Во всяком случае, у первого будет куда больш
е шансов угадать правду, в то время как последний будет полностью лишен с
вободы выбора из-за своего знания этого события и из-за нормальной челов
еческой склонности приравнивать событие к знанию о нем. Все остальное не
нуждается в разъяснении.
Отчаяние Ц не событие. Оно начало стихать, когда его с другими министрам
и повели в Петропавловскую крепость. Когда на мосту по ним стали стрелят
ь, и все бросились на землю, Ц только он с Третьяковым продолжали идти Ц
стало еще легче. Когда матросы для забавы толкали его прикладами в спину
и прицеливались, оно почти прошло. После знаменитой шутки на тюремной пр
огулке бывшего министра внутренних дел Щегловитова Ц отчаяние исчезл
о (тот сказал, увидев его: «Вы, говорят, истратили три миллиона своих денег,
чтобы здесь оказаться Ц я бы вас с удовольствием сюда посадил, не взяв с в
ас ни копейки»). Как всегда, беспокоился за мать и сестер (разрешили два св
идания).
Полупустой поезд. Ни беженцев, ни матросов. Чужая страна наполнила его не
веданной до того легкостью Ц ведь прежде все его поездки были «в», а не «о
т» или «из». В первый раз он бежал от своей страны. Первые десять часов в до
роге Ц как первая ночь у ребенка после перелома в тяжелой болезни. Болез
нь, как и отчаяние, делает все своим. Теперь он пролетал через легкий сон ч
ужого. Официант в синей студенческой фуражке и коротком зеленом фартучк
е расставлял закуски и извинялся, что нет красного вина. Михаил Иванович
удивился, что незаметно для себя съел огромное блюдо с закусками и выпил
целую бутылочку норвежского аквавита. Официант, не спрашивая заказа, пос
тавил перед ним еще одно блюдо и открыл новую бутылочку. Было четыре часа
дня. За окнами вагонаресторана небо сливалось со снегом и белыми домами.
Приближался Торнио.
Дайте мне этот чужой снег, и затихающий бело-серосиний день чужой северн
ой зимы, и поезд, несущий меня сквозь незнакомую грезу детского выздоров
ления! Ну, конечно, всякий знает, что Михаил Иванович любил Лазурный Берег
, а не холодные фьорды. А я бы там остался навсегда, чтобы еще через четверт
ь века прибой вынес мое тело к скалам Бергена, или чтоб его спалил огонь пе
чей в Бельзене, или чтобы мне хватило «времени и огня» на последний бросо
к в «свою» сторону, в Швецию Ц и там тихо кончать жизнь повторным эмигран
том.
Назвать встречавшего его на бергенской платформе очень высокого и худо
го человека в каракулевой шапке человека третьей тайны Михаила Иванови
ча Ц шпионом было бы грубой терминологической неточностью. Ведь по само
й этимологии этого слова, шпион Ц это тот, кто «высматривает», «выведыва
ет», желая узнать то, что другие не хотели бы, чтобы он знал. В то время как ч
еловек по имени Линдси, напротив, решительно предпочел бы не знать три че
тверти из того, что он уже и так знал. Он, по его собственным словам, всегда с
тремился к ограничению и сокращению поступающей к нему информации. К его
услугам обращались в тех случаях, когда было желательно сделать что-ниб
удь «тихо», «мягко» или «неприметно». Ну, например, устроить встречу двух
известных всему городу лиц в самом известном ресторане города так, чтобы
никому в городе это не стало известно. По натуре он был совершенный бирже
вой «медведь». Позже он писал в своих воспоминаниях, что, работая в «фирме
», он полагал основной своей задачей снижение эффекта того, что приказыв
али ему его начальники, и уменьшение эффективности того, что делали его п
одчиненные.
