Мне повезло больше Вашего, я возрастал иначе.
– Но как я могу поверить Вам, когда вся моя жизнь противуречит этому?
– Но как Вы можете не поверить мне, когда все события последних дней не вмещаются в Прокрустово ложе Ваших прежних представлений о жизни?
– Да… пожалуй. Но все ж как-то оно слишком звучит, нечистая сила.
– Если угодно иначе, Венедиктов – демон, которому, к примеру, поклонялся Малюта Скуратов, приближенный сатанист Грозного. – Отец Модест, перекинув повод, поправил выбившуюся из косы белоснежную прядь. Снег серебрился на черной его треуголке.
– Пусть так, – Роскоф тряхнул головой, словно просыпающийся от обременительного сновидения. – Но зачем этому демону нужны были драгоценности Нелли?
– Вот именно, зачем? Этот вопрос и я задал себе прежде всего. Впрочем, скорей всего ему не нужен весь ларец, а нужна лишь одна вещь, только он не знает какая. Другой вопрос – что заключено в сей вещи?
– Что же это может быть?
– А как ты думаешь, Прасковия? – Рука отца Модеста, поддерживающая Парашу в седле, несколько напряглась.
– Кощеева смерть! – выпалила Параша.
– Лучше не скажешь, – отец Модест рассмеялся.
– Чья смерть? – не понял Роскоф.
– Да его же собственная! Прасковия просто вспомнила русскую сказку про злое чудовище Кощея Бессмертного. Смерть его была в игле, игла в яйце, яйцо в ларце, ларец на дубе, дуб на озере. Чтоб убить Кощея, надобно найти озеро, переплыть его, залезть на дуб, взломать сундук, разбить яйцо и только после уже сломать иглу. Думаете, так просто истребить демона? Уверяю Вас, это весьма и весьма обременительно. Мне покуда не все ясно и самому, друзья мои, однако и мне и Венедиктову, станем его покуда называть так, нужна Нелли Сабурова. С одною и тою же целью. Выявить драгоценность, которая знает о смерти Венедиктова, а равно и прочесть ее. Но Венедиктов хочет этого, чтобы уничтожить знанье, я – чтобы уничтожить его.
– Отчего ж он просто не пошвырял все камни разом хоть в тигель с кипящим металлом?
– Уничтожить, не узнав, – сие было бы неблагоразумно. Но теперь Вы должны понять, Филипп, отчего я говорил, что покуда Нелли в безопасности. Она сейчас у него, тут нету и тени сомнения, но драгоценности – скорее у нас. Есть медиум, но читать нечего. Поэтому сейчас мы спешим навстречу Катерине.
– Но откуда он знал, сей злой дух, что какой-то его секрет скрыт в злощастных этих камнях? – почти простонал Роскоф.
– Не имею представления, Филипп, решительно не умею Вам сказать. – Отец Модест послал лошадь в карьер.
Снег, как и положила Параша, успел уже стаять, и из-под копыт полетели черные брызги грязи.
Глава XLV
Даже в те ночи, когда в родительском дому лежало тело Ореста, Нелли не было так тяжко. Две странно молчаливых, Нелли не удивилась бы, если немых, черноволосых девушки подали пахнущую розовым маслом воду для умывания, распустили и переплели ей волосы, раздели и уложили в роскошную постель. Девушки, похожие словно близнецы, были уже взрослые, но ростом с самое Нелли, а руки их, бережно касавшиеся ее, были тоньше в пальцах и меньше в ладонях. Нелли казалось, что сами кончики легчайших этих перстов источали страх. Но отчего боялись они Нелли, разве она не пленница здесь? Или они просто боялись не угодить ей, рассердив Венедиктова? Нелли то и дело оборачивалась к порогу, где еще недавно лежало беззащитное тельце карлы.
Казалось, оно еще лежит там, во всяком случае, когда Нелли пробуждалась от легкого, беспокойного сна. Поначалу ей думалось, что она не уснет вовсе, и лечь Нелли согласилась лишь для того, чтобы пуще не пугать служанок. Но сон все же сморил Нелли, хоть каждый час она просыпалась и подолгу лежала, прислушиваясь к своей тревоге.
Шелковые простыни (Нелли впервые в жизни спала на шелковых простынях) неприятно тревожили тело. Казалось, были они не тканью, а огромными лепестками каких-то холодных и гладких цветов. Сходство усиливал и отвратительный Нелли запах жасмина, которым простыни были пропитаны. Подумать только, кабы не собственная ее глупая доверчивость, сейчас спала бы она в теплом купеческом доме, с Парашкой, с отцом Модестом и Роскофом за стеной, среди славных новгородцев! Ах, там не взять бы ее голыми руками!
