) преобразиться, Мартин по какой-то складке ее губ, по движениям рук, по особому блеску в глазах обнаруживал осадок чужой жизни – словно человек, долго просидевший в помойной яме, явившись к нам, еще сохраняет противный запашок. Вот так он думал, а тем временем Ванда, не переставая жевать конфеты, говорила:
– Расскажи, как там было вчера.
На этот вопрос Коко, положив на стол книжку, которую принес с собой, ответил с изящной и невозмутимой четкостью:
– Дерьмо, ma chйre Моя дорогая (франц.).
.
Обе женщины зашлись от хохота, и когда Ванда наконец смогла говорить, она спросила:
– Сколько тебе платят в газете?
– Пять тысяч семьсот двадцать три песо и пятьдесят семь сентаво плюс новогодний подарок да чаевые от шефа, когда сбегаю ему за сигаретами или ботинки почищу.
– Слушай, Коко, лучше бросай газету, и мы здесь будем тебе платить на тысячу песо больше. Только за то, чтобы ты нас смешил.
– Sorry Извините (англ.).
. Профессиональная этика не позволит, вообразите, если я уйду, театральной хроникой займется Роберто X. Марторелл. Это ж будет национальная катастрофа, деточка.
– Пожалуйста, Коко. Расскажи, как было вчера, – настаивала Ванда.
– Я же сказал: сплошное дерьмо. Кошмар.
– Ну, это понятно. Ты расскажи подробности. Особенно о Кристине.
– Ах, la femme Женщина (франц.).
! Ты, Ванда, истинная женщина Вейнингера Вейнингер, Отто (1880 – 1903) – австрийский философ; в книге «Пол и характер» (1903) резко противопоставил нравственную и духовную ценность мужчины инстинкту и духовной подчиненности женщины. – Прим. перев.
. Конфеты, проституция, сплетни. Я тебя обожаю.
– Вейнингер? – спросила Ванда. – Это что такое?
– Чудно, чудненько, – сказал Коко. – Я тебя обожаю.
– Ну ладно, будь человеком, расскажи про Кристину.
– Бедняжка, она ломала себе руки, как Франческа Бертини Франческа Бертини (род. 1888, по другим данным 1892) – итальянская киноактриса, одна из первых итальянских кинозвезд. – Прим. перев.
в одном из тех фильмов, которые наши мальчики крутят в киноклубах. Но тот, кто играл писателя, точно был чиновник из министерства торговли.
– Как? Ты с ним знаком?
– Нет, но я в этом уверен. Скучнейший человек, зануда. Так и видно, что озабочен какими-то проблемами на работе, выходом на пенсию или чем-то вроде этого. Толстенький коротышка, расставшийся со своими исходящими, pour jouer l'йcrivain Чтобы сыграть писателя (франц.).
. Не могу передать, как он меня растрогал, старикашка.
В эту минуту вошла женщина. Мартин, которому чудилось, что он видит какой-то нелепый сон, понял, что его представляют ей. Когда ж он уразумел, что это та самая Кристина, о которой говорил Коко, и увидел, как тот ее встречает, он покраснел. Коко поклонился ей, произнеся:
– Красавица. – И, тронув ткань ее платья, прибавил: – Божественно. И сиреневый цвет очень идет к твоим волосам.
Кристина робко, боязливо улыбалась – она никогда не знала, верить ему или нет. Спросить его мнение о спектакле у нее не хватало смелости, но Коко сам поспешил высказаться:
– Это было потрясающе, Кристина! И сколько труда, бедняги вы! Да еще этот шум за стеной… Что там у вас?
– Танцевальный зал, – опасливо ответила Кристина.
– Ах, ну да… Какой ужас! В самые патетические моменты запузыривают мамбо Мамбо – афро-кубинский танец. – Прим. перев.
. И у них, кажется, там есть туба, в довершение беды. Кошмар.
Мартин увидел, как Алехандра чуть не бегом кинулась в соседнюю комнату. Ванда продолжала шить, сидя спиной к Коко и Кристине, но беззвучно тряслась всем телом. Коко невозмутимо продолжал:
– Следовало бы запретить тубу. Ты как считаешь, Кристина? Такой грубый инструмент! Конечно, вам, бедным, приходилось орать, как дикарям, чтобы вас услышали. Тяжелое дело, правда? Особенно туго пришлось тому, кто играл знаменитого писателя. Как там его звать? Тонацци?
– Тонелли.
– Вот-вот, Тонелли. Несчастный. Такая неподходящая physique du rфle Сценическая внешность (франц.).
