– Простой народ должон заботу от Советской власти получать?
– А как же!
– Вот и будешь сейчас бабам клизмы ставить.
Я не стал задавать наивного вопроса, зачем здоровым бабам в присутствии пьяных мужиков нужно делать клизмы, оставив такую сексуальную фантазию на совести красного командира, и согласился:
– Давай клизму, поставлю
– А у тебя что, нет своей? – очень удивился он. – Какой же ты после этого фельдшер!
– Вот такой, без клизмы, – коротко ответил я.
– А со мной выпьешь или побрезгуешь? – задал он мне новую задачу
– Выпью, если ты Карла Маркса уважаешь, – в тон ответил я.
– Карла? Карла уважаю, и еще товарища Троцкого.
– А товарища Ленина?
– А ты про него откуда знаешь? – подозрительно прищурился командир.
– Он мой дядя, – совершенно серьезно сказал я, – а товарищ Крупская тетя.
– Чего? Это как так тетя?
– Вот так.
– За это нужно выпить, – обрадовался командир. – Мы всех товарищей из центра уважаем, особенно из храк, прак, ну, как их там, етишь твою мать, слово забыл. Этих, ну, – он пощелкал пальцами возле моего носа, – вспомнил, фракций! Ты фракции уважаешь?!
– Не то слово, люблю как родных!
– Петька1 – закричал командир. – Подай, кружку!
Петька, крупный детина с непропорционально маленькой головой, отвлекся от ритуала ухаживания, налил полную жестяную кружку самогона и, торопясь вернуться к прерванному развлечению, принес командиру. Тот подержал ее в вытянутой руке, выцедил половину, сморщился, передернул плечами, так что едва не расплескал остатка и передал ее мне.
– Пей, товарищ, это хороший самогон, до сердца забирает!
Я глотнул мутную, вонючую жидкость и поблагодарил:
– Очень хорош1
– Видишь, – с философской грустью сказал командир, – разве при проклятом царском режиме мы такое пивали?
Он икнул и потерял нить разговор. Подумал, опять икнул и прочувствованно попросил:
– Если ты, товарищ, не будешь допивать, то отдай мне.
– Пей на здоровье, товарищ, – от всей души ответил я, возвращая напиток.
Командир жадно допил остаток и, проделав весь положенный ритуал передергивания, гримас и плевков в сторону, уставился на меня:
– А ты кто есть такой?
– Товарищ по партии, – на ухо, таинственно ответил я и, пока он, нахмурившись, соображал, что это значит, отошел к основной группе продотрядовцев. Там в это время во всю разворачивались галантные отношения. Гостьи, в плотном окружении возбужденных мужчин, кокетничая, угощались реквизированным самогоном и конфискованной ветчиной Женщины уже начинали осваиваться с гогочущими кавалерами. Они были некрасивы, мужиковаты и заезжены скудной жизнью и тяжелой работой Кто иной, только не я, мог бы предъявить им претензии по поводу морали. В деревне почти не было мужиков, кроме нескольких, вроде Ивана Лукича, да еще, пожалуй, одноногого гармониста, а природа требовала своего и теперь был их день. Одетые в ситцевые сарафаны и теплые кацавейки, они чувствовали себя нарядными, красивыми и, главное, желанными. Мужики смотрели на них масляными глазами и, не скрывая, предвкушали начало любовного праздника.
Поили молодок из той же жестяной кружки, что нас с командиром, наполняя ее до краев. Женщины по очереди жеманились, сразу не принимали переходящий «кубок», их неуклюже улещивали, после чего они соглашались принять угощение и лихо заглатывали спиртное.
Я предвидел, чем все это кончится и прикидывал, как незаметно уйти. Однако, пока это было невозможно, продотрядовцы еще не упились и сохраняли бдительность. Зачем я им понадобился, было непонятно, но как только подходил к дверям, кто-нибудь непременно окликал и требовал, чтобы вернулся.
Я исподволь рассматривал буревестников революции и ничего особенно зверского в них не находил. Обычные мужики, в основном деревенские, хотя командир и с ним еще двое больше походили на мелких уголовников. Сам командир совсем сломался и в стороне ото всех маршировал по амбару, ни на кого не обращая внимания. Уголовная парочка больше помалкивала, но ненавязчиво строила и подначивала остальных. Они, кстати, лучше чем деревенские товарищи держали хмель, и когда на них не смотрели, пакостливо переглядывались.
Уже обозначились «доминантные самцы», те, кто больше водки алкал женской нежности. Они начали оттеснять от бабенок менее активных участников пиршества.
Обстановка постепенно накалялась и произошло несколько коротких стычек. Напряжение разрядил одноногий гармонист, после неизменных «Страданий» ударивший плясовую Гостьи вырвались из жадных мужских рук, как бы невзначай трогавших и гладивших их самые соблазнительные места и пошли в пляс. Кавалеры заулюлюкали, засвистели, и все завертелось в бешенном танце.
Воспользовавшись моментом, я незаметно подобрался к выходу и, пока никто не смотрел в мою сторону, вышел наружу.
Ночь была сырая и пасмурная. Тревожно лаяли собаки.
Я быстро дошел до избы и, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, вошел внутрь. Однако, оказалось, что там никто не спит. Хозяин лежал на своей лавке и тихо стонал, жена и невестка были рядом, не зная, чем ему помочь.
– Что случилось? – спросил я.
– Голова трещит, спаса нет, – ответил Иван Лукич
– Сейчас помогу, – пообещал я. – Все будет хорошо.
– А эти там что? – спросила Елизавета Васильевна.
– Гуляют, – обобщил я развлечения гостей.
– Нет у людей ни стыда ни совести, – сердито сказала хозяйка. – Ничего, Господь их за все накажет!

Глава 3

Празднество затянулось далеко за полночь. Судя по крикам, воплям, визгу и ругательствам, оно удалось на славу. Утром все участники были хмуры и сосредоточены. От вчерашнего добродушия у продотрядовцев не осталось и следа. Теперь это были суровые воины революции, готовые ради нее на любые жертвы.
Несмотря на естественную тяжесть в организмах, они по второму разу перешерстили всю деревню и под вопли озверевших кулаков и подкулачников забрали все без исключения излишки. Даже вчерашние их подруги ревмя ревели не столько от обид, полученных ночью, сколько от принципиальной позиции давешних ухажеров, реквизировавших и у них все съестные припасы.
Излишков набралось столько, что они не вместились на собственные подводы отряда, и ими были мобилизованы дополнительные гужевые средства, чтобы вывезти все продукты разом и помешать кулакам сгноить зерно и картофель в тайных лесных ямах.
Я без дела слонялся по двору Ивана Лукича в его старых подштанниках и армяке, ожидая, когда отряд покинет деревню. