«Стреляющий не может понимать, отвечал Квинт. Ц Извини, что водки нет, и т
ебе опять придется пить бренди. Стрелявший тогда поймет, когда забудет, ч
то стрелял. Значит Ц опять не поймет. Ты так завяз в перипетиях предвоенн
ого Михаила Ивановича, так переживал его «революционную» катастрофу, чт
о решил, может быть, несколько преждевременно (как впрочем, и он сам, въезж
ая в предрассветных сумерках в Норвегию), что хуже ничего быть не может, чт
о все, что случится потом, будет только лучше. Ты ошибся (как и он, по всей ве
роятности). Когда ты неверными шагами шел через выжженное солнцем поле, я
видел твоего героя (а тогда, летом 1946-го, ровесника), ровным четким шагом про
ходящего по аллеям в имении лорда Бранда в Норфолке или лорда Норта в Бук
ингамшире. Красивый стареющий балетоман, потерявший все и снова наживши
й почти столько же, Ц он тогда уже получил свои две пули и ждал, как и ты се
йчас, третьей.

Глава 19
Время позднее (последствия одного интервью)

Он говорил, что его ненадолго
хватит и что времени осталось лишь на то, чтобы повторить нечто уже сдела
нное для голого свидетельствования о себе прошлом. Но перед кем? Об этом о
н не хотел думать и, глядя на проплывающие вверх, от устья Темзы суда, стар
ался сохранить в памяти форму и очертания каждого корабля, чтобы потом у
знать его, когда он будет возвращаться назад в море.
Ч. Диккенс

Автор некролога о Михаиле Ивановиче в «Таймсе» и статьи о нем на следующ
ий день там же, лорд Роберт Генри, первый барон Бранд, родился в 1878 г., умер, не
оставив мужского потомства, в 1973 г. (его единственный сын Роберт был убит в
конце второй войны). Он был одним из директоров банка «Братья Лазард», дир
ектором «Ллойдз» и еще дюжины банков и страховых обществ. После него ост
ались дочери, леди Вирджиния и леди Дайна. Узнав по справочнику телефон, я
позвонил Вирджинии. Ответил ее муж, сэр Эдвард Форд, баронет.
Сэр Эдвард. Моя жена больна и не может подойти к телефону. Она н
е в состоянии говорить. По какому делу вы ей звоните?
Я. Мне очень хотелось узнать от нее хоть что-нибудь о Михаиле И
вановиче, который был коллегой и близким другом ее отца.
Сэр Эдвард. Кто вы?
Я. Меня зовут Пятигорский.
Сэр Эдвард. Вы сын Григория?
Я. Нет. Я в лучшем случае его троюродный внучатый племянник (на
этот вопрос мне приходится отвечать в среднем раз в месяц).
Сэр Эдвард. Вы историк?
Я. Ни в малейшей степени. Я философ и востоковед. Михаил Иванов
ич Ц боковая, но крайне увлекшая меня линия. Как представить его себе зде
сь, в Англии? Как он ходил, говорил, думал? Совсем немногие знавшие его здес
ь люди помнят, что он говорил им, но не помнят или никогда не знали о его жиз
ни, доме, семье. Все ниточки связей, кажется, давно оборвались. Его сын Иван
был в Итоне и Кэмбридже. Но и его здесь никто не помнит.
Сэр Эдвард. Я сам старый итонец. Но, простите, разумеется, я прек
расно помню Майкла. Сейчас я пытаюсь восстановить в памяти его лицо. Когд
а, вы говорите, он умер, в пятьдесят шестом? Хорошо. Сейчас я быстро просмот
рю книги посетителей моего тестя в его имении Эйдон-Холл близ Дэвентри з
а двадцать лет, предшествующих смерти Майкла. Это не займет много времен
и. Вы меня премного обяжете, если позвоните мне через пятнадцать минут.
Недоумевая, ибо в моем случае это заняло бы часа два, я все же позвонил ров
но через пятнадцать минут.
Сэр Эдвард. Благодарю вас. Согласно записям, Майкл и его жена п
осетили Эйдон-Холл 5-го марта 1949-го г , а потом 16-17-го марта 1951-го. В первый раз он
и были вместе с весьма тогда известным доктором Плешем и одним знамениты
м виолончелистом. Помню, что мой будущий тесть Ц тогда я только еще ухажи
вал за Вирджинией говорил о Майкле с восхищением. Сейчас, разговаривая с
вами, я вижу его лицо, светлые, совсем еще не седые волосы, очень легкую Ц х
отя ему должно было быть сильно за шестьдесят Ц походку. От него исходил
о необычное обаяние. Он говорил очень тихо, но сколько бы ни было людей в г
остиной Ц его все слушали. Это, пожалуй, все, что я могу вспомнить. Кто бы ещ
е мог его знать? Да, конечно, Джослин Хамбро, но он пропал где-то в Южной Аме
рике. Дядя Джон умер десять лет назад, а лорд Нормам Ц все тридцать. Были, м
ожет быть, другие, которых я не знал или не могу вспомнить.
Я. Я бы продолжил. Поэт, одно время бывший его близким другом, ум
ер пятьдесят восемь лет назад, последний русский Премьер Ц двадцать вос
емь, а «молодой» Коновалов (профессор в Оксфорде) Ц двадцать. Из менее ста
рых, кто еще жив, никто ничего не помнит ни о нем, ни даже об Иване. Мы отделе
ны от него стеной смерти.
Сэр Эдвард. Я не знал, что Поэт был его другом. То, что вы называе
те стеной смерти, я бы назвал стеной забвения: человек исчезает из памяти
знавших его людей задолго до того, как они умирают. Дайте мне несколько дн
ей. Если я еще что-нибудь вспомню, то вам напишу. Но одно я помню очень четко
Ц мое впечатление, что Майкл был совершенно особый человек.
Я. Странный (strange)?
Сэр Эдвард. Нет, именно Ц особый (exceptional). Я думаю, что в нем было ред
чайшее сочетание необычайной живости темперамента с удивительным спок
ойствием.
Теперь назад, в именье Брандов, Эйдон-Холл, через хотя и весьма старое, но в
се еще настоящее Елбановского.
«Ранним утром в начале марта 1949-го, Ц начал свой последний рассказ Елбано
вский, Ц я зашел к Мишелю в Гровенор-Отель, чтобы сообщить, что накануне б
ыл убит его старый товарищ и компаньон по ликвидации банков, Артур Шалер.
Жена Мишеля была еще в постели, и мы пили кофе в маленьком салоне. За стено
й кто-то тихо, но очень ясно говорил по телефону по-русски. «Скорее, скорее
, я больше не могу ждать, я обожаю тебя, моя ненаглядная», Ц неслись чужие с
лова.
«Ты еще можешь слышать слова любви, произнесенные другим?» Елбановский н
е знал, к кому Михаил Иванович обратился с этой фразой, к нему или к себе са
мому. И дальше, «видно, век кончился для меня несколько раньше, чем для дру
гих». Ц «Но ведь Шалера убили, значит, век продолжается?» Ц «Нисколько. О
ни не знают, что убили мертвого и что сами мертвы».
«Н-да, Ц задумчиво произнес Елбановский. Ц Артур, наивный галицийский
еврей с венским образованием и английской женой, ввязался не в свое ебан
ое дело, которое он завершил, по-видимому, вчера рано утром в устье Темзы, с
