Она чувствовала, что дрожит и тает.
Но он знал, что это еще не предел. Он был еще далек от завершения начатого. Она поняла это, когда он вдруг повернул ее, наклонил над столом и вошел в нее на этот раз медленно, нарочито медленно, мучительно медленно. Амелия застонала. Ей показалось, что она не выдержит этой сладкой муки и взорвется.
– Нилс, я больше не вынесу...
– Еще как вынесешь. – В тоне его слышалось приятное удивление, чуть-чуть иронии и железная воля мужчины, который привык повелевать. Он двигался в ней с завораживающей медлительностью, доводя ее почти до неистовства. Но и тогда, когда наслаждение действительно стало почти невыносимым, она еще держалась, инстинктивно чувствуя, что лишь его воля не дает ей сорваться в пропасть и продлевает экстаз, покуда вдруг не пришла развязка, разрядка такой интенсивности, что у нее потемнело в глазах.
Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на ковре у камина. Нилс лежал рядом с ней на боку, у нее за спиной, и нежно водил рукой по ее волосам. Этот мужчина был художником, дьяволом, гением чувственности. Он был так же наг, как она, и Амелия поняла это, не видя его, лишь чувствуя телом. Но одних ощущений было мало, она должна была его видеть и потому повернулась к нему лицом. Пламя золотило его великолепное тело, напоминавшее ей те статуи, что украшали дворец в Акоре. Но он был изваян не из камня, а из плоти, теплой, живой плоти, сводившей ее с ума. Амелия закрыла глаза. На нее накатила такая истома, что даже поднять веки казалось непосильным трудом. Никакие мысли не шли в голову, и это было хорошо. Но желание – острое и жаркое, уже вновь пробудилось в ней. Он перекатился на нее, оказавшись сверху. Сделав над собой усилие, она приоткрыла затуманенные страстью глаза и встретилась с ним взглядом. В его глазах был серый сумрак. Он был красив той особенной суровой красотой, от которой захватывает дух. Глядя в его лицо, она испытывала то почти мистическое благоговение, что чувствуешь, видя заснеженные вершины далеких гор, безлюдные и непокоренные. Она хотела обнять его, но он перехватил ее запястья одной рукой и заломил ее руки за голову.
– Еще нет, – сказал он, и дыхание его обожгло ее кожу. Язык его касался ее сосков, и они твердели с каждым мгновением. Она балансировала на грани боли и чувствовала, что ее воля, которой она гордилась, считая себя сильной, растворяется под его лаской. Смутно она осознавала, что отдается ему, покоряется ему, признавая его власть над собой, склоняется перед его волей, и, странное дело, внутреннее признание своей слабости, своей беззащитности перед волей мужчины отозвалось в ней новой волной удовольствия. Такого с ней еще не было. Пусть это соитие не было у них первым, но лишь сейчас она по-настоящему почувствовала, что отдается ему, отдается ему вся – вверяет ему не только тело, но и душу. И осознание этого непреложного факта наполняло ее радостью, почти беспредельной, не идущей ни в какое сравнение с тем, что могло дать одно лишь чувственное наслаждение. Горячие слезы выступили на глазах, потекли по щекам, когда она, выгнувшись ему навстречу, обняла его, прижала к себе и вобрала в себя, словно хотела выжать из него то, что составляло исконную тайну, сущность самой жизни.
Прошло время – сколько, она не имела представления. Она проснулась от вдруг охватившего ее чувства восторга сродни религиозному экстазу. Нилс спал, лежа на животе, и обнимал ее одной рукой за талию. Она любовалась его телом, испытывая удовольствие еще и от того, что может рассматривать его беззастенчиво, упиваться его красотой. Но угли в камине почти догорели, и холод заставил ее выскользнуть из сладких объятий. Она потянулась. Каждая клеточка ее тела лучилась довольством. В ней не было ни тени тревоги, и если в мире и были проблемы, то ее они никак не касались.
Поеживаясь от холода, она подошла к камину, развела огонь и натянула рубашку. Она пока как-то не привыкла разгуливать нагишом. На кушетке возле камина она заметила плед и укрыла им Нилса. Она была даже несколько разочарована тем, что он не проснулся.
