Чужая смерть Ц это внешний бес
содержательный акт, в отношении к самому умершему, разумеется. Здесь это
все тот же некролог в «Таймсе» от 3-го апреля 1956 г. От него мы и будем двигать
ся вспять.
«...обстоятельства и условия эмигрантской жизни, которые бы легко сломил
и менее сильного человека, в его случае лишь послужили к торжеству его во
ли и характера... Рожденный несметно богатым, он... потерял буквально все, но
упорным трудом, талантом и силой воли опять пробил себе путь к богатству
и влиянию... Его смерть Ц большая потеря для финансовых кругов Европы».
Подвал Лондонской Библиотеки на Сент Джеймс Сквер. Я ставлю на место огр
омный фолиант со старыми номерами «Таймса» и... перехожу к «несмываемым с
лезами» строкам Поэта: «7-е января 1919 г. Рождество. Решаясь включить в сборн
ик „Театр” свою пьесу..., из которой я стараюсь выкинуть все уж очень глупо
е (хорошего и глупого времени произведение), я окончательно освобождаюсь
от воли Михаила Ивановича... Мы с ним в свое время загипнотизировали друг
друга искусством. Если бы так шло дальше, мы ушли бы в этот бездонный колод
езь; оно Ц искусство Ц увело бы нас туда; заставило бы забраковать не тол
ько всего меня, а и все; и остались бы: три штриха рисунка Микеланджело, стр
ока Эсхила Ц и все; кругом пусто, веревка на шею».
Цитата, сколь ни далека она по содержанию и тону от некролога в «Таймсе», в
полне могла бы оказаться некрологом Михаила Ивановича, хотя и с опоздани
ем на год, что иногда случается. Ведь ровно за год до того, 7-го января 1918 г., По
эт записал: «убиты (в больнице) Шингарев и Кокошкин... слухи об убийстве Род
ичева (Церетели?), Черепова... слух об убийстве Михаила Ивановича...» Делая эт
у запись, Поэт безусловно не знал, что за день до того Михаил Иванович ушел
Ц я подчеркиваю, не бежал Ц из Петропавловской крепости. Думаю, что и го
д спустя Поэт, делая свою вторую запись, не знал, жив ли тот или нет.
Не странно ли? Юный богач и денди 1900-х, светский балетоман, издатель-дилета
нт и неожиданный политик начала 1910-х, неудачливый Ц оставим это пока так м
инистр первого в русской истории ответственного (перед кем? Ц это тоже п
ока придется оставить) правительства в 1917-м и талантливый и вполне удачли
вый европейский финансист в 20-х и 30-х, оказался человеком, навязавшим Поэт
у свою эстетическую концепцию.
А именно, что истинное в искусстве Ц это тот уже ни к чему несводимый «ост
аток», тот феноменальный конечный «удар», к которому сводится все. Один ш
трих, одна строка, одно движение Ц если их нет, то нет ничего. Тогда труд, та
лант, порыв, все Ц ничто. И сам художник, бессильный в своей привязанности
ко времени, тоже ничто.
Истинное искусство Ц рыцарское занятие и подчиняется не «требованиям
действительности», а обетам, принятым художником-рыцарем. Эти вечные об
еты отторгают его от времени и возвращают к вечной, внеЦ и пред-временно
й невинности и красоте. Художник сражается со временем, и то, что он есть, э
то то, что осталось от его частых поражений и редких побед.
Когда Поэт в 1912-м показал Михаилу Ивановичу набросок своей пьесы, тот ее ре
шительно забраковал именно за привязанность ко времени. Может быть, в на
чале 1919-го Поэт просто испугался, что, пользуясь эстетическими критериям
и Михаила Ивановича, он сам себя целиком забракует. Иначе говоря, испугал
ся своего автонекролога. Теперь, решив издать «Песнь Судьбы» и забыть на
время, или навсегда, о «Розе и Кресте», он надеялся задержать свое падение
в бездонный колодезь Ц чего? ну, скажем, чистого искусства или... жизни в Пе
трограде. Петроград 1919-го не располагал его обитателей к чрезмерной мета
форичности, хотя иных она утешала, а иным заменяла рефлексию. Когда в нача
ле января 1918-го озверевшая матросня убила Шингарева и Кокошкина в тюремн
ой больнице, Поэту, пожалуй, еще могло казаться, что это Ц «другое дело» (о
н же Ц не обыватель!). Но в январе 1919-го в колодезь падал он сам, и 1913 год, прове
денный им с Михаилом Ивановичем, теперь казался первой склизкой ступень
кой вниз... Странная была эта дружба.