Нелли вновь помстилось, что у порога первой комнаты, которую позволяли ей видеть поднятые парчовые занавеси, навешанные на косяке второй вместо двери, лежит карла. Масляной ночник из прозрачного алавастра не проливал довольно света, чтобы рассеять страшную эту грезу. Да и какое различье, лежит бедный трупик в одном помещении с нею или прикопан в какой-нибудь ромбической клумбе? Правда в том, что карла мертв, обескровлен и окостенел. Как он радовался своему сытому-нарядному житью!
А вить Венедиктов был искрен, когда не понимал, чего Нелли обиделась из-за нещасного горбунка. Он не притворялся и не смеялся над нею. Он просто мыслит как-то совсем-совсем иначе, чем люди. Да он и не человек.
Нелли выскользнула из холодных простыней, набросила пышный шелковый же халат и подошла к окну. Какой открытой кажется лужайка с глупыми пирамидками-шарами обстриженных деревьев! Да, отсюда не убежишь. Нелли поежилась, подумав еще и другое: лучше бы ее никто не находил, с асакками небось не управиться даже хорошим фехтовальщикам! Но что ж ей делать? Покорно сидеть здесь, покуда она для чего-то нужна Венедиктову? Все равно вить он убьет ее потом. Обидно, слишком обидно ждать, словно теленок в хлеву! Что же тогда?
Для чего она нужна Венедиктову? Не удастся ли как-то оборотить это против него самого? Отец Модест говорил тогда, что не может уничтожить Венедиктова без Нелли Сабуровой. А может ли Нелли Сабурова уничтожить Венедиктова без отца Модеста? Вдруг – да? Как все покуда темно, но только эта мысль и брезжит слабой надеждою.
– Не вздумай мне сниться, глупый горбунок, – убежденно произнесла она, ныряя в постель. – Я перед тобою ничем не виновата. Коли хочешь, чтоб я за тебя поквиталась, так и нечего меня пугать.
Проснувшись, Нелли сразу поняла, где находится, хотя при дневном свете вид резной кровати черного дерева и золотой парчи драпировок был еще более необычен. Значит, она на войне, коли даже во сне помнит, у кого гостит. В душе нету и тени ночных страхов. Бояться она будет потом, с Катькой и Парашкой. С отцом Модестом и Филиппом. Пусть в родительском дому ей хоть в каждом углу мерещатся асакки и утукки! Но сейчас бояться нельзя, страх убивает разум. Страх убивает разум. Словно это сказал кто другой, старше и мудрее Нелли в десять раз.
Снег, серебрившийся ночью на лужайке, стаял. Нелли обернулась от окна и вздрогнула. Не замеченный ею сразу, на столике в головах кровати стоял… ларец! Вечером его не было, она помнила наверное! Нелли метнулась от окна к постели. Неужто Катька тоже поймана?!
Почти сразу коснувшиеся вишневого дерева ладони ощутили успокоительную легкость. Ларец по-прежнему пустовал, Нелли поняла это прежде, чем откинула крышку. Одни футлярчики и мешочки! Ничего страшного. Просто любезный намек от Венедиктова, внесенный под утро, когда сон ее был глубок.
Бесшумно и с глубокими поклонами вошли вчерашние девушки-близнецы. Никогда еще к Нелли не прикасались такие осторожные руки! Чулки словно сами налезли на ноги, коса заплелась, не дернув ни единого волоска.
В комнатах не было ни единой книги. Нелли выскользнула за порог и оказалась в низкой зале. Тут было еще странней: стены, обтянутые черным сверкающим атласом, и громоздкая мебель, вызолоченная до последнего затейливого завитка. Отоплялася зала не камином, а изразцовою деревенской печкою. За печкою обнаружилась деревянная лестница, по которой Нелли спустилась вниз.
Нижняя зала казалась еще более нелепой. Вместо оттоманок или диванов по стенам выстроились сундуки. Посредине стоял огромных размеров квадратный стол, но не обеденный, а меняльный, с ящиками и тумбами по обеи стороны. Кирилла Иванович рассказывал, что в старину такие столы служили как письменные. Единственным украшением этого стола были, однако ж, не бювар и не гусиные перья, а изображающая чернильный прибор деревянная картинка-обманка, малеванная масляными красками.
Дом, как и сад в окнах, казался решительно безлюден. Отчего-то Нелли была уверена, что увидит Венедиктова сразу же поутру. Глупо с ее стороны! Нельзя держать руку все время сжатой в кулак. Нельзя держать волю в постоянном сосредоточении. Сразу он не появится.
