Они не хотят, чтобы Венеция стала французской. Не хотят, чтобы она стала австрийской. Венецианцы хотят быть свободными, хотят, чтобы кто-то представлял их волю, говорил от их имени, сражался за них, вернул бы им те свободы, которые растранжирили их лидеры. Я не доверяю Бонапарту, никогда не доверял. Но я нужен ему в той же мере, в какой он нужен мне. Я использовал его для того, чтобы раскрыть ворота, которые до сих пор были заперты. Теперь этот город мой. Мой… Я хотел его, и я его получил. Клянусь Богом, ради него я сделаю все, что в моих силах. Но это отнюдь не означает, что мы с вами не можем прямо сейчас зажить той жизнью, какой хотим.
– Прошу вас, освободите Лоредана, – сказала она.
– Не могу, Фоска. Он убил Ложьера и должен ответить. Он заклятый враг нашего правительства. Отпустить его на свободу, чтобы он строил заговоры против меня? – Раф расхохотался. – На моем месте он поступил бы так же. Он бы отказал, если бы даже моя любимая жена встала перед ним на колени и заклинала его спасти мне жизнь.
– Ведь это такой пустяк, – умоляла Фоска. – Прошу вас, сделайте это ради меня, ради того, что мы некогда значили друг для друга.
– Я не могу руководить революцией, Фоска, основываясь на своих чувствах. – Раф подошел к ней и обнял. – Не тревожьтесь. Я уже спланировал наше будущее.
– У нас нет будущего, – печально сказала она. – Разве вы не понимаете? Оно ушло. Все закончилось.
– Нет. Я не верю. Да и вы не верите. Мы, Фоска, принадлежим друг другу. Мы нужны друг другу. Я не позволю вам уйти. Я так много трудился…
Она покачала головой.
– Вы слепы… и не способны понять. Неожиданно раздался стук в дверь. Они отпрянули друг от друга. Один из французских солдат сообщил Рафу, что донна Розальба Лоредан требует его немедленно к себе.
– Кто? – мрачно спросил Раф.
– Мать Алессандро, – со вздохом объяснила Фоска. – Это и ее дом. Было бы неучтиво не навестить ее.
– Не понимаю смысла этого слова. Но если она будет умолять меня спасти жизнь своему сыну, то…
– Если вы не посетите ее сейчас, то она станет докучать вам до тех пор, пока вы не уступите, – сказала Фоска. – Это не займет много времени. Она быстро устает.
– Она больна? – спросил Раф, задумавшись о тете Ребекке, которая теперь редко поднималась с постели.
– О нет. Здорова как лошадь. Однако двадцать лет назад она решила, что общество ей наскучило, и с тех пор не покидает свою комнату – или свою кровать. Но ей известно все, что происходит. Ее чичизбео Карло Дандоло сообщает ей все новости.
– Полагаю, что пару минут я выдержу, – пробормотал Раф.
Фоска отвела его на второй этаж в комнату Розальбы Лоредан. Старуха сидела в кровати посреди привычной кучи всяческих вещей. У нее под боком храпела старая собака. Маленькие черные глазки Розальбы сверкали волнением и любопытством.
– Вы хотели видеть меня, синьора, – сказал Раф. – Ну вот и я. Предупреждаю, у меня мало времени…
– Мой дорогой, – закудахтала Розальба, – вы, молодежь, вечно куда-то спешите! Фоска, подойдите и поцелуйте меня! – Она подставила щеку, и Фоска выполнила ее просьбу.
Розальба оценивающе посмотрела на Рафа.
– Так это и есть ваш любовник!
– Мама! – еле переведя дух, произнесла Фоска.
– Не делайте вид, что вы шокированы. Разве это не правда? Вы же не ханжа!
Она подвергла Рафа короткому, но въедливому осмотру. По непонятным причинам ему захотелось сжаться, он почувствовал себя на десять лет старше.
– Ну что же, Фоска, очень статный мужчина. Красивый – в суровом смысле этого слова. Я вас ничуть не осуждаю за то, что вы удрали с ним. Я в вашем возрасте, возможно, поступила бы так же.
– Заверяю вас, мама, – сказала Фоска несколько напряженно, – независимо от того, что случилось…
Розальба пропустила ее слова мимо ушей.
– Итак, – обратилась она к Рафу, – вы и есть тот самый молодой человек, который поставил Венецию на колени?
– Простите меня, синьора, – едва улыбнувшись, заметил Раф, – но к этому имел некоторое отношение и генерал Бонапарт.
– Ах, он, – хмыкнула Розальба. – Конечно! Но его интерес в этом деле весьма поверхностный. Венеция станет лишь еще одним драгоценным камнем в его короне. А для вас она не просто один из военных трофеев. Не так ли, мальчик? И вот теперь, когда вы заполучили нас, как вы намереваетесь поступить? Должны ли мы будем обращаться друг к другу со словами «гражданин» и «гражданка»? Я буду категорически протестовать, если кто-нибудь назовет меня гражданкой. Отвратительное слово!
– В таком случае мы освободим вас от такой необходимости, – нетерпеливо заметил Раф.
– Неужели! – воскликнула старуха. – Как это любезно с вашей стороны. Но вы не должны потакать мне только потому, что я старая. Старики не заслуживают большего уважения, чем молодежь. В конце концов старость приходит ко всем. Бог понимает, что старость не награда за добродетель или другие достоинства. Но сколько людей обманывается, полагая, что мы, люди из античной эры, нежные и ласковые?
– В случае с вами это не обман, – проронил Раф.
– Да, вы, оказывается, мастер на комплименты! – засмеялась Розальба. – Не блестящий, но неплохой. Не так ли, Фоска? Могу представить, как много ты слышала от него комплиментов.
– На самом деле очень мало, – сказала Фоска.
– Странно. Вам, молодой человек, по-видимому, пришлось преодолеть большой путь из гетто. Теперь вы губернатор Венеции!.. Я полагаю, что ваш дедушка был бы очень доволен.
Раф нахмурился.
– Что вы знаете о моем дедушке?
– О старом торговце Эли? Я хорошо знала его. В Венеции все знали его. Он проявил себя скрупулезно честным, и эта репутация принесла ему в деле дохода больше, чем он того заслуживал. Он был проницательным человеком. О, я знаю все о нем и знаю, мальчик, все о вас. Вам пришлось очень много работать, чтобы доказать, что внебрачный ребенок может быть нисколько не хуже законнорожденного. Разве не так? Раф сжал губы.
– Да, я действительно много трудился. И добился успеха!
– Да, добились. Уехали изучать юридические науки в Падую. Правильно? Но когда ваш дедушка умер, вы ушли из университета. Трогательно. Вы взяли на себя его дело и стали даже богаче его. Просто удивительно, какой доход можно заработать с помощью ручной тележки. Ваш дедушка был весьма хитрым торговцем.
– Именно так, – резко ответил Раф. – Очень умным. Я многому у него научился.
– Человек не может научить другого человека. Но нам всем нравится утверждать, что это возможно. Кем был бы Сократ или Христос? Итак, ваш дедушка покупал и продавал подержанные товары, а вы покупаете и продаете истерзанные города. Не думаю, что это обернется для вас удачной сделкой.
– В материальном отношении город может и износиться, – ответил он, – но его дух – никогда. Не думаю, что результаты моего труда будут столь печальны. Я не обесчещу этот город, донна Розальба, если вас это беспокоит.
– Меня? – захихикала старуха. – Меня ничто не беспокоит. В моем-то возрасте? Смерть – решение всех наших беспокойств. Моих, ваших, Алессандро, Фоски… – Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Ну а теперь, – сказала Розальба, – можете идти. Мне было интересно посмотреть, как вы выглядите, мальчик. Вы напоминаете мне моего свекра, крупного, коренастого дедушку Алессандро. Вы, Фоска, никогда не встречались с ним. Он умер задолго до вашей свадьбы с Алессандро. Он походил на крестьянина, который должен обрабатывать землю, а не заниматься законотворчеством. Упрямый. Практичный. У него, как и у Алессандро, не было никаких склонностей к дипломатии, поскольку он не любил лгать. Порой бывает, что люди, подобные ему, становятся способными лидерами. Они знают людей, видят их насквозь. Он был последним великим дожем Венеции. Я рада, что вы похожи на него.
Больше Розальба ничего не сказала. Несколько мгновений спустя Фоска потянула Рафа за рукав, и они вышли из комнаты. Очутившись в коридоре, Раф перевел дыхание.
– О чем шла речь? Она колдунья? Откуда ей известны эти истории? Вы ей что-нибудь рассказывали?