«Здесь близко, Ц сказал он, усаживая Михаила Ивановича в необычайно низ
кий для того времени автомобиль, Ц набросьте шубу на ноги, сегодня мороз
. Вы так и не научились водить машину?» (Он не спросил: «Как там, в Петрограде
?»). Потом, когда они сидели в жарко натопленном, сверкающем люстрами ресто
ране отеля «Король Олаф», Линдси, медленно втягивая сквозь зубы первую р
юмку ледяной водки (»с приездом! со встречей!»), заметил, что, по его наблюде
ниям, можно было бы, отдохнув немного, начать размышлять и об устройстве (»
Земля здесь немного приносит, казалось бы, но она же ничего и не стоит. Я ку
пил хорошую ферму, купите и вы»).
М. И. Да, разумеется, хотя бы для того, чтобы не так бросалась в гл
аза патетичность моей ситуации, да?
Л. Мне не кажется, что вы сейчас способны оценить даже вашу сит
уацию, не говоря об общей.
М. И. Я ничего не знаю. Что изменилось за последние девять недел
ь?
Л. Очень многое. Фактически Ц все. Теперь вам их не выкурить из
Петрограда даже со ста миллионами фунтов в кармане.
М. И. У меня нет ста миллионов фунтов в кармане. Честно, у меня не
т ничего.
Л. Ну и прекрасно. Значит Ц будете покупать ферму.
М. И. Не сейчас. Я, если вы не возражаете, хотел бы сначала прочес
ть газеты за все мое петропавловское пребывание.
Л. Мы поедем ко мне. Газеты и шесть папок с вырезками и депешами
в вашей комнате. Теперь вторую рюмку в память тех, кого убили за три дня ва
шего путешествия: Кокошкин, Шингарев и... Николай Михайлович. [В день ухода
Михаила Ивановича из Петропавловской, ожидали решающего прорыва Юдени
ча. Всех красногвардейцев как ветром сдуло. «Пора, дорогой мэтр, Ц сказал
он Николаю Михайловичу. Ц Тихо так пройдемся, я вас провожу, а после увид
им...» Ц «Нет, Мишенька, я лучше останусь. Ведь здесь все мои лежат. Нет». Ник
олай Михайлович расцеловал его в обе щеки и трижды перекрестил. Решающег
о прорыва не было. Красногвардейцы вернулись. Когда его расстреливали, о
н положил себе котенка на грудь, где сердце, чтоб не замерз.]
М. И. Тогда я... свяжите меня, пожалуйста, как можно скорей, с Гульк
евичем (посол в Швеции)...
Л. Конечно. Уже связал. Но почитайте газеты все-таки. Не спешите
ввязываться. Может быть, лучше сначала заняться приведением в порядок де
л.
Чьих дел? Матери и сестер? Кое-что он устроил почти сразу же, из Норвегии. По
сле «авантюры Гулькевича» если она была в действительности Ц и полного
(до отвращения) разочарования в Колчаке, второе, гораздо более опасное «в
озвращение» в Норвегию. Оттуда в Лондон. Встреча в Гровеноре с Елбановск
им явилась, мне думается, «питейной передышкой», возможно, первой за два «
военно-революционных» года. Человек, который пил только в компании очен
ь близких или очень нравящихся ему людей, был обречен на долговременную
трезвость. Не с Колчаком же было ему пить, когда и со столь любимым им Поэт
ом ни разу не напился. Потому, наверное, что не любил пить с тяжелыми людьм
и. Легким, скользящим Ц многое прощал. Хотел собственной легкости. Ценил
легко несомое достоинство. Быстро уставал от солидности серьезных и убе
жденных. Сказал однажды Вадиму Ховяту, что жаль, что рыцари не пережили ла
т: ведь Орден Рыцарей Храма Господня должен был быть «легким» («обещал ст
ать?») не вышло, отяжелели за сто лет. Потом еще более тяжелые их избили, вто
птали в землю.
А теперь Ц что приводить в порядок? Потерять все Ц а он имел все Ц невоз
можно. Потеря всегда Ц в чувстве, в отношении к чему-то. Первую и недолгую
свою бедность он не заметил. Слишком был занят.