Но видит Бог, он заслужил отдых. Наверное, постоянно улыбаться могут только идиоты, но улыбка словно прилипла к ней. Со стороны, наверное, она могла сойти за дурочку. Не переставая улыбаться, Амелия принялась бродить по комнате. Внезапно ей захотелось узнать побольше о человеке, который последнее время один занимал ее мысли. Она понимала, что дом ему не принадлежит, и поэтому вещи не многое могут рассказать о нынешнем обитателе этого дома. Не обращая внимания на те книги, что стояли на полках, она направилась к столу. Там она нашла труды по военному делу и по истории – все читаные-перечитаные. В буфете стоял графин с бренди и еще чем-то, что она понюхала и, поморщившись, поставила на место. Может, это и был знаменитый кентуккский бурбон.
И тут внимание ее привлекла папка. Она какое-то время боролась с собой, понимая, что поступает не вполне прилично, но любопытство пересилило, и она пробежала глазами те бумаги, что были в нее вложены. И вдруг взгляд ее упал на рисунок – мужской портрет.
Нилс проснулся резко, как от толчка. Сердце его тревожно колотилось. Но тут он увидел Амелию и успокоился. На ней была рубашка, но эта беда была легко поправимой. Он приподнялся, и плед упал с его плеч. В этот момент Амелия подняла голову. Глаза ее горели, но, увы, отнюдь не страстью. Выражение ее лица, поджатые губы и этот недобрый огонь в глазах заставили Нилса мгновенно насторожиться.
Он распрямился, забыв о своей наготе. Он хотел подойти к ней, но она остановила его взглядом.
– Почему, – спросила принцесса Акоры, – вы держите у себя портрет Саймона Хоули?
Глава 12
В жизни Нилса были времена, когда он стоял на краю пропасти, в буквальном смысле и в переносном, зная, что те действия, которые он предпримет в ближайшие мгновения, определят все дальнейшее его существование.
Было туманное утро в горах Кентукки, когда он провалился в глубокую яму в лесу. Тогда вся жизнь его, как пишут в книгах, пронеслась перед его глазами за несколько секунд. Он упал на дно колодца и во всю глотку стал звать на помощь Шедоу. Вот это и спасло его, это и его ангел-хранитель, который позаботился о том, чтобы он не разбился насмерть при падении. Ангел-хранитель, что направил их обоих по тому пути, по которому они следовали и сейчас.
Тогда ему только сравнялось пятнадцать, он еще не стал мужчиной, а уже успел заглянуть смерти в глаза. И тогда его спасло недетское умение во что бы то ни стало идти к цели. Видеть цель перед собой и не терять ориентиров.
И еще был один зимний день в Нью-Йорке, когда что-то вдруг заставило его повернуть голову, и он услышал свист пролетавшей мимо пули. Не сработай интуиция, и пуля прошила бы череп насквозь.
И еще одна ночь в Вашингтоне, когда его вызвал к себе человек, которому предстояло стать президентом. Она стала началом цепи событий, приведших его в эту освещенную живым огнем комнату, к этой женщине, которую он больше всего на свете сейчас хотел обнять и не отпускать никогда.
Он мог солгать. У него это получалось хуже, чем у Шедоу, но он смог бы постараться. Он мог бы сказать ей... Что сказать?
Не важно что. Лгать все равно не имело смысла. Он, хоть и не умел читать мысли, по глазам ее понял, что она все знает. Как понял и то, что знание это причиняет ей невыносимую боль.
– Амелия, послушай меня.
Он подошел к ней, одетый лишь в отблески пламени, и обнял ее, хотя она и сопротивлялась этому. Да, она сложила руки на груди, она пыталась его оттолкнуть, она отворачивалась, но он все равно ее не отпускал.
– Саймон Хоули – тот человек, что подорвал «Отважный», – взял и сказал Нилс.
Он знал, что делает. Шок от услышанного сломил ее сопротивление. Она не пыталась больше вырваться, но и смотреть на него она не желала.
– Ты сам сказал, что взрыв был случайным.
– Такова официальная версия, призванная скрыть то, что произошло на самом деле.
– Ложь...
– Ложь необходима для того, чтобы мы могли спокойно вести розыск виновного. Умирающие описали того человека, что подложил бомбу. У нас был только набросок – ни имени, ничего, что могло бы указать на него.
– Но теперь ты знаешь, кто он?
– Я знаю, что это Хоули. Уже два дня, как знаю.
– Непостижимо. Зачем ему понадобилось подрывать ваш корабль?
Он еще крепче сжал ее в объятиях. Он помедлил мгновение, оттягивая неизбежное. Сколько бы он дал за то, чтобы никогда, никогда не говорить ей то, что должен был сказать.
– «Отважный» направлялся в Акору.
– Акора закрыта для чужеземцев.
– Джексон направил корабль с разведывательными целями. Он мог и не приставать к вашим берегам. Он... мы хотели узнать, строят ли британцы там военную базу и где.