– Я никогда не разговаривала с ней о вас. Я же вам сказала, что всю информацию она получает от Карло, и она никогда ничего не забывает. Это единственная радость, которая у них осталась. Он собирает пикантные новости, пересказывает ей, и они разбирают их по косточкам. Эти два человека знают о событиях в Венеции больше любого другого горожанина. Они уже перешагнули через восьмидесятилетний рубеж. О сыне, который по вашей вине томится в «Могиле», едва упомянула, – сердито добавила Фоска.
– Не думаю, что Лоредан может где-нибудь томиться, – заметил Раф. – Для этого он слишком самодоволен.
– Я скажу кому-нибудь из слуг, чтобы вам показали ваши комнаты, – сухо промолвила Фоска. – Теперь дом ваш. Кладовые и винные погреба заполнены до предела.
Раф успокаивающим жестом положил ей руку на локоть.
– А Паоло? Он здесь?
– Да, здесь. Со своим учителем Фра Роберто. Он очень скучает по своему отцу, – жестоко добавила она. – Я знаю, что у вас много дел, капитан. Простите нас, женщин из семьи Лоредан, что мы оторвали вас от ваших обязанностей.
– Фоска, не надо вести себя так, – мягко сказал Раф. – Не относитесь ко мне как к…
– Как к кому? – Она отодвинулась от него. – Я не оскорбляю вас?
– Вы скрываетесь от меня, пытаетесь уйти. Не надо. Маска этакого дворянского происхождения не идет вам и никогда не шла.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду, капитан. Прошу извинить.
С этими словами Фоска покинула его и направилась по коридору в свою комнату. Она не оглянулась, а он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
Потом он глубоко вздохнул, нахлобучил шляпу и стал громовым голосом отдавать приказы. Его ждало множество дел, в том числе подготовка обращения к венецианским евреям с призывом возрадоваться обретению прав граждан после векового угнетения.
Никто из тех, кому довелось увидеть в ту ночь разожженный на площади огромный костер, никогда не забудет этого зрелища. Языки пламени взмывали вверх, чуть ли не достигая, как утверждали некоторые, вершины колокольни, а разлетавшиеся из него искры являли картину более красочную, чем любой карнавальный фейерверк.
Раф и Фоска стояли рядом в лоджии собора. На его портике уже не было четырех бронзовых коней, в течение столетий взиравших на площадь. Их вывезли из Венеции вместе с другими награбленными во время войны трофеями. Но ведь и они сами были привезены сюда много лет назад из Греции в качестве военной добычи.
Французские солдаты и венецианские якобинцы швыряли в огонь атрибуты и символы поверженной славы – странной формы головной убор дожа, «Золотую книгу» с именами всех дворянских семей Венеции, красные мантии сенаторов, черные тоги членов Совета и, наконец, разрубленный на куски великолепный позолоченный корабль «Бучинторо». На нем раз в год дож выходил в море, где совершал древний обряд венчания Венеции с Адриатикой. Во всепожирающем огне оказались сорванные с корабля золоченые украшения, искусно вырезанные из дерева ангелы и херувимы, плюшевые сиденья, отполированные палубные доски. Так отмечали крушение независимости Венеции, крах старого порядка.
«А ведь возможно, что, подобно волшебной птице Феникс, все это когда-нибудь возродится из пепла», – думала Фоска, но сердцем понимала, что это никогда не произойдет. Слишком глубокие раны оставили после себя позор капитуляции и бесчестье разгрома.
Последние двести лет Венеция приближалась к своей погибели и жила взаймы, зависев от милости сильных соседей. Теперь наступило время расплачиваться по долгам за карнавалы и мечты, за детские радости, привнесенные в повзрослевший мир.
Фоска издала гортанный выдох, похожий на стон. Раф посмотрел на нее и увидел, что ее лицо побледнело, только на влажных щеках отражалось зарево костра. Он понял, что все происходящее было для нее пыткой – не следовало вынуждать Фоску идти на площадь.
– Пойдемте, – сказал он, взяв ее за руку.
Но она не сдвинулась с места и покачала головой.
– Я хочу остаться здесь до конца. Пока не остынет пепел.
Он отпустил ее. В дальнем конце площади вспыхнула драка между барнаботти и лояльными патриотами. Быстро вмешавшиеся в стычку французские солдаты потащили всех ее участников в тюрьму. Фоска не отрывала взгляда от пламени.