. Правда? И вдобавок все время надо было бороться с тубой. Такое напряжение! Нет, Ванда, публика понятия не имеет, чего это стоит. И знаешь, Кристина, мне кажется, вы очень удачно взяли такого человека, который похож не на писателя, а скорей на чиновника пенсионного возраста. В «Телоне», например, как-то поставили «Веревку» О'Нила, и у моряка был вид вполне моряцкий. Подумаешь, невидаль – каждый представляет себе моряка именно так. Но надо сказать, что, стоило этому типу начать говорить, а вернее, бормотать (потому что ничегошеньки не было слышно), оказалось, что актер он никудышный и, даже имея вид моряка, ничуть на моряка не похож: вы бы приняли его за уборщика, за строительного рабочего, за официанта из кафе. Но за моряка? Never! Никогда! (англ.).
И почему это, Кристина, все самодеятельные труппы так увлекаются О'Нилом? Вот не повезло бедняге! Ему всегда не везло – сперва с отцом, помните, Эдипов комплекс? Потом здесь, в Буэнос-Айресе, пришлось грузить мешки в порту. А теперь спасу нет от всех этих самодеятельных и любительских трупп всего мира. – Тут он раскинул свои длиннющие руки, словно желая охватить вселенную, и с выражением искренней печали прибавил: – Тысячи – да что я говорю! – миллионы самодеятельных трупп ставят одновременно «Веревку», «Перед завтраком», «Император Джонс», «Любовь под вязами»!… Бедняжка! Как тут не запить и не отказаться от человеческого общества! Ну, разумеется, Кристина, у вас другое дело. Потому что, по сути, вы почти совсем как профессиональный театр и сборы у вас как у профессионалов. Да, невозможно себе представить, что ваши скромные участники должны днем работать ассенизаторами или бухгалтерами, а потом, вечером, изображать короля Лира… Только подумать! Ведь совершать преступления так утомительно… Конечно, всегда остается возможность ставить пьесы спокойные, без злодеяний и кровосмешений. Ну, самое большее с одним-двумя убийствами. Так нет же: оказывается, любителям подавай только пьесы, где уйма преступлений, настоящие бойни, как у Шекспира. И что уж говорить о дополнительных работах – подметать зал, слесарничать, красить стены, продавать билеты, исполнять функции распорядителя, убирать туалеты. Это, знаете ли, очень поднимает моральный уровень. Что-то вроде фаланстера. В порядке строгой очереди все должны чистить ватерклозет. Итак, сегодня сеньор Занетта – режиссер «Гамлета», а Нора Роланд, nйe Урожденная (франц.).
Фанни Рабинович, убирает оба туалета. Назавтра упомянутый Занетта убирает оба туалета, а Нора Роланд режиссирует «Любовь под вязами». Уж умолчу о том, что два с половиной года все как очумелые работали каменщиками, плотниками, малярами и электромонтерами, сооружая свой театр. Да, благородная деятельность – их фотографировали и интервьюировали полчища журналистов, тут уместно употребить такие слова, как «пыл», «энтузиазм», «благородные стремления», «народный театр», «истинные ценности», «призвание». Конечно, фаланстер иногда терпит крах. Прячась за демагогией, ждет своего часа диктатура. И получается, что сеньор Мастроникола или Бердичевски, поубирав два-три раза ватерклозет, создает теорию, гласящую, что сеньорита Фифа Размазина, известная в театральных кругах под nom de guerre Псевдонимом (франц.).
Элизабет Линч, чрезмерно амбициозна, испорчена гнилыми декадентскими взглядами и мелкобуржуазно-контрреволюционными тенденциями, и пусть она убирает оба туалета в течение всего тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, который к тому же еще и високосный. Все это усложняется еще из-за affaires Здесь: афер (франц.).
Эстер Абрамович, которая пришла в самодеятельный театр с целью, как говорится, себя показать и, по словам директора, уже успела превратить сей приют чистого искусства в премиленький бордель. А ревность Менеки Забиякко, она же Диана Феррер, которая и не думает отказываться от упомянутого Мастрониколы. И капитальнейшая обида молодого характерного актера Рамсеса Водолео, которого запихнули в кассу просто из зависти, когда он посмел нарушить демократическую очередность. Словом, настоящий публичный дом. Так что самое правильное, Кристина, – это профессионализироваться, как вы и сделали. Хотя этот старичок, видно, днем служит в каком-то министерстве?
– Какой старичок?
– Тонацци.
– Тонелли… Тонелли не старик. Ему около сорока.
– Tiens! Да ну! (франц.).
Я бы поклялся, что ему уже изрядно за пятьдесят. Что значит плохое освещение. Но днем он же где-то работает? Разве нет? Мне кажется, я видел его в кафе, что напротив министерства торговли.
– Да нет, у него лавка – книги и школьные принадлежности.
Плечи Ванды тряслись, как в приступе лихорадки.
– О, это чудесно! Теперь я понимаю, почему ему дали роль писателя. Все ясно. Он мне казался больше похожим на мелкого служащего, наверно, только потому, что вчера вечером я был очень утомлен, да еще наша знаменитая КАДЭ КАДЭ – компания, ведающая электроснабжением Буэнос-Айреса. – Прим. перев.
дает такой слабый свет, а вы, конечно, не виноваты. И хорошо, что у него есть лавка. По крайней мере на другой день после спектакля он не должен рано вставать. Не то у него, у бедняги, горло вконец бы испортилось. С этим треклятым мамбо да тубой. Ну ладно, мне пора идти, ужас как поздно. Мои поздравления, Кристина. Пока, пока, пока!
Он поцеловал Ванду в щеку, беря конфету из коробки.
– До свиданьичка, Ванда. И береги фигуру. До свиданья, Кристина, еще раз поздравляю. Твой костюм идет тебе изумительно.
На ходу он протянул руку окаменевшему Мартину, затем, обернувшись к перегородке, отделявшей заднюю комнату, крикнул поверх нее Алехандре:
– Mes hommages Мое почтение (франц.).
, дорогая.
VII
Мартин, словно окаменев, все сидел и ждал какого ни на есть знака от Алехандры. Когда Коко удалился, Алехандра позвала его в соседнюю комнатку, где она рисовала.
– Видишь? – сказала она, словно объясняя причину своего отсутствия. – У меня куча работы.
Мартин, открывая и складывая свой перочинный ножик с белой рукояткой, следил за штрихами, которые Алехандра делала на белой бумаге. Она рисовала молча, время тянулось невыносимо.
– Ладно, – собравшись с силами, сказал Мартин, – я пойду…
Тогда Алехандра подошла к нему и, сжав ему руку пониже плеча, сказала, что скоро они увидятся. Мартин опустил голову.
– Говорю тебе, мы скоро увидимся, – повторила она с раздражением.
Мартин поднял голову.
– Ты же знаешь, Алехандра, я не хочу вмешиваться в твою жизнь, нарушать твою независимость… – Он запнулся, но чуть погодя продолжал: – Нет, я просто хочу сказать… я… хотел бы встретиться с тобой без спешки…
– Да, конечно, – согласилась она, словно бы в задумчивости.
Мартин приободрился.
– Попробуем, может, будет как раньше. Помнишь?
Алехандра кинула на него невеселый взгляд, в котором сквозило сомнение.
– А что? Ты думаешь, это невозможно?
– Ну да, Мартин, конечно, – ответила она, опуская глаза и снова принимаясь водить карандашом. – Конечно, мы прекрасно проведем день… вот увидишь…
Мартин с жаром сказал:
– Ведь свидания у нас не получались из-за того, что ты все работаешь, куда-то спешишь, с кем-то должна встречаться…
Выражение ее лица стало более жестким.
– До конца месяца я буду очень занята, я же тебе объяснила.
Мартин с трудом удерживался от упреков, зная, что любой упрек возымеет обратное действие. Но слова сами рвались наружу неодолимо, стихийно.
– Мне больно видеть, как ты смотришь на часы.
Она подняла глаза и уставилась на него, хмуря брови. Мартин испуганно подумал: «Больше ни слова упрека», – и все же прибавил:
– Как во вторник, когда я думал, что мы проведем вечер вместе.
Лицо Алехандры стало совсем каменным, Мартин остановился, словно на краю пропасти.
– Ты прав, Мартин, – согласилась, однако, она. Тогда Мартин опять осмелился заметить:
– Поэтому я предпочитаю, чтобы ты сама назначила, когда мы сможем встретиться.
Алехандра что-то подсчитала в уме, потом сказала:
– В пятницу. Надеюсь, к пятнице я самую срочную работу закончу. – Потом снова задумалась. – Но бывает, что в последний момент надо что-то переделать или чего-то не хватает, всякое случается… Я бы не хотела, чтобы ты ждал понапрасну… Не думаешь ли ты, что лучше отложить на понедельник?
Понедельник! Почти неделю ждать, но что ему оставалось, как не согласиться со смирением?
