Георг Леопол
ьд, а дальше забыл. Было третье имя Александр, кажется. Правильно! Сын его, В
ладимир Александрович, студент-медик, был приятелем Мариенгофа. Он, по-мо
ему, как-то выжил... Нет, неожиданно резко оборвал он сам себя, Ц надо найти
человека и, если он окажется Вадимом Сергеевичем, спросить его в лоб о Мих
аиле Ивановиче, ибо... Ц здесь он сделал риторическую паузу, Ц ибо не было
и нет могущего оказаться Михаилом Ивановичем. Я чувствую, что он был Ц а
если еще жив, то и есть Ц фигура абсолютно однозначная, и никакой вероятн
ости или неопределенности в отношении его быть не может; наблюдатель не
может наблюдать, скрываясь от наблюдаемого». Ц «Ну а если он решил перес
тать наблюдать и стал скрываться?» попробовал я. «Тогда он сменил схему ж
изни, и его надо искать по другим следам и приметам, но идти к нему придетс
я все равно от Вадима Сергеевича. Его вам никак не избежать».
Таков был вердикт Шлепянова, резюмирующий его теорию поисков обоих проп
ащих. Из этой теории мне и пришлось исходить Ц как в моих дальнейших поис
ках этих людей, так и Ц когда я на месяцы, а то и года забывал о них полность
ю Ц в попытках понять свою собственную ситуацию человека, периодически
пропадающего для самого себя.


Глава 3
Визит к Алеше

Но подумайте, сколь часто в пе
рипетиях и пертурбациях жизни нам приходится полагаться на чувства и со
знание тех, кто заведомо ниже и примитивнее нас.
Г. И. Гурджиев

По мере поглощения Новым Арбатом всего того каменного и деревянного, что
лежало между старым Арбатом и Поварской, прежнее обиталище Нейбауэров м
ожно было обнаружить разве что в царстве теней. После смерти Елены Конст
антиновны, поминок по Людмиле Ивановне и визита к кузену Кириллу я, сломи
в почти непреодолимое упорство девушки из адресного бюро напротив Боль
шого театра, отправился в Сокольники.
Форсировав по крайней мере три Оленьих улицы и очутившись на четвертой,
совсем уже неожиданно перед тем именно, нужным мне деревянным двухэтажн
ым, почти дачным домом, я уже поднял руку, чтобы позвонить, когда заметил р
жавую дощечку с полустертой надписью: «С. Ф. Нейбауэр Ц 2 звонка, В. С. Ховят
Ц 3 звонка». Кому следовало звонить один раз, обозначено не было. Я позвон
ил три раза и через минуту оказался перед невысоким молодым человеком в
черной тройке и белой рубашке галстучной, но без галстука.
Ц Вы от Андрея? Херсонес?
Ц Я от самого себя, и о Херсонесе Таврическом знаю не более того, что случ
айно прочел в брошюре, выпущенной Музеем изобразительных искусств пару
лет назад. Об Андрее я ничего не знаю, если, конечно, речь не идет о моем друг
е и соседе по подъезду Андрее Яковлевиче Сергееве, поэте и нумизмате, что
чрезвычайно маловероятно.
Ц Напротив, это он и есть. Кто вы и что вам нужно, если это не он вас прислал?

