С облегчением определил, что нахожусь уже поблизости от дома Софи; в самом деле, улица, которая передо мной лежала, должна была привести меня прямо туда. Мне вспомнилось также, что квартира располагается над парикмахерской, и когда зажегся зеленый свет, я миновал перекресток и покатил по тихой улице, внимательно оглядывая дома. Когда вдали, на краю тротуара, замаячили две фигуры, я нажал на акселератор.
Софи и Борис были одеты в легкие куртки и, как мне показалось, поеживались от утренней прохлады. Они подбежали к машине, и Софи, наклонившись, сердито крикнула:
– Мы уже заждались! Отчего ты так долго? Прежде чем я успел ответить, Борис тронул Софи за руку и сказал:
– Все в порядке. Мы успеем. Все в порядке.
Я посмотрел на мальчика. Он держал большой портфель, похожий на чемоданчик врача, что придавало ему комично-важный вид. Тем не менее держался он на удивление уверенно и, кажется, сумел успокоить и свою мать. Я ожидал, что Софи сядет рядом со мной, но она с Борисом предпочла заднее сиденье.
– Прости, – произнес я, делая поворот, – я еще не очень хорошо ориентируюсь.
– Кто с ним теперь? – спросила Софи; в ее голосе вновь звучало напряжение. – Кто-нибудь за ним присматривает?
– Он со своими коллегами. Они все собрались. До единого.
– Видишь? – мягко прозвучал сзади голос Бориса. – я говорил. Так что успокойся. Все будет в порядке.
Софи тяжело вздохнула, но, казалось, Борису и на сей раз удалось ее успокоить.
– Они делают все, что нужно, – добавил он. – Так что не волнуйся. Они ведь делают все, что нужно?
Вопрос был, очевидно, обращен ко мне. Я был несколько задет тем, какую роль Борис себе присвоил, не нравилось мне также, что они вдвоем уселись сзади, словно я был шофером, поэтому я решил не отвечать.
Следующие несколько минут мы ехали молча. Мы достигли того же перекрестка, и я сосредоточился на том, чтобы припомнить, как вернуться на лесную дорогу. Мы еще двигались по пустынным городским улицам, когда Софи произнесла (ее голос был еле различим при шуме двигателя):
– Это предупреждение.
Я не понял, ко мне ли она обращается, и собирался обернуться, но она продолжила так же тихо:
– Борис, ты слушаешь меня? Мы должны осознать это предупреждение. Твой дедушка стареет. Ему нужно беречь себя. Нечего прикидываться, будто он такой, как прежде. Нужно поберечься.
Борис что-то ответил, но его слов я не разобрал.
– Я об этом уже думала, – продолжала Софи. – Тебе я ничего не говорила, потому что знаю, как… как ты привязан к дедушке. Но сама я об этом уже давно задумываюсь. Были и другие признаки. А теперь, когда это произошло, мы не можем больше прятать голову в песок. Он стареет и должен беречь себя. Я не говорила тебе, но у меня в голове вертятся планы, и уже не первый день. Я собираюсь поговорить с мистером Хоффманом. Подробно обсудить будущее дедушки. Я собрала все сведения. Поговорила с мистером Зедельмайером из отеля «Империал», а также с мистером Вайсбергом из «Амбассадора». С тобой я не делилась, но видела, что дедушка уже не таков, как раньше. Поэтому я искала выход. Обычная история: человек, который, вроде твоего дедушки, много лет служил в гостиницах, на известном этапе получает работу несколько иного характера. Не с такой большой нагрузкой. В отеле «Империал» есть служащий много старше твоего деда, его можно видеть в вестибюле, неподалеку от входа. Он был шеф-поваром, а когда стал слишком стар для этой должности, для него придумали другую. Он носит роскошную униформу и сидит в углу вестибюля за большим столом красного дерева с чернильным прибором. Мистер Зедельмайер говорит, что он очень полезен и оправдывает свое жалованье до последнего гроша. Гости, в особенности постоянные, были бы недовольны, если б, войдя в отель, не обнаружили старика на привычном месте. Он придает отелю изысканность: думаю, мне нужно будет поговорить об этом с мистером Хоффманом. Дедушка мог бы заняться чем-нибудь в этом роде. Конечно, платить ему станут меньше, но он сохранит свою комнатку, которую так любит, и будет получать питание. Может быть, ему поставят стол, как в «Империале». Но, может быть, дедушка предпочтет стоять где-нибудь в вестибюле, одетый в специальную униформу. Я не говорю, что это нужно организовать немедленно. Однако затягивать тоже не следует. Он уже немолод, и его болезнь – это предостережение. От фактов не спрячешься. Притворяться бессмысленно.
