Я общалась с Мари-Кристин каждый день. Она обладала способностью на удивление быстро схватывать то, что ее интересовало, и уже недели через две могла довольно бойко объясняться по-английски. Думаю, мое обучение французскому продвигалось немного медленнее, но мы общались все больше и больше.Я познакомилась с мадемуазель Дюпон. Это была дама среднего возраста, полностью отдававшая себя работе. Она с уважением относилась ко мне и была довольна, что я помогаю Мари-Кристин в английском. Так что с этой стороны проблем не возникало. Более того, и Робер, и Анжель были просто в восторге от нашей дружбы, и, я думаю, Робер в душе поздравлял себя с правильным решением привезти меня во Францию.Действительно, моя печаль немного развеялась. Я все еще каждый день думала о Родерике и в душе была уверена, что никогда его не забуду, никогда не перестану тосковать об утраченном. По крайней мере, я находила здесь некоторое утешение и была благодарна Роберу за то, что он привез меня сюда, Анжель — за ее чуткость и понимание, а больше всего Мари-Кристин — за то, что вернула мне интерес к жизни.Я удивлялась, как быстро летит время. Мари-Кристин решила, что будет, как она выразилась, моей patronne. Она показала мне городок Вильемер. Мы сидели за столиком под открытым небом, наслаждаясь отличным тортом с кофе. Она представила меня хозяйке кафе, мадам Лебруа — довольно суровой, внушительных габаритов даме, сидевшей за кассой и с алчным интересом пересчитывающей франки, а также ее маленькому кроткому мужу, занимавшемуся выпечкой, и Лили — официантке, чей возлюбленный был сейчас в море. Когда в базарные дни, которые в Вильемере бывали по четвергам, мы бродили вдоль прилавков, я обнаружила, что опять могу смеяться. Мне нравилось торговаться, и я чувствовала себя победителем, когда мне удавалось что-нибудь выторговать. Мари-Кристин была знакома со множеством людей. «Bonjour, mademoiselle», — приветствовали они нас. Мари-Кристин сказала мне, что всех их очень заинтересовала La mademoiselle anglaise.Я сама удивлялась, насколько меня интересовала окружающая меня жизнь, однако, когда я видела счастливо смеющиеся супружеские пары, моя черная меланхолия возвращалась — я никогда не узнаю этой радости полноценности взаимопонимания. Но все же бывали моменты, когда и я испытывала радость, хотя и мимолетную.Большей частью этим я была обязана Мари-Кристин. Наши разговоры, совместное чтение, прогулки, ее явный ко мне интерес были для меня величайшей поддержкой.Она без умолку говорила со мной, задавала бесконечные вопросы. Она хотела больше узнать о моей жизни и очень заинтересовалась театральным миром.— Мадемуазель Дюпон говорит, мне будет полезно узнать об английском театре. Она говорит, ваш Шекспир — это величайший поэт всех времен. Он, наверное, на самом деле очень хороший, потому что Дюпон обычно считает, что французы должны быть всегда лучше всех.. Интересно, почему она не назвала Расина или Мольера, или еще кого-нибудь.— Театральный мир, в котором я вращалась, вряд ли смог бы заслужить одобрение мадемуазель Дюпон.— Расскажи мне о нем.И я рассказала ей о «Графине Мауд» и «Лавандовой леди» о куплетах, танцах, костюмах, премьерах, перебранках Долли. Все это привело ее в неописуемый восторг.— Мне так нравится твоя мама, а она умерла! — воскликнула Мари-Кристин.— Да…— Она были слишком молода, чтобы умереть, ведь правда?— О, да.— Ну почему красивые люди должны умирать молодыми? — на мгновение она задумалась. — Я думаю, если бы они были старыми, они уже не были бы красивыми. Вот почему красивые люди умирают молодыми.У меня был с собой мамин портрет, и я показала его ей.— Она очаровательная. Ты не такая.— Ну, спасибо, — рассмеявшись, сказала я. — Но, если на то пошло, никто не мог быть такой, как она.— У нас у обеих были красивые мамы, и у тебя, и у меня. Не просто красивые, а красивые-прекрасивые.Я замолчала, вспомнив Дезире, как она, смеющаяся, приезжала после премьеры и рассказывала о случайной оплошности, чуть не превратившейся в крупную неприятность, о господине из первого ряда, который поджидал ее у выхода со сцены, а она ускользнула через заднюю дверь. Воспоминания, воспоминания… Я никогда не смогу освободиться от них.