В 1912-м так не казалось. И вообще, «ступенька» Ц не только избитая метафора
падения, но и совершенно ложный образ: падают сразу. Только не сразу знают
об этом. Тогда «ступенька» Ц вполне правомерная метафора постепенност
и нашего знания о собственном падении. Но не явилась ли внезапно вспыхну
вшая любовь Поэта к Михаилу Ивановичу последним препятствием Ц а вовсе
не первой ступенькой Ц к неведению о себе одного и отчаянию другого? Но т
ут была одна очень важная разница между ними: ни один шаг Поэта Ц как ни о
дин шаг его знаменитых современников, Кафки и Рильке, Ц не остался неотм
еченным в письмах, дневниках и другого рода записях. Михаил Иванович Ц н
е писал.
Если герой Романа Самосознания действователь, то и наблюдая, он действуе
т (»он сгорал в наблюдении», как позже говорил о нем Елбановский). Именно э
то «выгорание» порождало иллюзию деятельности, почти всегда успешной. У
спешной потому, что он настолько точно знал, что он делает, что само это зн
ание уже было действием. И потому же, когда оно уступало настояниям чувст
ва, то не оставалось ничего, кроме голой ошибки. Писать для такого человек
а было бы равнозначно совсем уже лишнему действию, заранее обреченному н
а неудачу. Писали другие: Поэт и его друзья. Но они не писали Роман Самосоз
нания.
Схема европейского Романа Самосознания (другого пока не было, это Ц вес
ьма узкий географически жанр) очень проста. Его герой оттого и герой, что с
ам не пишет романа. А если пишет, то не напишет. А если напишет, то не напечат
ает. А если даже и напечатает, то весь тираж сгорит или размокнет во время
наводнения, или еще чего-нибудь в этом роде. Писание романа здесь есть тот
бытийный, а не психологический признак, который разделяет Героя и Автор
а. Автор оттого и автор, что не может писать сам, пока не он, а другой, т. е. гер
ой Романа Самосознания не «начнет» этого делать (но не наоборот Ц здесь,
как и в случае с двойником, нет симметрии!).
Михаил Иванович сам был героем своего ненаписанного романа. Не отсюда ли
Ц в порядке поэтической метонимии жизни Ц его неожиданное решение нач
ать новое, «совсем новое» издательство? И не отсюда ли его идея искусства
Ц не «чистого», не «искусства для искусства», а истинного, одного без дру
гого? Но так или иначе, а в 1912-м происходит его первая встреча с Поэтом, и нач
инается их любовь.
Все это пока Ц не об именах. Имя включается в игру только когда играющий з
нает, что проиграл, или решает, что игра не стоит свеч. Он уходит и Ц называ
ет себя. А так, если ты остаешься с ними, с нами, со своими, то имя зачем, к чему
? Тупые, бездарные игроки начала века, выбившие огнем, свинцом и газом чуть
ли не треть мужского населения Европы и сами выбитые едва ли не до послед
него Ц не от того ли их пристрастие к псевдонимам, партийным кличкам и см
ене имен, что конец им был заранее предсказан в бирках с номерами вместо и
мен, перемешанных с обломками костей в мусоре и пепле? Но наихудшей была д
оля тех немногих выживших игроков, кто, не подозревая, что их игра давно ко
нчена и давно начата другая, безымянные маялись по чужим им десятилетиям
. Призраки, напялившие на себя полковничьи и генеральские мундиры давно
разбитых или никогда не существовавших армий! Еще позднее, когда сжатая
с немыслимой силой пружина истории разжалась и выбросила их в смерть, ко
го почетными пенсионерами, кого военными преступниками, а кого и нобелев
скими лауреатами, их выцветшие, перепутанные имена всплыли, как вешки, на
д мутными водами забвения, никого не предостерегая, ни о чем не напоминая.
Михаил Иванович родился с именем, абсолютная неотменяемость и несменяе
мость которого была предопределена уникальностью обстоятельств его ро
ждения. Единственному сыну в третьем поколении знаменитых богачей-само
родков, еще в юности потерявшему отца, оставалось одно Ц выбирать из чег
о угодно и делать решительно что угодно. Но кроме его богатства было и то,
что при любом выборе и в любой игре оставалось навечно отложенным основн
ым капиталом: семья, состояние, страна. Игр тоже было три: просто игра в рул
етку, реже Ц в винт и покер, любовь и политика. В последней все много неопр
еделеннее, чем в первых двух, и метафорой едва ли отделаешься, но посмотри
м, у нас еще есть время. Но так ли уж его было много у него самого? Век торопи
л с предательством. Не тогда ли этот молодой человек принял три завета. Пе
рвый Ц парировать страсть к игре крайней скрупулезностью в делах. Второ
й Ц умерять влечение к женщине преданностью искусству. Третий облагора
живать политическую сумятицу верностью рыцарским идеалам невинности и
чести. Спасла ли его от падения эта перевернутая брюсовская формула? Да и
спасла ли от падения самого Брюсова его неперевернутая? Но, как заветы Ва
лерия Павловича молодому поэту даже при их выполнении никак не могли гар
антировать качества поэзии, так и заветы Михаила Ивановича себе самому н
е могли ему дать ни малейшей гарантии покоя или хотя бы, воли...