Всю эту бесконечную неделю он старался занять себя хоть чем-нибудь – читал, гулял, ходил в кино. Встречался с Бруно, и, хотя ужасно хотелось говорить о ней, Мартин был не в силах произнести ее имя, а Бруно, догадываясь, что творится в его душе, тоже избегал этого предмета и говорил о посторонних вещах, рассуждал на общие темы. Тогда Мартин, набравшись храбрости, сам начинал рассуждать как бы на общие темы, относящиеся к абстрактному, бесплотному миру чистых идей, однако на деле это было едва закамуфлированным выражением собственных его тревог и надежд. А когда Бруно рассуждал об абсолюте, Мартин, например, спрашивал, можно ли считать истинную любовь одной из абсолютных ценностей; и в этом вопросе слово «любовь» имело столь же мало общего с любовью у Канта или у Гегеля, сколько слово «катастрофа» – с крушением поезда или землетрясением, с изувеченными и погибшими в них, с их стонами и кровью. Бруно отвечал, что, по его мнению, качество любви, соединяющей два любящих существа, ежесекундно меняется, то достигая высот, то опускаясь до тривиальности, превращаясь в чувство ласковое и удобное или вдруг переходя в трагическую, разрушительную ненависть.
– Ведь бывает, что любовники друг друга не любят или один из них не любит другого, даже ненавидит, презирает.
А сам Бруно в это время думал о фразе, услышанной когда-то от Жаннет: «L'amour c'est une personne qui souffre et une autre qui s'emmerde» «Любовь – это когда один страдает, а другому плевать» (франц.).
. И, склонный наблюдать несчастливых, он вспоминал пару в полутьме кафе, в укромном углу: изможденный, небритый, явно страдающий мужчина читает и перечитывает в сотый раз письмо – наверняка от нее, – выдвигая встречные упреки, ссылаясь на это нелепое письмо как на доказательство Бог весть каких обещаний и клятв, меж тем как она, когда он яростно сосредоточивался на какой-то фразе письма, смотрела на часы и зевала.
И так как Мартин спросил, не должно ли между двумя любящими все быть чисто, прозрачно и истинно, Бруно ответил, что людям почти никогда нельзя говорить истину, ибо она вызывает лишь страдание, печаль и разрушение. И прибавил, что давно лелеет проект («Я ведь никогда не иду дальше проектов», – произнес он с тихим сарказмом), да, лелеет проект написать роман или пьесу: историю юноши, вознамерившегося всегда говорить истину, всегда, чего бы то ни стоило. И конечно, он сеет вокруг себя разрушение, ужас и смерть. Пока все не кончается его собственным разрушением, его собственной гибелью.
– Значит, надо лгать? – с горечью подытожил Мартин.
– Я говорю, что не всегда можно говорить истину. Точнее, почти никогда.
– Лгать, умалчивая?
– Если хочешь, да, – подтвердил Бруно, поглядывая на него искоса, боясь ранить.
– Значит, вы не верите в истину?
– Я верю, что истина хороша в математике, в химии, в философии. Но не в жизни. В жизни важнее иллюзия, воображение, желание, надежда. К тому же знаем ли мы, что тут истина? Если я скажу, что эта оконная рама голубая, я говорю истину. Но это истина частная и, следовательно, род лжи. Потому что эта оконная рама не существует сама по себе, она находится в доме, в городе, в пейзаже. Она окружена серым цветом бетонной стены, светло-голубым цветом неба, цветом этих продолговатых облаков и мало ли чем еще. И если я не сказал все, абсолютно все, значит, я лгу. Но сказать «все» невозможно, даже в этом простом случае с окном, с простой частью физической реальности, с простой физической реальностью. Реальность бесконечна и вдобавок имеет бесконечное число оттенков, и если я забуду хоть об одном, я уже солгал. Теперь вообрази себе, что такое реальность в мире человеческих существ, с их сложностями, неоднозначностью, противоречиями и непостоянством. Ибо человек меняется с каждым мгновением, и сейчас мы не то, чем были минуту назад. Разве человек всегда есть одно и то же? Разве у нас всегда одни и те же чувства? Можно кого-то любить и вдруг разочароваться в нем, даже возненавидеть. И если, разочаровавшись, мы по недоумию скажем об этом, это будет истина, но истина мгновенная, которая перестанет быть истиной через час или через день или при других обстоятельствах. Но человек, которому мы это сказали, будет думать, что это и есть истина, истина от века и навеки. И он впадет в отчаяние.
VIII
И настал понедельник.
