А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Людвиг Андреас Фейербах родился 28 мая 1804 года в Ландсгуте, в Баварии, в семье выдающегося криминалиста Ансельма Фейербаха, память которого Людвиг глубоко чтил и увековечил имя отца посмертным изданием его писем и неопубликованных рукописей. Братья Людвига избрали различные поприща, один был математиком, другой, как и отец, юристом, третий стал известным археологом и искусствоведом. «Удивительное явление, — писала впоследствии жена одного из братьев, Генриетта Фейербах, — эта семья, такая необыкновенно одаренная, и все-все несчастливы…»
Окончив местную гимназию в 1822 году, девятнадцатилетний Людвиг в следующем году поступил в Гейдельбергский университет, избрав своей специальностью богословие, за изучение которого он принялся с большим воодушевлением. На первом году обучения он находил пищу для своего ума в лекциях гейдельбергского профессора Карла Дауба. Людвиг жадно прослушал несколько его курсов. В отличие от мертвого догматизма своих коллег Дауб вносил в свои теологические курсы живую мысль, навеянную философским учением Гегеля, наполнял лекции логическим содержанием, заставлял думать. Людвиг обращается к первоисточнику, — к самому Гегелю. «После того как я прослушал у восхитительного Дауба наилучшую часть, прослушал не только физически, ушами, но умом и душой, как полезно было бы мне продолжать свое образование в Берлине.
В 1824 году Людвиг осуществляет свое намерение и не жалеет об этом. В Берлинском университете Людвиг попадает в необычную атмосферу. «Студенческие попойки, дуэли, пикники здесь абсолютно немыслимы», — пишет он отцу. Его захватывают царящая среди берлинских студентов увлеченность занятиями, прилежание, стремление к совершенствованию, к овладению знаниями, к чему-то высшему. По его словам, по сравнению с этим университетом, где чувствуешь себя как в рабочем доме, прежний кажется кабаком.
Больше всего он восхищался, конечно, лекциями Гегеля. От каждой из них он приходил в волнение и после каждой уходил духовно обогащенным. Дауб подготовил Фейербаха к восприятию «мощного воздействия глубины и богатства» гегелевской мысли. В течение двух лет Людвиг прослушал все курсы, которые читал Гегель — логики (дважды), метафизики, философии религии. К его удивлению, эти лекции вовсе не были для него так трудно постижимы, как изданные произведения Гегеля.
Лекции его были ясными и вразумительными, поскольку он учитывал способность усвоения своих слушателей. Гегель учил думать, развивал в слушателях способность теоретического мышления. Вкус к независимому теоретическому мышлению — вот главный урок, который извлек Фейербах из лекций Гегеля.
Вопреки возражениям отца, указывавшего на потерянное для изучения теологии время и практическую ненадежность философской карьеры, Людвиг настоял на своем и бросил занятия теологией. Он убеждал отца, что сделал это не по легкомыслию, а по настоятельной внутренней потребности. «Радуйся вместе со мной, что для меня наступила новая жизнь, новая эра, радуйся, что я бежал из рук грязных попов, что теперь в числе моих друзей такие умы, как Аристотель, Спиноза, Кант и Гегель».
Два мотива можно уловить в тогдашнем настроении Фейербаха. Один из них — упоение мышлением. «Нигде, — пишет он брату, — так не прогрессируешь, как в мышлении. Если мысль однажды освободилась от своих границ, то это — поток, неудержимо увлекающий нас вперед». Второй мотив тяготение к реальному знанию — с небес Фейербах возвращается на землю.
«Я хочу прижать к своему сердцу природу, перед глубинами которой отступает в ужасе трусливый богослов». Философ в его понимании вовсе не витает в облаках, не бродит в тумане, это не лунатик, который не видит ничего вокруг себя, а мыслитель, в совершенстве владеющий эмпирическими знаниями.
По окончании Берлинского университета 13 декабря 1828 года, в Эрлангенском университете состоялась публичная защита Фейербахом диссертации на тему «О едином, всеобщем и бесконечном разуме». Диссертация на 42 страницах, в соответствии с требованиями написанная по-латыни, была в целом выдержана в духе гегелевского абсолютного идеализма.