Софи сделала паузу. К тому времени я успел достигнуть опушки леса. Небо окрасилось в пурпур.
– Не волнуйся, – повторил Борис. – С дедушкой все будет в порядке.
Я услышал, как Софи глубоко вздохнула. Потом она произнесла:
– У него будет больше свободного времени. Ему уже не придется так много работать, и вы сможете чаще бродить вечерами по Старому Городу. Или где-нибудь еще. Но ему потребуется хорошее пальто. Поэтому я сейчас захватила его с собой. Настало время отдать дедушке это пальто. Я долго его хранила.
Послышалось шуршание, и, взглянув в зеркало, я обнаружил рядом с Софи мягкий коричневый пакет с пальто. Тут мне пришлось обратиться к ней, чтобы справиться о дороге, и она, казалось, впервые заметила меня с тех пор, как мы выехали. Она склонилась вперед и проговорила мне в ухо:
– Я ждала чего-то в этом роде. Непременно поговорю вскоре с мистером Хоффманом.
Я пробормотал несколько одобрительных слов и прибавил фарам яркости, поскольку мы въезжали под сень леса.
– Другие, – проговорила Софи. – Им хоть бы хны, ни до чего нет дела. Я никогда так не могла.
Несколько минут она молчала, но я ощущал затылком ее дыхание и вдруг понял, что жду прикосновения ее пальцев к своей щеке. Софи произнесла:
– Помню. После маминой смерти. Как было одиноко.
Я снова взглянул на нее через зеркало. Она все так же наклонялась ко мне, но глаза ее были устремлены вперед, на лес.
– Не тревожься, – мягко проговорила она, и снова послышалось шуршание пальто. – Я позабочусь, чтобы нам было хорошо. Нам троим. Я об этом позабочусь.
Я остановил машину на небольшой парковке где-то на задах концертного зала. Над дверью напротив нас все еще горел ночной фонарь, и, хотя это была не та дверь, через которую я недавно вышел, я поспешил туда. Оглянувшись, я увидел, что Борис помогает матери выйти из машины. Когда они входили в помещение, он покровительственно придерживал ее за спину. Докторский чемоданчик, который мальчик нес в другой руке, неловко стукался о его ноги.
Дверь привела нас в длинный изогнутый коридор, и почти сразу нам пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить тележку с продовольствием, которую толкали двое мужчин. По сравнению с прошлым разом температура в помещении поднялась на несколько градусов, стояла духота. Заметив поблизости двух музыкантов в концертной одежде, которые дружески болтали в дверном проходе, я с облегчением понял, что Густав находится где-то неподалеку.
Пока мы следовали по коридору, нам попадалось все больше оркестрантов. Многие из них уже переоделись, но все еще, казалось, были весьма легкомысленно настроены. Они громче прежнего смеялись и перекрикивались, а далее мы едва не столкнулись с человеком, который выходил из уборной, держа виолончель так, словно это была гитара. Кто-то сказал:
– О, вы ведь мистер Райдер? Помните, мы виделись раньше?
Четверо или пятеро мужчин, проходивших по коридору, замедлили шаг и уставились на нас. Все они были нарядно одеты и, как я в ту же секунду определил, пьяны. Человек, который со мной заговорил, держал букет из роз и, приближаясь, небрежно им размахивал.
– Недавно в кинотеатре, – продолжал он. – Мистер Педерсен нас познакомил. Как ваши дела, сэр? Друзья говорят, что я тогда осрамился и должен просить у вас прощения.
– А, да, – отозвался я, узнав собеседника. – А вы как поживаете? Рад снова вас видеть. К сожалению, я сейчас очень спешу…
– Надеюсь, я не был слишком груб, – не унимался пьяный. Он приблизился ко мне вплотную, так что наши лица едва не соприкасались. – Я никогда себе этого не позволяю.
У его спутников вырвались смешки.
– Нет, вы вовсе не были грубы. Но сейчас вы должны меня извинить…
– Мы искали маэстро, – продолжал пьяный. – Не нет, не вас, сэр. Нашего собственного маэстро. Видит мы приготовили ему цветы. В знак нашего глубочайшего уважения. Не знаете ли, сэр, где его можно найти?
– К сожалению, понятия не имею. Но… боюсь в этом здании вы его пока что не найдете.