Ц Повторяю, меня никто не присылал. Этот адрес я получил в адресном бюро.
Я бы очень хотел разыскать Вадима Сергеевича, если он жив, а если нет, то ко
го-нибудь из знавших или помнящих его. Скажем, кого-нибудь из оставшихся
Нейбауэров. И не говорят ли фамилии на двери, что, по крайней мере, когда-то
здесь жили и он, и они, Ц не правда ли?
Молодой человек неожиданно извлек из нагрудного кармана пиджака пенсн
е, долго глядел на меня через сверкавшие на закатном солнце изящные узки
е стекла дверь выходила на запад Ц и сказал: «Пройдите в мою комнату». И, з
акрыв дверь, повел меня по длинному темному коридору. «Теперь сядьте на э
тот стул». В комнате ничего не было, кроме небольшого стола с телефоном, дв
ух стульев и матраса, покрытого черным байковым одеялом. «Андрей, Ц тихо
произнес он, набрав номер, Ц тут вместо человека от вас, сами знаете с чем,
пришел один какой-то, Ц он сверкнул на меня стеклами пенсне, Ц кто говор
ит, что вас знает. Кто?» Я назвал себя, и он повторил мое имя в трубку. «Я реши
тельно не знаю, что он от меня хочет... Да, длинный, да, косой. Вполне? Абсолютн
о? Ну ладно, но только как услуга вам с моей стороны. До свидания, Андрей».
Ц Я не могу предложить вам чаю. Я не могу предложить вам ничего. Сам я не пь
ю ничего, кроме сырой воды и молока. У меня даже нет сахара, который я счита
ю вредным и вызывающим инстинктуальные позывы. Как вы, наверное, уже сооб
разили, я нумизмат. Когда я упоминал Херсонес, то имел в виду одну вещь, кот
орую Андрей обещал, как мне казалось, прислать сегодня. Оказывается, завт
ра. Но это все не имеет никакого значения, и забудьте об этом. Теперь о моих
родственниках. Последний Нейбауэр, Сергей Федорович, царство ему небесн
ое, а точнее, адов огонь вечный, сдох четыре месяца назад. Вадим Сергеевич,
упомянутый вами выше, являлся двоюродным, если не троюродным, братом мое
го отца, Владимира Сергеевича Ховята, имя которого вы увидели на двери и п
о инициалам решили, что это и есть Вадим Сергеевич. Последний действител
ьно жил здесь во время и после войны. Я его хорошо помню. У меня, как у настоя
щего нумизмата, прекрасная зрительная память. Здесь он протухал примерн
о до 1951-го, когда неожиданно исчез, не оставив после себя ничего, кроме долг
а отцу, по тому времени немалого, и годами невыветриваемого запаха тухля
тины от своего гнилого тела, который в сочетании с вонью от его сигар был с
овершенно невыносим. Мой отец рассказывал, что однажды, будучи еще совсе
м маленьким, я упал в обморок от его сигарного дыма. Куда потом делся этот
мерзавец, не имею ни малейшего представления и не хочу его иметь. Но увере
н, что по крайней мере десять лет назад он должен был подохнуть.
Ц Но означает ли это, что с 1951-го, то есть все эти пятнадцать лет, вы не имели
о нем никаких сведений?
Молодой человек опустил на стол свою совершенно белесую голову и не прог
оворил даже, а простонал: «Ну приходил к нам, когда отцу уже вовсе плохо ст
ало, говноед этот, доктор Вольдемар Ловин. Отец его тогда спросил про Вади
ма, и тот улыбнулся своей скрюченной улыбочкой, такой жидовской Ц не дум
айте, что я антисемит, я сам на четверть еврей по бабке с отцовской стороны
, Ц и говорит, что, дескать, с Вадимом все в порядке и что он шлет приветы вс
ей семье. Семья! Отец Ц мученик. Я последний здесь и навсегда. Одну малюсе
нькую ошибочку допустил отец, одну во всей своей, в остальных отношениях
безупречной, жизни: меня зачал зимой 1940-го. 17 октября 1941-го, когда я выскочил и
з пизды моей матери в эту комнату, по эту сторону от Сокольнического парк
а всего, может, семей двадцать оставалось, а на нашей улице Ц мы одни! Все
Ц бежали. Отец с матерью остались Ц он хромой был еще с первой мировой. В
адим спал в нейбауэровском чулане Ц здесь, как вы видите, и втроем не разо
спаться. Мать исчезла в 1943-м. Бросила меня и на фронт ушла. Она там фельдшери
цей была, по одним сведеньям. А по другим, Ц главной блядью в дивизионном