«Поскольку я мыслю, поскольку я являюсь мыслящим субъектом, во мне действительно имеется налицо всеобщее как всеобщее, разум непосредственно как разум». В том выражается единство сущности и существования. Философию Гегеля Фейербах воспринял по-своему. Уже в начале занятий в Берлине при всей восторженности Фейербаха в его суждениях звучат такие нотки.
«Я бесконечно рад гегелевским лекциям, из чего, однако, еще совсем не следует, что я решил сделаться гегельянцем. Можно его (Гегеля) слушать, притом с усердием, вниманием и сосредоточением не становясь приверженцем его школы». После успешной защиты диссертации молодой, двадцатипятилетний доктор философии получил возможность в качестве приват-доцента преподавать курс «гегелевской философии» в Эрлангенском университете.
В течение трех лет, с 1829 по 1832 год он читал лекции по логике и метафизике, а также по истории новой философии. В своем изложении Фейербах придерживался гегелевских воззрений, оговаривая, однако, что, в отличие от своего учителя, он не рассматривает гегелевскую философию как абсолютную, последнюю ступень философской мысли. Он был убежден в возможности дальнейшего прогресса философии.
Через год после начала преподавательской деятельности Фейербаха, в 1830 году, в Нюрнберге вышла анонимная книжка под названием «Мысли о смерти и бессмертии, по рукописям одного мыслителя с приложением богословско-сатирических ксений (эпиграмм)». Это и было первым печатным выступлением Фейербаха, в значительной мере определившим весь его дальнейший жизненный путь.
В этой работе он с юношеским задором опровергает одну из основных догм христианства — веру в личное бессмертие, в загробную жизнь. Главный вывод «Мыслей» вера в бессмертие души обесценивает единственно реальную, земную жизнь, делает пустыми и никчемными все наши заботы и старания.
«Ты меня спрашиваешь, что я такое? Подожди, когда меня не будет». Мера ценности человека — то, что он оставил после себя человечеству. Фейербах не мог не понимать, что бросает вызов церковникам, теологам, правоверным властям. Недаром он издал книгу анонимно. Однако их негодование превзошло все ожидания. Особенное озлобление вызвали приложенные к «Мыслям» ядовитые сатирические двустишия. Книга вскоре была конфискована. Тайна анонима была раскрыта, и автор ее был изгнан из университета и лишен права преподавания. Возврата на университетскую кафедру не было. Репутация свободомыслящего, атеиста, «антихриста» наглухо закрывала перед ним все двери.
Тем не менее никогда впоследствии Фейербах не жалел о своем выступлении. Уже на склоне лет, живя в крайне тяжелых условиях, он писал В. Болину, одному из своих приверженцев.
«Впрочем, я и теперь не жалею о том шаге, который предопределил мой жизненный путь, хотя этот шаг отнюдь не способствовал блестящей карьере». Перед подвергнутым остракизму двадцативосьмилетним философом встал закономерный вопрос что делать? К тому же в 1833 году он потерял своего отца. Фейербах старался приободрить себя, когда писал брату о том, что мир велик и если не в Германии, то где-нибудь в другой стране или на другом континенте найдется ему местечко, а может быть, и времена переменятся. Средств для переезда за границу не было Фейербах готов был наняться домашним учителем, что позволило бы ему продолжать занятия философией.
«Ведь господствующая, все остальное перевешивающая склонность во мне, — писал он сестре в 1833 году, — как показывает моя жизнь, это склонность к научным занятиям, к духовному развитию…». Но ничего подходящего, что позволило бы удовлетворить эту естественную для него потребность, не находилось.
Оставался один путь — ненадежный, полный превратностей, но все же открывавший творческие перспективы — путь самостоятельного писателя. И Фейербах пошел по этому тернистому пути. Свои раздумья об избранном им призвании он изложил в изданной в 1834 году небольшой книжке «Абеляр и Элоиза, или Писатель и человек». Лейтмотив книги — нераздельное единство писателя и человека, воплощение личности в ее творении. «… Книга — это человек, а человек — это книга. Что ты есть, то ты думаешь, что ты думаешь, то ты есть», — писал он впоследствии одному из своих друзей, К. Байеру.