Она смотрела на него во все глаза.
– «Отважный» был послан шпионить за нами?
Он неохотно кивнул.
– Ты знаешь, британцы доставили нам массу неприятностей. Две войны, многочисленные инциденты. В последнее время наши отношения улучшились, но Джексон считал, что в наших интересах знать, что затевают британцы. Кроме того, он был задет тем, что Акора отказалась устанавливать с нами дипломатические отношения.
– На Акоре нет британских баз, и разрешение на их строительство не может быть выдано. Ни при каких условиях.
– Об этом ты не можешь судить.
– Могу! Это безумие – шпионить за нами! Все, чего мы хотим, это чтобы нас не трогали. Мы не лезем в чужие дела, зачем же лезть в наши? – Она толкнула его локтем. Он по-прежнему крепко держал ее. Тогда Амелия со всей силы наступила ему на ногу. Нилс едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли.
– Милая, нет причин...
– Я могу сделать кое-что и похуже. – С этими словами она приподняла колено, ясно давая понять, что нацелена на нечто поценнее его ступни. На то самое, что предпочел бы сохранить при себе тот самый бык.
Нилс опустил руки. Нет, он не боялся, он знал, что сильнее ее, просто не видел смысла удерживать женщину, которая не хочет, чтобы ее удерживали.
– Ты не знал, кто такой Хоули, – сказала она, торопливо натягивая одежду. – И все же ты приехал в Лондон. Почему? – Оторвавшись от застегивания юбки, она вдруг уставилась на него. – Из-за Андреаса? Да? Он ведь был там, когда взорвался корабль. – И тогда кровь отхлынула от ее лица. Она смертельно побледнела. – Мой Бог, ты думаешь, что Андреас...
– Я думал, – поправил ее Нилс. – По крайней мере, я рассматривал такую возможность. Акоранский принц, который оказывается на месте взрыва... Ты должна признать, что у нас был повод для подозрений.
Она с трудом глотала воздух.
– Ты охотился за теми, кто хотел убить Джексона. Ты убил этих людей, ты...
– Я прибыл сюда, чтобы докопаться до истины!
– Почему я должна тебе верить? Ты ведь убивал раньше. Клянусь, я не позволю тебе причинить вред моим родным! И не важно, что я к тебе чувствую, я никогда...
– Так ты ко мне что-то чувствуешь? – При любых обстоятельствах признание было ему приятно. – Я имею в виду что-то помимо гнева и обиды?
– А разве я должна? – Она скосила взгляд на коврик у камина. – Какая женщина тебе нужна? Ласковая и пушистая и желательно без мозгов?
– Эй, дорогая, не уходи от темы. Я всего лишь хочу знать, что ты ко мне чувствуешь. Ты же специально сюда приехала, чтобы поговорить, обсудить то, что мы друг к другу испытываем.
. Он был доволен собой. Он нашел к ней подход. Он укрощал ее, как укрощают строптивую лошадь. Приближаться к ней надо медленно и непринужденно, не то лягнет – слабо не покажется. Она устало посмотрела на него, и он решил было, что его карта бита. Но вдруг она взмахнула рукой.
– Нилс, это... это... просто ужасно!
Он был готов ко всему. Он многое мог выдержать – голод, жажду, усталость. Но только не ее беспомощные слезы. Он не мог видеть, как бессильно плачет эта сильная, храбрая и стойкая женщина.
– Не надо, – забормотал он, обнимая ее. Он гладил ее по голове, как ребенка. – Не надо, любимая. Все будет хорошо. Мы как-нибудь выпутаемся.
Он мог лишь надеяться, что все так и будет, но в данном случае любая ложь была во спасение. Он просто должен был успокоить ее.
Беда состояла в том, что она не позволила ему себя утешать. Подняв на него глаза, она сказала:
– Я ведь не дура, Нилс Вулфсон, и мне совсем не нравится себя дурачить. Ты не случайно вошел в мою жизнь.
Он боялся этого и втайне надеялся, что она не пойдет в своих выводах так далеко. Хотя бы из чувства самосохранения. Но, увы, она пошла до конца.
– Ты хороший человек, и я в этом не сомневаюсь. Если бы ты не был хорошим человеком, ты не служил бы своей стране с такой самоотверженностью. И если ты предашь свою страну, то уже собой не будешь. Ради своей страны ты убивал, и я могу лишь задаться вопросом, как далеко ты готов пойти на этот раз. – Она отвернулась и еле слышно добавила: – Способен ли ты полюбить ради своей страны или хотя бы притвориться, что любишь?