— Тебе грустно думать о маме, да? — спросила Мари-Кристин.— Да. Ее больше нет.— Я понимаю. Моей тоже. Расскажи мне, отчего умерла твоя мама? Ведь она была молодой, правда? Ну, все же — не старой. Моя мама тоже была не старой.— Она болела. Это не было чем-то серьезным. Просто что-то съела. Доктор думал, в этом было виновато одно растение из нашего сада.— Ядовитое растение?!— Да. Оно называется каперсовый молочай. Оно дикорастущее. Если его сок попадет тебе на руку, и ты его попробуешь, то заболеешь.— Как ужасно!— Нет, не настолько. Но, конечно, неприятно — ты будешь чувствовать тошноту и головокружение. Ну вот, так и случилось — она почувствовала тошноту и головокружение, встала с кровати и упала. Она ударилась головой об угол стола и от этого умерла.— Как это странно, ведь моя мама тоже умерла от падения, но только она упала с лошади, а не на стол. Немного похоже, не правда ли? Они обе упали. Обе были молодые. И обе — красивые. Может быть, поэтому мы с тобой подружились.— Я думаю, не только поэтому, Мари-Кристин.— Ты все еще много думаешь о своей маме, да?— Да.— И я тоже — о моей. Я все время думаю о ней. И о том, как она умерла.— Мари-Кристин, мы должны постараться забыть это.— Как можно заставить себя забыть?— Думаю, для этого нужно смотреть вперед, а прошлое оставить позади. И перестать думать об этом.— Да. Но как?Это был знакомый вопрос. Как люди забывают?Я пробыла в Мезон Гриз почти месяц и ни разу не испытала желания уехать отсюда. Я нисколько не приблизилась к решению вопроса о том, что буду делать дальше, и уже начинала сама напоминать себе, что не могу вечно оставаться на положении гостя, как бы ни были радушны мои хозяева. Робер довольно часто ездил в Париж по банковским делам. У него там был небольшой дом, где иногда он останавливался на несколько дней. И он, и Анжель убеждали меня, что я должна непременно съездить в столицу — сделать кое-какие покупки и посмотреть достопримечательности.Я спросила Робера, собирается ли он часто навещать своего племянника.— Вряд ли, — сказал он. — Жерар все время работает и, полагаю, не захочет, чтобы его отвлекали. Сомневаюсь, что в такие моменты он способен думать о чем-то еще. Так что уж лучше я подожду, пока он сам пригласит меня в студию. Кроме того, он может приехать и пожить неделю-другую здесь. Изредка он так и делает. Это дает ему возможность на какое-то время отдохнуть от Парижа.— И когда он приезжает, то работает в Северной башне?— Да, верно.— Робер, вы знаете, что я здесь уже месяц?— И что?— Я не могу бесконечно быть вашим гостем.— Мне не нравятся такие разговоры. Ты здесь потому, что мы сами этого захотели. Мы тебе рады. Анжель говорит, Мари-Кристин очень привязалась к тебе. С тех пор, как ты приехала, она стала гораздо мягче, покладистей. Мадемуазель Дюпон утверждает, что у нее благодаря тебе огромные успехи в английском — она сама при всем желании не могла бы этого добиться. Поэтому, пожалуйста, не заводи со мной больше таких разговоров. Тебе ведь здесь лучше, правда?— Да. Временами забываешь, а потом все опять обрушивается на тебя. Но бывают моменты, когда я почти счастлива.— Вот и хорошо. Я знал, что это пойдет тебе на пользу. Сразу надо было сюда ехать.— Вы очень добры ко мне, Робер. Я знаю, как вы любили мою маму, но это не означает, что вы должны распространить свое отношение и на меня.— Ноэль, прошу тебя, не говори больше такой ерунды. А то я в самом деле рассержусь. А мне совсем не хочется на тебя сердиться. Давай лучше поговорим о Мари-Кристин. Как тебе удалось так ее изменить?— По-моему, хорошим началом стало изучение языка.— А теперь вы вместе целыми днями, ездите верхом и тому подобное.— Ей доставляет удовольствие знакомить меня с жизнью здесь. А я рассказываю ей о своем детстве, — я замолчала, и он понимающе кивнул, как бы соглашаясь, что некоторые темы в моих рассказах следовало опустить. — Ей это очень интересно.— Тогда, пожалуйста, не заговаривай со мной больше об отъезде.— Робер, мне и самой не хочется уезжать.— Это лучшее, что я мог от тебя услышать.Так постепенно мною овладевало чувство успокоенности, с принятием решения можно было не спешить.