Теоретически он конечно же был прав. Но у нас в библиотеке за тишиной так строго не следили. Читателям при встрече всегда хочется немного поговорить – как и в любом другом общественном месте. И если принять во внимание, что мистер Бродский сам нарушал правила, приводя с собой собаку, неудивительно, что на него смотрели косо. Однако порой по утрам, его охватывало особое настроение. Он читал, сидя за столом, с возрастающе отрешенным видом. Замечали, как он смотрит в пространство перед собой, и на глаза его нередко наворачиваются слезы. Когда такое случалось, все понимали, что теперь можно и не понижать голоса. Обычно кто-нибудь предпринимал попытку. Если мистер Бродский никак не откликался, очень скоро все присутствующие затевали громкий разговор. Иногда – людская испорченность! – шум в библиотеке стоит такой, какого в отсутствие мистера Бродского сроду и не бывает. Помню, однажды я зашел туда вернуть книгу – и мне почудилось, будто я не где-нибудь, а на вокзале. Мне пришлось кричать чуть ли не во весь голос, чтобы меня услышали у стола выдачи. А мистер Бродский сидит, не шелохнувшись, посреди всего этого, погруженный в собственный мир. Печальное, надо сказать, зрелище он собой представлял. В утреннем свете он выглядел совсем раскисшим. С кончика носа свисала капля, взгляд казался отрешенным, развернутая страница была начисто забыта. Мне подумалось, что это жестоко – вытворять этакое рядом с ним. Окружающие его словно попирали, хотя я и не знал точно, в каком смысле. Однако на следующее же утро мистер Бродский был вполне способен так на них рявкнуть, что все вмиг бы замолчали. Что я пытаюсь вам втолковать, мистер Райдер: вот кем долгие годы был для нас мистер Бродский. Полагаю, слишком смело ожидать, что восприятие его окружающими может совершенно перемениться за сравнительно короткий срок. Достигнуты серьезные успехи, но… как вы только что сами видели… – Педерсеном, похоже, вновь овладело раздражение. – Им следовало бы знать лучше, – пробормотал он себе под нос.
Мы остановились у перекрестка. Туман заметно сгустился, и я потерял всякую ориентировку. Педерсен, оглядевшись вокруг, зашагал вперед, ведя меня по узкой улочке с рядами автомобилей, припаркованных на тротуарах.
– Я провожу вас до отеля, мистер Райдер. Домой мне по пути и так, и так. Надеюсь, отель вас вполне удовлетворяет?
– О да, все отлично.
– У мистера Хоффмана превосходное заведение. Он великолепный управляющий и в целом замечательный человек. К тому же, как вам известно, именно мистера Хоффмана мы должны благодарить за… э-э… оздоровление мистера Бродского.
– Да-да, разумеется.
Автомобиля на тротуаре вынуждали нас идти гуськом, и тогда мы переместились на середину улицы. Шагая бок о бок с Педерсеном, я заметил, что настроение его улучшилось.
– Насколько я знаю, – с улыбкой произнес он, – завтра вы направляетесь в дом графини, чтобы послушать записи. Наш мэр, мистер фон Винтерштейн, намеревается к вам присоединиться. Он жаждет где-нибудь в сторонке обсудить с вами положение дел. Но главное, конечно, это записи. Нечто совершенно необыкновенное!
– Да, я с нетерпением предвкушаю это событие.