Ну и подумаешь! Она не станет томить себя тревогами, а станет лучше вспоминать каменные рассказы.
Где, хотелось бы знать, спрятали младенца Соломонии? Что с ним потом сталось? Этого, скорей всего, никогда не удастся узнать, подумала Нелли, входя обратно в отведенные ей горницы.
За время ее отсутствия на круглом столике был накрыт фрыштик. Фарфоровый кофейник исходил паром, а на хрустальном блюде рядом вздымались пирамидкою весьма странные фрукты. Положим, лимонами Нелли трудно было удивить, Елизавета Федоровна, почитая их полезнее клюквы, всегда выписывала в Сабурово почтою. Апельсинами они лакомились на минувшее Рождество. Но эти розовые кубышки или кривые продолговатые дольки в ярко-желтой кожуре…
– Эти желтые плоды растут в Индии, – произнес Венедиктов, сидевший в креслах в углу, невидимом от входа. – Быть может, и не стоит преломлять хлеб с врагом, наведавшись к нему в гости, но пленники не обязаны морить себя голодом.
– Так ить я и не собираюсь, – Нелли уселась напротив, заставляя себя смотреть в глаза Венедиктову: свет неяркого ноябрьского дня отражался в янтарной их глубине. Черные зрачки плавали в янтаре, как непроницаемые агаты. Какие тайны они скрывают? Неподвижные, мертвые глаза. Бледное это лицо живет скорее улыбкою тонких губ. Бледно-желтые волоса, черная мушка на высокой скуле. Я не Нелли, я Роман. Я не боюсь тебя. Страх – это малая смерть. Страх убивает разум. Я не умру, но убью!
Господи, да кто ей нашептывает эти слова? Кто б ты ни был, спасибо тебе за них.
Нелли взяла желтый длинный плод, искривленный, как сабля. Костяной ножик оказался не нужен: кожура легко слезала с плода полосами. Вкус оказался приторно-сладок. Интересно, где же зерна?
– Я тебя угадал еще в наводнение. Отведай гранатов, они из самой Персии. Ты с братом на одно лицо, только, не в обиду, мужским оно краше. Знай я заране, что ты умеешь с ними говорить… Немного рано тебе удалось их украсть, Лидия б сама их тебе доставила.
– Зачем? – Нелли поперхнулась сладкой мякотью.
– Это вить не моей родни память, так? Ларец признает только тебя. Знать бы тебе, какую сказку я выдумал, чтоб Лидия заставила тебя кой-чего прочесть и рассказать! Обидно, что пропало зря!
– Кто Лидия?
– А кто твой мальчишка-слуга?
– Что тебе от меня надобно?
– Пустяк. – Венедиктов принялся очищать розовую кубышку. Она оказалась набита яркими прозрачными зернами, похожими на рубины. Нет, не на рубины! В белых перстах Венедиктова сок ягод показался кровью. Нелли затошнило. – Собственно, покуда мне вовсе ничего от тебя не надобно, драгоценности-то у твоих друзей. Спросил бы я тебя, откуда взялся этот священник, да ты сама не знаешь. Так что покуда я всего лишь хотел рассказать тебе одну историю.
– Так расскажи, – Нелли задумалась вдруг, когда это они с Венедиктовым сделались на «ты»? Странно, право.
– Случилось это лет семьдесят тому, – начал Венедиктов таким тоном, словно говорил – в прошлом месяце. – Я чаще живу на Востоке, он больше отвечает моим привычным обыкновениям. Вот и тогда я был, допустим, в Берберии, точнее сие значения не имеет. И в России не удивишь никого продажею рабов, но в тех краях невольничьи базары живописны и красочны. Рабов со всех концов света свозят на продажу почитатели Черного Камня. Ах, довелось бы тебе видеть пышный рейд в лазури морских вод, белокрылые паруса и цветные штандарты, пеструю толпу в порту! Надо сказать, странствия морские мне по нраву. Есть вещи неизменныя, которыя пребудут от века – звон надутого ветром холста, вопли чаек и запах соли. Мне не надобны были в тот день новые невольники, но я вышел в порт полюбоваться празднеством торга. Там выставляли силачей, тут танцовщиц, там чернокожих, тут белых, да еще желтых. Идя на торг, я проходил мимо корабля, на который грузили по сходням тюки с купленными товарами. Рабы, приобретенные только что, дожидались на причале своей очереди проследовать в трюмы. Среди них был ребенок годов четырех, чернокожая девочка с косицами, заплетенными наподобие иголок дикобраза. Единственной одеждою ее была шелковая повязка на бедрах, а в руках она держала нарядный узелок со своим имуществом. Девочка обратила на себя мое внимание тем, что принадлежала к племени, которое в давние времена служило людям моего народа. Не ведая по младенчеству тревоги о дальнейшей своей судьбе, девочка с изяществом танцовала под музыку, звучавшую неподалеку. Я подошел к ней и, желая поговорить на ее языке, обратился к малютке с ласковыми словами. Взглянувши на меня, она тут же позабыла свою веселость. Выскользнув из-под моей руки, коей я намеревался погладить ребенка по голове, девочка спряталась за каким-то бочонком. Впрочем, почти тут же высунулась она из своего укрытия, взглянула на меня и… Кто мог ее научить, каким образом можно мне угрожать? Не скажу тебе, что она сделала, но я тут же понял, что крошечное и глупое сие дитя обладает неким важным для меня знаньем. Этого не мог я так оставить.