Я начинала приходить к выводу, что в характере Мари-Кристин не так-то просто разобраться. У нее часто менялось настроение, то она пребывала в прекрасном расположении духа, то вдруг впадала в меланхолию. Эта особенность ее характера очень заинтересовала меня. С первогх дня нашего знакомства я почувствовала, что существуем какая-то тайна, временами тревожившая ее. Однажды я спросила ее:— Мари-Кристин, что у тебя на душе?Она притворилась, будто не понимает. Так она поступала довольно часто, если я задавала вопрос, на который ей не очень хотелось отвечать. Вот и на этот раз она спросила:— На душе? Что это значит?— Это значит, тебя что-то тревожит?— Меня тревожит? А, да. Мадемуазель Дюпон говорит, у меня уж-ж-жасно с математикой, — она на французский манер растянула это слово, чтобы оно звучало еще более устрашающе.Я рассмеялась.— Нет, я думаю, это что-то поважнее математики.— Математика имеет первостепенное значение, говорит мадемуазель Дюпон.— Я имею в виду другое, Мари-Кристин. Что-то беспокоит, печалит тебя… Что-то, о чем бы тебе хотелось рассказать?— Меня ничего не беспокоит, — твердо заявила она. — А что касается всякой там глупой математики, мне на нее наплевать.Но такой ответ меня не убедил. Я понимала ее. Разве у меня самой не было на сердце тайной печали, которую я бы не стала обсуждать с первым встречным.Однажды она сказала:— Я собираюсь взять вас с собой к моей тете Кандис.Меня это удивило, потому что я никогда не слышала от Робера или Анжель этого имени.— Она сестра мамы, — объяснила Мари-Кристин, когда мы после скачки пустили лошадей шагом.— Она живет поблизости?— Недалеко. Около получаса езды. Они с мамой близнецы.— Она не очень часто бывает в Мезон Гриз, правда?— Да, не часто. Анжель приглашала ее. И Робер тоже. По крайней мере, раньше приглашали. А теперь — нет. Она не хочет приходить к нам. Я думаю, потому что тогда все вспоминается снова, а она хочет забыть. Ну, в общем, она не приходит.— Но ты часто с ней видишься?— Не очень часто. Хотя бывает… иногда. Наверное, я слишком напоминаю тете Кандис мою маму, а она не любит этих воспоминаний.— Ты раньше никогда не рассказывала мне о своей тете.— Дело в том, что я не могу вам все рассказать… пока. Может быть, потом.Мы свернули на незнакомую мне тропинку и оказались у ручья.— Мельница уже недалеко отсюда, — сказала Мари-Кристин.— Мельница?— Мулен Карефур. Так называется дом. Он в самом деле расположен на перекрестке. Поэтому так и называется. Но мельницы там уже нет. Мой прадедушка был мельником.— В этом не так-то просто разобраться. Пожалуй, тебе стоит объяснить мне поподробнее, куда мы едем, и кто эти люди.— Я же вам сказала, что мы едем к моей тете Кандис. Она живет в Мулен Карефур, где когда-то была мельница у перекрестка.— Это я уже поняла, но…— Ну вот, мой прадедушка был мельником, но дедушка заработал кучу денег не то играя на бирже, не то еще что-то в этом роде и сказал, что никогда в жизни не будет мельником, закрыл мельницу и стал важным господином, но он испортил себе карьеру, женившись на безродной цыганке. У нее было две дочери — Кандис и Марианна. Марианна была самой красивой женщиной на свете. Он поехала в Париж и стала натурщицей. Потом она выщл замуж за моего папу, и родилась я… Когда мне было девять лет, она умерла. А тетя Кандис так и живет в Карефуре няней.— С кем?— С их старой нянькой. Они ее так и зовут с детства — Нуну. Она никогда бы не оставила Кандис. Ты ее тоже увидишь.— А Кандис… она не вышла замуж?— Нет. Она живет со старой Нуну. Я думаю, они никогда не смогут забыть Марианну.— Но это странно, что они не бывают у вас в доме.— В этом нет ничего странного. Ты сама в этом убедишься, когда их увидишь. Кандис не была у нас уже три года.— Но не с тех пор, как умерла ее сестра.— Да, верно. Поедем, я покажу тебе, где упала мама. Это несчастное место. Там однажды еще кого-то сбросила лошадь. И, главное, в том же месте. Оно называется coin du Diable. Ты знаешь, что это значит?— Чертов угол. Но должна быть какая-то причина, почему там все падают.— Говорят, это потому, что люди галопом мчатся по лугу и забывают, что дальше там перекресток — им приходится сразу останавливаться. Вот, смотри. Это здесь.