– Нет? Он еще не прибыл? – Пьяный обратился к своим спутникам. – Нашего маэстро еще нет. Что бы это значило? – И снова ко мне: – Мы принесли ему цветы. – Он опять встряхнул букет, и несколько лепестков осыпалось на пол. – В знак привязанности и уважения от городского совета. И просьбы о прощении. Конечно. Мы так долго его не понимали. – Его спутники вновь сдавленно захихикали. – А его еще нет. Нашего любимого маэстро. Ну что ж, в таком случае побудем еще немного с музыкантами. Или вернемся в бар? Как мы поступим, друзья мои?
Я видел, что Софи и Борис проявляют все большие признаки нетерпения.
– Простите, – пробормотал я и двинулся дальше Позади нас послышались новые сдавленные смешки, но я решил не оборачиваться.
Наконец суета вокруг стихла – и мы увидели впереди тупик и толпу носильщиков перед дверью последней уборной. Софи ускорила шаги, но, не дойдя до двери, остановилась. Носильщики при виде нас проворно расступились, и один из них – жилистый мужчина с усами, которого я помнил по Венгерскому кафе – выступил вперед. Он держался неуверенно и вначале обратил свои слова только ко мне:
– Он держится молодцом, сэр. Держится молодцом. – Затем носильщик повернулся к Софи и, уставив глаза в пол, пробормотал: – Он держится молодцом, мисс Софи.
Софи вначале не отозвалась; ее глаза глядели мимо носильщиков, в сторону приоткрытой двери. Затем она сказала внезапно, как бы желая оправдать свое присутствие:
– Я кое-что ему принесла. Вот, – она вынула пакет. – Я принесла ему вот это.
Один из носильщиков, сунув голову в комнату, что-то произнес, и двое, находившихся внутри, появились на пороге. Софи не двинулась с места, и некоторое время никто не понимал, что дальше говорить или делать. Тогда вперед выступил Борис, подняв на вытянутой руке свой черный портфель.
– Пожалуйста, господа, – произнес он. – Сдвиньтесь в сторону, прошу вас. Вон туда, пожалуйста.
Он махнул носильщикам, чтобы они отошли. Двое на пороге, обменявшись улыбками, не двинулись с места, и Борис еще раз нетерпеливо махнул рукой:
– Господа, в ту сторону, пожалуйста! Освободив достаточно места перед уборной, Борис оглянулся на мать. Софи приблизилась еще на несколько шагов, а потом вновь остановилась. Ее глаза были прикованы к двери (носильщики держали ее приоткрытой) – и в них читался страх. Опять все растерялись, и Борис первым прервал молчание.
– Мама, подожди здесь, пожалуйста, – сказал он, повернулся и исчез за дверью.
Софи явно испытала облегчение. Она прошла еще несколько шагов и как бы невзначай удостоверилась, можно ли что-нибудь разглядеть через щель. Обнаружив, что Борис оставил дверь плотно закрытой, она выпрямилась и стала ждать, как ждут в очереди на автобус. Пакет был переброшен через ее сложенные руки.
Борис появился через несколько минут, по-прежнему с докторским чемоданчиком, и тщательно затворил за собой дверь.
– Дедушка говорит, он очень рад, что мы пришли, – спокойно проговорил Борис, глядя на мать. – Очень рад.
Он продолжал глядеть матери в лицо, и меня впервые поразило то, как он это делал. Затем мне пришло в голову, что он, прежде чем вернуться к Густаву, ожидает поручения от матери. В самом деле, Софи, подумав, сказала:
– Скажи, я ему кое-что принесла. Подарок. Я отдам его через минуту. Мне… мне нужно его приготовить.
Когда Борис скрылся за дверью, Софи повесила пальто себе на руку и стала расправлять складки на мягкой коричневой упаковке. Видимо, по причине полной бессмысленности ее действий, я подумал о том, что меня ждет множество других обязанностей. Мне вспомнилось, например, что я еще не осмотрел зал, и с каждой минутой возможностей для этого остается все меньше.
– Я на минутку, – сказал я Софи. – Нужно кое о чем позаботиться.
Она продолжала возиться с пакетом и не откликнулась. Я собирался повторить свои слова громче, но затем решил, что не стоит привлекать к себе внимание, и потихоньку пустился на поиски Хоффмана.