В отличие от Поэта он редко разочаровывался. Совсем недолгой была его за
вороженность жизнью. Его имя не гремело, как имя Поэта, «в легком щелканьи
ночных копыт», а трещало неотесанной доской по выщербленному полу амбар
а. [Когда в 1931 г. на приеме у князя Монако Михаил Иванович представил одного
американского приятеля своей красавице-сестре, тот, думая, что она носит
свою девичью фамилию, пожаловался, что как ни трудно эту фамилию произно
сить, ее написание (spelling) уж вовсе немыслимо. На что Михаил Иванович ответил:
«Друг мой, забудьте о написании, а произношение очень простое княгиня Ле
йхтенберг».]
Так я ввожу Поэта. Посредством имени. Да, я просто не люблю всего этого Ц П
оэта, жену Поэта, друзей Поэта, врагов Поэта, время Поэта. Без Поэта, однако,
обойтись совершенно невозможно, так что, всякий раз пиша о нем, мне приход
ится проходить через стену собственной чуждости. Михаил Иванович Поэта
любил. А в ранние годы очень любил. А когда совсем разлюбил, то произошло э
то в обстоятельствах, для него и Поэта (как и для очень многих других) стол
ь крайних, что уж вряд ли могло иметь хоть какое-то значение для их жизни. А
для смерти? Назвал ли один из них имя другого в свой смертный час?
Пока же, в 1912-м, они почти не расстаются. Их отрывали друг от друга только сро
чные деловые поездки и простуды одного и зубная боль другого (аллюзия на
«зубную боль в сердце» у Гейне или неосознанный параллелизм «физиологи
ческих» метафор у обоих?). Когда не виделись, то долго говорили по телефону
и обменивались телеграммами. Атак Михаил Иванович неутомимо катал Поэт
а, одного или с Ремизовым, «на острова», «на Стрелку», ходили в оперу, на Ста
ниславского. Еще Ц и это было отменно неблагодарным занятием Ц пыталис
ь встретиться с Глазуновым насчет постановки будущего балета (или оперы
, или чего угодно) Поэта, «Роза и Крест». Возможно, что именно недоступност
ь Глазунова, встретиться с которым было много труднее, чем с министром дв
ора или обер-прокурором Святейшего Синода, предопределила последующее
превращение либретто (теперь определенно Ц оперы) в пьесу, о которой нео
бходимо было говорить. Точнее, обсуждая которую, они говорили и о другом, о
себе, например. Еще точнее Ц о падении и поражении Ц последнее уже было
«кларистически» сформулировано, Михаилом Ивановичем, во всяком случае.
Поэт страшился угрозы падения и туманно заклинал будущее, предрекая рад
остные катаклизмы 20-х (как бы не так!). Михаил Иванович знал (уже тогда Ц не ф
антастично ли?), что дело, в первую очередь, в поражении. Что оно не в угрозах
и не в обещаниях того же будущего. Что уж лучше, даже жалуясь и отводя душу,
помнить о поражении как об изначальном условии своего личного существо
вания. И что падение Ц твой ответ, возможный, необязательный, на невыноси
мость страха поражения. В символистском ренессансе своей затянувшейся
юности Поэт завысил свои ставки настолько, что не только друзья (которым
виднее), но и он сам знал, что падение уже Ц факт. Обожаемая, как богиня, жен
а, была должна, вынуждена обернуться шлюхой, а была она просто дамой, играю
щей устало свою роль в невозобновленном спектакле. Поэтически рассеянн
ая жизнь Поэта Ц человека по характеру нисколько не рассеянного, скорее
аккуратиста и педанта Ц должна была оказаться систематическим блядст
вом с нередкими срывами в тяжелое пьянство. В своей личной жизни (в другой
Ц это вопрос особый) Михаил Иванович ничего не выдумывал ни о себе, ни, уп
аси Боже, о близких. Прирожденный финансист и почти профессиональный игр
ок, он не был склонен ни к завышению ставок, ни, менее всего, к символизации
своих выигрышей или проигрышей. Его личная ситуация, «обратно симметрич
ная» ситуации Поэта, не была им самим выдумана. Так случилось.
