такой же парень, как твой хозяин, – прокаркала ворона.
– Было тебе сказано – выдашь нас хоть кому-нибудь, зарежу. Поможешь, озолочу.
– Да хватит ли у вас, малолетних, золота?
– У меня конь дорогой, – в голосе Кати зазвенела тоска. – Целой деревни стоит.
– Ай, молодец, девка, хорошая подруга. Да не кручинься, помогу, чем смогу, и не возьму я с тебя ни полушки.
– Это почему еще?
– Много будешь знать, скоро состареешь.
Теперь ворона превратилась в носатую старуху с вышитой черной шалью на плечах. Глаза у нее были черные и неприятно вострые. Старуха сидела у кровати и держала Нелли за руку.
– Одно хорошо, вижу, ела она что-то прежде, чем прозябнуть. Хорошую пищу ела.
– Вот уж хорошее так хорошее! – Катя покривилась. – Шоколат этот, сладкое с горечью.
– Ай, какая удача! Ты, девушка, запомни, хорошая пища, она из колдовских краев. Первое – питье чайное, его желтые люди собирают. Второе – питье кофей, что у черных людей водится. Третье – питье-еда, шоколадовые бобы, что от людей-сарацинов. Еще хорошо длинное белое сарацинское пшено, да только его-то как раз не люди-сарацины в своей пустыне собирают, а те же желтые люди. Растет сарацинское пшено по колено в воде, а иначе чахнет. Великая сила в шоколадовых бобах, чайных листьях да сарацинском пшене, и от болезни могут уберечь, и больного поднять.
– Выходит, не впустую господа все чай дуют?
– Нет, девушка, это от ума. Вот и ты сейчас пойди завари, да вот этой травки в кипяток добавь.
Катя поднимала Нелли за плечи, а старуха поила ее с ложки чем-то горячим, терпким на языке. Кровать стояла уже на месте, и неприятные пришельцы не тревожили сна.
Поутру Нелли проснулась совсем здоровой, только со слабостью во всем теле – наподобие той, что всегда приходила после разговоров с камнями.
Умыв лицо и руки Нелли мокрой простыней, Катя принесла чай и тарелку вкусно сваренной Матреной рисовой каши. Одно лишь испортило Нелли аппетит: вместо свежих булок были нарезаны старые, уже слегка покрытые зеленоватой плесенью.
– Это что за гадость?
– Лекарка сказала тебя плесневелым хлебом кормить, чтобы жар в легкие не спустился. Слабые они у тебя.
– Что за лекарка, Катька? Откуда она взялась вчера?
– Позавчера. Цыганка это, уж больно мне не хотелось доктора-упыря звать. А цыганы вовсе близко от нас остановились, вот уж повезло, так повезло. Представь только, я вить в окошко их увидела, двоих цыганят. Бегала воду тебе переменить похолоднее, а окошко кухонное оно во двор. Смотрю, затаились пострелята у поленницы, шепчутся о чем-то. Может, обокрасть кого хотят, мне дела нету. Уж я как выскочу в чем есть! Кто, говорю, из ваших лекарит, скажете, денег дам. Ну, взяли алтын, понятно, приведем, говорят, старую Зилу. Ох и старуха, жаль, ты не видела ее толком! Ох, старуха! Столько мне порассказала всего, покуда около тебя сидели! Про барыню Трясовицу хоть бы…
– Постой! – Нелли отставила поднос и уселась в постели. – Может, мы тогда цыганятам и поручим искать Венедиктова? А то уж пятый мы день в столице, и все без толку.
Раздался стук в дверь, и почти сразу за ним в горнице появилась озадаченная вдова.
– Почта к выздоравливающему, – произнесла она превесело, но отчего-то косясь в коридор. – Только никак не хочет нехристь мне отдать, может, и по-нашему не понимает. Письмом машет да знаками указывает, мол, хочет отдать в самые руки.
– Я писем не жду, – обеспокоилась Нелли.
– Ой ли? – хмыкнула Катя.
– Ну пусть его входит.
В горницу тут же вошел слуга, облаченный в ливрею яркого цвета салатовых листьев. Наружность его была примечательна. Темное, как дубовая кора, лицо казалось совершенно плоским, широкий нос вдавливался толстыми крыльями в щеки, не узкие, но маленькие черные глаза казались косы, как у калмыка, хотя это наверное был не калмык. Отливающие синевою черные волоса выглядели жесткими, как конский хвост, в подобие которого и собирались сзади. Лба над узкими бровями почти вовсе не было. Страхолюдное это лицо решительно ничего не выражало.