32
Пройдя немного по коридору, я заметил впереди какую-то суматоху. Примерно дюжина мужчин, крича и жестикулируя, наскакивали друг на друга, и мне сперва подумалось, что в атмосфере растущего напряжения разразилась ссора среди кухонного персонала. Но потом я увидел, что толпа медленно продвигается ко мне и что состав ее очень пестрый. Некоторые из собравшихся были одеты в вечерние костюмы, другие – явившиеся, вероятно, прямо с улицы – в анораки, плащи и джинсы. К ним присоединился и кое-кто из оркестрантов.
Один из мужчин, кричавший громче остальных, показался мне знакомым. Пытаясь вспомнить, кто он, я услышал его крик:
– Мистер Бродский, я настаиваю!
Я узнал седого хирурга, которого встретил в лесу, и понял, что в центре толпы, с упрямой решительностью, движется Бродский. Вид его был ужасен. Кожа на лице и шее побелела и увяла.
– Но он говорит, что он в порядке! Почему вы не даете ему решать самому? – крикнул хирургу мужчина средних лет, одетый в смокинг. Его немедленно поддержало множество голосов, следом послышался хор протеста.
Тем временем Бродский, не обращая внимания на переполох, продолжал медленно продвигаться вперед. Вначале мне казалось, что его несет толпа, но когда он приблизился, я выяснил, что он идет самостоятельно, опираясь на костыль. Последний привлек мое внимание, и, всмотревшись пристальней, я установил, что это гладильная доска, которую Бродский держал под мышкой.
Пока я изучал это зрелище, крикуны, по-видимому, начали меня узнавать и один за другим почтительно замолкали, так что по мере приближения толпы шум стихал. Хирург, однако, не успокаивался:
– Мистер Бродский! Ваш организм претерпел тяжелейший шок. Я вынужден настаивать, чтобы вы сели и дали себе отдых!
Бродский смотрел в пол, концентрируясь на каждом шаге, и некоторое время не замечал меня. Наконец, уловив в поведении окружающих перемену, он поднял глаза.
– А, Райдер! – воскликнул он. – Вот и вы.
– Мистер Бродский! Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, – невозмутимо отозвался он.
Толпа немного расступилась, и оставшееся до меня расстояние Бродский преодолел уже легче. Когда я похвалил его за то, как быстро он научился передвигаться с помощью костыля, он взглянул на гладильную доску так, будто только что о ней вспомнил.
– Она валялась в кузове фургона у человека, который меня сюда привез, – пояснил он. – Вещь довольно удобная. Прочная, ходить можно. Правда, есть одно затруднение. Иногда она раскрывается. Вот так.
Он потряс доску, и она, конечно, стала раскладываться. Чтобы ее остановить, понадобился лишь легкий рывок, однако даже такая помеха, если она возникает периодически, явно должна была вызывать немалое раздражение.
– Нужна веревка, – с грустью произнес Бродский. – Что-то вроде этого. Но времени уже не остается.
Я взглянул вниз, куда он указывал, и не мог не ужаснуться при виде левой штанины, завязанной узлом ниже бедра.
– Мистер Бродский, – сказал я, заставив себя поднять глаза, – вы не можете сейчас хорошо себя чувствовать. Хватит ли у вас сил, чтобы сегодня дирижировать оркестром?
– Хватит, хватит. Я чувствую себя прекрасно. Я буду дирижировать и… и выступление пройдет блестяще. Так, как я все время думал. И она увидит это собственными глазами и услышит собственными ушами. Все эти годы я был не таким уж дураком. Я лелеял это в душе и ждал. Сегодня она увидит, каков я, Райдер. Это будет великолепно.
– Вы говорите о мисс Коллинз? Но разве она придет?
– Придет, придет. Не сомневайтесь. Он сделал все, чтобы этому помешать, он ее напугал, но она придет. Теперь я разгадал его игру. Райдер, я добрался до ее квартиры, я долго шел, и это было тяжело, но под конец встретил этого человека, этого доброго человека, – Бродский оглядел толпу и махнул кому-то рукой, – который проезжал мимо в фургоне. Мы отправились к ней домой, я постучал в дверь, стучал и стучал не переставая. Кто-то из соседей подумал, что началась прежняя история. Вы ведь знаете, я проделывал это раньше, устраивал ночами грохот, и соседи вызывали полицию. Но я сказал: да нет же, дурень, я вовсе не пьян. Я попал в аварию и теперь трезв и все понял. Я прокричал это соседу, толстому старикашке. Я все понял, понял, чем он занимался все это время, кричал я соседу в верхнем окне. И тогда она подошла к двери, она приблизилась и слышала, как я говорил с соседом, и видела меня через окно, и не знала, что делать, и я бросил соседа и стал обращаться к ней. Она слушала, но дверь вначале не открывала, и тогда я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Софи и Борис были одеты в легкие куртки и, как мне показалось, поеживались от утренней прохлады. Они подбежали к машине, и Софи, наклонившись, сердито крикнула:
– Мы уже заждались! Отчего ты так долго? Прежде чем я успел ответить, Борис тронул Софи за руку и сказал:
– Все в порядке. Мы успеем. Все в порядке.
