– Про Санд слышал от кого-то, – небрежно сказал я.
– От кого, от Марьяши? – спросила хозяйка убитым голосом. – Алексей Григорьевич, вы правда тот, за кого себя выдаете?
– Правда. Тот. Только у меня довольно сложная биография, я, видите ли, не всегда жил в XVIII веке.
– А в каком веке вы еще жили?
– Большей частью в двадцатом.
– Это правда!?
– Правда, только пусть это останется между нами.
– Ну, и как там жилось?
– Если в смысле технического прогресса, то успешно. У нас поезда из Петербурга в Москву идут не сутки, а часов восемь. Через пару лет будут доходить за четыре, а еще через несколько лет, за два.
– Полноте меня разыгрывать, я вспомнила, о Жорж Санд я упоминала, когда говорила об эмансипации...
Моя неуместная шутка немного обидела хозяйку, и она вскоре ушла на свою половину. Я послонялся по дому и набрел на библиотеку. «Духовной жаждою томим», набросился на журналы и книги, которых мне так недоставало в XVIII веке.

Глава 3

Рассматривая книги, которые наполняли два солидные шкафа, я понял причину образованности хозяйки Здесь было почти все, что сделало девятнадцатое столетие золотым веком русской литературы. Правда, между Белинскими и Гоголями хватало и глупых «милордов», вроде Фадея Булгарина или графа Соллогуба.
Про последнего я вспомнил забавный анекдот В старости у графа начала съезжать крыша, и он как-то пожаловался приятелю, что Господь Бог требует, чтобы он оплодотворил всех девственниц мира. «Разве я смогу, меня и на пол-Европы не хватит».
Впрочем, Соллогуб был не худшим писателем, попавшим в здешние шкафы. О многих авторах этого времени я никогда не слышал, но вычитав из текстов по несколько корявых или слащавых строк, навсегда закрыл их для себя. Я остановил выбор на путевых заметках своего старинного знакомца Александра Пушкина я, прихватив с собой его «Путешествие в Арзрум», отправился к себе.
Я читал неподражаемого Александра Сергеевича до тех пор, пока Марьяша не пригласила меня к обеду. За столом я оказался один, Екатерина Дмитриевна осталась у себя в комнате, сославшись на головную боль, Решив, что она не хочет меня видеть, а мигрень не более, чем отговорка, я наскоро поел и вернулся к себе и Пушкину.
Через два часа чтение прервал приход доктора Неверова. Он выкроил время между визитами к больным, чтобы справиться о моем состоянии. Я безропотно позволил осмотреть себя. Чувствовал я себя прекрасно, чем озадачил земского врача.
– Я вчера смотрел в специальной медицинской литературе симптоматику вашей болезни, – сообщил он мне. – Очень многое не сходится. Ваш случай уникален.
– Какую болезнь вы имеете в виду, преждевременное старение?
– Почему же старение, скорее взросление, – засмущавшись, поправил меня Василий Егорович.
– Доктор, я не болен. То же, чему вы были свидетелем, имеет не материалистическую, а метафизическую причину,
Неверов, как представитель людей новой формации и прогрессист, принципиально отвергал все потустороннее, и моя ссылка на «метафизику» его покоробила. Он нахмурился и нравоучительно просветил меня как представителя невежественной эпохи, что в основе всего лежат химия и физика.
Все же остальное, как он изящно выразился «полная чепуха чепуховская».
Я не мог с ним в принципе не согласиться, но не был уверен, что человеческие знания в этих и сопредельных науках столь исчерпывающи, что о них стоит говорить с таким апломбом.
Василию Егоровичу такой скептицизм не понравился, и он бросился в атаку на мою косность и малознание. Я с удовольствием выслушал его гимн науке, но не преминул заметить, что сам лечу не химиотерапевтическим и медикаментозным методами, а метафизическим.
Неверова мое заявление возмутило, он вспылил и обозвал такое лечение шарлатанством.
– Зачем же все отвергать априори, – миролюбиво возразил я. – Возьмите меня завтра на прием больных, и сравним эффективность методик.
– Зачем ждать до завтра? Вылечите Екатерину Дмитриевну, у нее сильнейшая мигрень.
– Так у нее правда болит голова?
– Да, головные боли у нее постоянны, и я пока ничем не могу ей помочь.
– Простите, доктор, вы, вероятно, в курсе дела, у Екатерины Дмитриевны есть... постоянная привязанность?