Он онемел. На что это она намекает?
– Ты думаешь... Ты смеешь думать... то, что произошло между нами, стратегический ход?
– Неприятная мысль, – согласилась она.
– Господи, как ты могла! Как ты могла унизиться до того, чтобы считать меня... – Кем? Вкрадчивым слизняком, способным вот так использовать женщину? Но она так не сказала. Она сказала, что считает его хорошим человеком. Так как же это связать? – Проституткой в штанах? – выдавил он.
По крайней мере, честно. Неизвестно, что лучше, проститутка или слизняк. По всей видимости, она предпочитает первое. Бывают ли мужчины проститутки? Наверное, бывают. Чего только не бывает в наше время!
– Я занимался с тобой любовью не потому, что этого требовала от меня моя миссия. Я делал это вопреки тому, что мне вменялось. На самом деле с тобой я утрачиваю контроль над ситуацией, и это – постыдная правда.
И тело его с жизнерадостной бездумностью тут же предоставило ей свидетельство искренности его признания. Пробормотав ругательство, относящееся только к себе самому, он отпустил ее и стал спешно натягивать штаны. Он уже готов был приступить к застежке, когда заметил, что она улыбается.
Уж лучше, чем плакать. И все же он никак не мог приноровиться к стремительной смене ее настроения, непостоянного, как морской климат.
– Прости, – сказала она, угадав его мысли, – обычно я очень уравновешенная.
– Что поделаешь? Ситуация такая.
– Ты все так хорошо понимаешь.
– Вообще-то ты первая, кто мне об этом говорит. Послушай, Амелия, что я точно должен сейчас сделать, так это отвезти тебя домой.
Она покачалась на пятках.
– Затем, чтобы ты мог заняться... Чем? Охотой на Хоули?
– Я должен. Но я не собираюсь его убивать. Я не стану его убивать, если в этом не будет необходимости. В порту стоит американский корабль. Я доставлю его в Америку, чтобы там могли его судить.
– А как на это посмотрит британское правительство? Не забывай, он член палаты лордов.
– Мельбурн и его союзники будут лишь счастливы от него избавиться. Он у всех встал поперек горла.
– А как насчет подозрений, связанных с Акорой? Ты от них избавился?
– У нашего президента и так полно забот. Меньше всего ему нужна сейчас война. То, что Хоули оказался британцем, а не акоранцем, снимает вопрос о военном конфликте.
– Хоули не ягненок, он достаточно опасен.
– Я это знаю, принцесса, – сказал Нилс, натягивая рубашку. – Именно поэтому мой брат наблюдает за ним.
Но Шедоу не был там, где ему надлежало сейчас находиться. По дороге в конюшню Нилс наткнулся на скорчившегося, истекающего кровью человека, лежащего на садовой дорожке. В этом несчастном он узнал Шедоу.
Амелия выбежала из дома, не потрудившись накинуть жилет. Дождь нещадно хлестал ее, но она не замечала ни ветра, ни холода. Ее согнал с места крик Нилса, полный тревоги и боли. Там, на полпути между домом и конюшней, она видела коленопреклоненный силуэт Нилса.
Добежав до него, она в ужасе зажала рот. На тропинке лежал человек, разглядеть которого в темноте она не могла. Одно было ясно – этот человек истекал кровью.
– Кто это? – выдохнула она, опускаясь на колени рядом с Нилсом.
– Шедоу. Мой брат. Проклятие, я знал, что не надо позволять ему...
– Куда его ранили? – Она шарила по телу несчастного, пока рука ее не наткнулась на рукоять ножа.
– Господи...
Словами тут не поможешь. Она знала, что жизнь раненому может сохранить лишь немедленная и квалифицированная помощь. Посему действовать надо было быстро и решительно. Амелия, не задумываясь ни на миг, оторвала кусок ткани от подола юбки и прижала сложенную в несколько раз ткань к ране, чтобы остановить кровотечение.
– Надо принести его в дом и вызвать целительницу.
– Я не отдам его никакому костоправу! Знаю я этих мясников-хирургов! Я сам в состоянии о нем позаботиться.
Амелия не стала ему возражать. Для пустых разговоров сейчас не время. Нилс понес брата в дом. Амелия семенила рядом, прижимая ткань к ране. Нилс уложил Шедоу на кухонный стол напротив очага, а Амелия, быстро избавившись от того, что осталось от юбки, и оставшись в одной рубашке и блузке, принялась лихорадочно искать глазами лампу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Но он знал, что это еще не предел. Он был еще далек от завершения начатого. Она поняла это, когда он вдруг повернул ее, наклонил над столом и вошел в нее на этот раз медленно, нарочито медленно, мучительно медленно. Амелия застонала. Ей показалось, что она не выдержит этой сладкой муки и взорвется.