Я посмотрел на мальчика. Он держал большой портфель, похожий на чемоданчик врача, что придавало ему комично-важный вид. Тем не менее держался он на удивление уверенно и, кажется, сумел успокоить и свою мать. Я ожидал, что Софи сядет рядом со мной, но она с Борисом предпочла заднее сиденье.
– Прости, – произнес я, делая поворот, – я еще не очень хорошо ориентируюсь.
– Кто с ним теперь? – спросила Софи; в ее голосе вновь звучало напряжение. – Кто-нибудь за ним присматривает?
– Он со своими коллегами. Они все собрались. До единого.
– Видишь? – мягко прозвучал сзади голос Бориса. – я говорил. Так что успокойся. Все будет в порядке.
Софи тяжело вздохнула, но, казалось, Борису и на сей раз удалось ее успокоить.
– Они делают все, что нужно, – добавил он. – Так что не волнуйся. Они ведь делают все, что нужно?
Вопрос был, очевидно, обращен ко мне. Я был несколько задет тем, какую роль Борис себе присвоил, не нравилось мне также, что они вдвоем уселись сзади, словно я был шофером, поэтому я решил не отвечать.
Следующие несколько минут мы ехали молча. Мы достигли того же перекрестка, и я сосредоточился на том, чтобы припомнить, как вернуться на лесную дорогу. Мы еще двигались по пустынным городским улицам, когда Софи произнесла (ее голос был еле различим при шуме двигателя):
– Это предупреждение.
Я не понял, ко мне ли она обращается, и собирался обернуться, но она продолжила так же тихо:
– Борис, ты слушаешь меня? Мы должны осознать это предупреждение. Твой дедушка стареет. Ему нужно беречь себя. Нечего прикидываться, будто он такой, как прежде. Нужно поберечься.
Борис что-то ответил, но его слов я не разобрал.
– Я об этом уже думала, – продолжала Софи. – Тебе я ничего не говорила, потому что знаю, как… как ты привязан к дедушке. Но сама я об этом уже давно задумываюсь. Были и другие признаки. А теперь, когда это произошло, мы не можем больше прятать голову в песок. Он стареет и должен беречь себя. Я не говорила тебе, но у меня в голове вертятся планы, и уже не первый день. Я собираюсь поговорить с мистером Хоффманом. Подробно обсудить будущее дедушки. Я собрала все сведения. Поговорила с мистером Зедельмайером из отеля «Империал», а также с мистером Вайсбергом из «Амбассадора». С тобой я не делилась, но видела, что дедушка уже не таков, как раньше. Поэтому я искала выход. Обычная история: человек, который, вроде твоего дедушки, много лет служил в гостиницах, на известном этапе получает работу несколько иного характера. Не с такой большой нагрузкой. В отеле «Империал» есть служащий много старше твоего деда, его можно видеть в вестибюле, неподалеку от входа. Он был шеф-поваром, а когда стал слишком стар для этой должности, для него придумали другую. Он носит роскошную униформу и сидит в углу вестибюля за большим столом красного дерева с чернильным прибором. Мистер Зедельмайер говорит, что он очень полезен и оправдывает свое жалованье до последнего гроша. Гости, в особенности постоянные, были бы недовольны, если б, войдя в отель, не обнаружили старика на привычном месте. Он придает отелю изысканность: думаю, мне нужно будет поговорить об этом с мистером Хоффманом. Дедушка мог бы заняться чем-нибудь в этом роде. Конечно, платить ему станут меньше, но он сохранит свою комнатку, которую так любит, и будет получать питание. Может быть, ему поставят стол, как в «Империале». Но, может быть, дедушка предпочтет стоять где-нибудь в вестибюле, одетый в специальную униформу. Я не говорю, что это нужно организовать немедленно. Однако затягивать тоже не следует. Он уже немолод, и его болезнь – это предостережение. От фактов не спрячешься. Притворяться бессмысленно.