– Графиня удивительная дама. Снова и снова она демонстрирует такой размах мышления, который повергает в стыд всех нас. Я не раз спрашивал ее, что впервые подало ей эту идею. «Предчувствие, – неизменно отвечает она. Однажды утром я проснулась с этим предчувствием». Что за дама! Добыть эти граммофонные пластинки было делом нелегким. Тем не менее она ухитрилась, обратившись за помощью в специализированный магазин в Берлине. Конечно, никто из нас тогда ничего не подозревал – а если б узнали, то просто подняли бы на смех всю затею. Но вот однажды она созвала нас к себе. Выдался приятный солнечный вечер – в прошлом месяце минуло два года. Нас было всего одиннадцать, и мы собрались в гостиной, не зная толком, чего ожидать. После угощения графиня без проволочек обратилась к нам. Мы мучились достаточно долго, сказала она. Пришло время действовать. Время признать, насколько мы заблуждались, и предпринять какие-то положительные шаги, дабы максимально устранить нанесенный ущерб. Иначе внуки и правнуки нам этого никогда не простят. Что ж, все это было не ново, мы уже месяцами изливали друг перед другом подобные чувства и потому в ответ на слова графини дружно закивали и вразнобой выразили свое одобрение. Однако графиня на этом не остановилась. Что касается мистера Кристоффа, сказала она, то в дальнейших мерах необходимости нет. Он теперь основательно дискредитирован по всему городу во всех отношениях. Однако это само по себе вряд ли способно дать обратный ход спирали несчастья, которая со все большей силой раскручивается в сердце нашего общества. Мы должны переломить настроение, начинать строить новую эру. Мы все и тут согласно закивали, как один, но опять-таки, мистер Райдер, подобными чувствами мы уже обменивались множество раз. Кажется, мистер фон Винтерштейн даже высказался в этом роде, хотя и в высшей степени галантно. И вот тогда графиня принялась раскрывать перед нами свои затаенные мысли. Решение проблемы, провозгласила она, весьма возможно, все это время находится среди нас самих. Она пустилась в дальнейшие объяснения – и поначалу, естественно, мы с трудом верили собственным ушам. Мистер Бродский? Тот, из библиотеки, – и тот, шатающийся пропойца? Неужели графиня всерьез говорит о мистере Бродском? Будь на месте графини кто-то другой, не сомневаюсь, мы бы просто покатились со смеху. Но графиня, помнится, сохраняла полную уверенность в себе. Она предложила нам устроиться поудобнее – послушать музыку, которую она для нас приготовила. Послушать самым внимательным образом. И начала проигрывать для нас те самые пластинки, одну за другой. Мы сидели и слушали, солнце за окнами клонилось к закату. Качество записи было неважным. Стереопроигрыватель у графини, как вы увидите завтра, довольно-таки устаревший. Но все это ровным счетом ничего не значило. Почти сразу же музыка нас всех зачаровала, погрузила в глубочайшую безмятежность. У иных на глаза навернулись слезы. Стало ясно: мы слушаем то, чего нам так остро недоставало все эти годы. Внезапно сделалось еще более непостижимым, чем когда-либо, как мы могли опуститься до восхваления какого-то типа мистера Кристоффа. Наконец-то мы слушали подлинную музыку. Выступление дирижера не просто невероятно одаренного, но такого, кто разделял наши ценности . Потом музыка умолкла, мы встали и начали разминать ноги – а слушали мы добрых три часа с лишком – и тут идея насчет мистера Бродского – мистера Бродского! – показалась нам все такой же абсурдной. Записи очень старые, напомнили мы. А мистер Бродский по причинам, лучше всего известным только ему самому, давным-давно забросил музыку. И кроме того, у него… есть свои проблемы. Непросто признать в нем человека, которого мы слышали. Мы задумчиво покачивали головами. Но вот графиня заговорила снова. Мы приближаемся к критической точке. Необходимо сохранять непредвзятость. Мы должны разыскать мистера Бродского, поговорить с ним, выяснить нынешнее состояние его способностей. Нет смысла напоминать что медлить никак нельзя. Каждый припомнит десятки плачевных исходов. Сколько жизней загублено одиночеством! Сколько семей, отчаявшихся вернуть счастье, которое