– Я никогда не обращала на это внимания, – сказала она. – Принимала за нечто данное… Флаги… Лев Святого Марка… Церемонии, традиции, наряды… Для меня это было одно нескончаемое, красивое карнавальное шествие. Яркое и веселое, но не имеющее отношения к реальности. Спектакль, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на бедных и невежественных людей, на заграничных визитеров. Но в конечном счете это всем надоело и никого не впечатлило. Однако все продолжалось по-старому. В тот день в сенате вы очень точно сказали, что старая карга утверждает, будто она еще молода, и верит в это, поскольку никто не осмеливается ей перечить.
– Это правда, – сказал Раф.
«Но можно ли считать ужасной такую милую ложь? – размышляла Фоска. – Дурно ли считать себя более значительным человеком, чем ты есть на самом деле? Сколько людей проживают мрачную, безрадостную жизнь, утверждая, что они что-то значат, что нужны, что их любят?»
– Все знают, что это ложь, но им нужно, чтобы эта ложь жила.
– Ложь никому не нужна, – сказал Раф. – Ложь – это костыль. Здоровому человеку костыль ни к чему.
– Не согласна, – вздохнула она. – Теперь мы свободны, освобождены. Все – евреи, дворяне, буржуазия. Но какой ценой? Крахом иллюзии.
Раф думал о тете Ребекке, у которой он побывал во второй половине дня. Это было его первое посещение дома Лии после того, как они поссорились и он ударил ее. Лиу, однако, он не встретил. Он опустился на колени перед постелью тети и сказал ей, что теперь она свободна, что в город вошли французы и что ворота гетто раскрыты настежь. Она не поняла его. Ее охватила дрожь, и она попросила принести еще одно одеяло. Он повторил свои слова, но она напомнила ему, чтобы он поспешил домой, поскольку после захода солнца ему не разрешается появляться на улице.
Фоска устало прислонилась к нему.
– Я валюсь с ног. Отведите меня, пожалуйста, домой, капитан Леопарди.
Дворец выглядел странно тихим и холодным. Раф привел Фоску в ее комнату. В камине не горел приветливый огонь. Эмилии не было. Горничных тоже не было. Постель никто не застелил, не опустил шторы на окнах.
– Вы можете войти, – сказала Фоска. – Куда все подевались? Вообразили, что сегодня нерабочий день?
Фоска прошлась по комнате, убирая, раскладывая все по местам. Так она чувствовала себя лучше.
– Выходит, что сегодня нерабочий день для всех, кроме вас, – заметил Раф. – Я сказал своим солдатам, чтобы все обитатели дома пошли сегодня на площадь. Очень часто люди не замечают, что происходит нечто важное, если только не увидят это собственными глазами, – нечто захватывающее и запоминающееся.
– Сегодняшний костер – наша Бастилия, – сказала Фоска, тяжело опускаясь на кровать и сбрасывая туфли. – Я все думаю: а что у нас заменит гильотину? Вы правы. Зрелище захватывающее. Даже красивое. А что, в Париже головы падали в корзины так же красиво? Как жалко, что я не осталась в Париже подольше. Полагаю, что это мне понравилось бы. Эти головы…
– Перестаньте, Фоска, – резко сказал он. – Никаких оснований для вашего болезненного воображения нет. Никто сегодня не умирает. Никто не умрет.
– Один лишь Алессандро. Вы убьете его. Я знаю, вы это сделаете.
– Да. Но только в том случае, если он будет признан виновным.
– Но кто будет судить его? Вы. А вы посчитаете его виновным. Или дворянином. Или аристократом. Виновным в том, что он честолюбив, когда думает о себе, о Венеции. Он виновен. Виновен в том, что любит меня, в том, что противодействует силам свободы. – Фоска легла на спину, закинув руки за голову.
Раф стоял над ней.
– Я люблю вас, Фоска.
– Для меня нет роли в вашем новом мире, Раф, – сказала она. – Я одна из них. Этого я изменить не могу, не могу забыть свое воспитание, изменить свои симпатии и антипатии. Сегодня ночью я плакала, ибо уходит мир, который я знаю. А я – часть этого мира. Я плакала, потому что теряла часть самое себя. Вы и я не подходим друг другу. Я и Алессандро – похожи. Мы говорим на одном и том же странном языке. Язык этот, я знаю, устарел, но мы понимаем друг друга, понимаем символы, смысл определенных жестов, умеем танцевать менуэт, гавот. Я – Фоска. Дочь одного из Долфинов, жена человека из рода Лореданов, присягала на верность дожу и Венецианской республике. – Фоска закрыла глаза.
Раф сел рядом с ней и погладил ее щеку.