Часть 3
Человек без времени

Разумеется, такого рода сооб
ражения формальны и не приводят к «опустошению» данного образа.
Всеволод Семенцов

Глава 13
Прелюдия о сдаче

Смотри, достаточно тебе узна
ть, что ты Ц это, и ты Ц победитель.
Г. И. Гурджиев

Это Ц другой рассказ, написанный из другого времени другим человеком, д
а, пожалуй, и о другом человеке тоже. О том, как ушел Михаил Иванович, пошел л
егко-легко, остановился, застыл, замер. Конечно, надо было действовать Ц
ведь говорил он мало, а писать-то уж вовсе не писал. Когда рывок был сделан,
инерции движения хватило лет на двадцать, но Ц наружу. В себе он оставалс
я неподвижен. В первый раз, в 1917-м, все разрешилось поражением настолько яв
ным, что говорить о нем как о своем было бы непростительной банальностью.
Тогда застыть было необходимо, чтобы сделать хоть шаг в сторону, от себя, в
другое существование. Во второй раз он застыл как те, кто выиграл только с
уществование и кому ничего, кроме существования, не осталось.
Последнее «вводное» отступление. Связи с прошлым рвутся быстрее, чем усп
еваешь подумать. Надо спешить, пока точка не поставилась сама собой. Сейч
ас главное Ц не перепутать себя с ним в отношении одного обстоятельства
.
Он Ц не сдавался. Не потому (как я и вы), что случая не было, а потому, что этог
о не было в нем. Преждевременная сдача была чертой моего поколения (оно же
Ц поколение Ивана, младшего сына Михаила Ивановича). Сдавались сразу. Сд
авались до предложения почетной сдачи с оставлением личного оружия и с с
охранением права ношения мундира и знаков отличия. Сами срезали пуговиц
ы, снимали пояса и выдергивали шнурки из ботинок. Не все, конечно, но очень
многие. Особенно в молодости. Некоторые такими и рождались, между двадца
тым и сорок вторым Ц таков был подлинный срок их появления, Ц уже сдавши
мися.
Немногие несдавшиеся несли это, свою не-сдачу, как скрытое значение, позд
нее ими самими же открытое как назначение. То есть как существующее уже д
ля (ради!) других С ним они вошли в шестидесятые годы бескрылыми победител
ями, не боясь дурных предзнаменований, которые исходили из них же самих и
потому не прочитывались, оставаясь в помарках, оговорках и недоговорках
. Ведь делото в том, что сама идея сдачи жила в нас (как в наших отцах Ц пред
ательства) одновременно как позор и... опека, даже защита. А значит, было одн
овременно стыдно и успокоительно.

Глава 14
Потеря походки

После нее он уже никогда боль
ше не выходил из своей квартиры в казармах своим прежним шагом.
М. Пруст