раньше принималось за нечто должное! Именно в этот момент мистер Хоффман, управляющий нашего отеля, неожиданно прочистил горло и заявил, что он возьмет заботы о мистере Бродском на себя. Он берется – он произнес это очень торжественно, встав с кресла – берется лично оценить ситуацию, и если существует хоть малейшая возможность реабилитации мистера Бродского, тогда он, мистер Хоффман, возложит на себя за это персональную ответственность. Если мы доверим ему эту задачу, он поклянется не разочаровать ожидания общества. Это было, как я уже сказал, больше двух лет тому назад. С того дня мы изумленно следили за тем, как неукоснительно мистер Хоффман проводил в жизнь свое обещание. Дело шло не совсем гладко, но прогресс в итоге был достигнут разительный. И теперь мистер Бродский приведен в свое нынешнее состояние. Мы даже чувствуем, что настала пора для решающего шага. В конце концов, все, что мы можем сделать, это просто представить мистера Бродского в лучшем свете. В какой-то момент горожанам придется доверить суждение собственным глазам и ушам. Что ж, пока все указывает на то, что мы не переборщили с амбициями. Мистер Бродский репетировал регулярно и, судя по рассказам, полностью завоевал уважение оркестра. Со времени его последнего публичного выступления прошло столько лет, но утрачено, кажется, немногое. Страстность, утонченное восприятие, которые мы ощутили в гостиной графини в тот вечер, все это ждало где-то глубоко внутри и теперь постепенно пробуждалось. Да, у нас есть все основания полагать, что в четверг мистер Бродский станет предметом нашей гордости. Между тем, со своей стороны, мы сделали все от нас зависящее, чтобы обеспечить успех вечера. Штутгартский оркестр фонда Нагеля, как вам известно, не принадлежит к числу высших по рангу, но репутация его стоит очень высоко. Услуги его обходятся недешево. Тем не менее практически никто не протестовал против того, чтобы нанять оркестр ради такого наиважнейшего случая, никто не возражал и против названного срока. Сначала предполагалось, что репетиции продлятся две недели, но в итоге, с полного одобрения финансового комитета, мы продлили срок до трех недель. Содержать приезжий оркестр три недели, да еще прибавьте сюда гонорар, как вы понимаете, отнюдь не ничтожный расход, сэр. Однако никто и словечком не возразил. Все члены городского совета теперь осознали огромную важность вечера в четверг. Ясно, что мистеру Бродскому должны быть предоставлены самые широкие возможности. И все же, – Педерсен неожиданно вздохнул, – все же, как вы могли убедиться не далее как сегодняшним вечером, старые въевшиеся идеи трудно вытравить. Вот почему именно ваша помощь, мистер Райдер, ваше согласие приехать в наш скромный город могут оказаться для нас абсолютно решающими. Люди будут слушать вас так, как не станут никогда слушать никого из нас. В сущности, сэр, поверьте, настроение в городе переменилось просто от одного известия о вашем прибытии. Огромные ожидания возлагаются на вашу речь в четверг вечером. В трамваях и кафе ни о чем другом, собственно, и не говорят. Разумеется, я не знаю в точности, что вы для нас приготовили. Возможно, вы позаботились, чтобы не нарисовать слишком розовую картину. Возможно, вы предупредите нас о тяжкой работе, которая предстоит каждому из нас, если мы хотим заново возродить былое счастье. Вы с полным правом выскажете нам подобные предостережения. Но я знаю также, сколь искусно вы сумеете апеллировать к позитивной стороне вашего слушателя, к его общественной струнке. В любом случае не подлежит сомнению одно. После вашей речи никто в городе больше не увидят в мистере Бродском, как раньше, неопрятного старого пьянчугу. Вижу вашу озабоченность, мистер Райдер. Пожалуйста, не тревожьтесь. Наш город может смахивать на болото, однако бывают события, когда мы взмываем на высоту. Мистер Хоффман в особенности не жалеет сил ради того, чтобы выстроить поистине ослепительный вечер. Будьте уверены, сэр, явятся все более или менее заметные горожане. А что касается самого мистера Бродского, я уверен, он нас не подведет. Он превзойдет любые ожидания, ни капли не сомневаюсь.