Лишившись преподавательской работы, Фейербах напряженно продолжает изучать историю новой философии. В результате в 1833 году выходит первый, а в 1837 и 1838 годах второй и третий тома его «Истории новой философии». В этот же период происходят перемены в личной жизни Фейербаха, связанные с его знакомством с Бертой Лев, будущей женой, всю жизнь преданно разделявшей с ним его заботы, горести и радости. Уже в письмах к своей невесте Фейербах делится с ней своими творческими планами и замыслами, всегда находя заботливое участие и моральную поддержку. 12 ноября 1837 года Берта Лев стала Бертой Фейербах. Тридцатитрехлетний философ окончательно покинул Эрланген и поселился на родине жены. Глухая франконская деревня Брукберг стала его научной лабораторией, родиной созданного им нового философского учения.
«Когда-то в Берлине, а теперь в деревне! Какой абсурд! Но нет, мой дорогой друг! Посмотри, я здесь, у источника природы, полностью смываю с себя тот песок, которым берлинская государственная философия засыпала мне не только мозг, для чего песок и был предназначен, но — к сожалению! — также и глаза. Логике я научился в германском университете, а оптике — искусству видеть — я научился в немецкой деревне».
Двадцать четыре года Фейербах почти безвыездно прожил в Брукберге. Здесь были задуманы и написаны его основные произведения. Свой рабочий кабинет в Брукберге он называл «колыбелью своих духовных порождений». Его жена была одной из трех совладелиц небольшой фарфоровой фабрики, управляемой ее братом и расположенной в бывшем охотничьем замке. Во флигеле фабричного здания и поселился Фейербах. Доля скудного дохода, приносимого фабрикой, и скромные литературные гонорары служили средствами существования семьи. «Этот Людвиг, — писала о нем Генриетта Фейербах, — годами сидит в своем гнезде, удалившись от Бога и всего света, так как жизнь там очень дешевая, а на фабрике у него бесплатная квартира. Никуда не выезжает, никаких развлечений…»
Уединенный деревенский поселок был окружен лесами и полями и имел к тому же, по словам Фейербаха, то преимущество, что в нем не было ни церкви, ни священников. «… Мы, — писал он о себе, — необщественные животные, отшельники, литературные анахореты». Фейербах сумел нужду превратить в добродетель. Вместе с лишениями он обрел полную духовную независимость: «Чем меньше имеешь извне, тем больше ищешь своего счастья в умственной деятельности».
Философия, — писал он, — должна будить, должна возбуждать мысль, она не должна брать в плен наш ум сказанным или написанным словом…»
Фейербах отличался огромным трудолюбием. Его рабочий день начинался с утра и заканчивался в 8 часов вечера, тогда только он закуривал трубку, выпивал кружку пива, прочитывал газеты. Он ничего не делал наспех, без тщательного изучения, обдумывания, взвешивания. Так, работая над статьей о Лютере, он просмотрел 23 фолианта его сочинений. Он сам пишет, что непрестанно «критикует, исправляет, повторяет, накопляет, комментирует, делает бесчисленные выписки».
Литературная работа для него не ремесленный труд, она требует от него не только знаний и воли, но и творческого подъема, вдохновения. Ему нужны «ясное небо, свежая голова, хорошее расположение духа, олимпийское настроение». Фейербах не умел писать, быстро и много. Он не принадлежал к тем авторам, у которых, когда они берутся за перо, оно как бы само пишет. Ему необходимо втянуться в работу, которая его захватывает, поглощает. Он становится глухим и слепым для всего другого «Каждая работа для меня — это хроническая болезнь».