В казино в Каннах в тот распроклятый вечер 8-го марта 1909-го он играл напроти
в своего кузена Андрея Рогастова. В части зала, отделенной от играющих ка
дками с пальмами и цветочными вазами, ходили парами и в одиночку красивы
е молодые женщины (»оранжерея самых дорогих проституток во Франции», Ц
рассказывал мне Иван, передавая со слов отца эту историю). Женщина, стоявш
ая напротив их стола, была ослепительно красива. Она не нуждалась в паре. «
Никогда ее раньше здесь не видел, Ц сказал Рогастов, Ц она на тебя смотр
ит. Сыграем Ц кто первый выиграет, с тем она сегодня и будет. Идет, Мишеньк
а?» Выиграл Михаил Иванович. Продолжение этой более типичной по своему н
ачалу, чем по завершению, истории можно видеть в его намеках и полупризна
ниях Поэту. (Иван считал, что тот выигрыш в казино обошелся отцу слишком уж
дорого Ц проиграть было бы много выгодней.) Пьеретта родила ему дочь Ане
тту в 1912-м, а через пять лет сына Пьера.
Но ведь ерунда все это! Так глава идти не может. Ни одного разговора интере
сного. Просто Ц хорошо документированная чушь. Тут, однако, не лишним был
о бы заметить, что мы-то Михаила Ивановича другим, то есть без этой чуши, ни
когда и не знали, ни в Москве, ни в Петербурге.
Пока что он ездит в Канны, наезжает в Лондон, Христианию и Москву, где все б
олее увлекается последней идеей Станиславского Ц об актере, которому д
ается канва, схема, ось сюжета пьесы, а слова и жесты он находит сам. Он даже
почти решил поступить в его студию и звал с собой Поэта. В Петербурге он «г
рустный и расстроенный, пишет Поэт матери, Ц это украшает его согласно о
бычаям христианского мира, в котором вот уже 1912 лет людей украшают главны
м образом неприятности». Поэт сам грустен и расстроен Ц в июле утонул Са
пунов.
В конце их решающей беседы Михаил Иванович сказал: «Я не понимаю людей, ко
торые после „Тристана“ влюбляются».
Поэт, по его собственному выражению, «споря, не спорил». Спорил, потому, чт
о «...знал когда-то нечто большее, чем искусство, то есть не бесконечность, н
еведомо о чем, по ту сторону всего, а конец; не гибель, а полноту спасения». Н
е спорил потому, что то, что знал, потерял. Потому, что Ц пал. Теперь живет «...
как художник... не тем, что наполняет жизнь, а тем, что ее делает черной, стра
шной, тем, что для меня отчаяние и ужас, а для других радость...»
Поэт не верил в изначальность своего падения; знал и... потерял. Было дано, п
отом отнято. Возможно, здесь не было проявлено снисхождения. Он и не проси
т снисхождения. Его мучает не потеря Светлого Знания, а его «новое» «черн
ое знание» («...за бесконечностью искусства черная бездна»).
А Михаила Ивановича мучает его незнание. Никогда не знал (»Стена Незнани
я»). Хоть и предан одному искусству, не знает и искусства (Поэт Ц знает). Ост
ается любителем с одной истиной об одном искусстве. А жизнь? Но в отличие о
т Поэта он никогда бы не согласился с тем, что она не оставляет ему выбора.
Если ты можешь влюбиться после «Тристана», то Бог тебе судья. Но он сам вид
ел «Тристана» десятки раз, а не только тогда, в 1906-м в Петербурге, когда прем
ьерой дирижировал Направник и впервые встретились Кузмин и Сапунов. «Тр
истан» для Михаила Ивановича, как и для Кузмина, был ристалищем, битвой, вс
егда последней, между плотской любовью к женщине и любовью небесной. Очи
стительным ритуалом. «Тристан» Ц это проверка горящего в тебе огня прот
ивоборствующей силой водной стихии. Словом, или ты, «пробив лед», выйдешь
«сухим из воды» (как кузминская форель), или тебя захлестнет волна низкой
похоти. Ждавшая еще двадцать лет своего поэтического воплощения кузмин
ская метафора оказалась полу метафорой: «вышедший» на Кузмина на «Трист
ане», Николай Сапунов утонул, катаясь в лодке с женщиной, в которую был влю
блен, и с влюбленным в него Кузминым поражение Кузмина, дерзнувшего отож
дествить любовь однополую с небесной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
содержательный акт, в отношении к самому умершему, разумеется. Здесь это
все тот же некролог в «Таймсе» от 3-го апреля 1956 г. От него мы и будем двигать
ся вспять.