Глядя, как она идет к ресторану, Мартин подумал, что ее не назовешь ни «хорошенькой», ни даже «красивой» – возможно, тут лучше бы подошло слово «прекрасная», но особенно «царственная».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Расскажи, как там было вчера.
На этот вопрос Коко, положив на стол книжку, которую принес с собой, ответил с изящной и невозмутимой четкостью:
– Дерьмо, ma chйre Моя дорогая (франц.).
.
Обе женщины зашлись от хохота, и когда Ванда наконец смогла говорить, она спросила:
– Сколько тебе платят в газете?
– Пять тысяч семьсот двадцать три песо и пятьдесят семь сентаво плюс новогодний подарок да чаевые от шефа, когда сбегаю ему за сигаретами или ботинки почищу.
– Слушай, Коко, лучше бросай газету, и мы здесь будем тебе платить на тысячу песо больше. Только за то, чтобы ты нас смешил.
– Sorry Извините (англ.).
. Профессиональная этика не позволит, вообразите, если я уйду, театральной хроникой займется Роберто X. Марторелл. Это ж будет национальная катастрофа, деточка.
– Пожалуйста, Коко. Расскажи, как было вчера, – настаивала Ванда.
– Я же сказал: сплошное дерьмо. Кошмар.
– Ну, это понятно. Ты расскажи подробности. Особенно о Кристине.
– Ах, la femme Женщина (франц.).
! Ты, Ванда, истинная женщина Вейнингера Вейнингер, Отто (1880 – 1903) – австрийский философ; в книге «Пол и характер» (1903) резко противопоставил нравственную и духовную ценность мужчины инстинкту и духовной подчиненности женщины. – Прим. перев.
. Конфеты, проституция, сплетни. Я тебя обожаю.
– Вейнингер? – спросила Ванда. – Это что такое?
– Чудно, чудненько, – сказал Коко. – Я тебя обожаю.
– Ну ладно, будь человеком, расскажи про Кристину.
– Бедняжка, она ломала себе руки, как Франческа Бертини Франческа Бертини (род. 1888, по другим данным 1892) – итальянская киноактриса, одна из первых итальянских кинозвезд. – Прим. перев.
в одном из тех фильмов, которые наши мальчики крутят в киноклубах. Но тот, кто играл писателя, точно был чиновник из министерства торговли.
– Как? Ты с ним знаком?
– Нет, но я в этом уверен. Скучнейший человек, зануда. Так и видно, что озабочен какими-то проблемами на работе, выходом на пенсию или чем-то вроде этого. Толстенький коротышка, расставшийся со своими исходящими, pour jouer l'йcrivain Чтобы сыграть писателя (франц.).
. Не могу передать, как он меня растрогал, старикашка.
В эту минуту вошла женщина. Мартин, которому чудилось, что он видит какой-то нелепый сон, понял, что его представляют ей. Когда ж он уразумел, что это та самая Кристина, о которой говорил Коко, и увидел, как тот ее встречает, он покраснел. Коко поклонился ей, произнеся:
– Красавица. – И, тронув ткань ее платья, прибавил: – Божественно. И сиреневый цвет очень идет к твоим волосам.
Кристина робко, боязливо улыбалась – она никогда не знала, верить ему или нет. Спросить его мнение о спектакле у нее не хватало смелости, но Коко сам поспешил высказаться:
– Это было потрясающе, Кристина! И сколько труда, бедняги вы! Да еще этот шум за стеной… Что там у вас?
– Танцевальный зал, – опасливо ответила Кристина.
– Ах, ну да… Какой ужас! В самые патетические моменты запузыривают мамбо Мамбо – афро-кубинский танец. – Прим. перев.
. И у них, кажется, там есть туба, в довершение беды. Кошмар.
Мартин увидел, как Алехандра чуть не бегом кинулась в соседнюю комнату. Ванда продолжала шить, сидя спиной к Коко и Кристине, но беззвучно тряслась всем телом. Коко невозмутимо продолжал:
– Следовало бы запретить тубу. Ты как считаешь, Кристина? Такой грубый инструмент! Конечно, вам, бедным, приходилось орать, как дикарям, чтобы вас услышали. Тяжелое дело, правда? Особенно туго пришлось тому, кто играл знаменитого писателя. Как там его звать? Тонацци?
– Тонелли.
– Вот-вот, Тонелли. Несчастный. Такая неподходящая physique du rфle Сценическая внешность (франц.).