– Как вы могли такое даже подумать! – пылко вскричал Неверов, что мне очень не понравилось, – Екатерина Дмитриевна – порядочная женщина! Потом, какое это имеет отношение к мигрени?!
– Ну, в человеческом организме все как-то взаимосвязано.
– Простите, любезнейший Алексей Григорьевич, но это полная чепуха.
Мне очень хотелось подразнить Неверова, но я сдержался и предложил заняться лечением хозяйки. Мы пошли на ее половину. Оставив меня дожидаться у спальни, доктор отправился испрашивать разрешение на визит. Пробыл он там довольно долго и вышел из комнаты с недовольной миной на лице.
– Екатерина Дмитриевна не может вас принять, она не хочет, чтобы... ее видели в таком состоянии.
«Вы» доктор, запнувшись, пропустил, чтобы не персонифицировать желание больной не показаться именно мне.
– Если Екатерина Дмитриевна стесняется, то можно эту проблему решить по-другому. Закройте окна шторами и потушите лампу. Мне для лечения свет не нужен.
Неверов обдумал мое предложение, неопределенно хмыкнул и отправился на новый раунд переговоров. Вышел он быстрее, чем в прошлый раз, и поинтересовался, можно ли ему присутствовать при лечении. Я скрыл улыбку и сказал, что ничего против этого не имею.
– Тогда пойдемте.
Мы вошли в спальню. Свет в ней уже был потушен. Я, направляемый Неверовым, подошел к постели больной и сел на стул около ее изголовья. Екатерина Дмитриевна лежала на высоко поднятых подушках. Я воздел руки над ее головой и довольно быстро определил, что источник боли в лобных пазухах. Через три-четыре минуты боль удалось локализировать и унять мигрень.
– Вот и все, – сказал я, вставая. – Жду вас к ужину.
Ни доктор, ни Екатерина Дмитриевна не успели произнести ни слова, когда я осторожно, чтобы не споткнуться о невидимую мебель, покинул комнату.
Через десять минут ко мне ворвался взволнованный Неверов.
– Алексей Григорьевич, прошу объясниться, что вы сделали?!
– Дорогой доктор, к сожалению, я сам не знаю механику лечения. Это как-то связано с силами, которыми мы владеем, но пока не можем объяснить. Давайте называть их метафизикой или экстрасенсорикой, если вам что-нибудь говорит такое понятие.
– Но ведь вы ничего не делали, а приступ прошел!
– Почему же не делал, я руками нашел очаг боли и его удалил.
– Вы хотите сказать, что сделали это без материального вмешательства?
– Почему же без материального. На свете все материально, только не все поддается измерению. Вы можете измерить силу молнии?
– Молния – это электричество, это давно известно.
– Я бы не стал это утверждать так категорично, однако, пусть будет по-вашему – электричество. Оно материально?
– Конечно.
– Тогда и энергия, которой я лечу, материальна, она сродни электричеству. К сожалению, научно этого я не могу объяснить, сам не знаю.
– Но это фантасмагория какая-то! Такой уникум нужно изучать!
– Ради Бога, изучайте! Обратите стопы своих исследований к истокам народной медицины, там вы найдете ответы на многие вопросы, – закончил я надоевший мне спор витиеватой фразой.
Неверов мне был симпатичен, неприятно было только то, что он так вьется вокруг Екатерины Дмитриевны. Тоже мне, доморощенный Евгений Базаров из Троицка.
Не успел я остаться один, как пришла Марьяша и принесла кофр с моими вещами. Я с любопытством заглянул в кожаный чемоданчик. Из всех сокровищ, которые сохранила для меня Евдокия Фроловна, меня порадовала только бритва с упаковкой новых лезвий. Остальные вещи имели не прикладную, а, скорее, ностальгическую ценность. В кофре лежал пустой тюбик зубной пасты, мыльница без мыла и прочие остатки роскоши.
Весь день я отвлекал себя от полувековой «новости» об Алином замужестве. Первый взрыв эмоций быстро прошел, и теперь у меня было двойственное отношение к ее измене. С одной стороны, я был рад, что она избежала преследований и устроила свою судьбу, с другой, мне было обидно, что она меня забыла. Я попытался разобраться, люблю ли я ее так же, как любил раньше, и не мог однозначно ответить на этот вопрос.