– Нилс, я больше не вынесу...
– Еще как вынесешь. – В тоне его слышалось приятное удивление, чуть-чуть иронии и железная воля мужчины, который привык повелевать. Он двигался в ней с завораживающей медлительностью, доводя ее почти до неистовства. Но и тогда, когда наслаждение действительно стало почти невыносимым, она еще держалась, инстинктивно чувствуя, что лишь его воля не дает ей сорваться в пропасть и продлевает экстаз, покуда вдруг не пришла развязка, разрядка такой интенсивности, что у нее потемнело в глазах.
Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на ковре у камина. Нилс лежал рядом с ней на боку, у нее за спиной, и нежно водил рукой по ее волосам. Этот мужчина был художником, дьяволом, гением чувственности. Он был так же наг, как она, и Амелия поняла это, не видя его, лишь чувствуя телом. Но одних ощущений было мало, она должна была его видеть и потому повернулась к нему лицом. Пламя золотило его великолепное тело, напоминавшее ей те статуи, что украшали дворец в Акоре. Но он был изваян не из камня, а из плоти, теплой, живой плоти, сводившей ее с ума. Амелия закрыла глаза. На нее накатила такая истома, что даже поднять веки казалось непосильным трудом. Никакие мысли не шли в голову, и это было хорошо. Но желание – острое и жаркое, уже вновь пробудилось в ней. Он перекатился на нее, оказавшись сверху. Сделав над собой усилие, она приоткрыла затуманенные страстью глаза и встретилась с ним взглядом. В его глазах был серый сумрак. Он был красив той особенной суровой красотой, от которой захватывает дух. Глядя в его лицо, она испытывала то почти мистическое благоговение, что чувствуешь, видя заснеженные вершины далеких гор, безлюдные и непокоренные. Она хотела обнять его, но он перехватил ее запястья одной рукой и заломил ее руки за голову.
– Еще нет, – сказал он, и дыхание его обожгло ее кожу. Язык его касался ее сосков, и они твердели с каждым мгновением. Она балансировала на грани боли и чувствовала, что ее воля, которой она гордилась, считая себя сильной, растворяется под его лаской. Смутно она осознавала, что отдается ему, покоряется ему, признавая его власть над собой, склоняется перед его волей, и, странное дело, внутреннее признание своей слабости, своей беззащитности перед волей мужчины отозвалось в ней новой волной удовольствия. Такого с ней еще не было. Пусть это соитие не было у них первым, но лишь сейчас она по-настоящему почувствовала, что отдается ему, отдается ему вся – вверяет ему не только тело, но и душу. И осознание этого непреложного факта наполняло ее радостью, почти беспредельной, не идущей ни в какое сравнение с тем, что могло дать одно лишь чувственное наслаждение. Горячие слезы выступили на глазах, потекли по щекам, когда она, выгнувшись ему навстречу, обняла его, прижала к себе и вобрала в себя, словно хотела выжать из него то, что составляло исконную тайну, сущность самой жизни.
Прошло время – сколько, она не имела представления. Она проснулась от вдруг охватившего ее чувства восторга сродни религиозному экстазу. Нилс спал, лежа на животе, и обнимал ее одной рукой за талию. Она любовалась его телом, испытывая удовольствие еще и от того, что может рассматривать его беззастенчиво, упиваться его красотой. Но угли в камине почти догорели, и холод заставил ее выскользнуть из сладких объятий. Она потянулась. Каждая клеточка ее тела лучилась довольством. В ней не было ни тени тревоги, и если в мире и были проблемы, то ее они никак не касались.
Поеживаясь от холода, она подошла к камину, развела огонь и натянула рубашку. Она пока как-то не привыкла разгуливать нагишом. На кушетке возле камина она заметила плед и укрыла им Нилса. Она была даже несколько разочарована тем, что он не проснулся.