На деле выражение моего лица, подмеченное Педерсеном, не имело ничего общего с «озабоченностью»: во мне все более нарастало недовольство собой. По правде говоря, мое предстоящее обращение к городу не только не было начато: я еще даже не завершил предварительные изыскания. У меня просто в голове не укладывалось, каким образом, при всем моем опыте, я ухитрился попасть в подобное положение. Я вспомнил, как днем, сидя в уютном атриуме отеля, я прихлебывал крепкий горьковатый кофе и снова и снова внушал себе важность строжайшего расписания на оставшиеся часы, дабы использовать ограниченный отрезок времени с наибольшей пользой. Созерцая туманный фонтан в зеркале напротив стойки, я даже представлял себя в ситуации, достаточно схожей с той, с какой столкнулся в кинотеатре: собеседники находятся под неотразимым впечатлением от моего авторитетного знакомства со всем диапазоном местных проблем; они немедленно подхватывают и на следующий день разносят по всему городу по крайней мере один из моих остроумных выпадов против Кристоффа. Вместо того я позволил отвлечь свое внимание на другие темы – и в результате за все время, проведенное в зале, не удосужился изречь ничего сколько-нибудь примечательного. Возможно даже, у них создалось впечатление обо мне как о не слишком воспитанной особе. Внезапно меня охватило жгучее раздражение против Софи за вызванную ею неразбериху и за способ, которым она вынудила меня едва ли не полностью отказаться от привычных стандартов.
Мы снова остановились – на этот раз уже перед самым отелем.
– Для меня это было большое удовольствие, – сказал Педерсен, протягивая мне руку. – Я очень надеюсь на то, что вы позволите мне в ближайшие дни разделять ваше общество. Но сейчас вы должны немного отдохнуть.
Я поблагодарил Педерсена, пожелал спокойной ночи и, как только его шаги стихли в темноте, вошел в вестибюль.
Дежурил все тот же молодой портье.
– Надеюсь, вам понравился фильм, – сказал он, вручая мне ключ.
– Да, очень. Спасибо, что подсказали. Я неплохо развеялся.
– Многие постояльцы считают, что это хороший способ закончить день. Да, Густав передает, что Борис был очень доволен своей комнатой и уснул в минуту.
– Отлично.
Я пожелал портье спокойной ночи и заторопился к лифту.
В номере я почувствовал, что за день покрылся коркой грязи, и, переодевшись в халат, начал готовиться к душу. Но пока оглядывал ванную, вдруг сник от сильнейшего приступа усталости. Все, на что я оказался способен, это кое-как добраться до постели и рухнуть прямо на покрывало, мгновенно погрузившись в глубокий сон.
10
Проспал я совсем недолго: над ухом зазвонил телефон. Выждав некоторое время, я все-таки сел в постели и снял трубку.
– Мистер Райдер? Это я. Хоффман.
Я надеялся узнать, почему меня вдруг разбудили, однако управляющий отелем больше ничего не добавил. Последовала неловкая пауза, и я снова услышал:
– Это я, сэр. Хоффман. – И после новой паузы: – Я здесь внизу, в вестибюле.
– Понятно.
– Простите, мистер Райдер, я вас, вероятно, от чего-то оторвал?
– Признаться, я как раз пытался немного вздремнуть.
Мое сообщение, казалось, озадачило Хоффмана, и он умолк. Я поспешил рассмеяться:
– Собственно говоря, прилег – просто так. По-настоящему, разумеется, мне не уснуть, пока… пока не сделаны все дела за день.
– Ясно, ясно. – В голосе Хоффмана слышалось облегчение. – Решили, так сказать, перевести дух. Вполне разумно. Что ж, во всяком случае, я буду ждать вас в вестибюле, сэр.
Я положил трубку и продолжал сидеть в нерешительности, не зная, как поступить. Усталость донимала меня по-прежнему – я не проспал и пяти минут; соблазнительно было вновь завернуться в одеяло и начисто забыть обо всех делах. Осознав, однако, что это невозможно, я выбрался из постели.
Обнаружив на себе халат, я хотел было его снять и одеться приличней, но тут мне пришло в голову, что спуститься вниз и поговорить с Хоффманом вполне можно и так. Глубокой ночью вряд ли кто мне встретится, кроме Хоффмана и портье, а этот мой наряд ненавязчиво, но вместе с тем недвусмысленно намекнет, что час поздний и что меня оторвали от сна. Я вышел в коридор и, немало раздосадованный, ступил в лифт.
Халат – по крайней мере, вначале – как будто возымел желаемое действие, так как Хоффман встретил меня словами:
– Простите, что нарушил ваш отдых, мистер Райдер. Все эти передвижения наверняка изрядно вас утомили.