Почти сразу нашел я владельца корабля, следившего за подготовкою к отплытию. «Кто владелец той партии рабов? – спросил я. – Хотелось бы мне перекупить одного ребенка, и не постою за ценою, буде она даже неразумна». К моему удивленью, мореход нахмурился. «Невозможно и думать что-то перекупить из сих товаров, – отвечал он. – Вельможи той страны, куда я сейчас иду, кичливы и обидчивы. Сочти они, что их приняли за купцов, способных отказаться ради выгоды от собственной прихоти, и не миновать безобразия. Да и поздно, уж мы сейчас отходим». – «Так отдай мне сам вон ту девчонку, а скажи, что упала с мостков да утонула. Я тебе заплачу золотом». – «Нет, господин, цена одной девчонки не окупит мне потери фрахтовщиков, если они обидятся», – твердо отвечал моряк. «Я заплачу тебе за несколько рейсов твоего корабля!» – «Прошу простить меня, но я не могу в такое поверить!» Ах, будь дело после заката, он бы сделал все, чего я хочу! Но, увы, стоял полудень, время, когда силы мои равны человеческим. «Хотя бы в какую страну идет сей корабль?!» – воскликнул я. «В Россию».
Итак, важное знанье отправилось гулять по свету. Не пожалел я сил, чтобы отправить слуг моих в страну, о коей никогда не мыслил прежде. Но страна оказалась так огромна, что минуло почти четыре десятка лет, прежде чем я напал на след маленькой негритянки. Судьба ее оказалася щасливой. Из рабыни сделалась она госпожою, супругою важного вельможи. Пришлось и мне посетить новую столицу российскую. Тогда же, кстати, обзавелся я сими домами. Я знал, что негритянка не сможет утаить от меня нужное мне знание, как не сможет ни в чем отказать мне, поскольку племя ее служило людям моего народа. Я должен был подчинить ее, но я не сумел!
Нелли опустила глаза, изо всех сил удерживая лицо неподвижным. Неужели маленькая негритянка и была Настасья Петровна, тетка княгини?! Рассказ начинал совпадать с тем, что довелось ей услышать от Параши, слишком уж совпадать!
– Стыдно признаться в том, что тебя обвело вокруг пальца созданье, кое ставишь ты на одну доску с ездовою лошадью или охотничьей собакой! Слишком уж изменилось сознанье этой женщины, и дух вовсе чужой мне земли стал ее духом. Не могучи сопротивляться моей воле, она все же нашла в себе силы от меня ускользнуть.
Не имело смысла притворяться – Венедиктов знал, что она знает! Нелли подняла глаза, и Венедиктов улыбнулся ей жемчужной своей улыбкою.
– Знанье ушло вместе с нею, и в землю, откуда уж его не возьмешь, и, думаю я, в какую-то из вещиц, что прижимала к груди в своем узелочке девочка на причале. Я чаю, она попала в твой ларец. Княгиня Финистова, единственная наследница негритянки, ушла в монастырь, подарив свои драгоценности племяннице и крестнице своей Елизавете. Та же до минувшей зимы хранила их у свекрови, вкупе с прочими фамильными камнями.
– Экая сложность, – презрительно усмехнулась Нелли. – Уж будто ты не знаешь, чего тебе нужно из всего ларца.
– Не знал, покуда не увидал своими глазами, – Венедиктов, казалось, нимало не обиделся. – Теперь знаю.
– Так и что сие? – не удержалась Нелли, превосходно понимая, что едва ли получит ответ.
– Подождем, покуда я не получу камней. Тогда и узнаешь.
– Ты их не получишь! Никогда! Хоть до старости меня тут держи.
– Никогда не говори никогда, Елена Сабурова, маленький медиум. Я между тем глубоко тебя почитаю. Таких, как ты, на моей родине селили в особых капищах.