«...обстоятельства и условия эмигрантской жизни, которые бы легко сломил
и менее сильного человека, в его случае лишь послужили к торжеству его во
ли и характера... Рожденный несметно богатым, он... потерял буквально все, но
упорным трудом, талантом и силой воли опять пробил себе путь к богатству
и влиянию... Его смерть Ц большая потеря для финансовых кругов Европы».
Подвал Лондонской Библиотеки на Сент Джеймс Сквер. Я ставлю на место огр
омный фолиант со старыми номерами «Таймса» и... перехожу к «несмываемым с
лезами» строкам Поэта: «7-е января 1919 г. Рождество. Решаясь включить в сборн
ик „Театр” свою пьесу..., из которой я стараюсь выкинуть все уж очень глупо
е (хорошего и глупого времени произведение), я окончательно освобождаюсь
от воли Михаила Ивановича... Мы с ним в свое время загипнотизировали друг
друга искусством. Если бы так шло дальше, мы ушли бы в этот бездонный колод
езь; оно Ц искусство Ц увело бы нас туда; заставило бы забраковать не тол
ько всего меня, а и все; и остались бы: три штриха рисунка Микеланджело, стр
ока Эсхила Ц и все; кругом пусто, веревка на шею».
Цитата, сколь ни далека она по содержанию и тону от некролога в «Таймсе», в
полне могла бы оказаться некрологом Михаила Ивановича, хотя и с опоздани
ем на год, что иногда случается. Ведь ровно за год до того, 7-го января 1918 г., По
эт записал: «убиты (в больнице) Шингарев и Кокошкин... слухи об убийстве Род
ичева (Церетели?), Черепова... слух об убийстве Михаила Ивановича...» Делая эт
у запись, Поэт безусловно не знал, что за день до того Михаил Иванович ушел
Ц я подчеркиваю, не бежал Ц из Петропавловской крепости. Думаю, что и го
д спустя Поэт, делая свою вторую запись, не знал, жив ли тот или нет.
Не странно ли? Юный богач и денди 1900-х, светский балетоман, издатель-дилета
нт и неожиданный политик начала 1910-х, неудачливый Ц оставим это пока так м
инистр первого в русской истории ответственного (перед кем? Ц это тоже п
ока придется оставить) правительства в 1917-м и талантливый и вполне удачли
вый европейский финансист в 20-х и 30-х, оказался человеком, навязавшим Поэт
у свою эстетическую концепцию.
А именно, что истинное в искусстве Ц это тот уже ни к чему несводимый «ост
аток», тот феноменальный конечный «удар», к которому сводится все. Один ш
трих, одна строка, одно движение Ц если их нет, то нет ничего. Тогда труд, та
лант, порыв, все Ц ничто. И сам художник, бессильный в своей привязанности
ко времени, тоже ничто.
Истинное искусство Ц рыцарское занятие и подчиняется не «требованиям
действительности», а обетам, принятым художником-рыцарем. Эти вечные об
еты отторгают его от времени и возвращают к вечной, внеЦ и пред-временно
й невинности и красоте. Художник сражается со временем, и то, что он есть, э
то то, что осталось от его частых поражений и редких побед.
Когда Поэт в 1912-м показал Михаилу Ивановичу набросок своей пьесы, тот ее ре
шительно забраковал именно за привязанность ко времени. Может быть, в на
чале 1919-го Поэт просто испугался, что, пользуясь эстетическими критериям
и Михаила Ивановича, он сам себя целиком забракует. Иначе говоря, испугал
ся своего автонекролога. Теперь, решив издать «Песнь Судьбы» и забыть на
время, или навсегда, о «Розе и Кресте», он надеялся задержать свое падение
в бездонный колодезь Ц чего? ну, скажем, чистого искусства или... жизни в Пе
трограде. Петроград 1919-го не располагал его обитателей к чрезмерной мета
форичности, хотя иных она утешала, а иным заменяла рефлексию. Когда в нача
ле января 1918-го озверевшая матросня убила Шингарева и Кокошкина в тюремн
ой больнице, Поэту, пожалуй, еще могло казаться, что это Ц «другое дело» (о
н же Ц не обыватель!). Но в январе 1919-го в колодезь падал он сам, и 1913 год, прове
денный им с Михаилом Ивановичем, теперь казался первой склизкой ступень
кой вниз... Странная была эта дружба.