Годы, хотя и пролетевшие для меня за считанные дни, отдалили ее каким-то барьером. Але, если она жива и здорова, сейчас должно быть семьдесят три года. Я только вчера видел, как расправилось время с Дуней, превратив некогда цветущую девушку в сухонькую старушку. Смогу ли я увидеть в моей ставшей старухой жене прежнюю Алю? Да и что это даст!
Осталось ждать возвращения Евдокии Фроловны, чтобы выяснить не очень нужные мне теперь подробности ее «нового» брака. Теперь даже ребенок, которого мы зачали, должен был быть почти в два раза старше меня. Умом я понимал, что все, возможно, случилось и к лучшему. Аля прожила свою жизнь в свою эпоху, с человеком, которого, наверное, можно любить, возможно, в счастье и довольстве... Какую жизнь я мог ей предложить в чуждом мире, в загазованной Москве, без корней, знакомых, интересов. Какие радости, кроме бразильских сериалов по телевизору! Что ждало нас, когда неминуемо утихнут страсти и кончится праздник плоти? У меня была бы жена, от которой ничего не возможно скрыть, скучающая, тоскующая по простой, понятной жизни, Как бы ей удалось выжить в четырех стенах бетонной коробки панельного дома?
Остаться самому в прошлом, чтобы грабить больных, копить деньги и прикупать деревушки, как мой царскосельский знакомый Пузырев? Изнывать от тоски в провинциальном захолустье, пить водку с соседями, ездить на псовую охоту, растить детей и, как о сладкой мечте, тосковать о заурядной ванной и кране с горячей водой?!
Распалив себя, я все-таки сумел в какой-то момент остановиться. Мне в голову пришла одна не очень оригинальная мысль. Я подумал, не запал ли я, случайно, на Новую, волнующуюся воображение юбку. Что-то слишком сильно начала меня интересовать Екатерина Дмитриевна Кудряшова, молодая вдова, чем-то похожая на польскую актрису Беату Тышкевич. Меня уже почему-то задевает, что доктор Неверов долго находится в ее спальне, что он нервничает из-за моего присутствия в доме; меня интересует, какие были отношения у вдовы с ее умершим купцом первой гильдии...
Я сидел над раскрытым кофром своего прошлого, и настроение у меня окончательно испортилось, Захотелось напиться и оплакать свою никудышную жизнь. Но даже вволю погоревать мне не удалось. Пришла улыбающаяся Марьяша и позвала ужинать.
Я одернул свою новую поддевку с короткими рукавами, поправил оборочки на талии и отложил тоску и пьянство до другого случая.
На мое счастье, гостей в доме не было, и мы с Екатериной Дмитриевной оказались «тет-на-тет», как говорила одна моя простецкая знакомая.
Екатерина Дмитриевна, избавившись от головной боли, была в меру оживлена и одета в тяжелое бархатное платье с соблазнительным вырезом, совершенно, на мой взгляд, неуместное в такой тесной компании. Тем более, что ее наряд очень контрастировал с моей поддевкой, в которой я начал чувствовать себя клоуном.
Поблагодарив меня за медицинскую помощь, хозяйка довольно быстро повернула разговор к злополучной Жорж Санд, французской писательнице и половой разбойнице, пожиравшей, если я чего-то не перепутал, великих людей XIX века.
Я про нее ничего толком не знал, только слышал, что у нее были какие-то сложные отношения с Альфредом Мюссе и Шопеном. Читать ее романы, набитые французским любовным вздором, мне не доводилось, поэтому участвовать в литературных восторгах Екатерины Дмитриевны было скучно.
Гораздо любопытнее было следить за выражением ее лица, жестикуляцией и сравнивать с женщинами прошедшего и грядущего веков.
Ничего подобного я там не встречал. Если дамы прошлого были большей частью жеманны, грубоваты и раскованы в межполовых отношениях, что проявлялось, как минимум, в двусмысленных шутках и откровенных взглядах – дамы моего времени умны, прелестны, тонки, изысканы и прекрасны, но об этом как-нибудь в другой раз – то представительница XIX века поражала своей бестелесной духовностью. У меня начало складываться впечатление, что цель жизни моей героини – встретить доброе любящее сердце, вкусить очищающее страдание и «душа об душу» предстать перед Творцом в непорочной чистоте.
Никакого голоса плоти я не смог различить в ее возвышенном монологе о романтической любви. Возможно, в эту эпоху попадались и земные женщины, с обычными человеческими устремлениями, но если таких, Как Екатерина Дмитриевна, много, то можно только позавидовать и посочувствовать их мужьям. Возможно, Они и приносили себя в жертву «мужской похоти» ради мира в семье и зачатия детей, но жертва эта была обоюдно скучная.