Я и не пытался скрыть свою усталость. Проведя рукой по волосам, я сказал:
– Все в порядке, мистер Хоффман. Но я надеюсь, надолго это не затянется. У меня, по правде говоря, ноги подкашиваются.
– О нет, это будет недолго, совсем недолго.: – Отлично.
Я заметил, что на Хоффмане надет плащ, под ним – фрак с поясом, а также галстук-бабочка. – Вы, без сомнения, уже слышали плохую новость.
– Плохую новость?
– Это плохая новость, но позвольте мне сказать, сэр: я уверен, совершенно уверен, что ничего серьезного за ней не последует. Еще до окончания вечера, я надеюсь, вы будете в этом столь же твердо убеждены, мистер Райдер.
– Полагаю, что так, – кивнул я. Но тут же сообразил, что совсем запутался, и спросил напрямик: – Простите, мистер Хоффман, но о какой плохой новости идет речь? За последнее время их было так много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Мы остановились у перекрестка. Туман заметно сгустился, и я потерял всякую ориентировку. Педерсен, оглядевшись вокруг, зашагал вперед, ведя меня по узкой улочке с рядами автомобилей, припаркованных на тротуарах.
– Я провожу вас до отеля, мистер Райдер. Домой мне по пути и так, и так. Надеюсь, отель вас вполне удовлетворяет?
– О да, все отлично.
– У мистера Хоффмана превосходное заведение. Он великолепный управляющий и в целом замечательный человек. К тому же, как вам известно, именно мистера Хоффмана мы должны благодарить за… э-э… оздоровление мистера Бродского.
– Да-да, разумеется.
Автомобиля на тротуаре вынуждали нас идти гуськом, и тогда мы переместились на середину улицы. Шагая бок о бок с Педерсеном, я заметил, что настроение его улучшилось.
– Насколько я знаю, – с улыбкой произнес он, – завтра вы направляетесь в дом графини, чтобы послушать записи. Наш мэр, мистер фон Винтерштейн, намеревается к вам присоединиться. Он жаждет где-нибудь в сторонке обсудить с вами положение дел. Но главное, конечно, это записи. Нечто совершенно необыкновенное!
– Да, я с нетерпением предвкушаю это событие.
– Графиня удивительная дама. Снова и снова она демонстрирует такой размах мышления, который повергает в стыд всех нас. Я не раз спрашивал ее, что впервые подало ей эту идею. «Предчувствие, – неизменно отвечает она. Однажды утром я проснулась с этим предчувствием». Что за дама! Добыть эти граммофонные пластинки было делом нелегким. Тем не менее она ухитрилась, обратившись за помощью в специализированный магазин в Берлине. Конечно, никто из нас тогда ничего не подозревал – а если б узнали, то просто подняли бы на смех всю затею. Но вот однажды она созвала нас к себе. Выдался приятный солнечный вечер – в прошлом месяце минуло два года. Нас было всего одиннадцать, и мы собрались в гостиной, не зная толком, чего ожидать. После угощения графиня без проволочек обратилась к нам. Мы мучились достаточно долго, сказала она. Пришло время действовать. Время признать, насколько мы заблуждались, и предпринять какие-то положительные шаги, дабы максимально устранить нанесенный ущерб. Иначе внуки и правнуки нам этого никогда не простят. Что ж, все это было не ново, мы уже месяцами изливали друг перед другом подобные чувства и потому в ответ на слова графини дружно закивали и вразнобой выразили свое одобрение. Однако графиня на этом не остановилась. Что касается мистера Кристоффа, сказала она, то в дальнейших мерах необходимости нет. Он теперь основательно дискредитирован по всему городу во всех отношениях. Однако это само по себе вряд ли способно дать обратный ход спирали несчастья, которая со все большей силой раскручивается в сердце нашего общества. Мы должны переломить настроение, начинать строить новую эру. Мы все и тут согласно закивали, как один, но опять-таки, мистер Райдер, подобными чувствами мы уже обменивались множество раз. Кажется, мистер фон Винтерштейн даже высказался в этом роде, хотя и в высшей степени галантно. И вот тогда графиня принялась раскрывать перед нами свои затаенные мысли. Решение