В 1912-м так не казалось. И вообще, «ступенька» Ц не только избитая метафора
падения, но и совершенно ложный образ: падают сразу. Только не сразу знают
об этом. Тогда «ступенька» Ц вполне правомерная метафора постепенност
и нашего знания о собственном падении. Но не явилась ли внезапно вспыхну
вшая любовь Поэта к Михаилу Ивановичу последним препятствием Ц а вовсе
не первой ступенькой Ц к неведению о себе одного и отчаянию другого? Но т
ут была одна очень важная разница между ними: ни один шаг Поэта Ц как ни о
дин шаг его знаменитых современников, Кафки и Рильке, Ц не остался неотм
еченным в письмах, дневниках и другого рода записях. Михаил Иванович Ц н
е писал.
Если герой Романа Самосознания действователь, то и наблюдая, он действуе
т (»он сгорал в наблюдении», как позже говорил о нем Елбановский). Именно э
то «выгорание» порождало иллюзию деятельности, почти всегда успешной. У
спешной потому, что он настолько точно знал, что он делает, что само это зн
ание уже было действием. И потому же, когда оно уступало настояниям чувст
ва, то не оставалось ничего, кроме голой ошибки. Писать для такого человек
а было бы равнозначно совсем уже лишнему действию, заранее обреченному н
а неудачу. Писали другие: Поэт и его друзья. Но они не писали Роман Самосоз
нания.
Схема европейского Романа Самосознания (другого пока не было, это Ц вес
ьма узкий географически жанр) очень проста. Его герой оттого и герой, что с
ам не пишет романа. А если пишет, то не напишет. А если напишет, то не напечат
ает. А если даже и напечатает, то весь тираж сгорит или размокнет во время
наводнения, или еще чего-нибудь в этом роде. Писание романа здесь есть тот
бытийный, а не психологический признак, который разделяет Героя и Автор
а. Автор оттого и автор, что не может писать сам, пока не он, а другой, т. е. гер
ой Романа Самосознания не «начнет» этого делать (но не наоборот Ц здесь,
как и в случае с двойником, нет симметрии!).
Михаил Иванович сам был героем своего ненаписанного романа. Не отсюда ли
Ц в порядке поэтической метонимии жизни Ц его неожиданное решение нач
ать новое, «совсем новое» издательство? И не отсюда ли его идея искусства
Ц не «чистого», не «искусства для искусства», а истинного, одного без дру
гого? Но так или иначе, а в 1912-м происходит его первая встреча с Поэтом, и нач
инается их любовь.
Все это пока Ц не об именах. Имя включается в игру только когда играющий з
нает, что проиграл, или решает, что игра не стоит свеч. Он уходит и Ц называ
ет себя. А так, если ты остаешься с ними, с нами, со своими, то имя зачем, к чему
? Тупые, бездарные игроки начала века, выбившие огнем, свинцом и газом чуть
ли не треть мужского населения Европы и сами выбитые едва ли не до послед
него Ц не от того ли их пристрастие к псевдонимам, партийным кличкам и см
ене имен, что конец им был заранее предсказан в бирках с номерами вместо и
мен, перемешанных с обломками костей в мусоре и пепле? Но наихудшей была д
оля тех немногих выживших игроков, кто, не подозревая, что их игра давно ко
нчена и давно начата другая, безымянные маялись по чужим им десятилетиям
. Призраки, напялившие на себя полковничьи и генеральские мундиры давно
разбитых или никогда не существовавших армий! Еще позднее, когда сжатая
с немыслимой силой пружина истории разжалась и выбросила их в смерть, ко
го почетными пенсионерами, кого военными преступниками, а кого и нобелев
скими лауреатами, их выцветшие, перепутанные имена всплыли, как вешки, на
д мутными водами забвения, никого не предостерегая, ни о чем не напоминая.
Михаил Иванович родился с именем, абсолютная неотменяемость и несменяе
мость которого была предопределена уникальностью обстоятельств его ро
ждения. Единственному сыну в третьем поколении знаменитых богачей-само
родков, еще в юности потерявшему отца, оставалось одно Ц выбирать из чег
о угодно и делать решительно что угодно. Но кроме его богатства было и то,
что при любом выборе и в любой игре оставалось навечно отложенным основн
ым капиталом: семья, состояние, страна. Игр тоже было три: просто игра в рул
етку, реже Ц в винт и покер, любовь и политика. В последней все много неопр
еделеннее, чем в первых двух, и метафорой едва ли отделаешься, но посмотри
м, у нас еще есть время. Но так ли уж его было много у него самого? Век торопи
л с предательством. Не тогда ли этот молодой человек принял три завета. Пе
рвый Ц парировать страсть к игре крайней скрупулезностью в делах. Второ
й Ц умерять влечение к женщине преданностью искусству. Третий облагора
живать политическую сумятицу верностью рыцарским идеалам невинности и
чести. Спасла ли его от падения эта перевернутая брюсовская формула? Да и
спасла ли от падения самого Брюсова его неперевернутая? Но, как заветы Ва
лерия Павловича молодому поэту даже при их выполнении никак не могли гар
антировать качества поэзии, так и заветы Михаила Ивановича себе самому н
е могли ему дать ни малейшей гарантии покоя или хотя бы, воли...