– Никто не знает, Фоска, лучше меня, насколько могут быть бессмысленны – а с другой стороны, полезны – лозунги. Не гипнотизируйте себя словами. Долфин, Лоредан, дож… Все это не больше чем пустой звук. Не думайте о них. Посмотрите на меня, Фоска, – побуждал он ее, и она открыла глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Прошу вас, освободите Лоредана, – сказала она.
– Не могу, Фоска. Он убил Ложьера и должен ответить. Он заклятый враг нашего правительства. Отпустить его на свободу, чтобы он строил заговоры против меня? – Раф расхохотался. – На моем месте он поступил бы так же. Он бы отказал, если бы даже моя любимая жена встала перед ним на колени и заклинала его спасти мне жизнь.
– Ведь это такой пустяк, – умоляла Фоска. – Прошу вас, сделайте это ради меня, ради того, что мы некогда значили друг для друга.
– Я не могу руководить революцией, Фоска, основываясь на своих чувствах. – Раф подошел к ней и обнял. – Не тревожьтесь. Я уже спланировал наше будущее.
– У нас нет будущего, – печально сказала она. – Разве вы не понимаете? Оно ушло. Все закончилось.
– Нет. Я не верю. Да и вы не верите. Мы, Фоска, принадлежим друг другу. Мы нужны друг другу. Я не позволю вам уйти. Я так много трудился…
Она покачала головой.
– Вы слепы… и не способны понять. Неожиданно раздался стук в дверь. Они отпрянули друг от друга. Один из французских солдат сообщил Рафу, что донна Розальба Лоредан требует его немедленно к себе.
– Кто? – мрачно спросил Раф.
– Мать Алессандро, – со вздохом объяснила Фоска. – Это и ее дом. Было бы неучтиво не навестить ее.
– Не понимаю смысла этого слова. Но если она будет умолять меня спасти жизнь своему сыну, то…
– Если вы не посетите ее сейчас, то она станет докучать вам до тех пор, пока вы не уступите, – сказала Фоска. – Это не займет много времени. Она быстро устает.
– Она больна? – спросил Раф, задумавшись о тете Ребекке, которая теперь редко поднималась с постели.
– О нет. Здорова как лошадь. Однако двадцать лет назад она решила, что общество ей наскучило, и с тех пор не покидает свою комнату – или свою кровать. Но ей известно все, что происходит. Ее чичизбео Карло Дандоло сообщает ей все новости.
– Полагаю, что пару минут я выдержу, – пробормотал Раф.
Фоска отвела его на второй этаж в комнату Розальбы Лоредан. Старуха сидела в кровати посреди привычной кучи всяческих вещей. У нее под боком храпела старая собака. Маленькие черные глазки Розальбы сверкали волнением и любопытством.
– Вы хотели видеть меня, синьора, – сказал Раф. – Ну вот и я. Предупреждаю, у меня мало времени…
– Мой дорогой, – закудахтала Розальба, – вы, молодежь, вечно куда-то спешите! Фоска, подойдите и поцелуйте меня! – Она подставила щеку, и Фоска выполнила ее просьбу.
Розальба оценивающе посмотрела на Рафа.
– Так это и есть ваш любовник!
– Мама! – еле переведя дух, произнесла Фоска.
– Не делайте вид, что вы шокированы. Разве это не правда? Вы же не ханжа!
Она подвергла Рафа короткому, но въедливому осмотру. По непонятным причинам ему захотелось сжаться, он почувствовал себя на десять лет старше.
– Ну что же, Фоска, очень статный мужчина. Красивый – в суровом смысле этого слова. Я вас ничуть не осуждаю за то, что вы удрали с ним. Я в вашем возрасте, возможно, поступила бы так же.
– Заверяю вас, мама, – сказала Фоска несколько напряженно, – независимо от того, что случилось…
Розальба пропустила ее слова мимо ушей.
– Итак, – обратилась она к Рафу, – вы и есть тот самый молодой человек, который поставил Венецию на колени?
– Простите меня, синьора, – едва улыбнувшись, заметил Раф, – но к этому имел некоторое отношение и генерал Бонапарт.
– Ах, он, – хмыкнула Розальба. – Конечно! Но его интерес в этом деле весьма поверхностный. Венеция станет лишь еще одним драгоценным камнем в его короне. А для вас она не просто один из военных трофеев. Не так ли, мальчик? И вот теперь, когда вы заполучили нас, как вы намереваетесь поступить? Должны ли мы будем обращаться друг к другу со словами «гражданин» и «гражданка»? Я буду категорически протестовать, если кто-нибудь назовет меня гражданкой. Отвратительное слово!