Софи сделала паузу. К тому времени я успел достигнуть опушки леса. Небо окрасилось в пурпур.
– Не волнуйся, – повторил Борис. – С дедушкой все будет в порядке.
Я услышал, как Софи глубоко вздохнула. Потом она произнесла:
– У него будет больше свободного времени. Ему уже не придется так много работать, и вы сможете чаще бродить вечерами по Старому Городу. Или где-нибудь еще. Но ему потребуется хорошее пальто. Поэтому я сейчас захватила его с собой. Настало время отдать дедушке это пальто. Я долго его хранила.
Послышалось шуршание, и, взглянув в зеркало, я обнаружил рядом с Софи мягкий коричневый пакет с пальто. Тут мне пришлось обратиться к ней, чтобы справиться о дороге, и она, казалось, впервые заметила меня с тех пор, как мы выехали. Она склонилась вперед и проговорила мне в ухо:
– Я ждала чего-то в этом роде. Непременно поговорю вскоре с мистером Хоффманом.
Я пробормотал несколько одобрительных слов и прибавил фарам яркости, поскольку мы въезжали под сень леса.
– Другие, – проговорила Софи. – Им хоть бы хны, ни до чего нет дела. Я никогда так не могла.
Несколько минут она молчала, но я ощущал затылком ее дыхание и вдруг понял, что жду прикосновения ее пальцев к своей щеке. Софи произнесла:
– Помню. После маминой смерти. Как было одиноко.
Я снова взглянул на нее через зеркало. Она все так же наклонялась ко мне, но глаза ее были устремлены вперед, на лес.
– Не тревожься, – мягко проговорила она, и снова послышалось шуршание пальто. – Я позабочусь, чтобы нам было хорошо. Нам троим. Я об этом позабочусь.
Я остановил машину на небольшой парковке где-то на задах концертного зала. Над дверью напротив нас все еще горел ночной фонарь, и, хотя это была не та дверь, через которую я недавно вышел, я поспешил туда. Оглянувшись, я увидел, что Борис помогает матери выйти из машины. Когда они входили в помещение, он покровительственно придерживал ее за спину. Докторский чемоданчик, который мальчик нес в другой руке, неловко стукался о его ноги.
Дверь привела нас в длинный изогнутый коридор, и почти сразу нам пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить тележку с продовольствием, которую толкали двое мужчин. По сравнению с прошлым разом температура в помещении поднялась на несколько градусов, стояла духота. Заметив поблизости двух музыкантов в концертной одежде, которые дружески болтали в дверном проходе, я с облегчением понял, что Густав находится где-то неподалеку.
Пока мы следовали по коридору, нам попадалось все больше оркестрантов. Многие из них уже переоделись, но все еще, казалось, были весьма легкомысленно настроены. Они громче прежнего смеялись и перекрикивались, а далее мы едва не столкнулись с человеком, который выходил из уборной, держа виолончель так, словно это была гитара. Кто-то сказал:
– О, вы ведь мистер Райдер? Помните, мы виделись раньше?
Четверо или пятеро мужчин, проходивших по коридору, замедлили шаг и уставились на нас. Все они были нарядно одеты и, как я в ту же секунду определил, пьяны. Человек, который со мной заговорил, держал букет из роз и, приближаясь, небрежно им размахивал.
– Недавно в кинотеатре, – продолжал он. – Мистер Педерсен нас познакомил. Как ваши дела, сэр? Друзья говорят, что я тогда осрамился и должен просить у вас прощения.
– А, да, – отозвался я, узнав собеседника. – А вы как поживаете? Рад снова вас видеть. К сожалению, я сейчас очень спешу…
– Надеюсь, я не был слишком груб, – не унимался пьяный. Он приблизился ко мне вплотную, так что наши лица едва не соприкасались. – Я никогда себе этого не позволяю.
У его спутников вырвались смешки.
– Нет, вы вовсе не были грубы. Но сейчас вы должны меня извинить…
– Мы искали маэстро, – продолжал пьяный. – Не нет, не вас, сэр. Нашего собственного маэстро. Видит мы приготовили ему цветы. В знак нашего глубочайшего уважения. Не знаете ли, сэр, где его можно найти?
– К сожалению, понятия не имею. Но… боюсь в этом здании вы его пока что не найдете.