Глава LXVI
Сосновые леса вытеснили лиственные, смолистый запах сгустился в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Но как я могу поверить Вам, когда вся моя жизнь противуречит этому?
– Но как Вы можете не поверить мне, когда все события последних дней не вмещаются в Прокрустово ложе Ваших прежних представлений о жизни?
– Да… пожалуй. Но все ж как-то оно слишком звучит, нечистая сила.
– Если угодно иначе, Венедиктов – демон, которому, к примеру, поклонялся Малюта Скуратов, приближенный сатанист Грозного. – Отец Модест, перекинув повод, поправил выбившуюся из косы белоснежную прядь. Снег серебрился на черной его треуголке.
– Пусть так, – Роскоф тряхнул головой, словно просыпающийся от обременительного сновидения. – Но зачем этому демону нужны были драгоценности Нелли?
– Вот именно, зачем? Этот вопрос и я задал себе прежде всего. Впрочем, скорей всего ему не нужен весь ларец, а нужна лишь одна вещь, только он не знает какая. Другой вопрос – что заключено в сей вещи?
– Что же это может быть?
– А как ты думаешь, Прасковия? – Рука отца Модеста, поддерживающая Парашу в седле, несколько напряглась.
– Кощеева смерть! – выпалила Параша.
– Лучше не скажешь, – отец Модест рассмеялся.
– Чья смерть? – не понял Роскоф.
– Да его же собственная! Прасковия просто вспомнила русскую сказку про злое чудовище Кощея Бессмертного. Смерть его была в игле, игла в яйце, яйцо в ларце, ларец на дубе, дуб на озере. Чтоб убить Кощея, надобно найти озеро, переплыть его, залезть на дуб, взломать сундук, разбить яйцо и только после уже сломать иглу. Думаете, так просто истребить демона? Уверяю Вас, это весьма и весьма обременительно. Мне покуда не все ясно и самому, друзья мои, однако и мне и Венедиктову, станем его покуда называть так, нужна Нелли Сабурова. С одною и тою же целью. Выявить драгоценность, которая знает о смерти Венедиктова, а равно и прочесть ее. Но Венедиктов хочет этого, чтобы уничтожить знанье, я – чтобы уничтожить его.
– Отчего ж он просто не пошвырял все камни разом хоть в тигель с кипящим металлом?
– Уничтожить, не узнав, – сие было бы неблагоразумно. Но теперь Вы должны понять, Филипп, отчего я говорил, что покуда Нелли в безопасности. Она сейчас у него, тут нету и тени сомнения, но драгоценности – скорее у нас. Есть медиум, но читать нечего. Поэтому сейчас мы спешим навстречу Катерине.
– Но откуда он знал, сей злой дух, что какой-то его секрет скрыт в злощастных этих камнях? – почти простонал Роскоф.
– Не имею представления, Филипп, решительно не умею Вам сказать. – Отец Модест послал лошадь в карьер.
Снег, как и положила Параша, успел уже стаять, и из-под копыт полетели черные брызги грязи.
Глава XLV
Даже в те ночи, когда в родительском дому лежало тело Ореста, Нелли не было так тяжко. Две странно молчаливых, Нелли не удивилась бы, если немых, черноволосых девушки подали пахнущую розовым маслом воду для умывания, распустили и переплели ей волосы, раздели и уложили в роскошную постель. Девушки, похожие словно близнецы, были уже взрослые, но ростом с самое Нелли, а руки их, бережно касавшиеся ее, были тоньше в пальцах и меньше в ладонях. Нелли казалось, что сами кончики легчайших этих перстов источали страх. Но отчего боялись они Нелли, разве она не пленница здесь? Или они просто боялись не угодить ей, рассердив Венедиктова? Нелли то и дело оборачивалась к порогу, где еще недавно лежало беззащитное тельце карлы.
Казалось, оно еще лежит там, во всяком случае, когда Нелли пробуждалась от легкого, беспокойного сна. Поначалу ей думалось, что она не уснет вовсе, и лечь Нелли согласилась лишь для того, чтобы пуще не пугать служанок. Но сон все же сморил Нелли, хоть каждый час она просыпалась и подолгу лежала, прислушиваясь к своей тревоге.
Шелковые простыни (Нелли впервые в жизни спала на шелковых простынях) неприятно тревожили тело. Казалось, были они не тканью, а огромными лепестками каких-то холодных и гладких цветов. Сходство усиливал и отвратительный Нелли запах жасмина, которым простыни были пропитаны. Подумать только, кабы не собственная ее глупая доверчивость, сейчас спала бы она в теплом купеческом доме, с Парашкой, с отцом Модестом и Роскофом за стеной, среди славных новгородцев! Ах, там не взять бы ее голыми руками!