– В таком случае мы освободим вас от такой необходимости, – нетерпеливо заметил Раф.
– Неужели! – воскликнула старуха. – Как это любезно с вашей стороны. Но вы не должны потакать мне только потому, что я старая. Старики не заслуживают большего уважения, чем молодежь. В конце концов старость приходит ко всем. Бог понимает, что старость не награда за добродетель или другие достоинства. Но сколько людей обманывается, полагая, что мы, люди из античной эры, нежные и ласковые?
– В случае с вами это не обман, – проронил Раф.
– Да, вы, оказывается, мастер на комплименты! – засмеялась Розальба. – Не блестящий, но неплохой. Не так ли, Фоска? Могу представить, как много ты слышала от него комплиментов.
– На самом деле очень мало, – сказала Фоска.
– Странно. Вам, молодой человек, по-видимому, пришлось преодолеть большой путь из гетто. Теперь вы губернатор Венеции!.. Я полагаю, что ваш дедушка был бы очень доволен.
Раф нахмурился.
– Что вы знаете о моем дедушке?
– О старом торговце Эли? Я хорошо знала его. В Венеции все знали его. Он проявил себя скрупулезно честным, и эта репутация принесла ему в деле дохода больше, чем он того заслуживал. Он был проницательным человеком. О, я знаю все о нем и знаю, мальчик, все о вас. Вам пришлось очень много работать, чтобы доказать, что внебрачный ребенок может быть нисколько не хуже законнорожденного. Разве не так? Раф сжал губы.
– Да, я действительно много трудился. И добился успеха!
– Да, добились. Уехали изучать юридические науки в Падую. Правильно? Но когда ваш дедушка умер, вы ушли из университета. Трогательно. Вы взяли на себя его дело и стали даже богаче его. Просто удивительно, какой доход можно заработать с помощью ручной тележки. Ваш дедушка был весьма хитрым торговцем.
– Именно так, – резко ответил Раф. – Очень умным. Я многому у него научился.
– Человек не может научить другого человека. Но нам всем нравится утверждать, что это возможно. Кем был бы Сократ или Христос? Итак, ваш дедушка покупал и продавал подержанные товары, а вы покупаете и продаете истерзанные города. Не думаю, что это обернется для вас удачной сделкой.
– В материальном отношении город может и износиться, – ответил он, – но его дух – никогда. Не думаю, что результаты моего труда будут столь печальны. Я не обесчещу этот город, донна Розальба, если вас это беспокоит.
– Меня? – захихикала старуха. – Меня ничто не беспокоит. В моем-то возрасте? Смерть – решение всех наших беспокойств. Моих, ваших, Алессандро, Фоски… – Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. – Ну а теперь, – сказала Розальба, – можете идти. Мне было интересно посмотреть, как вы выглядите, мальчик. Вы напоминаете мне моего свекра, крупного, коренастого дедушку Алессандро. Вы, Фоска, никогда не встречались с ним. Он умер задолго до вашей свадьбы с Алессандро. Он походил на крестьянина, который должен обрабатывать землю, а не заниматься законотворчеством. Упрямый. Практичный. У него, как и у Алессандро, не было никаких склонностей к дипломатии, поскольку он не любил лгать. Порой бывает, что люди, подобные ему, становятся способными лидерами. Они знают людей, видят их насквозь. Он был последним великим дожем Венеции. Я рада, что вы похожи на него.
Больше Розальба ничего не сказала. Несколько мгновений спустя Фоска потянула Рафа за рукав, и они вышли из комнаты. Очутившись в коридоре, Раф перевел дыхание.
– О чем шла речь? Она колдунья? Откуда ей известны эти истории? Вы ей что-нибудь рассказывали?
– Я никогда не разговаривала с ней о вас. Я же вам сказала, что всю информацию она получает от Карло, и она никогда ничего не забывает. Это единственная радость, которая у них осталась. Он собирает пикантные новости, пересказывает ей, и они разбирают их по косточкам. Эти два человека знают о событиях в Венеции больше любого другого горожанина. Они уже перешагнули через восьмидесятилетний рубеж. О сыне, который по вашей вине томится в «Могиле», едва упомянула, – сердито добавила Фоска.