Но видит Бог, он заслужил отдых. Наверное, постоянно улыбаться могут только идиоты, но улыбка словно прилипла к ней. Со стороны, наверное, она могла сойти за дурочку. Не переставая улыбаться, Амелия принялась бродить по комнате. Внезапно ей захотелось узнать побольше о человеке, который последнее время один занимал ее мысли. Она понимала, что дом ему не принадлежит, и поэтому вещи не многое могут рассказать о нынешнем обитателе этого дома. Не обращая внимания на те книги, что стояли на полках, она направилась к столу. Там она нашла труды по военному делу и по истории – все читаные-перечитаные. В буфете стоял графин с бренди и еще чем-то, что она понюхала и, поморщившись, поставила на место. Может, это и был знаменитый кентуккский бурбон.
И тут внимание ее привлекла папка. Она какое-то время боролась с собой, понимая, что поступает не вполне прилично, но любопытство пересилило, и она пробежала глазами те бумаги, что были в нее вложены. И вдруг взгляд ее упал на рисунок – мужской портрет.
Нилс проснулся резко, как от толчка. Сердце его тревожно колотилось. Но тут он увидел Амелию и успокоился. На ней была рубашка, но эта беда была легко поправимой. Он приподнялся, и плед упал с его плеч. В этот момент Амелия подняла голову. Глаза ее горели, но, увы, отнюдь не страстью. Выражение ее лица, поджатые губы и этот недобрый огонь в глазах заставили Нилса мгновенно насторожиться.
Он распрямился, забыв о своей наготе. Он хотел подойти к ней, но она остановила его взглядом.
– Почему, – спросила принцесса Акоры, – вы держите у себя портрет Саймона Хоули?
Глава 12
В жизни Нилса были времена, когда он стоял на краю пропасти, в буквальном смысле и в переносном, зная, что те действия, которые он предпримет в ближайшие мгновения, определят все дальнейшее его существование.
Было туманное утро в горах Кентукки, когда он провалился в глубокую яму в лесу. Тогда вся жизнь его, как пишут в книгах, пронеслась перед его глазами за несколько секунд. Он упал на дно колодца и во всю глотку стал звать на помощь Шедоу. Вот это и спасло его, это и его ангел-хранитель, который позаботился о том, чтобы он не разбился насмерть при падении. Ангел-хранитель, что направил их обоих по тому пути, по которому они следовали и сейчас.
Тогда ему только сравнялось пятнадцать, он еще не стал мужчиной, а уже успел заглянуть смерти в глаза. И тогда его спасло недетское умение во что бы то ни стало идти к цели. Видеть цель перед собой и не терять ориентиров.
И еще был один зимний день в Нью-Йорке, когда что-то вдруг заставило его повернуть голову, и он услышал свист пролетавшей мимо пули. Не сработай интуиция, и пуля прошила бы череп насквозь.
И еще одна ночь в Вашингтоне, когда его вызвал к себе человек, которому предстояло стать президентом. Она стала началом цепи событий, приведших его в эту освещенную живым огнем комнату, к этой женщине, которую он больше всего на свете сейчас хотел обнять и не отпускать никогда.
Он мог солгать. У него это получалось хуже, чем у Шедоу, но он смог бы постараться. Он мог бы сказать ей... Что сказать?
Не важно что. Лгать все равно не имело смысла. Он, хоть и не умел читать мысли, по глазам ее понял, что она все знает. Как понял и то, что знание это причиняет ей невыносимую боль.
– Амелия, послушай меня.
Он подошел к ней, одетый лишь в отблески пламени, и обнял ее, хотя она и сопротивлялась этому. Да, она сложила руки на груди, она пыталась его оттолкнуть, она отворачивалась, но он все равно ее не отпускал.
– Саймон Хоули – тот человек, что подорвал «Отважный», – взял и сказал Нилс.
Он знал, что делает. Шок от услышанного сломил ее сопротивление. Она не пыталась больше вырваться, но и смотреть на него она не желала.
– Ты сам сказал, что взрыв был случайным.
– Такова официальная версия, призванная скрыть то, что произошло на самом деле.
– Ложь...
– Ложь необходима для того, чтобы мы могли спокойно вести розыск виновного. Умирающие описали того человека, что подложил бомбу. У нас был только набросок – ни имени, ничего, что могло бы указать на него.
– Но теперь ты знаешь, кто он?
– Я знаю, что это Хоули. Уже два дня, как знаю.
– Непостижимо. Зачем ему понадобилось подрывать ваш корабль?
Он еще крепче сжал ее в объятиях. Он помедлил мгновение, оттягивая неизбежное. Сколько бы он дал за то, чтобы никогда, никогда не говорить ей то, что должен был сказать.
– «Отважный» направлялся в Акору.
– Акора закрыта для чужеземцев.
– Джексон направил корабль с разведывательными целями. Он мог и не приставать к вашим берегам. Он... мы хотели узнать, строят ли британцы там военную базу и где.