шеей, намотанной на винт прогулочного катера „Брейсноз”...» Ц «Неввязав
шихся не было, Ц резко оборвал Михаил Иванович, Ц но все-таки остается п
онимание того, что ты делаешь, ввязываясь, и, главное, что ты от всего этого
хочешь». Ц «Старая песня, Ц подумал Елбановский, Ц это я от него в девят
ьсот тринадцатом слышал». Но вслух сказал: «Давай-ка я около тебя побуду н
емного, так месяца два-три. Ты же знаешь, там, где я, вещи не происходят по пл
ану других. Ну так, для верности, скажем». Ц «Нет. Мне все это совершенно бе
зразлично, почти как в октябре девятьсот семнадцатого. А остальное, ну, Ив
ан в возраст входит и, Ц он чуть кивнул в сторону спальни жены, Ц с этим я,
наверное, вряд ли что могу сделать. Дела кое-какие надо закончить для них.
Для себя, Игорь, для себя Ц ничего. Надо ехать. Нас Бранды ждут. После ланча
будет виолончель. Бетховен и Шуберт».
Все оказалось совсем не так, как я предполагал во второй, да и в начале это
й части. Роман заканчивается сам собой, так как безвозвратно потерян объ
ектив в его как пастернаковском, так и объективно-материальном смысле. И
бо исчез сам объект, то есть его, Михаила Ивановича, прошлое, потерявшее св
ою уникальность и слившееся с моим, да и с чьим угодно другим. Да, в гостино
й брандовского дома в Эйдон-Холле еще четверть века будет петь виолонче
ль Григория Пятигорского под шуршание осенней листвы, но это все уже не в
ажно, ибо, как любит повторять Квинт, когда объекты меняются местами друг
с другом, то и тебе, видящему и пишущему, приходится менять свое место. Вид
имо, в одну из таких попыток моего перемещения объектив и потерялся.
Укутывая в беличью доху свою все еще божественно красивую жену Ц ей не б
ыло и сорока, Ц он попросил шофера по дороге в Лондон остановиться на пол
часа в Кембридже. Они уехали от Брандов засветло, чтобы успеть повидать с
ына в колледже. Последнее, однако, служило и предлогом, чтобы увезти ее до
обеда и не дать ей напиться в чужом доме. Шофер открывает дверцу машины пе
ред тускло освещенными воротами Кингс-колледжа. Михаил Иванович выходи
т первый и подает жене руку. «Нет, я устала. Подожду в машине». Легкое движе
ние бровей в сторону шофера (держать ее в машине крепко до его возвращени
я, а то тут же сорвется в бар напротив, стакан неразведенного виски и Ц вс
е). Все это давно превратилось из правила предосторожности в послушную п
ривычку.
Теперь он ждет Ивана перед пылающим камином салона для посетителей. Спра
шивать Ц только о самом необязательном. Никого ни к чему не обязывающем.
Иван Ц мотылек. Только потянет сквозняком из приоткрытых дверей и снесе
т его в пламень камина. «Ну? Ц отец выжидательно улыбается. Ц Есть одна?»
Ц «Сделано (done)!» (Почти как «сделана» Ц на жаргоне московских парков и та
нцплощадок тридцатых годов). Таков рапорт о первой ебле сына. Михаил Иван
ович садится на низкую кушетку, облегченно вытягивает ноги, закуривает д
линную тонкую сигарету. Сейчас бы коньяку глоток. «Я тебя так люблю, я обож
аю твои руки на моем лице...» Ц эхом отдаются русские слова услышанного ут
ром разговора. В машине он не выпускает из рук холодные пальцы жены. Еще се
мь лет, и она будет метаться из бара в бар, в Монако или Ницце, в норковой шуб
е, наброшенной на голое тело, а Иван с молодой женой носиться в распоследн
ей марки «Бьюике» по Рио-де-Жанейро, пьяный и торжествующий. Через год по
сле смерти отца.
Хватит. Я бросаю написанную страницу Елбановскому: хотите Ц в корзину! О
н, сентенциозно: «Многообразие всего существующего Ц вы же не можете не
чувствовать то единственное, без чего все остальное не имеет смысла. Ино
гда, все реже и реже, утром после кофе или в ранних вечерних сумерках, он са
дится к фортепиано и тихо Ц у него очень легкое туше Ц играет. Обычно Бет
ховена, из шестой, седьмой или двадцать восьмой, или первую балладу Шопен
а. Так я помню его в салоне отеля в Монпелье, куда он меня вызвал, чтобы отда
ть кое-какие из своих старых бумаг. Сказал, что хочет скорей провести ликв
идацию последнего обанкротившегося синдиката Ц себя самого».
«Это Ц что, оксюморон? Запоздалое сведение концов с концами, когда уж луч
ше к этим концам и не прикасаться, а то еще совсем не то вытянешь?» Ц «Нет, о
н просто совсем ничего не хотел». Ц «Тогда что же получается, Игорь Феокт
истович? Тогда, выходит, что и Вадиму Сергеевичу и Никитичу было не хуже?»
Ц «А то, пожалуй, и лучше, милый друг. Ведь мы с вами не раз об этом говорили
Ц тот самый двойной счет, вечный баланс страха Ц надежды, чести Ц бесче
стья, радости Ц страданья». «Так чего ж тогда и ликвидировать было?» Ц «М
ишель был рыцарь вечной надежды, ожидавший конечного поражения и заране
е это поражение принявший. Не думал только, что оно будет таким полным».
«А знал ли он (я не спросил Елбановского, а знали ли вы) другого Михаила Ива
новича?» Елбановский не ответил. Может быть, не расслышал и не захотел пер
еспрашивать.