– Не думаю, что Лоредан может где-нибудь томиться, – заметил Раф. – Для этого он слишком самодоволен.
– Я скажу кому-нибудь из слуг, чтобы вам показали ваши комнаты, – сухо промолвила Фоска. – Теперь дом ваш. Кладовые и винные погреба заполнены до предела.
Раф успокаивающим жестом положил ей руку на локоть.
– А Паоло? Он здесь?
– Да, здесь. Со своим учителем Фра Роберто. Он очень скучает по своему отцу, – жестоко добавила она. – Я знаю, что у вас много дел, капитан. Простите нас, женщин из семьи Лоредан, что мы оторвали вас от ваших обязанностей.
– Фоска, не надо вести себя так, – мягко сказал Раф. – Не относитесь ко мне как к…
– Как к кому? – Она отодвинулась от него. – Я не оскорбляю вас?
– Вы скрываетесь от меня, пытаетесь уйти. Не надо. Маска этакого дворянского происхождения не идет вам и никогда не шла.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду, капитан. Прошу извинить.
С этими словами Фоска покинула его и направилась по коридору в свою комнату. Она не оглянулась, а он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
Потом он глубоко вздохнул, нахлобучил шляпу и стал громовым голосом отдавать приказы. Его ждало множество дел, в том числе подготовка обращения к венецианским евреям с призывом возрадоваться обретению прав граждан после векового угнетения.
Никто из тех, кому довелось увидеть в ту ночь разожженный на площади огромный костер, никогда не забудет этого зрелища. Языки пламени взмывали вверх, чуть ли не достигая, как утверждали некоторые, вершины колокольни, а разлетавшиеся из него искры являли картину более красочную, чем любой карнавальный фейерверк.
Раф и Фоска стояли рядом в лоджии собора. На его портике уже не было четырех бронзовых коней, в течение столетий взиравших на площадь. Их вывезли из Венеции вместе с другими награбленными во время войны трофеями. Но ведь и они сами были привезены сюда много лет назад из Греции в качестве военной добычи.
Французские солдаты и венецианские якобинцы швыряли в огонь атрибуты и символы поверженной славы – странной формы головной убор дожа, «Золотую книгу» с именами всех дворянских семей Венеции, красные мантии сенаторов, черные тоги членов Совета и, наконец, разрубленный на куски великолепный позолоченный корабль «Бучинторо». На нем раз в год дож выходил в море, где совершал древний обряд венчания Венеции с Адриатикой. Во всепожирающем огне оказались сорванные с корабля золоченые украшения, искусно вырезанные из дерева ангелы и херувимы, плюшевые сиденья, отполированные палубные доски. Так отмечали крушение независимости Венеции, крах старого порядка.
«А ведь возможно, что, подобно волшебной птице Феникс, все это когда-нибудь возродится из пепла», – думала Фоска, но сердцем понимала, что это никогда не произойдет. Слишком глубокие раны оставили после себя позор капитуляции и бесчестье разгрома.
Последние двести лет Венеция приближалась к своей погибели и жила взаймы, зависев от милости сильных соседей. Теперь наступило время расплачиваться по долгам за карнавалы и мечты, за детские радости, привнесенные в повзрослевший мир.
Фоска издала гортанный выдох, похожий на стон. Раф посмотрел на нее и увидел, что ее лицо побледнело, только на влажных щеках отражалось зарево костра. Он понял, что все происходящее было для нее пыткой – не следовало вынуждать Фоску идти на площадь.
– Пойдемте, – сказал он, взяв ее за руку.
Но она не сдвинулась с места и покачала головой.
– Я хочу остаться здесь до конца. Пока не остынет пепел.
Он отпустил ее. В дальнем конце площади вспыхнула драка между барнаботти и лояльными патриотами. Быстро вмешавшиеся в стычку французские солдаты потащили всех ее участников в тюрьму. Фоска не отрывала взгляда от пламени.
– Я никогда не обращала на это внимания, – сказала она. – Принимала за нечто данное… Флаги… Лев Святого Марка… Церемонии, традиции, наряды… Для меня это было одно нескончаемое, красивое карнавальное шествие. Яркое и веселое, но не имеющее отношения к реальности. Спектакль, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на бедных и невежественных людей, на заграничных визитеров. Но в конечном счете это всем надоело и никого не впечатлило. Однако все продолжалось по-старому. В тот день в сенате вы очень точно сказали, что старая карга утверждает, будто она еще молода, и верит в это, поскольку никто не осмеливается ей перечить.