госпитале. Я ее не видел с трехлетнего возраста».
Эта история так меня взволновала, что я, забыв о Вадиме Сергеевиче и совсе
м уже автоматически, пошел со старой московской козырной Ц то есть она т
огда была еще козырной Ц мой возраст. «Послушайте, Алеша, Ц сказал я, Ц н
о ведь история-то ваша Ц исключительная. Я вас ровно на те двенадцать лет
старше, которые, конечно, хотя и спасли меня от подобного вашему начала, с
одной стороны, но, с другой, лишили меня предоставленного вам редкого шан
са видеть и прошлое наше и будущее как бы с середины. Бесспорно, и мой возр
аст имеет свои преимущества в отношении наблюдения людей и событий, но н
еизмеримо меньшие, чем ваш. Не говоря уже (и тут я вспомнил, к чему все это ве
л)... не говоря уже о причудливом вашем происхождении, которое в конечном и
тоге и привело вас к неоценимым сокровищам Причерноморья. Кстати, а не яв
лялся ли столь порицаемый вами Вадим Сергеевич владельцем той самой тет
радрахмы Митридата Эвпатора (о, Джеймс Босвел, что ты в сравнении со мной!)...
» «Чистый вздор, Ц поднял голову почему-то успокоившийся Алеша, Ц эти л
юди ничего не понимали в монетах. А откуда вы знаете о тетрадрахме?»
Когда я еще раз соврал, что случайно слышал об этом от Елены Константинов
ны (о кузене Кирилле, как еще живом, я на всякий случай решил не упоминать), о
н резко встал и, пригладив редкие желтоватые волосы, заявил: «У Вадима все
было неизвестно откуда». Ц «И сигары тоже?» Ц поспешил вставить я. «И си
гары Ц тоже. И жизнь Ц тоже! Как он выжил Ц я вас спрашиваю? Не работая Ц
при карточной-то системе и непрерывном надзоре милиции и ГБ? Ничего не за
рабатывая? А так: то неделями дома сидит, читает или с отцом в покер, то вдру
г исчезает на неделю, а то и месяц. Является всегда чистенький, выглаженны
й, в свежем белье, туфли начищенные, опрысканный одеколоном, и опять Ц это
т гнусный сигарный запах! Что делал? Как жил? Ясно, предавал. Жил Ц предава
л. А вы говорите!»
Несмотря на восклицательные знаки Алеши, я чувствовал, что негодование е
го выдыхается, что он устал несколько и что, пожалуй, настало время для лоб
овой атаки. «Помогите мне его найти», Ц твердо сказал я. «А зачем он вам?»
Ц «А так, интересуюсь жизнями неправдоподобно живших людей. Кроме того,
мне бы очень хотелось расспросить его о некоем Михаиле Ивановиче, о кото
ром, думаю, вы никогда ни от кого не слышали».
Смеркалось. Алеша отошел от окна и очень тихо сказал: «Ей Богу, он уж давно
должен был бы умереть. Он уже давно предал всех, кого можно было предать, и
нечего ему больше здесь делать. И вообще теперь в ходу другие методы, Ц и
вдруг совсем для меня неожиданно и как бы уступая: «Я вижу, что вас нисколь
ко не убедил. Я знаю, что ругань Ц не доказательство. Но вы не пережили то, ч
то я пережил в моем детстве, и оттого не можете понять, каким издевательст
вом над нами было само его присутствие здесь во время войны и после. Даже ш
околад и сгущенное молоко, которые он нам приносил, были издевательством
, особенно в отношении отца. Отец, конечно, никогда себе не позволял ни мал
ейшего намека на это в его присутствии. Но он был деликатнейшим человеко
м. Ну хватит. Меня и так страшно выбили из колеи эти воспоминания и ваш при
ход. Но из чистой любезности и в порядке особой услуги приятелю моего кол
леги Андрея я сообщу вам одну вещь только, и поступайте с ней как хотите, н
икогда, разумеется, на меня не ссылаясь и не требуя никаких дальнейших ра
зъяснений. Итак, если этот подонок еще жив, то живет он где-то в северо-запа
дном Подмосковье и под чужим именем, отчеством и фамилией. В отношении по
следнего я совершенно уверен. Почему? Ц не хочу объяснять. Буду рад вас в
идеть в другое время и по иному поводу».
Возвращаясь по темным аллеям Сокольнического парка, я сожалел о почти по
терянном вечере. Визит к мрачному Алеше только подтвердил концепцию Шле
пянова, что искать надо не самого Вадима Сергеевича, а того, кто мог бы им о
казаться.