Низко, в какой-то странной манере поклонившись Нелли, слуга протянул ей письмо на зеленоватой толстой бумаге.
– Кто тебя прислал и надобен ли ответ? – спросила Нелли.
Слуга не произнес ни слова, лишь прошел несколько шагов, пятясь, словно рак, поклонился еще раз и был таков.
Даже не разглядев незнакомой печати, Нелли нетерпеливо сломала кляксу серебристого воска и развернула лист.
Послание было писано ровным, как пропись, почерком писца. В нем господин Роман Сабуров приглашался запросто бывать в любой вечер и час для дружеского препровождения времени на Аглицкой набережной, в собственном дому господина Венедиктова.
Нелли выронила бумагу, словно та могла ожечь ей руки.
– На Аглицкой набережной, – потрясенно прошептала она. – Подумай только, это был ОН, а я его не узнала.
– Кто ОН? – Катя подхватила бумагу, пытаясь увидеть смысл ускользающих от нее букв.
– Венедиктов… там, в челноке, это был Венедиктов!
– Побожись!
– Говорю тебе, это был Венедиктов.
– Так как же ты могла его узнать, вы прежде не видались.
– Он мне снился… Давно, в стогу, когда тебе подарили Роха.
– Глупости говоришь, – обиделась Катя. – Тебе не может вещих снов сниться, разве ты цыганка?
– У него были светлые волоса во сне, – лихорадочно продолжала Нелли, не слушая подруги, – совсем светлые. И светлые желтые глаза.
– Глаза? – запнулась Катя. – Глаза-то у него, положим, впрямь желтые.
– Как ты могла разглядеть?
– Да уж разглядела.
– Может, во сне был парик? – Нелли сама не понимала, для чего ей так важно, чтобы недавний незнакомец совпал приметами с тем Венедиктовым, что явился ей во сне в начале путешествия.
– Мокрые волоса всегда темнее. Свои ли, чужие – без разницы.
Нелли, сидевшая в постели, натянула перину повыше. Ей отчего-то сделалось знобко.
– Да уж, въехали в болото, как-то выедем, – мрачно кивнула Катя. – Видала, человек-то у него нехристь?
– Ты почем знаешь?
– Нюхом чую. Да и человек ли, прости господи, может, он из ящерицы такого сгоношил, как колдун Брюс горничных девок из цветов делал.
– Брюс Яков Вилимович был большой учености человек, сподвижник великого Петра, – возразила Нелли. – Папенька про него рассказывал.
– Чего ж еще твой папенька мог рассказать, – с усмешкою произнесла Катя. – А знающие люди другое говорят. Колдун он был чернокнижный. Из страны Шепландии, где одни шептуны-колдуны и живут, на острове, а соседи от них с перепугу каменной стеною отгородились.
– Такой страны нету, есть Шотландия.
– На острове?
– Ну, на острове.
– А ты говоришь, нету. Так вот что про него говорят. Упреждал он Государя Петра Алексеича, как, мол, помру, так ты меня хоронить не позволяй. А возьми стклянку с мертвой водой да побрызгай мое тело снизу вверх, а затем сверху вниз. А потом возьми стклянку с живой водой да побрызгай сверху вниз, а затем снизу вверх. И дает царю две черных стклянки. Петр их запер в шкап да еще караул приставил сторожить. Прошло время, и помер старый Брюс. Все бояре собрались похорон ждать, а царь не велит. Взял он из шкапу обе стклянки да пошел к Брюсу, а Брюс уж в гробу лежит. Побрызгал царь из первой стклянки снизу вверх да сверху вниз, и Брюс стал как живой, белый да румяный. Зачал тут царь из второй стклянки брызгать сверху вниз, а Брюс как руками-ногами начнет шевелить! Испугался царь, закричал да уронил стклянку! Возьми она и разбейся. Завыл Брюс страшным голосом, в гробу поднялся да рукой царю погрозил. Да тут же рухнул обратно в гроб и сделался мертвый.
– Сказки, – Нелли откинулась на подушки.
– Уж тебе бы говорить, сама колдунья, а в колдовство не веришь.
– Во-первых, я в сказки не верю, а во-вторых, я никакая не колдунья. Мне просто нравится в мои камни играть.