Человек, который приходит к любовнице таким же, каким он покинул свой дом,
отправляясь к ней, Ц не любовник. Путь, сколь бы он ни был короток или безд
умен Ц если, конечно, они не живут вместе или она не приходит к нему, что со
вершенно другое дело и не имеет никакого отношения к Михаилу Ивановичу,
Ц есть путь думанья (чувства, воображения, все равно). На этом пути челове
к сокращается (думанье Ц центростремительно) и приходит к ней сжавшимся
, втянутым в себя. Отсюда Ц бурные любовные ссоры, столь частые либо в пре
ддверии часа страсти, либо немедленно следующие за ним: он слишком быстр
о разжался (страсть Ц центробежна), спеша вернуться к себе, еще не отправи
вшемуся на свидание, не дав ей времени привыкнуть к перемене.
Элизабет Сазерленд вышла замуж, когда ей было двадцать два года. До этого
у нее был один любовник, капитан Ричард Эрмин, демобилизовавшийся в нояб
ре 1917го из-за ранения в шею и собиравшийся «послать все это в...», изучать мед
ицину в Эдинбурге или Сент-Андрюсе и лечить негров или кого там еще (он то
чно не знал) в Мозамбике или на Мадагаскаре. Их связь значительно облегча
лась технически тем, что в доме из-за войны почти не было слуг; дворецкий Э
дварде, кухарка и две приходящие служанки едва ли были помехой ночным пр
оникновениям невысокого, крепкого и очень смуглого джентльмена в белом
гипсовом ошейнике, так же как и его довольно поздним, зачастую по-полуден
ным, исчезновениям из божественного гровенорского дома (братья Адам, кон
ечно) родителей Элизабет (мать смотрела за старым па в Хэмпшире). О этот до
м! Как кусок кремового торта, вырезанный из гофмановской сказки, он стоит
передо мной сейчас с вывеской PRC Chemical United!
Неутолимая чувственность Ричарда была для Элизабет плохой подготовкой
к браку с Джеймсом, герцогом Сазерлендским, и к наступающей эре кондомов,
жиголо, рабочих беспорядков и чарлстона. В своих склонностях и предпочте
ниях Джеймс был гораздо дальше от супружеской спальни, чем Мозамбик и Ма
дагаскар Ричарда (а позднее и Михаила Ивановича) от лондонской резиденци
и или шотландского замка Сазерлендов, где «разнокалиберная» чета (как их
прозвал Ричард) обычно проводила летние месяцы. Ричард, на правах старог
о друга семьи Ц к этому времени он уже отказался от мечты о медицинском м
иссионерстве и «пробовал» себя в банковском деле, ввел своего нового зна
комого в дом к Сазерлендам.
Нельзя до бесконечности метаться по северозападному Кенсингтону: геог
рафическая ясность здесь совершенно необходима. Она вводит во временны
е рамки эфемерного рассудка твою одержимость не-твоими делами и домами.
О, мне не повторить путей и дорог того, кто никогда, без крайней нужды, не пр
ошел бы пешком и четверти мили! Говорят, но этого не проверишь Ц даже Елба
новский точно не знает, Ц что в 1918-м он пешком прошел сотни, если не тысячи,
километров, пробираясь из Архангельска в Омск. Еще одна легенда? К черту А
рхангельск и Омск! Я прохожу не-его шагом по Ленсдаун-Род, не позволяя себ
е усомниться в моей гипотезе, что Элизабет Сазерленд жила именно там, в то
м самом четырехэтажном сливочно-белом особняке, через два дома от «Дома
молодых художников», где, согласно мемориальной табличке, обитал легенд
арный Чарлз Риккеттс. Все эти улицы и дома Ц пример кузминского кларизм
а. Кларизм Ц это восторжествование внутренней разделенности объекта н
ад неопределенностью твоего видения этого объекта С точки зрения клари
зма, «смешанные чувства» Ц это выражение, которые ты имеешь право употр
еблять, только если сам точно знаешь, что с чем смешано. Так же как и «черно-
белый дом с дверью неопределенного цвета», где важно, что цвет двери Ц оп
ределенно неопределенен в сочетании с кремовыми простениями и черными
квадратами фасада (это Ленсдаун-Род).
Нет, роман Ц как жанр, а не отвлекающее занятие не должен страдать от беск
онечных отступлений... Человек, никогда не мерзнувший в Сибири и простужа
ющийся от сквозняка в Петербурге, в любую погоду прошагивал из конца в ко
нец Ленсдаун-Род, совершая путь во времени, от Пьеретты к Элизабет. Перейт
и от одной любви к другой можно только связав их топографически Ц думал
я, шагая за его длинной тенью. Интервал в семьдесят лет ничего не значит Ц
у любви нет истории. Только место. В конце концов, кларизм здесь Ц реакци
я на многозначительность, которой нет места в романе.
От лет тяжелой страсти к Пьеретте Ц к неделям больной ревности к Элизаб
ет. Согласно Ричарду, ее «максимум» с очередным любовником Ц пять недел
ь (потом тебя отставят). Шла одиннадцатая неделя, муж грозился его застрел
ить, роман переместился из Пертшира в Вестминстер. После нее он всегда ра
ботал с утра, не ложась спать. Хорошо, если удавалось прикорнуть на полчас
а после ланча. В четыре он пил кофе с Елбановским. Тот обычно, после кратко
го приветствия, легким движением искусного картежника веером выбрасыв
ал на стол пять-шесть карточек. Сегодня Михаил Иванович прочел на одной и
з них: «Вчера был убит Вальтер Ратенау». Ц «Важно проследить реакцию бир
жи», Ц сказал Елбановский. «Гораздо важнее, как мы реагируем, а не биржа, у
смехнулся Михаил Иванович. Ц До биржевиков ведь не дошло, что, убив Ратен
ау, немцы убили не еврея-либерала, а еврея-германофила, который во время в
ойны помог им создать лучшую в мире военную промышленность. Непонимание
Ц факт сознания, а не экономики. Этого Ратенау понять не мог, как и Валлен
берги, тоже евреи-германофилы». Ц «Неужто это так важно?» Ц «Важнее все
го. Евреи-капиталисты с верой в Германию создали финансы и промышленнос
ть для немцев. Евреикоммунисты с верой в Советы сделают то же для русских.
Убив Ратенау, немцы начали убивать веру евреев в Германию. Кончат они тем,
что вместе с верой убьют и самих евреев. Всех. Советы Ц тоже, я думаю, пойду
т в этом за немцами, если успеют». Ц «Неужели все это так... автоматично?»
Ц «Абсолютно и безусловно так, коль скоро ты уже оказался вставленным в
этот механизм любви, подозрения и ненависти. В особенности, если ты Ц во м
ножественном числе, группа, род, нация». Ц «Ну-сс, улыбнулся Елбановский,
вставая и собирая со стола карточки, Ц так продавать или покупать?»
Михаил Иванович допил согретый в руке коньяк. «Еще года два-три Ц продав
ать и покупать. Потом Ц все продать, все. Иметь дело только с чужими деньг
ами, банками и компаниями (и женами Ц добавил про себя Елбановский, хотя э
то относилось к настоящему). Ничего своего, кроме наличных. Да и те лучше т
ратить как можно скорее, пока Европа и Америка будут соревноваться, кто и
з них себя полней разорит и обезоружит к началу будущей войны с Германие
й. Ну, желаю приятного вечера. Сегодня я Ц на Боровском».
Сегодня после концерта (или это было уже завтра) он был «на Элизабет». Длин
ными ногтями она проводила полоски от его затылка к плечам, в обе стороны,
раз, два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21