– Нет? Он еще не прибыл? – Пьяный обратился к своим спутникам. – Нашего маэстро еще нет. Что бы это значило? – И снова ко мне: – Мы принесли ему цветы. – Он опять встряхнул букет, и несколько лепестков осыпалось на пол. – В знак привязанности и уважения от городского совета. И просьбы о прощении. Конечно. Мы так долго его не понимали. – Его спутники вновь сдавленно захихикали. – А его еще нет. Нашего любимого маэстро. Ну что ж, в таком случае побудем еще немного с музыкантами. Или вернемся в бар? Как мы поступим, друзья мои?
Я видел, что Софи и Борис проявляют все большие признаки нетерпения.
– Простите, – пробормотал я и двинулся дальше Позади нас послышались новые сдавленные смешки, но я решил не оборачиваться.
Наконец суета вокруг стихла – и мы увидели впереди тупик и толпу носильщиков перед дверью последней уборной. Софи ускорила шаги, но, не дойдя до двери, остановилась. Носильщики при виде нас проворно расступились, и один из них – жилистый мужчина с усами, которого я помнил по Венгерскому кафе – выступил вперед. Он держался неуверенно и вначале обратил свои слова только ко мне:
– Он держится молодцом, сэр. Держится молодцом. – Затем носильщик повернулся к Софи и, уставив глаза в пол, пробормотал: – Он держится молодцом, мисс Софи.
Софи вначале не отозвалась; ее глаза глядели мимо носильщиков, в сторону приоткрытой двери. Затем она сказала внезапно, как бы желая оправдать свое присутствие:
– Я кое-что ему принесла. Вот, – она вынула пакет. – Я принесла ему вот это.
Один из носильщиков, сунув голову в комнату, что-то произнес, и двое, находившихся внутри, появились на пороге. Софи не двинулась с места, и некоторое время никто не понимал, что дальше говорить или делать. Тогда вперед выступил Борис, подняв на вытянутой руке свой черный портфель.
– Пожалуйста, господа, – произнес он. – Сдвиньтесь в сторону, прошу вас. Вон туда, пожалуйста.
Он махнул носильщикам, чтобы они отошли. Двое на пороге, обменявшись улыбками, не двинулись с места, и Борис еще раз нетерпеливо махнул рукой:
– Господа, в ту сторону, пожалуйста! Освободив достаточно места перед уборной, Борис оглянулся на мать. Софи приблизилась еще на несколько шагов, а потом вновь остановилась. Ее глаза были прикованы к двери (носильщики держали ее приоткрытой) – и в них читался страх. Опять все растерялись, и Борис первым прервал молчание.
– Мама, подожди здесь, пожалуйста, – сказал он, повернулся и исчез за дверью.
Софи явно испытала облегчение. Она прошла еще несколько шагов и как бы невзначай удостоверилась, можно ли что-нибудь разглядеть через щель. Обнаружив, что Борис оставил дверь плотно закрытой, она выпрямилась и стала ждать, как ждут в очереди на автобус. Пакет был переброшен через ее сложенные руки.
Борис появился через несколько минут, по-прежнему с докторским чемоданчиком, и тщательно затворил за собой дверь.
– Дедушка говорит, он очень рад, что мы пришли, – спокойно проговорил Борис, глядя на мать. – Очень рад.
Он продолжал глядеть матери в лицо, и меня впервые поразило то, как он это делал. Затем мне пришло в голову, что он, прежде чем вернуться к Густаву, ожидает поручения от матери. В самом деле, Софи, подумав, сказала:
– Скажи, я ему кое-что принесла. Подарок. Я отдам его через минуту. Мне… мне нужно его приготовить.
Когда Борис скрылся за дверью, Софи повесила пальто себе на руку и стала расправлять складки на мягкой коричневой упаковке. Видимо, по причине полной бессмысленности ее действий, я подумал о том, что меня ждет множество других обязанностей. Мне вспомнилось, например, что я еще не осмотрел зал, и с каждой минутой возможностей для этого остается все меньше.
– Я на минутку, – сказал я Софи. – Нужно кое о чем позаботиться.
Она продолжала возиться с пакетом и не откликнулась. Я собирался повторить свои слова громче, но затем решил, что не стоит привлекать к себе внимание, и потихоньку пустился на поиски Хоффмана.
32
Пройдя немного по коридору, я заметил впереди какую-то суматоху. Примерно дюжина мужчин, крича и жестикулируя, наскакивали друг на друга, и мне сперва подумалось, что в атмосфере растущего напряжения разразилась ссора среди кухонного персонала. Но потом я увидел, что толпа медленно продвигается ко мне и что состав ее очень пестрый. Некоторые из собравшихся были одеты в вечерние костюмы, другие – явившиеся, вероятно, прямо с улицы – в анораки, плащи и джинсы. К ним присоединился и кое-кто из оркестрантов.