Она смотрела на него во все глаза.
– «Отважный» был послан шпионить за нами?
Он неохотно кивнул.
– Ты знаешь, британцы доставили нам массу неприятностей. Две войны, многочисленные инциденты. В последнее время наши отношения улучшились, но Джексон считал, что в наших интересах знать, что затевают британцы. Кроме того, он был задет тем, что Акора отказалась устанавливать с нами дипломатические отношения.
– На Акоре нет британских баз, и разрешение на их строительство не может быть выдано. Ни при каких условиях.
– Об этом ты не можешь судить.
– Могу! Это безумие – шпионить за нами! Все, чего мы хотим, это чтобы нас не трогали. Мы не лезем в чужие дела, зачем же лезть в наши? – Она толкнула его локтем. Он по-прежнему крепко держал ее. Тогда Амелия со всей силы наступила ему на ногу. Нилс едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли.
– Милая, нет причин...
– Я могу сделать кое-что и похуже. – С этими словами она приподняла колено, ясно давая понять, что нацелена на нечто поценнее его ступни. На то самое, что предпочел бы сохранить при себе тот самый бык.
Нилс опустил руки. Нет, он не боялся, он знал, что сильнее ее, просто не видел смысла удерживать женщину, которая не хочет, чтобы ее удерживали.
– Ты не знал, кто такой Хоули, – сказала она, торопливо натягивая одежду. – И все же ты приехал в Лондон. Почему? – Оторвавшись от застегивания юбки, она вдруг уставилась на него. – Из-за Андреаса? Да? Он ведь был там, когда взорвался корабль. – И тогда кровь отхлынула от ее лица. Она смертельно побледнела. – Мой Бог, ты думаешь, что Андреас...
– Я думал, – поправил ее Нилс. – По крайней мере, я рассматривал такую возможность. Акоранский принц, который оказывается на месте взрыва... Ты должна признать, что у нас был повод для подозрений.
Она с трудом глотала воздух.
– Ты охотился за теми, кто хотел убить Джексона. Ты убил этих людей, ты...
– Я прибыл сюда, чтобы докопаться до истины!
– Почему я должна тебе верить? Ты ведь убивал раньше. Клянусь, я не позволю тебе причинить вред моим родным! И не важно, что я к тебе чувствую, я никогда...
– Так ты ко мне что-то чувствуешь? – При любых обстоятельствах признание было ему приятно. – Я имею в виду что-то помимо гнева и обиды?
– А разве я должна? – Она скосила взгляд на коврик у камина. – Какая женщина тебе нужна? Ласковая и пушистая и желательно без мозгов?
– Эй, дорогая, не уходи от темы. Я всего лишь хочу знать, что ты ко мне чувствуешь. Ты же специально сюда приехала, чтобы поговорить, обсудить то, что мы друг к другу испытываем.
. Он был доволен собой. Он нашел к ней подход. Он укрощал ее, как укрощают строптивую лошадь. Приближаться к ней надо медленно и непринужденно, не то лягнет – слабо не покажется. Она устало посмотрела на него, и он решил было, что его карта бита. Но вдруг она взмахнула рукой.
– Нилс, это... это... просто ужасно!
Он был готов ко всему. Он многое мог выдержать – голод, жажду, усталость. Но только не ее беспомощные слезы. Он не мог видеть, как бессильно плачет эта сильная, храбрая и стойкая женщина.
– Не надо, – забормотал он, обнимая ее. Он гладил ее по голове, как ребенка. – Не надо, любимая. Все будет хорошо. Мы как-нибудь выпутаемся.
Он мог лишь надеяться, что все так и будет, но в данном случае любая ложь была во спасение. Он просто должен был успокоить ее.
Беда состояла в том, что она не позволила ему себя утешать. Подняв на него глаза, она сказала:
– Я ведь не дура, Нилс Вулфсон, и мне совсем не нравится себя дурачить. Ты не случайно вошел в мою жизнь.
Он боялся этого и втайне надеялся, что она не пойдет в своих выводах так далеко. Хотя бы из чувства самосохранения. Но, увы, она пошла до конца.
– Ты хороший человек, и я в этом не сомневаюсь. Если бы ты не был хорошим человеком, ты не служил бы своей стране с такой самоотверженностью. И если ты предашь свою страну, то уже собой не будешь. Ради своей страны ты убивал, и я могу лишь задаться вопросом, как далеко ты готов пойти на этот раз. – Она отвернулась и еле слышно добавила: – Способен ли ты полюбить ради своей страны или хотя бы притвориться, что любишь?