В отличие от Поэта он редко разочаровывался. Совсем недолгой была его за
вороженность жизнью. Его имя не гремело, как имя Поэта, «в легком щелканьи
ночных копыт», а трещало неотесанной доской по выщербленному полу амбар
а. [Когда в 1931 г. на приеме у князя Монако Михаил Иванович представил одного
американского приятеля своей красавице-сестре, тот, думая, что она носит
свою девичью фамилию, пожаловался, что как ни трудно эту фамилию произно
сить, ее написание (spelling) уж вовсе немыслимо. На что Михаил Иванович ответил:
«Друг мой, забудьте о написании, а произношение очень простое княгиня Ле
йхтенберг».]
Так я ввожу Поэта. Посредством имени. Да, я просто не люблю всего этого Ц П
оэта, жену Поэта, друзей Поэта, врагов Поэта, время Поэта. Без Поэта, однако,
обойтись совершенно невозможно, так что, всякий раз пиша о нем, мне приход
ится проходить через стену собственной чуждости. Михаил Иванович Поэта
любил. А в ранние годы очень любил. А когда совсем разлюбил, то произошло э
то в обстоятельствах, для него и Поэта (как и для очень многих других) стол
ь крайних, что уж вряд ли могло иметь хоть какое-то значение для их жизни. А
для смерти? Назвал ли один из них имя другого в свой смертный час?
Пока же, в 1912-м, они почти не расстаются. Их отрывали друг от друга только сро
чные деловые поездки и простуды одного и зубная боль другого (аллюзия на
«зубную боль в сердце» у Гейне или неосознанный параллелизм «физиологи
ческих» метафор у обоих?). Когда не виделись, то долго говорили по телефону
и обменивались телеграммами. Атак Михаил Иванович неутомимо катал Поэт
а, одного или с Ремизовым, «на острова», «на Стрелку», ходили в оперу, на Ста
ниславского. Еще Ц и это было отменно неблагодарным занятием Ц пыталис
ь встретиться с Глазуновым насчет постановки будущего балета (или оперы
, или чего угодно) Поэта, «Роза и Крест». Возможно, что именно недоступност
ь Глазунова, встретиться с которым было много труднее, чем с министром дв
ора или обер-прокурором Святейшего Синода, предопределила последующее
превращение либретто (теперь определенно Ц оперы) в пьесу, о которой нео
бходимо было говорить. Точнее, обсуждая которую, они говорили и о другом, о
себе, например. Еще точнее Ц о падении и поражении Ц последнее уже было
«кларистически» сформулировано, Михаилом Ивановичем, во всяком случае.
Поэт страшился угрозы падения и туманно заклинал будущее, предрекая рад
остные катаклизмы 20-х (как бы не так!). Михаил Иванович знал (уже тогда Ц не ф
антастично ли?), что дело, в первую очередь, в поражении. Что оно не в угрозах
и не в обещаниях того же будущего. Что уж лучше, даже жалуясь и отводя душу,
помнить о поражении как об изначальном условии своего личного существо
вания. И что падение Ц твой ответ, возможный, необязательный, на невыноси
мость страха поражения. В символистском ренессансе своей затянувшейся
юности Поэт завысил свои ставки настолько, что не только друзья (которым
виднее), но и он сам знал, что падение уже Ц факт. Обожаемая, как богиня, жен
а, была должна, вынуждена обернуться шлюхой, а была она просто дамой, играю
щей устало свою роль в невозобновленном спектакле. Поэтически рассеянн
ая жизнь Поэта Ц человека по характеру нисколько не рассеянного, скорее
аккуратиста и педанта Ц должна была оказаться систематическим блядст
вом с нередкими срывами в тяжелое пьянство. В своей личной жизни (в другой
Ц это вопрос особый) Михаил Иванович ничего не выдумывал ни о себе, ни, уп
аси Боже, о близких. Прирожденный финансист и почти профессиональный игр
ок, он не был склонен ни к завышению ставок, ни, менее всего, к символизации
своих выигрышей или проигрышей. Его личная ситуация, «обратно симметрич
ная» ситуации Поэта, не была им самим выдумана. Так случилось.