. Правда? И вдобавок все время надо было бороться с тубой. Такое напряжение! Нет, Ванда, публика понятия не имеет, чего это стоит. И знаешь, Кристина, мне кажется, вы очень удачно взяли такого человека, который похож не на писателя, а скорей на чиновника пенсионного возраста. В «Телоне», например, как-то поставили «Веревку» О'Нила, и у моряка был вид вполне моряцкий. Подумаешь, невидаль – каждый представляет себе моряка именно так. Но надо сказать, что, стоило этому типу начать говорить, а вернее, бормотать (потому что ничегошеньки не было слышно), оказалось, что актер он никудышный и, даже имея вид моряка, ничуть на моряка не похож: вы бы приняли его за уборщика, за строительного рабочего, за официанта из кафе. Но за моряка? Never! Никогда! (англ.).
И почему это, Кристина, все самодеятельные труппы так увлекаются О'Нилом? Вот не повезло бедняге! Ему всегда не везло – сперва с отцом, помните, Эдипов комплекс? Потом здесь, в Буэнос-Айресе, пришлось грузить мешки в порту. А теперь спасу нет от всех этих самодеятельных и любительских трупп всего мира. – Тут он раскинул свои длиннющие руки, словно желая охватить вселенную, и с выражением искренней печали прибавил: – Тысячи – да что я говорю! – миллионы самодеятельных трупп ставят одновременно «Веревку», «Перед завтраком», «Император Джонс», «Любовь под вязами»!… Бедняжка! Как тут не запить и не отказаться от человеческого общества! Ну, разумеется, Кристина, у вас другое дело. Потому что, по сути, вы почти совсем как профессиональный театр и сборы у вас как у профессионалов. Да, невозможно себе представить, что ваши скромные участники должны днем работать ассенизаторами или бухгалтерами, а потом, вечером, изображать короля Лира… Только подумать! Ведь совершать преступления так утомительно… Конечно, всегда остается возможность ставить пьесы спокойные, без злодеяний и кровосмешений. Ну, самое большее с одним-двумя убийствами. Так нет же: оказывается, любителям подавай только пьесы, где уйма преступлений, настоящие бойни, как у Шекспира. И что уж говорить о дополнительных работах – подметать зал, слесарничать, красить стены, продавать билеты, исполнять функции распорядителя, убирать туалеты. Это, знаете ли, очень поднимает моральный уровень. Что-то вроде фаланстера. В порядке строгой очереди все должны чистить ватерклозет. Итак, сегодня сеньор Занетта – режиссер «Гамлета», а Нора Роланд, nйe Урожденная (франц.).
Фанни Рабинович, убирает оба туалета. Назавтра упомянутый Занетта убирает оба туалета, а Нора Роланд режиссирует «Любовь под вязами». Уж умолчу о том, что два с половиной года все как очумелые работали каменщиками, плотниками, малярами и электромонтерами, сооружая свой театр. Да, благородная деятельность – их фотографировали и интервьюировали полчища журналистов, тут уместно употребить такие слова, как «пыл», «энтузиазм», «благородные стремления», «народный театр», «истинные ценности», «призвание». Конечно, фаланстер иногда терпит крах. Прячась за демагогией, ждет своего часа диктатура. И получается, что сеньор Мастроникола или Бердичевски, поубирав два-три раза ватерклозет, создает теорию, гласящую, что сеньорита Фифа Размазина, известная в театральных кругах под nom de guerre Псевдонимом (франц.).
Элизабет Линч, чрезмерно амбициозна, испорчена гнилыми декадентскими взглядами и мелкобуржуазно-контрреволюционными тенденциями, и пусть она убирает оба туалета в течение всего тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, который к тому же еще и високосный. Все это усложняется еще из-за affaires Здесь: афер (франц.).
Эстер Абрамович, которая пришла в самодеятельный театр с целью, как говорится, себя показать и, по словам директора, уже успела превратить сей приют чистого искусства в премиленький бордель. А ревность Менеки Забиякко, она же Диана Феррер, которая и не думает отказываться от упомянутого Мастрониколы. И капитальнейшая обида молодого характерного актера Рамсеса Водолео, которого запихнули в кассу просто из зависти, когда он посмел нарушить демократическую очередность. Словом, настоящий публичный дом. Так что самое правильное, Кристина, – это профессионализироваться, как вы и сделали. Хотя этот старичок, видно, днем служит в каком-то министерстве?
– Какой старичок?
– Тонацци.
– Тонелли… Тонелли не старик. Ему около сорока.
– Tiens! Да ну! (франц.).
Я бы поклялся, что ему уже изрядно за пятьдесят. Что значит плохое освещение. Но днем он же где-то работает? Разве нет? Мне кажется, я видел его в кафе, что напротив министерства торговли.