проблемы, провозгласила она, весьма возможно, все это время находится среди нас самих. Она пустилась в дальнейшие объяснения – и поначалу, естественно, мы с трудом верили собственным ушам. Мистер Бродский? Тот, из библиотеки, – и тот, шатающийся пропойца? Неужели графиня всерьез говорит о мистере Бродском? Будь на месте графини кто-то другой, не сомневаюсь, мы бы просто покатились со смеху. Но графиня, помнится, сохраняла полную уверенность в себе. Она предложила нам устроиться поудобнее – послушать музыку, которую она для нас приготовила. Послушать самым внимательным образом. И начала проигрывать для нас те самые пластинки, одну за другой. Мы сидели и слушали, солнце за окнами клонилось к закату. Качество записи было неважным. Стереопроигрыватель у графини, как вы увидите завтра, довольно-таки устаревший. Но все это ровным счетом ничего не значило. Почти сразу же музыка нас всех зачаровала, погрузила в глубочайшую безмятежность. У иных на глаза навернулись слезы. Стало ясно: мы слушаем то, чего нам так остро недоставало все эти годы. Внезапно сделалось еще более непостижимым, чем когда-либо, как мы могли опуститься до восхваления какого-то типа мистера Кристоффа. Наконец-то мы слушали подлинную музыку. Выступление дирижера не просто невероятно одаренного, но такого, кто разделял наши ценности . Потом музыка умолкла, мы встали и начали разминать ноги – а слушали мы добрых три часа с лишком – и тут идея насчет мистера Бродского – мистера Бродского! – показалась нам все такой же абсурдной. Записи очень старые, напомнили мы. А мистер Бродский по причинам, лучше всего известным только ему самому, давным-давно забросил музыку. И кроме того, у него… есть свои проблемы. Непросто признать в нем человека, которого мы слышали. Мы задумчиво покачивали головами. Но вот графиня заговорила снова. Мы приближаемся к критической точке. Необходимо сохранять непредвзятость. Мы должны разыскать мистера Бродского, поговорить с ним, выяснить нынешнее состояние его способностей. Нет смысла напоминать что медлить никак нельзя. Каждый припомнит десятки плачевных исходов. Сколько жизней загублено одиночеством! Сколько семей, отчаявшихся вернуть счастье, которое раньше принималось за нечто должное! Именно в этот момент мистер Хоффман, управляющий нашего отеля, неожиданно прочистил горло и заявил, что он возьмет заботы о мистере Бродском на себя. Он берется – он произнес это очень торжественно, встав с кресла – берется лично оценить ситуацию, и если существует хоть малейшая возможность реабилитации мистера Бродского, тогда он, мистер Хоффман, возложит на себя за это персональную ответственность. Если мы доверим ему эту задачу, он поклянется не разочаровать ожидания общества. Это было, как я уже сказал, больше двух лет тому назад. С того дня мы изумленно следили за тем, как неукоснительно мистер Хоффман проводил в жизнь свое обещание. Дело шло не совсем гладко, но прогресс в итоге был достигнут разительный. И теперь мистер Бродский приведен в свое нынешнее состояние. Мы даже чувствуем, что настала пора для решающего шага. В конце концов, все, что мы можем сделать, это просто представить мистера Бродского в лучшем свете. В какой-то момент горожанам придется доверить суждение собственным глазам и ушам. Что ж, пока все указывает на то, что мы не переборщили с амбициями. Мистер Бродский репетировал регулярно и, судя по рассказам, полностью завоевал уважение оркестра. Со времени его последнего публичного выступления прошло столько лет, но утрачено, кажется, немногое. Страстность, утонченное восприятие, которые мы ощутили в гостиной графини в тот вечер, все это ждало где-то глубоко внутри и теперь постепенно пробуждалось. Да, у нас есть все основания полагать, что в четверг мистер Бродский станет предметом нашей гордости. Между тем, со своей стороны, мы сделали все от нас зависящее, чтобы обеспечить успех вечера. Штутгартский оркестр фонда Нагеля, как вам