– Это правда, – сказал Раф.
«Но можно ли считать ужасной такую милую ложь? – размышляла Фоска. – Дурно ли считать себя более значительным человеком, чем ты есть на самом деле? Сколько людей проживают мрачную, безрадостную жизнь, утверждая, что они что-то значат, что нужны, что их любят?»
– Все знают, что это ложь, но им нужно, чтобы эта ложь жила.
– Ложь никому не нужна, – сказал Раф. – Ложь – это костыль. Здоровому человеку костыль ни к чему.
– Не согласна, – вздохнула она. – Теперь мы свободны, освобождены. Все – евреи, дворяне, буржуазия. Но какой ценой? Крахом иллюзии.
Раф думал о тете Ребекке, у которой он побывал во второй половине дня. Это было его первое посещение дома Лии после того, как они поссорились и он ударил ее. Лиу, однако, он не встретил. Он опустился на колени перед постелью тети и сказал ей, что теперь она свободна, что в город вошли французы и что ворота гетто раскрыты настежь. Она не поняла его. Ее охватила дрожь, и она попросила принести еще одно одеяло. Он повторил свои слова, но она напомнила ему, чтобы он поспешил домой, поскольку после захода солнца ему не разрешается появляться на улице.
Фоска устало прислонилась к нему.
– Я валюсь с ног. Отведите меня, пожалуйста, домой, капитан Леопарди.
Дворец выглядел странно тихим и холодным. Раф привел Фоску в ее комнату. В камине не горел приветливый огонь. Эмилии не было. Горничных тоже не было. Постель никто не застелил, не опустил шторы на окнах.
– Вы можете войти, – сказала Фоска. – Куда все подевались? Вообразили, что сегодня нерабочий день?
Фоска прошлась по комнате, убирая, раскладывая все по местам. Так она чувствовала себя лучше.
– Выходит, что сегодня нерабочий день для всех, кроме вас, – заметил Раф. – Я сказал своим солдатам, чтобы все обитатели дома пошли сегодня на площадь. Очень часто люди не замечают, что происходит нечто важное, если только не увидят это собственными глазами, – нечто захватывающее и запоминающееся.
– Сегодняшний костер – наша Бастилия, – сказала Фоска, тяжело опускаясь на кровать и сбрасывая туфли. – Я все думаю: а что у нас заменит гильотину? Вы правы. Зрелище захватывающее. Даже красивое. А что, в Париже головы падали в корзины так же красиво? Как жалко, что я не осталась в Париже подольше. Полагаю, что это мне понравилось бы. Эти головы…
– Перестаньте, Фоска, – резко сказал он. – Никаких оснований для вашего болезненного воображения нет. Никто сегодня не умирает. Никто не умрет.
– Один лишь Алессандро. Вы убьете его. Я знаю, вы это сделаете.
– Да. Но только в том случае, если он будет признан виновным.
– Но кто будет судить его? Вы. А вы посчитаете его виновным. Или дворянином. Или аристократом. Виновным в том, что он честолюбив, когда думает о себе, о Венеции. Он виновен. Виновен в том, что любит меня, в том, что противодействует силам свободы. – Фоска легла на спину, закинув руки за голову.
Раф стоял над ней.
– Я люблю вас, Фоска.
– Для меня нет роли в вашем новом мире, Раф, – сказала она. – Я одна из них. Этого я изменить не могу, не могу забыть свое воспитание, изменить свои симпатии и антипатии. Сегодня ночью я плакала, ибо уходит мир, который я знаю. А я – часть этого мира. Я плакала, потому что теряла часть самое себя. Вы и я не подходим друг другу. Я и Алессандро – похожи. Мы говорим на одном и том же странном языке. Язык этот, я знаю, устарел, но мы понимаем друг друга, понимаем символы, смысл определенных жестов, умеем танцевать менуэт, гавот. Я – Фоска. Дочь одного из Долфинов, жена человека из рода Лореданов, присягала на верность дожу и Венецианской республике. – Фоска закрыла глаза.
Раф сел рядом с ней и погладил ее щеку.
– Никто не знает, Фоска, лучше меня, насколько могут быть бессмысленны – а с другой стороны, полезны – лозунги. Не гипнотизируйте себя словами. Долфин, Лоредан, дож… Все это не больше чем пустой звук. Не думайте о них. Посмотрите на меня, Фоска, – побуждал он ее, и она открыла глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48