Нелли вновь помстилось, что у порога первой комнаты, которую позволяли ей видеть поднятые парчовые занавеси, навешанные на косяке второй вместо двери, лежит карла. Масляной ночник из прозрачного алавастра не проливал довольно света, чтобы рассеять страшную эту грезу. Да и какое различье, лежит бедный трупик в одном помещении с нею или прикопан в какой-нибудь ромбической клумбе? Правда в том, что карла мертв, обескровлен и окостенел. Как он радовался своему сытому-нарядному житью!
А вить Венедиктов был искрен, когда не понимал, чего Нелли обиделась из-за нещасного горбунка. Он не притворялся и не смеялся над нею. Он просто мыслит как-то совсем-совсем иначе, чем люди. Да он и не человек.
Нелли выскользнула из холодных простыней, набросила пышный шелковый же халат и подошла к окну. Какой открытой кажется лужайка с глупыми пирамидками-шарами обстриженных деревьев! Да, отсюда не убежишь. Нелли поежилась, подумав еще и другое: лучше бы ее никто не находил, с асакками небось не управиться даже хорошим фехтовальщикам! Но что ж ей делать? Покорно сидеть здесь, покуда она для чего-то нужна Венедиктову? Все равно вить он убьет ее потом. Обидно, слишком обидно ждать, словно теленок в хлеву! Что же тогда?
Для чего она нужна Венедиктову? Не удастся ли как-то оборотить это против него самого? Отец Модест говорил тогда, что не может уничтожить Венедиктова без Нелли Сабуровой. А может ли Нелли Сабурова уничтожить Венедиктова без отца Модеста? Вдруг – да? Как все покуда темно, но только эта мысль и брезжит слабой надеждою.
– Не вздумай мне сниться, глупый горбунок, – убежденно произнесла она, ныряя в постель. – Я перед тобою ничем не виновата. Коли хочешь, чтоб я за тебя поквиталась, так и нечего меня пугать.
Проснувшись, Нелли сразу поняла, где находится, хотя при дневном свете вид резной кровати черного дерева и золотой парчи драпировок был еще более необычен. Значит, она на войне, коли даже во сне помнит, у кого гостит. В душе нету и тени ночных страхов. Бояться она будет потом, с Катькой и Парашкой. С отцом Модестом и Филиппом. Пусть в родительском дому ей хоть в каждом углу мерещатся асакки и утукки! Но сейчас бояться нельзя, страх убивает разум. Страх убивает разум. Словно это сказал кто другой, старше и мудрее Нелли в десять раз.
Снег, серебрившийся ночью на лужайке, стаял. Нелли обернулась от окна и вздрогнула. Не замеченный ею сразу, на столике в головах кровати стоял… ларец! Вечером его не было, она помнила наверное! Нелли метнулась от окна к постели. Неужто Катька тоже поймана?!
Почти сразу коснувшиеся вишневого дерева ладони ощутили успокоительную легкость. Ларец по-прежнему пустовал, Нелли поняла это прежде, чем откинула крышку. Одни футлярчики и мешочки! Ничего страшного. Просто любезный намек от Венедиктова, внесенный под утро, когда сон ее был глубок.
Бесшумно и с глубокими поклонами вошли вчерашние девушки-близнецы. Никогда еще к Нелли не прикасались такие осторожные руки! Чулки словно сами налезли на ноги, коса заплелась, не дернув ни единого волоска.
В комнатах не было ни единой книги. Нелли выскользнула за порог и оказалась в низкой зале. Тут было еще странней: стены, обтянутые черным сверкающим атласом, и громоздкая мебель, вызолоченная до последнего затейливого завитка. Отоплялася зала не камином, а изразцовою деревенской печкою. За печкою обнаружилась деревянная лестница, по которой Нелли спустилась вниз.
Нижняя зала казалась еще более нелепой. Вместо оттоманок или диванов по стенам выстроились сундуки. Посредине стоял огромных размеров квадратный стол, но не обеденный, а меняльный, с ящиками и тумбами по обеи стороны. Кирилла Иванович рассказывал, что в старину такие столы служили как письменные. Единственным украшением этого стола были, однако ж, не бювар и не гусиные перья, а изображающая чернильный прибор деревянная картинка-обманка, малеванная масляными красками.
Дом, как и сад в окнах, казался решительно безлюден. Отчего-то Нелли была уверена, что увидит Венедиктова сразу же поутру. Глупо с ее стороны! Нельзя держать руку все время сжатой в кулак. Нельзя держать волю в постоянном сосредоточении. Сразу он не появится.
Ну и подумаешь! Она не станет томить себя тревогами, а станет лучше вспоминать каменные рассказы.