Она резко натянула поводья. Я сделала то же самое. Перед нами была поросшая травой лужайка. А у ручья, который мог быть притоком протекавшей неподалеку реки, пересекались две дороги и стоял дом. Рядом с ним возвышалась мельница, а за ней — амбары.На воротах, от которых начиналась дорожка, ведущая к дому, виднелась надпись: «Мулен Карефур».— Твоя тетя ждет нас? — спросила я.— О, нет. Мы просто заедем ее проведать.— Но, может быть, она не захочет меня видеть.— Не волнуйся, захочет. А меня она всегда рада видеть. Нуну — тоже.Мы спешились, привязали лошадей к столбу у ворот и пошли по заросшей травой дорожке.Мари-Кристин взялась за дверной молоток и с громким стуком опустила его. В доме было тихо. Я почувствовала некоторое смущение. Нас не ждали. И почему это Мари-Кристин вдруг взбрело в голову поехать навещать свою тетю?Я уже с облегчением подумала, что в доме никого нет, когда дверь приоткрылась, из-за нее выглянуло чье-то лицо. Это была седовласая женщина лет семидесяти.— О, Нуну! — воскликнула Мари-Кристин. — Я заехала навестить вас. А это мадемуазель Тримастон, она приехала из Англии.— Из Англии? — старуха бросила на меня подозрительный взгляд, а Мари-Кристин продолжала:— Дедушка Робер был другом ее мамы. Она была знаменитой актрисой.Дверь широко распахнулась, и мы с Мари-Кристин вошли в темную прихожую.— Тетя Кандис дома? — спросила Мари-Кристин.— Нет, она уехала.— А когда вернется?— Вот уж не могу тебе сказать.— Ну, тогда мы поболтаем с тобой, Нуну. Как ты живешь?— Ревматизм замучил. Давайте-ка поднимемся в мою комнату.— Давайте. Может быть, тетя Кандис скоро придет.Мы поднялись по лестнице, прошли по коридору и оказались перед дверью, которую открыла Нуну. Мы вошли, и Нуну жестом предложила нам сесть.— Давненько ты не была у нас, Мари-Кристин, — сказала она. — Ты должна навещать нас почаще. Ты ведь знаешь, твоя тетя Кандис не любит ездить в Мезон Гриз.— Если бы она хотела меня видеть, она бы приехала.— Но она знает, что ты приедешь сюда, если захочешь видеть ее. Вам удобно, мадемуазель?— Тримастон, — подсказала Мари-Кристин. Поблагодарив, я сказала, что мне очень удобно.— Я показываю мадемуазель Тримастон наши места достопримечательности, знакомлю с людьми и все такое. Так что ты и тетя Кандис — часть нашей программы.— Как вам здесь нравится, мадемуазель Тримастон?— Я нахожу здесь все очень интересным.— Да, издалека вы приехали, из Англии. А вот я не выезжала из этих мест с тех пор, как родились Марианн и Кандис. А это немалый срок.— Нуну приехала сюда, когда они родились. Так ведь Нуну?— Их мама умерла от родов и кому-то надо было заботиться о детях.— Они тебе были как родные, правда, Нуну?— Да, как родные.Она сидела, глядя в пространство и, как представлялось мне, вспоминала то время, когда много лет назад она приехала сюда ухаживать за осиротевшими двойняшками.Она заметила мой взгляд и почти извиняющимся тоном сказала:— Когда нянчишь детей, к ним привязываешься. А я еще их отца нянчила. Он был смышленым, да… Он был мне как сын. Родная мать его так не любила. Он был толковый парень, умел зарабатывать хорошие деньги, такому, ясно, не на мельнице сидеть. И всегда заботился обо мне. Говорил, бывало, «Пока я жив, ты ни в чем не будешь нуждаться». А потом женился на этой цыганке. Подумать только, чтобы он, умный парень… и сотворил такое! Ну, а потом остался с двумя малышками на руках. Она была не создана, чтобы рожать детей. У одних это получается, у других — нет. И он сказал мне: «Нуну, приезжай». Я и приехала.Я сказала:— Думаю, вы и сами этого хотели.Мари-Кристин довольно улыбалась. Я заметила, ей нравилось, какое направление приняла наша беседа. Она с гордостью поглядывала на меня, вероятно, потому, что Нуну нашла в моем лице сочувствующего слушателя.— И вот, все осталось на мне, — продолжала та. — Они стали моими девочками. Марианна, та с малолетства была красавицей. Такая уж уродилась. Я себе говорила: «Хлебнем мы с ней лиха». Как чуть подросла, парни косяками стали за ней ходить. Если бы вы ее увидели, сами бы поняли, почему. Мадемуазель Кандис тоже неплоха, но Марианне и в подметки не годится. А потом, вот… такая смерть.Она замолчала, и я увидела как слезы текут по ее щекам.— И как это вы меня так разговорили? Не хотите ли стаканчик вина? — спросила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41