– Да нет, у него лавка – книги и школьные принадлежности.
Плечи Ванды тряслись, как в приступе лихорадки.
– О, это чудесно! Теперь я понимаю, почему ему дали роль писателя. Все ясно. Он мне казался больше похожим на мелкого служащего, наверно, только потому, что вчера вечером я был очень утомлен, да еще наша знаменитая КАДЭ КАДЭ – компания, ведающая электроснабжением Буэнос-Айреса. – Прим. перев.
дает такой слабый свет, а вы, конечно, не виноваты. И хорошо, что у него есть лавка. По крайней мере на другой день после спектакля он не должен рано вставать. Не то у него, у бедняги, горло вконец бы испортилось. С этим треклятым мамбо да тубой. Ну ладно, мне пора идти, ужас как поздно. Мои поздравления, Кристина. Пока, пока, пока!
Он поцеловал Ванду в щеку, беря конфету из коробки.
– До свиданьичка, Ванда. И береги фигуру. До свиданья, Кристина, еще раз поздравляю. Твой костюм идет тебе изумительно.
На ходу он протянул руку окаменевшему Мартину, затем, обернувшись к перегородке, отделявшей заднюю комнату, крикнул поверх нее Алехандре:
– Mes hommages Мое почтение (франц.).
, дорогая.
VII
Мартин, словно окаменев, все сидел и ждал какого ни на есть знака от Алехандры. Когда Коко удалился, Алехандра позвала его в соседнюю комнатку, где она рисовала.
– Видишь? – сказала она, словно объясняя причину своего отсутствия. – У меня куча работы.
Мартин, открывая и складывая свой перочинный ножик с белой рукояткой, следил за штрихами, которые Алехандра делала на белой бумаге. Она рисовала молча, время тянулось невыносимо.
– Ладно, – собравшись с силами, сказал Мартин, – я пойду…
Тогда Алехандра подошла к нему и, сжав ему руку пониже плеча, сказала, что скоро они увидятся. Мартин опустил голову.
– Говорю тебе, мы скоро увидимся, – повторила она с раздражением.
Мартин поднял голову.
– Ты же знаешь, Алехандра, я не хочу вмешиваться в твою жизнь, нарушать твою независимость… – Он запнулся, но чуть погодя продолжал: – Нет, я просто хочу сказать… я… хотел бы встретиться с тобой без спешки…
– Да, конечно, – согласилась она, словно бы в задумчивости.
Мартин приободрился.
– Попробуем, может, будет как раньше. Помнишь?
Алехандра кинула на него невеселый взгляд, в котором сквозило сомнение.
– А что? Ты думаешь, это невозможно?
– Ну да, Мартин, конечно, – ответила она, опуская глаза и снова принимаясь водить карандашом. – Конечно, мы прекрасно проведем день… вот увидишь…
Мартин с жаром сказал:
– Ведь свидания у нас не получались из-за того, что ты все работаешь, куда-то спешишь, с кем-то должна встречаться…
Выражение ее лица стало более жестким.
– До конца месяца я буду очень занята, я же тебе объяснила.
Мартин с трудом удерживался от упреков, зная, что любой упрек возымеет обратное действие. Но слова сами рвались наружу неодолимо, стихийно.
– Мне больно видеть, как ты смотришь на часы.
Она подняла глаза и уставилась на него, хмуря брови. Мартин испуганно подумал: «Больше ни слова упрека», – и все же прибавил:
– Как во вторник, когда я думал, что мы проведем вечер вместе.
Лицо Алехандры стало совсем каменным, Мартин остановился, словно на краю пропасти.
– Ты прав, Мартин, – согласилась, однако, она. Тогда Мартин опять осмелился заметить:
– Поэтому я предпочитаю, чтобы ты сама назначила, когда мы сможем встретиться.
Алехандра что-то подсчитала в уме, потом сказала:
– В пятницу. Надеюсь, к пятнице я самую срочную работу закончу. – Потом снова задумалась. – Но бывает, что в последний момент надо что-то переделать или чего-то не хватает, всякое случается… Я бы не хотела, чтобы ты ждал понапрасну… Не думаешь ли ты, что лучше отложить на понедельник?
Понедельник! Почти неделю ждать, но что ему оставалось, как не согласиться со смирением?