известно, не принадлежит к числу высших по рангу, но репутация его стоит очень высоко. Услуги его обходятся недешево. Тем не менее практически никто не протестовал против того, чтобы нанять оркестр ради такого наиважнейшего случая, никто не возражал и против названного срока. Сначала предполагалось, что репетиции продлятся две недели, но в итоге, с полного одобрения финансового комитета, мы продлили срок до трех недель. Содержать приезжий оркестр три недели, да еще прибавьте сюда гонорар, как вы понимаете, отнюдь не ничтожный расход, сэр. Однако никто и словечком не возразил. Все члены городского совета теперь осознали огромную важность вечера в четверг. Ясно, что мистеру Бродскому должны быть предоставлены самые широкие возможности. И все же, – Педерсен неожиданно вздохнул, – все же, как вы могли убедиться не далее как сегодняшним вечером, старые въевшиеся идеи трудно вытравить. Вот почему именно ваша помощь, мистер Райдер, ваше согласие приехать в наш скромный город могут оказаться для нас абсолютно решающими. Люди будут слушать вас так, как не станут никогда слушать никого из нас. В сущности, сэр, поверьте, настроение в городе переменилось просто от одного известия о вашем прибытии. Огромные ожидания возлагаются на вашу речь в четверг вечером. В трамваях и кафе ни о чем другом, собственно, и не говорят. Разумеется, я не знаю в точности, что вы для нас приготовили. Возможно, вы позаботились, чтобы не нарисовать слишком розовую картину. Возможно, вы предупредите нас о тяжкой работе, которая предстоит каждому из нас, если мы хотим заново возродить былое счастье. Вы с полным правом выскажете нам подобные предостережения. Но я знаю также, сколь искусно вы сумеете апеллировать к позитивной стороне вашего слушателя, к его общественной струнке. В любом случае не подлежит сомнению одно. После вашей речи никто в городе больше не увидят в мистере Бродском, как раньше, неопрятного старого пьянчугу. Вижу вашу озабоченность, мистер Райдер. Пожалуйста, не тревожьтесь. Наш город может смахивать на болото, однако бывают события, когда мы взмываем на высоту. Мистер Хоффман в особенности не жалеет сил ради того, чтобы выстроить поистине ослепительный вечер. Будьте уверены, сэр, явятся все более или менее заметные горожане. А что касается самого мистера Бродского, я уверен, он нас не подведет. Он превзойдет любые ожидания, ни капли не сомневаюсь.
На деле выражение моего лица, подмеченное Педерсеном, не имело ничего общего с «озабоченностью»: во мне все более нарастало недовольство собой. По правде говоря, мое предстоящее обращение к городу не только не было начато: я еще даже не завершил предварительные изыскания. У меня просто в голове не укладывалось, каким образом, при всем моем опыте, я ухитрился попасть в подобное положение. Я вспомнил, как днем, сидя в уютном атриуме отеля, я прихлебывал крепкий горьковатый кофе и снова и снова внушал себе важность строжайшего расписания на оставшиеся часы, дабы использовать ограниченный отрезок времени с наибольшей пользой. Созерцая туманный фонтан в зеркале напротив стойки, я даже представлял себя в ситуации, достаточно схожей с той, с какой столкнулся в кинотеатре: собеседники находятся под неотразимым впечатлением от моего авторитетного знакомства со всем диапазоном местных проблем; они немедленно подхватывают и на следующий день разносят по всему городу по крайней мере один из моих остроумных выпадов против Кристоффа. Вместо того я позволил отвлечь свое внимание на другие темы – и в результате за все время, проведенное в зале, не удосужился изречь ничего сколько-нибудь примечательного. Возможно даже, у них создалось впечатление обо мне как о не слишком воспитанной особе. Внезапно меня охватило жгучее раздражение против Софи за вызванную ею неразбериху и за способ, которым она вынудила меня едва ли не полностью отказаться от привычных стандартов.
Мы снова остановились – на этот раз уже перед самым отелем.