Глава 4
В простых местах

Истерика еще не раз спасет от
смерти.
Е.Рейн

Простыми не рождаются. Чтобы быть простым, надо сначала родиться в прост
ом месте. В России нет простых мест. Или ты родился в месте, которое не в сче
т, в никаком месте, или Ц если что-то уже заставило тебя начать думать о пе
ределке, в которую ты попал, Ц все становится настолько сложным, что с ни
м ты не распутаешься и при самом простом, до искусственности, подходе к ве
щам, о которых говоришь и пишешь. Еще и потому, что говорить и писать ты буд
ешь о тех, кто уже родился в сложном месте и, позволю себе добавить, самым с
ложным образом. Забыв в очередной (и последний) раз о Вадиме Сергеевиче, Ми
хаиле Ивановиче и прочих так или иначе с ними связанных лицах, я настольк
о увяз в обстоятельствах своей собственной жизни, что, не находя никаког
о иного из них выхода, предавался одиноким и порою весьма долгим прогулк
ам по зимней вечерней Москве.
В одну из таких вот экскурсий я прошел от Филевского парка до Зачатьевск
их и очутился перед тем самым неповторимым и единственным в своем роде о
собняком, получившим по своему, видимо, последнему, владельцу имя «магон
овский». Заросший сад, простирающийся круто вниз к Москве-реке чуть ли не
на две трети переулка, великолепная чугунная ограда, два огромных дуба, б
ожественные легкие ступени, сбегающие от колоннады перед парадной гост
иной к небольшому овальному пруду, Ц таково было это чудо позднего ампи
ра, превращенное в конце двадцатых в санаторий для туберкулезных детей и
оставшееся хоть и запущенным, но почти сохранившим свой прежний облик д
о конца шестидесятых.
Калитка чугунная, с Амуром и Психеей, была приотворена. Я проскользнул на
боковую террасу, тихо сбежал Ц как десятки раз до того Ц к замерзшему пр
уду с расплывающимся желтым пятном луны и уже подымался по ступенькам, к
огда увидел перед собой старую женщину, стоявшую в дверях террасы. Без шл
япы, совершенно седая, в меховой шубке космической изношенности, наброше
нной на белый халат, она смотрела на меня строго, но без недружелюбия или о
суждения. Так смотрят владеющие по праву, но давно потерявшие все, кроме п
рава, на тех, кто никогда ничем не владел и не знает о праве, Ц смотрят со с
покойным, незаинтересованным неодобрением.
«Посетительский час кончается в восемь, и дети давно спят. Вам придется у
йти». Ц «Я, как видите, и так собирался это сделать. Но, простите меня, Бога
ради, сколько раз Ц еще со времен раннего детства, Ц проходя мимо, я не мо
г отказать себе в удовольствии тайком пробежать в сад. И не странно ли, что
меня «накрыли»-таки наконец и впервые в жизни!» Ц «А вы живете здесь неп
одалеку?» Ц «Давно уже не живу, но жил когда-то в пяти минутах, через два пр
оходных двора, ныне, увы, закрытых». Ц «А где именно?» Ц «Соймоновский, 5/2, к
вартира 37. Прямо перед тем огромным, разрушенным бомбой домом». Старая дам
а легко прикоснулась к рукаву моего пальто и спросила: «Вы сын Шуры?» Ц «О
, Боже! не удержавшись вскричал я. Ц «Я Ц племянник Шуры. У нее никогда не
было детей». Ц «Тогда вы Ц сын Саррочки, да?»
Не дожидаясь, пока пройдет мое изумление, она протянула мне очень малень
кую руку с красными короткими пальцами и приветливо сказала: «Я Мария Ни
колаевна Шаврова. Я не видела ваших теток с тех пор, как Сарра переехала сю
да с Малой Никитской. Ее я видела в последний раз ровно тридцать пять лет н
азад уже на Соймоновском. Вам тогда, наверное, года два было, не больше. Пош
ли в мой закуток чай пить. Я сегодня ночью дежурю». Она положила мне руку н
а плечо и улыбнулась, обнажив большие крепкие зубы. «Сейчас Иван Семенов
ич Никитич придет, мой старинный друг. Чаю крепкого заварит. У него свой ос
обый. А я из дому пирожков принесла. Вместе и попируем. Тогда все и расскаж
ете».
Я не хотел ничего рассказывать. Иван Семенович, коротко стриженный, с кор
откой же бородой полукругом под чисто выбритым подбородком, поцеловал р
учку Марии Николаевне, слегка поклонился мне и, подавая руку, сказал: «Оче
нь приятно. На самом деле, очень приятно. Мы с Машей так и коротаем вечера, д
а теперь, можно сказать, и года, никого, кроме друг друга, почти не видя. Впро
чем, не в этом причина грусти, даже если грусть и осталась какаянибудь». Го
воря, он едва заметно жестикулировал в такт словам. Мне отчего-то стало не
обыкновенно легко. Первый стакан чая оказался таким крепким, что у меня з
акружилась голова, как от счастья, и я невольно закрыл глаза. «Чересчур кр
епко, да?» Не дожидаясь ответа, Иван Семенович налил мне второй стакан, пол
ожив в него четыре куска сахара, и придвинул тарелку с пирожками. «Вы ведь
много сахару кладете, да? Я умею заранее угадывать, кто много кладет, кто м
ало, а кто пьет пустой».
Ц «Наш неожиданный гость занимается философией, Ц сказала Мария Нико
лаевна, он мне вот только что об этом рассказал. А Сарра и Моисей уже много
лет как в отставке и живут под Москвой на даче».
Ц «Философией? Ц Иван Семенович зажег сигарету и стал курить, почти не
затягиваясь и плавно выпуская дым. Ц Я не спрашиваю Ц какой. Но где та ре
зкость, та окончательность, без которой нет ни философии, ни философа? Обр
ели ли вы ту точность и непререкаемость отношения к самому себе, без кото
рых не может быть действительного отношения к другим Ц и это вне зависи
мости от того, любите ли вы их или презираете. Я столь откровенен с вами из-
за полной непреднамеренности нашей встречи, что, однако, нисколько не ис
ключает ее предопределенности. Впрочем, это так, соображения задним числ
ом. Я слишком поздно перестал быть человеком действия, чтобы успеть нача
ть философствовать или даже говорить с философом».
«Да нет же! Ц поспешил включиться я, чтобы как-то заполнить время для быс
трейшего принятия решения, ибо слова его о „
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21