Один из мужчин, кричавший громче остальных, показался мне знакомым. Пытаясь вспомнить, кто он, я услышал его крик:
– Мистер Бродский, я настаиваю!
Я узнал седого хирурга, которого встретил в лесу, и понял, что в центре толпы, с упрямой решительностью, движется Бродский. Вид его был ужасен. Кожа на лице и шее побелела и увяла.
– Но он говорит, что он в порядке! Почему вы не даете ему решать самому? – крикнул хирургу мужчина средних лет, одетый в смокинг. Его немедленно поддержало множество голосов, следом послышался хор протеста.
Тем временем Бродский, не обращая внимания на переполох, продолжал медленно продвигаться вперед. Вначале мне казалось, что его несет толпа, но когда он приблизился, я выяснил, что он идет самостоятельно, опираясь на костыль. Последний привлек мое внимание, и, всмотревшись пристальней, я установил, что это гладильная доска, которую Бродский держал под мышкой.
Пока я изучал это зрелище, крикуны, по-видимому, начали меня узнавать и один за другим почтительно замолкали, так что по мере приближения толпы шум стихал. Хирург, однако, не успокаивался:
– Мистер Бродский! Ваш организм претерпел тяжелейший шок. Я вынужден настаивать, чтобы вы сели и дали себе отдых!
Бродский смотрел в пол, концентрируясь на каждом шаге, и некоторое время не замечал меня. Наконец, уловив в поведении окружающих перемену, он поднял глаза.
– А, Райдер! – воскликнул он. – Вот и вы.
– Мистер Бродский! Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно, – невозмутимо отозвался он.
Толпа немного расступилась, и оставшееся до меня расстояние Бродский преодолел уже легче. Когда я похвалил его за то, как быстро он научился передвигаться с помощью костыля, он взглянул на гладильную доску так, будто только что о ней вспомнил.
– Она валялась в кузове фургона у человека, который меня сюда привез, – пояснил он. – Вещь довольно удобная. Прочная, ходить можно. Правда, есть одно затруднение. Иногда она раскрывается. Вот так.
Он потряс доску, и она, конечно, стала раскладываться. Чтобы ее остановить, понадобился лишь легкий рывок, однако даже такая помеха, если она возникает периодически, явно должна была вызывать немалое раздражение.
– Нужна веревка, – с грустью произнес Бродский. – Что-то вроде этого. Но времени уже не остается.
Я взглянул вниз, куда он указывал, и не мог не ужаснуться при виде левой штанины, завязанной узлом ниже бедра.
– Мистер Бродский, – сказал я, заставив себя поднять глаза, – вы не можете сейчас хорошо себя чувствовать. Хватит ли у вас сил, чтобы сегодня дирижировать оркестром?
– Хватит, хватит. Я чувствую себя прекрасно. Я буду дирижировать и… и выступление пройдет блестяще. Так, как я все время думал. И она увидит это собственными глазами и услышит собственными ушами. Все эти годы я был не таким уж дураком. Я лелеял это в душе и ждал. Сегодня она увидит, каков я, Райдер. Это будет великолепно.
– Вы говорите о мисс Коллинз? Но разве она придет?
– Придет, придет. Не сомневайтесь. Он сделал все, чтобы этому помешать, он ее напугал, но она придет. Теперь я разгадал его игру. Райдер, я добрался до ее квартиры, я долго шел, и это было тяжело, но под конец встретил этого человека, этого доброго человека, – Бродский оглядел толпу и махнул кому-то рукой, – который проезжал мимо в фургоне. Мы отправились к ней домой, я постучал в дверь, стучал и стучал не переставая. Кто-то из соседей подумал, что началась прежняя история. Вы ведь знаете, я проделывал это раньше, устраивал ночами грохот, и соседи вызывали полицию. Но я сказал: да нет же, дурень, я вовсе не пьян. Я попал в аварию и теперь трезв и все понял. Я прокричал это соседу, толстому старикашке. Я все понял, понял, чем он занимался все это время, кричал я соседу в верхнем окне. И тогда она подошла к двери, она приблизилась и слышала, как я говорил с соседом, и видела меня через окно, и не знала, что делать, и я бросил соседа и стал обращаться к ней. Она слушала, но дверь вначале не открывала, и тогда я сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63