– А про Брюса у кого угодно спросить можно на Москве, всяк ответит, что похороны его долго откладывались.
– Мы не в Москве. И с чего ты про этого Брюса вспомнила?
– Да с того, что с ним для нас куда бы безопасней дело было иметь, чем с этим. Не сильнее он, да злее, сильно злее.
– Правду говоришь, золотце самоварное! – послышалось из сеней. В комнату вошла старая цыганка с тяжелым узлом в руках. А вить вроде и дверь была на запоре!
Нелли не без труда узнала старуху, что ухаживала за нею в болезни, хотя теперь та казалась меньше ростом.
– Здравствуй, Зила, – радостно приветствовала вошедшую Катя. – Чего это ты притащила?
– Подарок тебе, – цыганка с кряхтеньем бросила узел на пол. – Покуда не трогайте, красавицы мои, а бегом спасаться придется, так небось догадаетесь, для чего он нужен. Украсть, девицы-красавицы, меньше половины дела, а вот ноги унести самое дело и есть!
– Катька!! – Нелли привскочила. – Как ты смела болтать?!
– Ничего я не говорила!
– Ай-яй-яй!! Зачем подруге не веришь, золотая моя? – Цыганка затряслась в мелком старческом смехе. – Разве я рученьку твою белую не видала, покуда тебя лечила?
– Разве по руке может быть видно, чего кому надо украсть? – насупилась Нелли.
– Чему удивляешься? – Старуха кивнула на письмо, валявшееся на полу перед кроватью. – Разве в бумажку на закорючки смотреть да живые слова с нее читать легче?
Слова эти слегка обескуражили Нелли, впрочем, если призадуматься, известный резон в них все же был.
– Ладошки-то у тебя, девушка, больно любопытные, – старуха, пододвинув стул к изножию кровати, уселась, испытующе уставившись на Нелли чернющими глазами. – На многие тыщи такие, хорошо, коли одну пару увидишь. Правая с левой почти одинаковы.
– Ну и что это значит?
– Значит, что то ты и есть, чем должна быть, – усмехнулась старуха.
– Разве не каждый человек есть то, чем должен быть?
– Эка хватила, да таких почти не бывает! Чаще всего сравниваешь левую руку с правой – так одни слезы.
– И у меня? – ревниво заглядывая цыганке в лицо, спросила Катя.
– У тебя для сходства обеих ладошек покуда лишь одной линии недостает, да зато самой важной. – Цыганка обернулась к Кате. – Без нее сходства никакого нету. Да еще у тебя на правой руке все линии куда тоньше пока, чем на левой, ну да это дело обычное. Коли жизнь верно пойдет, они с годами глубже станут. Ладно, погоди, не лезь, сейчас у меня с нею разговор. – Черные глаза вновь уставились в упор на Нелли. – Слушай теперь меня внимательно, девушка. В карты с ним не садись. Все равно тебе эта партия выпадает, но сядешь сейчас – проиграешь. А проиграешь, так он тебе печень съест. А сесть играть тебе захочется, да еще как. Все он сделает, чтобы захотелось.
– Кто он такой, Венедиктов, ты знаешь? – напряглась Нелли.
– По-нашему, по-цыгански, он бенг, но у вас, русских, такого нету.
– Такого слова нету?
– Не слова нету, а ничего нету. Не знаете вы этого, а объяснять долго. Ну да неважно сейчас. Пойду уж я, пора. А ты, главное, запомни: не садись с этим бенгом за зеленое сукно.
Глава XXVIII
Три дня миновало прежде, чем к вечеру четвертого нанятый лодочник доставил Нелли с Катей к двухэтажному длинному дому на Аглицкой набережной. Не сразу удалось лодочнику протолкнуться к берегу, так тесно было в воде из-за лодок – простых наемных и нарядных. Но еще тесней оказалось у подъезда. Чего только не было – лошадей под седлом, карет, носилок, да обо всем этом радела толпа ливрейных и простых слуг, кое-где, ради развлечения молодых своих господ, затевавших драки за удобное место. Впрочем, шума хватило бы даже и без драк.
За всем этим Нелли не сразу разглядела само здание, освещенное на ступенях яркими смоляными факелами и сверкающее всеми окнами – хотя сумерки еще только начинали сгущаться. Самый заурядный снаружи, дом являл изнутри, начиная с передней, безобразное строение первых лет жизни города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69