– Для меня это было большое удовольствие, – сказал Педерсен, протягивая мне руку. – Я очень надеюсь на то, что вы позволите мне в ближайшие дни разделять ваше общество. Но сейчас вы должны немного отдохнуть.
Я поблагодарил Педерсена, пожелал спокойной ночи и, как только его шаги стихли в темноте, вошел в вестибюль.
Дежурил все тот же молодой портье.
– Надеюсь, вам понравился фильм, – сказал он, вручая мне ключ.
– Да, очень. Спасибо, что подсказали. Я неплохо развеялся.
– Многие постояльцы считают, что это хороший способ закончить день. Да, Густав передает, что Борис был очень доволен своей комнатой и уснул в минуту.
– Отлично.
Я пожелал портье спокойной ночи и заторопился к лифту.
В номере я почувствовал, что за день покрылся коркой грязи, и, переодевшись в халат, начал готовиться к душу. Но пока оглядывал ванную, вдруг сник от сильнейшего приступа усталости. Все, на что я оказался способен, это кое-как добраться до постели и рухнуть прямо на покрывало, мгновенно погрузившись в глубокий сон.
10
Проспал я совсем недолго: над ухом зазвонил телефон. Выждав некоторое время, я все-таки сел в постели и снял трубку.
– Мистер Райдер? Это я. Хоффман.
Я надеялся узнать, почему меня вдруг разбудили, однако управляющий отелем больше ничего не добавил. Последовала неловкая пауза, и я снова услышал:
– Это я, сэр. Хоффман. – И после новой паузы: – Я здесь внизу, в вестибюле.
– Понятно.
– Простите, мистер Райдер, я вас, вероятно, от чего-то оторвал?
– Признаться, я как раз пытался немного вздремнуть.
Мое сообщение, казалось, озадачило Хоффмана, и он умолк. Я поспешил рассмеяться:
– Собственно говоря, прилег – просто так. По-настоящему, разумеется, мне не уснуть, пока… пока не сделаны все дела за день.
– Ясно, ясно. – В голосе Хоффмана слышалось облегчение. – Решили, так сказать, перевести дух. Вполне разумно. Что ж, во всяком случае, я буду ждать вас в вестибюле, сэр.
Я положил трубку и продолжал сидеть в нерешительности, не зная, как поступить. Усталость донимала меня по-прежнему – я не проспал и пяти минут; соблазнительно было вновь завернуться в одеяло и начисто забыть обо всех делах. Осознав, однако, что это невозможно, я выбрался из постели.
Обнаружив на себе халат, я хотел было его снять и одеться приличней, но тут мне пришло в голову, что спуститься вниз и поговорить с Хоффманом вполне можно и так. Глубокой ночью вряд ли кто мне встретится, кроме Хоффмана и портье, а этот мой наряд ненавязчиво, но вместе с тем недвусмысленно намекнет, что час поздний и что меня оторвали от сна. Я вышел в коридор и, немало раздосадованный, ступил в лифт.
Халат – по крайней мере, вначале – как будто возымел желаемое действие, так как Хоффман встретил меня словами:
– Простите, что нарушил ваш отдых, мистер Райдер. Все эти передвижения наверняка изрядно вас утомили.
Я и не пытался скрыть свою усталость. Проведя рукой по волосам, я сказал:
– Все в порядке, мистер Хоффман. Но я надеюсь, надолго это не затянется. У меня, по правде говоря, ноги подкашиваются.
– О нет, это будет недолго, совсем недолго.: – Отлично.
Я заметил, что на Хоффмане надет плащ, под ним – фрак с поясом, а также галстук-бабочка. – Вы, без сомнения, уже слышали плохую новость.
– Плохую новость?
– Это плохая новость, но позвольте мне сказать, сэр: я уверен, совершенно уверен, что ничего серьезного за ней не последует. Еще до окончания вечера, я надеюсь, вы будете в этом столь же твердо убеждены, мистер Райдер.
– Полагаю, что так, – кивнул я. Но тут же сообразил, что совсем запутался, и спросил напрямик: – Простите, мистер Хоффман, но о какой плохой новости идет речь? За последнее время их было так много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63