Рассказывая друзьям о своей манере работать, Фейербах замечает, что бывают двоякого рода авторы: одни создают свои работы сразу, как христианский Бог свои творения: сказано — сделано; другие, к которым принадлежит Фейербах, в муках рождают свои духовные детища. «Мои мысли прорастают, растут и созревают, как растения в поле или дети во чреве матери. Вот почему это очень длительный процесс». Он никогда не переставал учиться, критически пересматривать, исправлять ошибки и заблуждения. В письме к невесте он оценивает свою первую печатную работу как «… юношескую, полную несовершенств и недостатков. Многое в ней темно, неверно, односторонне, сформулировано жестко, неуклюже». Он никак не мог бы отнести к самому себе упрек, высказанный в одном из его афоризмов: «Скажу тебе: величайшей ошибкой твоей жизни было то, что ты никогда не ошибался, никогда не грешил». Претензия на безошибочность неизбежно влечет за собой застой мысли, косное самодовольство. И его произведения написаны так, что требуют мыслительной работы читателя. Он намеренно побуждает своего читателя задуматься. Фейербах замечал, что «остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она предполагает ум также и в читателе…» Такая манера всегда служила для Фейербаха правилом в его литературной работе.
Человека Фейербах рассматривает как «единственный, универсальный и высший предмет философии».
Фейербах считает, что философия должна исходить из чувственных данных и заключить союз с естествознанием. Философия заменяет религию, давая людям вместо утешения понимание своих реальных возможностей в деле достижения счастья. Она должна быть антропологией, то есть учением о человеке. Новая философия, под которой Фейербах понимает свою систему философии, рассматривает и человека, и природу как единственный предмет философии, превращая, следовательно, антропологию, в том числе и физиологию, в универсальную науку.
Фейербах был непревзойденным критиком идеализма и религии. Он полагал, что религию порождают как страх перед стихийными силами природы, так и те трудности, страдания, которые испытывают люди на земле. Кроме того, в образе божества отражаются надежды, идеалы человека, поэтому религия и наполнена жизненными представлениями, так как Бог есть то, чем человек хочет быть. Для Фейербаха природа — это высшая реальность, а человек — высший продукт природы. В лице человека природа ощущает, созерцает себя. Нет ничего выше природы, нет ничего ниже природы. Природа бесконечна, как и вечна, пространство и время — основные условия всякого бытия и сущности, всякого мышления и деятельности, всякого процветания и успеха.
Фейербах — сдержанный и молчаливый в обыденной жизни — в своих работах проявлял бурный темперамент. Недаром фамилия «Фейербах» дословно переводится как «огненный поток».
«Эвдемонизм» — последнее произведение Фейербаха. Проникнутое глубокой верой в человеческое счастье, оно написано в очень тяжелых условиях. Последние годы жизни великого материалиста были омрачены невзгодами и лишениями.
В 1859 году зять Фейербаха обанкротился, и его фарфоровая фабрика была продана на аукционе с молотка. Покупателем ее было баварское правительство. Фейербах лишился основного средства к существованию и был на старости лет изгнан из своего убежища отшельника. Баварское правительство учредило в Брукберге колонию для малолетних преступников, во главе которой поставило пиетистского священника.
В конце сентября 1860 года Фейербах переселился в Рехенберг, неподалеку от Нюрнберга». Я изгнан из своего двадцатичетырехлетнего изгнания, — писал Фейербах в октябре 1860 года из Рехенберга Эмме Гервег, — меня выгнали из храма моих муз». «Два года я прожил в Берлине как студент и двадцать четыре года в деревне как приват-доцент, — писал он Болину — Это не пустяк — в мои годы отказаться от вкоренившихся привычек».
Фейербах чувствовал себя на новом непривычном и неудобном месте, «как цветок без цветочного горшка, как река без русла, как картина без рамы». «Моя разлука с Брукбергом подобна разлуке души с телом», — писал он в своем дневнике, сидя в холодной чердачной комнатушке своей рехенбергской хижины.
Немногочисленные друзья знали, что Фейербах живет в нужде В 1862 году издатель собрания его сочинений Отто Виганд писал в своем обращении к генеральному секретарю Шиллеровского фонда в Веймаре, известному драматургу К. Гуцкову. «Фейербах живет в деревне Рехенберг под Нюрнбергом. Он живет в Рехенберге наукой, но она не может насытить желудок даже философа!» Виганд просил назначить стипендию престарелому Фейербаху. «Грядущие поколения, — писал он, — несомненно будут произносить в честь его хвалебные речи и воздвигать ему памятники, но это будет лишь тогда, когда прах его уже сгниет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123