Глава 20
Еще один Михаил Иванович (последствия одного письма)

Однако в загадке есть своя по
ложительная необходимость.
Из письма Дж. К.-Брадшоу ко мне


Дорогой Александр,
Я надеюсь, что разделяемые нами обоими заблуждения извиняют это несколь
ко фамильярное обращение более, нежели стилистические нормы разделяющ
его нас языка это обращение допускают (Это аллюзия на известную шутку Бе
рнарда Шоу, что «американцы и англичане Ц один народ, разделенный общим
языком». Родной язык автора письма Ц немецкий, а автора романа Ц русски
й. Автор письма пишет на своем «немецком английском», а я его перевожу на «
английский русский», стремясь сохранить стилистические особенности ор
игинала).
Не писал вам так долго, что даже не решаюсь просить прощения. Ибо последни
е одиннадцать месяцев всё свободное от операций мозга и хирургических к
онсультаций время я пытался выпутаться, хоть как-то, из едва ли сейчас или
когда-либо потом разрешимой загадки: были ли русский военный хирург пол
ковник Иван Лаврентьевич Чоглуков и немецкий историк ранних гностичес
ких сект, Иоган Лоренц фон Прахт одним и тем же лицом? (По древне-тюркски чо
глук (coglug) Ц «блестящий», «сверкающий», а немецкое слово Pracht означает «блеск
», «сияние». Отец Чоглукова был родом с Кубани, где тюркские имена далеко н
е редкость) А если были, то как объяснить тот факт, что у немецкого фон Прах
та был младший брат Виктор, впоследствии сыгравший известную роль в захв
ате нацистами власти в Гамбурге, в то время как русский Чоглуков был безу
словно единственным сыном? Но если они не были, одним лицом, то оказываетс
я совсем уже невозможным объяснить простым совпадением то обстоятельс
тво, что жену Чоглукова звали Елизавета, а жену фон Прахта Ц Элизабет и чт
о обе они, как мне недавно удалось установить, родились 17-го июня 1896-го г.
Но, к сожалению, тангенциально удаляясь от разгадки своей загадки, я не бо
лее чем ассимптотически приближаюсь к разгадке вашей. Но все-таки употр
ебление мною слова «загадка» (riddle) вместо обычного в таких случаях слова «з
адача» (problem) Ц не поэтическая вольность и не эпистолярное излишество. Заг
адка обязательно предполагает личную намеренность (Intenzionalitat), почти всегда о
трицательную: загадывающий хочет, чтобы тот, кому он загадку загадал, ее н
е отгадал. В предельном случае он хочет гибели отгадывающего, ибо если то
т загадку отгадает, то самому задающему грозит погибель. Однако в самой з
агадке есть своя положительная необходимость. Следует также иметь в вид
у, что загадка может перенести того, кому она задана, далеко вперед в разви
тии сюжета его жизни или даже Ц в сторону от ее прежнего обычного течени
я. Отгадавший получает возможность включиться, так сказать, в другой, не-с
вой сюжет или, как выразился бы наш общий друг Ллойд, «пойти к смерти други
м путем».
Но довольно абстракций! В конце концов, если два человека оказываются од
ним, то это столь же невероятно или вероятно, как если бы один оказался дву
мя. Перехожу к нашим заблуждениям. Старый мошенник Эбер совершенно прав,
утверждая, что для каких-то очень немногих людей начало века оказалось с
толь осознанно мучительным, что они сознательно стремились к перемене с
воей личности, к превращению в другого. И не для спасения своей жизни, а им
енно, чтобы найти другой путь к смерти. Обычно такие люди оказываются ода
ренными с избытком умом, жизненной энергией, и, сколь это ни странно, они п
очти всегда богаты или по крайней мере состоятельны. Не все такого рода п
опытки были удачными.
Внимательно прочитав ваши главы о пребывании Михаила Ивановича в Москв
е и сопоставив их с тем, что я точно знаю о его жизни в Лондоне, Каннах, Париж
е и Петербурге, я предлагаю следующую гипотезу: московский Михаил Иванов
ич и петербургский Михаил Иванович, будучи современниками и, возможно, р
овесниками, являются двумя разными людьми. В то время как петербургский
Михаил Иванович (тоже нередко наезжавший в Москву), он же киевский, лондон
ский, венский, каннский, парижский Ц миллионер, музыкант, балетоман, масо
н, министр, нищий, опять миллионер и т. д. Ц безусловно был одним человеком.

«Что за чушь! Ц вскрикиваете вы, вскакивая с кресла, чтобы тут же изорват
ь в клочья мое письмо, плод последних (и тщетных) усилий несостоявшегося н
ейрохирургического гения, Ц тогда какого черта мои московские знакомы
е, лично знавшие московского Михаила Ивановича как петербургского, канн
ского, киевского и т. д., даже и усомниться не подумали бы в том, что они Ц од
но лицо?»
На это я отвечаю второй гипотезой, которую и предоставляю на ваше рассмо
трение: когда ваши, тогда еще очень молодые, московские знакомые впервые
встретились с московским Михаилом Ивановичем, они уже довольно были нас
лышаны о его петербургском тезке, и им просто не могло прийти в голову, что
их новый московский мэтр Ц тем более что он обычно приезжал к ним из Пете
рбурга Ц мог оказаться кем-либо другим.
«Вздор! Ц кричите вы, Ц Так ведь можно же было сто раз спросить его об это
м! В конце концов, даже если полное отсутствие сомнений на счет их тождест
венности уже само по себе делало вопрос маловероятным, должна же была су
ществовать бездна ситуаций, разговоров, встреч, ужинов, когда правда о дв
ух Михаилах Ивановичах неизбежно стала бы очевидной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21