Где, хотелось бы знать, спрятали младенца Соломонии? Что с ним потом сталось? Этого, скорей всего, никогда не удастся узнать, подумала Нелли, входя обратно в отведенные ей горницы.
За время ее отсутствия на круглом столике был накрыт фрыштик. Фарфоровый кофейник исходил паром, а на хрустальном блюде рядом вздымались пирамидкою весьма странные фрукты. Положим, лимонами Нелли трудно было удивить, Елизавета Федоровна, почитая их полезнее клюквы, всегда выписывала в Сабурово почтою. Апельсинами они лакомились на минувшее Рождество. Но эти розовые кубышки или кривые продолговатые дольки в ярко-желтой кожуре…
– Эти желтые плоды растут в Индии, – произнес Венедиктов, сидевший в креслах в углу, невидимом от входа. – Быть может, и не стоит преломлять хлеб с врагом, наведавшись к нему в гости, но пленники не обязаны морить себя голодом.
– Так ить я и не собираюсь, – Нелли уселась напротив, заставляя себя смотреть в глаза Венедиктову: свет неяркого ноябрьского дня отражался в янтарной их глубине. Черные зрачки плавали в янтаре, как непроницаемые агаты. Какие тайны они скрывают? Неподвижные, мертвые глаза. Бледное это лицо живет скорее улыбкою тонких губ. Бледно-желтые волоса, черная мушка на высокой скуле. Я не Нелли, я Роман. Я не боюсь тебя. Страх – это малая смерть. Страх убивает разум. Я не умру, но убью!
Господи, да кто ей нашептывает эти слова? Кто б ты ни был, спасибо тебе за них.
Нелли взяла желтый длинный плод, искривленный, как сабля. Костяной ножик оказался не нужен: кожура легко слезала с плода полосами. Вкус оказался приторно-сладок. Интересно, где же зерна?
– Я тебя угадал еще в наводнение. Отведай гранатов, они из самой Персии. Ты с братом на одно лицо, только, не в обиду, мужским оно краше. Знай я заране, что ты умеешь с ними говорить… Немного рано тебе удалось их украсть, Лидия б сама их тебе доставила.
– Зачем? – Нелли поперхнулась сладкой мякотью.
– Это вить не моей родни память, так? Ларец признает только тебя. Знать бы тебе, какую сказку я выдумал, чтоб Лидия заставила тебя кой-чего прочесть и рассказать! Обидно, что пропало зря!
– Кто Лидия?
– А кто твой мальчишка-слуга?
– Что тебе от меня надобно?
– Пустяк. – Венедиктов принялся очищать розовую кубышку. Она оказалась набита яркими прозрачными зернами, похожими на рубины. Нет, не на рубины! В белых перстах Венедиктова сок ягод показался кровью. Нелли затошнило. – Собственно, покуда мне вовсе ничего от тебя не надобно, драгоценности-то у твоих друзей. Спросил бы я тебя, откуда взялся этот священник, да ты сама не знаешь. Так что покуда я всего лишь хотел рассказать тебе одну историю.
– Так расскажи, – Нелли задумалась вдруг, когда это они с Венедиктовым сделались на «ты»? Странно, право.
– Случилось это лет семьдесят тому, – начал Венедиктов таким тоном, словно говорил – в прошлом месяце. – Я чаще живу на Востоке, он больше отвечает моим привычным обыкновениям. Вот и тогда я был, допустим, в Берберии, точнее сие значения не имеет. И в России не удивишь никого продажею рабов, но в тех краях невольничьи базары живописны и красочны. Рабов со всех концов света свозят на продажу почитатели Черного Камня. Ах, довелось бы тебе видеть пышный рейд в лазури морских вод, белокрылые паруса и цветные штандарты, пеструю толпу в порту! Надо сказать, странствия морские мне по нраву. Есть вещи неизменныя, которыя пребудут от века – звон надутого ветром холста, вопли чаек и запах соли. Мне не надобны были в тот день новые невольники, но я вышел в порт полюбоваться празднеством торга. Там выставляли силачей, тут танцовщиц, там чернокожих, тут белых, да еще желтых. Идя на торг, я проходил мимо корабля, на который грузили по сходням тюки с купленными товарами. Рабы, приобретенные только что, дожидались на причале своей очереди проследовать в трюмы. Среди них был ребенок годов четырех, чернокожая девочка с косицами, заплетенными наподобие иголок дикобраза. Единственной одеждою ее была шелковая повязка на бедрах, а в руках она держала нарядный узелок со своим имуществом. Девочка обратила на себя мое внимание тем, что принадлежала к племени, которое в давние времена служило людям моего народа. Не ведая по младенчеству тревоги о дальнейшей своей судьбе, девочка с изяществом танцовала под музыку, звучавшую неподалеку. Я подошел к ней и, желая поговорить на ее языке, обратился к малютке с ласковыми словами. Взглянувши на меня, она тут же позабыла свою веселость. Выскользнув из-под моей руки, коей я намеревался погладить ребенка по голове, девочка спряталась за каким-то бочонком. Впрочем, почти тут же высунулась она из своего укрытия, взглянула на меня и… Кто мог ее научить, каким образом можно мне угрожать? Не скажу тебе, что она сделала, но я тут же понял, что крошечное и глупое сие дитя обладает неким важным для меня знаньем. Этого не мог я так оставить.