Всю эту бесконечную неделю он старался занять себя хоть чем-нибудь – читал, гулял, ходил в кино. Встречался с Бруно, и, хотя ужасно хотелось говорить о ней, Мартин был не в силах произнести ее имя, а Бруно, догадываясь, что творится в его душе, тоже избегал этого предмета и говорил о посторонних вещах, рассуждал на общие темы. Тогда Мартин, набравшись храбрости, сам начинал рассуждать как бы на общие темы, относящиеся к абстрактному, бесплотному миру чистых идей, однако на деле это было едва закамуфлированным выражением собственных его тревог и надежд. А когда Бруно рассуждал об абсолюте, Мартин, например, спрашивал, можно ли считать истинную любовь одной из абсолютных ценностей; и в этом вопросе слово «любовь» имело столь же мало общего с любовью у Канта или у Гегеля, сколько слово «катастрофа» – с крушением поезда или землетрясением, с изувеченными и погибшими в них, с их стонами и кровью. Бруно отвечал, что, по его мнению, качество любви, соединяющей два любящих существа, ежесекундно меняется, то достигая высот, то опускаясь до тривиальности, превращаясь в чувство ласковое и удобное или вдруг переходя в трагическую, разрушительную ненависть.
– Ведь бывает, что любовники друг друга не любят или один из них не любит другого, даже ненавидит, презирает.
А сам Бруно в это время думал о фразе, услышанной когда-то от Жаннет: «L'amour c'est une personne qui souffre et une autre qui s'emmerde» «Любовь – это когда один страдает, а другому плевать» (франц.).
. И, склонный наблюдать несчастливых, он вспоминал пару в полутьме кафе, в укромном углу: изможденный, небритый, явно страдающий мужчина читает и перечитывает в сотый раз письмо – наверняка от нее, – выдвигая встречные упреки, ссылаясь на это нелепое письмо как на доказательство Бог весть каких обещаний и клятв, меж тем как она, когда он яростно сосредоточивался на какой-то фразе письма, смотрела на часы и зевала.
И так как Мартин спросил, не должно ли между двумя любящими все быть чисто, прозрачно и истинно, Бруно ответил, что людям почти никогда нельзя говорить истину, ибо она вызывает лишь страдание, печаль и разрушение. И прибавил, что давно лелеет проект («Я ведь никогда не иду дальше проектов», – произнес он с тихим сарказмом), да, лелеет проект написать роман или пьесу: историю юноши, вознамерившегося всегда говорить истину, всегда, чего бы то ни стоило. И конечно, он сеет вокруг себя разрушение, ужас и смерть. Пока все не кончается его собственным разрушением, его собственной гибелью.
– Значит, надо лгать? – с горечью подытожил Мартин.
– Я говорю, что не всегда можно говорить истину. Точнее, почти никогда.
– Лгать, умалчивая?
– Если хочешь, да, – подтвердил Бруно, поглядывая на него искоса, боясь ранить.
– Значит, вы не верите в истину?
– Я верю, что истина хороша в математике, в химии, в философии. Но не в жизни. В жизни важнее иллюзия, воображение, желание, надежда. К тому же знаем ли мы, что тут истина? Если я скажу, что эта оконная рама голубая, я говорю истину. Но это истина частная и, следовательно, род лжи. Потому что эта оконная рама не существует сама по себе, она находится в доме, в городе, в пейзаже. Она окружена серым цветом бетонной стены, светло-голубым цветом неба, цветом этих продолговатых облаков и мало ли чем еще. И если я не сказал все, абсолютно все, значит, я лгу. Но сказать «все» невозможно, даже в этом простом случае с окном, с простой частью физической реальности, с простой физической реальностью. Реальность бесконечна и вдобавок имеет бесконечное число оттенков, и если я забуду хоть об одном, я уже солгал. Теперь вообрази себе, что такое реальность в мире человеческих существ, с их сложностями, неоднозначностью, противоречиями и непостоянством. Ибо человек меняется с каждым мгновением, и сейчас мы не то, чем были минуту назад. Разве человек всегда есть одно и то же? Разве у нас всегда одни и те же чувства? Можно кого-то любить и вдруг разочароваться в нем, даже возненавидеть. И если, разочаровавшись, мы по недоумию скажем об этом, это будет истина, но истина мгновенная, которая перестанет быть истиной через час или через день или при других обстоятельствах. Но человек, которому мы это сказали, будет думать, что это и есть истина, истина от века и навеки. И он впадет в отчаяние.
VIII
И настал понедельник.
Глядя, как она идет к ресторану, Мартин подумал, что ее не назовешь ни «хорошенькой», ни даже «красивой» – возможно, тут лучше бы подошло слово «прекрасная», но особенно «царственная».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54