Мой сравнительный анализ внезапно был прерван обращенным ко мне монологом, начало которого я не расслышал:
– ...как я вам завидую! Вы воочию видели проявление высокого духа, чистоты помыслов, красивую, возвышенную, чистую любовь.
Я не очень понял, где это все должен был видеть, и что-то промычал с сочувственной улыбкой.
– ...Разве сейчас есть такая высокая жертвенная любовь, какая была в старину! Стоит вспомнить юного Вертера, бедную Лизу!
Теперь стало ясно, о чем говорит моя очаровательная собеседница.
– Я думаю, что и в ваше время достаточно примеров высоких романтических отношений... – начал, было, я придумывать комплимент.
– Что вы, Алексей Григорьевич! Наш век пронизан цинизмом, плотскими (она покраснела!) устремлениями.
– Не может быть! – с ужасом вскричал я. – Глядя на вас, можно думать только о возвышенном!
– При чем здесь я, – грустно промолвила красавица. – Я уже стара, у меня все в прошлом.
– Это как посмотреть. Ведь и у вас были великие моменты в жизни, мне говорили, что вы были замужем...
– Замужество – совсем другое. В моем браке не было романтической любви, в нем были искренняя привязанность, уважение,
Мне очень хотелось узнать историю хозяйки, и я продолжил валять дурака.
– Я никогда не поверю, чтобы вы отдали свое сердце без любви!
Екатерина Дмитриевна побледнела и бессильно опустила руку на скатерть.
– Сударь, я не могу рассказать грустную историю своей жизни из опасения лишиться вашего уважения!
– Сударыня, вы не лишитесь его ни при каких обстоятельствах, даже если окажется, что вы убили собственного дедушку.
– Вы не знаете, о чем говорите! Это моя горькая тайна, хотя и секрет Полишинеля. Однако, я буду бесчестна с вами, если не открою страшной правды...
Я приготовился слушать.
– Вы знали моих дедушку с бабушкой женихом и невестой. Но вы не могли знать, что у них родится ребенок, девочка, моя бедная мать, К этому времени наша семья разбогатела. Дедушка Семен Иванович расширил дело прадедушки Фрола Исаевича и одновременно занялся торговлей и винокурением. Когда моя бедная мать стала девушкой, он уже был состоятельным, независимым человеком. Матушке наняли воспитателя, и она получила значительное по тому времени образование и воспитание.
Это мою бедную матушку и погубило. Как-то она встретила в церкви гусарского корнета, приехавшего в отпуск навестить свою тетку, жительницу нашего города. Корнет обратил на матушку внимание и начал ухаживания. Между ними завязались невинные отношения, которые постепенно переросли в пылкую страсть. Корнет попросил матушкиной руки, потом предложил ей бежать из родительского дома и тайно с ним венчаться.
Матушка легкомысленно согласилась. Побег им удался, однако, корнет не сдержал слова. Они так и не обвенчались, а вскоре он и вовсе оставил ее. Брошенная, нищая, обесчещенная, она молила отца простить ее, но дедушка был непреклонен, Добрые люди из милосердия приютили матушку, и она жила у них, пока не разрешилась мною. Роды были для нее роковыми, она заболела горячкою и скончалась. Только тогда дедушка согласился взять меня к себе в дом и воспитать как приемную дочь.
Екатерина Дмитриевна надолго замолчала и задумчиво глядела на огонь керосиновой лампы.
– Ну и что дальше? – поинтересовался я.
– Теперь вы знаете про меня все.
Уже на середине рассказа я догадался, что волнует мою собеседницу, но не подал вида.
– А потом вы тоже с кем-нибудь сбежали?
– Господи, что вы такое говорите! Дедушка просватал меня за своего приятеля Ивана Ивановича Кудряшова и выдал за него замуж.
– А за что я должен перестать вас уважать? За то, что вы вышли замуж без любви?
– Разве вы не поняли, – мучительно покраснев, сказала Екатерина Дмитриевна. – Я незаконнорожденный ребенок.
– Фу, как вы меня напугали, я думал, вы совершили что-нибудь нехорошее.
– А разве это не серьезно? – дрожащим голосом спросила дитя любви.
– Конечно, нет, мне жаль вашу матушку, но этого теперь не воротишь.
По-моему, Екатерину Дмитриевну такое индифферентное отношение к лелеемой много лет боли немного обидело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31