Почти сразу нашел я владельца корабля, следившего за подготовкою к отплытию. «Кто владелец той партии рабов? – спросил я. – Хотелось бы мне перекупить одного ребенка, и не постою за ценою, буде она даже неразумна». К моему удивленью, мореход нахмурился. «Невозможно и думать что-то перекупить из сих товаров, – отвечал он. – Вельможи той страны, куда я сейчас иду, кичливы и обидчивы. Сочти они, что их приняли за купцов, способных отказаться ради выгоды от собственной прихоти, и не миновать безобразия. Да и поздно, уж мы сейчас отходим». – «Так отдай мне сам вон ту девчонку, а скажи, что упала с мостков да утонула. Я тебе заплачу золотом». – «Нет, господин, цена одной девчонки не окупит мне потери фрахтовщиков, если они обидятся», – твердо отвечал моряк. «Я заплачу тебе за несколько рейсов твоего корабля!» – «Прошу простить меня, но я не могу в такое поверить!» Ах, будь дело после заката, он бы сделал все, чего я хочу! Но, увы, стоял полудень, время, когда силы мои равны человеческим. «Хотя бы в какую страну идет сей корабль?!» – воскликнул я. «В Россию».
Итак, важное знанье отправилось гулять по свету. Не пожалел я сил, чтобы отправить слуг моих в страну, о коей никогда не мыслил прежде. Но страна оказалась так огромна, что минуло почти четыре десятка лет, прежде чем я напал на след маленькой негритянки. Судьба ее оказалася щасливой. Из рабыни сделалась она госпожою, супругою важного вельможи. Пришлось и мне посетить новую столицу российскую. Тогда же, кстати, обзавелся я сими домами. Я знал, что негритянка не сможет утаить от меня нужное мне знание, как не сможет ни в чем отказать мне, поскольку племя ее служило людям моего народа. Я должен был подчинить ее, но я не сумел!
Нелли опустила глаза, изо всех сил удерживая лицо неподвижным. Неужели маленькая негритянка и была Настасья Петровна, тетка княгини?! Рассказ начинал совпадать с тем, что довелось ей услышать от Параши, слишком уж совпадать!
– Стыдно признаться в том, что тебя обвело вокруг пальца созданье, кое ставишь ты на одну доску с ездовою лошадью или охотничьей собакой! Слишком уж изменилось сознанье этой женщины, и дух вовсе чужой мне земли стал ее духом. Не могучи сопротивляться моей воле, она все же нашла в себе силы от меня ускользнуть.
Не имело смысла притворяться – Венедиктов знал, что она знает! Нелли подняла глаза, и Венедиктов улыбнулся ей жемчужной своей улыбкою.
– Знанье ушло вместе с нею, и в землю, откуда уж его не возьмешь, и, думаю я, в какую-то из вещиц, что прижимала к груди в своем узелочке девочка на причале. Я чаю, она попала в твой ларец. Княгиня Финистова, единственная наследница негритянки, ушла в монастырь, подарив свои драгоценности племяннице и крестнице своей Елизавете. Та же до минувшей зимы хранила их у свекрови, вкупе с прочими фамильными камнями.
– Экая сложность, – презрительно усмехнулась Нелли. – Уж будто ты не знаешь, чего тебе нужно из всего ларца.
– Не знал, покуда не увидал своими глазами, – Венедиктов, казалось, нимало не обиделся. – Теперь знаю.
– Так и что сие? – не удержалась Нелли, превосходно понимая, что едва ли получит ответ.
– Подождем, покуда я не получу камней. Тогда и узнаешь.
– Ты их не получишь! Никогда! Хоть до старости меня тут держи.
– Никогда не говори никогда, Елена Сабурова, маленький медиум. Я между тем глубоко тебя почитаю. Таких, как ты, на моей родине селили в особых капищах.
Глава LXVI
Сосновые леса вытеснили лиственные, смолистый запах сгустился в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69