Он онемел. На что это она намекает?
– Ты думаешь... Ты смеешь думать... то, что произошло между нами, стратегический ход?
– Неприятная мысль, – согласилась она.
– Господи, как ты могла! Как ты могла унизиться до того, чтобы считать меня... – Кем? Вкрадчивым слизняком, способным вот так использовать женщину? Но она так не сказала. Она сказала, что считает его хорошим человеком. Так как же это связать? – Проституткой в штанах? – выдавил он.
По крайней мере, честно. Неизвестно, что лучше, проститутка или слизняк. По всей видимости, она предпочитает первое. Бывают ли мужчины проститутки? Наверное, бывают. Чего только не бывает в наше время!
– Я занимался с тобой любовью не потому, что этого требовала от меня моя миссия. Я делал это вопреки тому, что мне вменялось. На самом деле с тобой я утрачиваю контроль над ситуацией, и это – постыдная правда.
И тело его с жизнерадостной бездумностью тут же предоставило ей свидетельство искренности его признания. Пробормотав ругательство, относящееся только к себе самому, он отпустил ее и стал спешно натягивать штаны. Он уже готов был приступить к застежке, когда заметил, что она улыбается.
Уж лучше, чем плакать. И все же он никак не мог приноровиться к стремительной смене ее настроения, непостоянного, как морской климат.
– Прости, – сказала она, угадав его мысли, – обычно я очень уравновешенная.
– Что поделаешь? Ситуация такая.
– Ты все так хорошо понимаешь.
– Вообще-то ты первая, кто мне об этом говорит. Послушай, Амелия, что я точно должен сейчас сделать, так это отвезти тебя домой.
Она покачалась на пятках.
– Затем, чтобы ты мог заняться... Чем? Охотой на Хоули?
– Я должен. Но я не собираюсь его убивать. Я не стану его убивать, если в этом не будет необходимости. В порту стоит американский корабль. Я доставлю его в Америку, чтобы там могли его судить.
– А как на это посмотрит британское правительство? Не забывай, он член палаты лордов.
– Мельбурн и его союзники будут лишь счастливы от него избавиться. Он у всех встал поперек горла.
– А как насчет подозрений, связанных с Акорой? Ты от них избавился?
– У нашего президента и так полно забот. Меньше всего ему нужна сейчас война. То, что Хоули оказался британцем, а не акоранцем, снимает вопрос о военном конфликте.
– Хоули не ягненок, он достаточно опасен.
– Я это знаю, принцесса, – сказал Нилс, натягивая рубашку. – Именно поэтому мой брат наблюдает за ним.
Но Шедоу не был там, где ему надлежало сейчас находиться. По дороге в конюшню Нилс наткнулся на скорчившегося, истекающего кровью человека, лежащего на садовой дорожке. В этом несчастном он узнал Шедоу.
Амелия выбежала из дома, не потрудившись накинуть жилет. Дождь нещадно хлестал ее, но она не замечала ни ветра, ни холода. Ее согнал с места крик Нилса, полный тревоги и боли. Там, на полпути между домом и конюшней, она видела коленопреклоненный силуэт Нилса.
Добежав до него, она в ужасе зажала рот. На тропинке лежал человек, разглядеть которого в темноте она не могла. Одно было ясно – этот человек истекал кровью.
– Кто это? – выдохнула она, опускаясь на колени рядом с Нилсом.
– Шедоу. Мой брат. Проклятие, я знал, что не надо позволять ему...
– Куда его ранили? – Она шарила по телу несчастного, пока рука ее не наткнулась на рукоять ножа.
– Господи...
Словами тут не поможешь. Она знала, что жизнь раненому может сохранить лишь немедленная и квалифицированная помощь. Посему действовать надо было быстро и решительно. Амелия, не задумываясь ни на миг, оторвала кусок ткани от подола юбки и прижала сложенную в несколько раз ткань к ране, чтобы остановить кровотечение.
– Надо принести его в дом и вызвать целительницу.
– Я не отдам его никакому костоправу! Знаю я этих мясников-хирургов! Я сам в состоянии о нем позаботиться.
Амелия не стала ему возражать. Для пустых разговоров сейчас не время. Нилс понес брата в дом. Амелия семенила рядом, прижимая ткань к ране. Нилс уложил Шедоу на кухонный стол напротив очага, а Амелия, быстро избавившись от того, что осталось от юбки, и оставшись в одной рубашке и блузке, принялась лихорадочно искать глазами лампу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28