В казино в Каннах в тот распроклятый вечер 8-го марта 1909-го он играл напроти
в своего кузена Андрея Рогастова. В части зала, отделенной от играющих ка
дками с пальмами и цветочными вазами, ходили парами и в одиночку красивы
е молодые женщины (»оранжерея самых дорогих проституток во Франции», Ц
рассказывал мне Иван, передавая со слов отца эту историю). Женщина, стоявш
ая напротив их стола, была ослепительно красива. Она не нуждалась в паре. «
Никогда ее раньше здесь не видел, Ц сказал Рогастов, Ц она на тебя смотр
ит. Сыграем Ц кто первый выиграет, с тем она сегодня и будет. Идет, Мишеньк
а?» Выиграл Михаил Иванович. Продолжение этой более типичной по своему н
ачалу, чем по завершению, истории можно видеть в его намеках и полупризна
ниях Поэту. (Иван считал, что тот выигрыш в казино обошелся отцу слишком уж
дорого Ц проиграть было бы много выгодней.) Пьеретта родила ему дочь Ане
тту в 1912-м, а через пять лет сына Пьера.
Но ведь ерунда все это! Так глава идти не может. Ни одного разговора интере
сного. Просто Ц хорошо документированная чушь. Тут, однако, не лишним был
о бы заметить, что мы-то Михаила Ивановича другим, то есть без этой чуши, ни
когда и не знали, ни в Москве, ни в Петербурге.
Пока что он ездит в Канны, наезжает в Лондон, Христианию и Москву, где все б
олее увлекается последней идеей Станиславского Ц об актере, которому д
ается канва, схема, ось сюжета пьесы, а слова и жесты он находит сам. Он даже
почти решил поступить в его студию и звал с собой Поэта. В Петербурге он «г
рустный и расстроенный, пишет Поэт матери, Ц это украшает его согласно о
бычаям христианского мира, в котором вот уже 1912 лет людей украшают главны
м образом неприятности». Поэт сам грустен и расстроен Ц в июле утонул Са
пунов.
В конце их решающей беседы Михаил Иванович сказал: «Я не понимаю людей, ко
торые после „Тристана“ влюбляются».
Поэт, по его собственному выражению, «споря, не спорил». Спорил, потому, чт
о «...знал когда-то нечто большее, чем искусство, то есть не бесконечность, н
еведомо о чем, по ту сторону всего, а конец; не гибель, а полноту спасения». Н
е спорил потому, что то, что знал, потерял. Потому, что Ц пал. Теперь живет «...
как художник... не тем, что наполняет жизнь, а тем, что ее делает черной, стра
шной, тем, что для меня отчаяние и ужас, а для других радость...»
Поэт не верил в изначальность своего падения; знал и... потерял. Было дано, п
отом отнято. Возможно, здесь не было проявлено снисхождения. Он и не проси
т снисхождения. Его мучает не потеря Светлого Знания, а его «новое» «черн
ое знание» («...за бесконечностью искусства черная бездна»).
А Михаила Ивановича мучает его незнание. Никогда не знал (»Стена Незнани
я»). Хоть и предан одному искусству, не знает и искусства (Поэт Ц знает). Ост
ается любителем с одной истиной об одном искусстве. А жизнь? Но в отличие о
т Поэта он никогда бы не согласился с тем, что она не оставляет ему выбора.
Если ты можешь влюбиться после «Тристана», то Бог тебе судья. Но он сам вид
ел «Тристана» десятки раз, а не только тогда, в 1906-м в Петербурге, когда прем
ьерой дирижировал Направник и впервые встретились Кузмин и Сапунов. «Тр
истан» для Михаила Ивановича, как и для Кузмина, был ристалищем, битвой, вс
егда последней, между плотской любовью к женщине и любовью небесной. Очи
стительным ритуалом. «Тристан» Ц это проверка горящего в тебе огня прот
ивоборствующей силой водной стихии. Словом, или ты, «пробив лед», выйдешь
«сухим из воды» (как кузминская форель), или тебя захлестнет волна низкой
похоти. Ждавшая еще двадцать лет своего поэтического воплощения кузмин
ская метафора оказалась полу метафорой: «вышедший» на Кузмина на «Трист
ане», Николай Сапунов утонул, катаясь в лодке с женщиной, в которую был влю
блен, и с влюбленным в него Кузминым поражение Кузмина, дерзнувшего отож
дествить любовь однополую с небесной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21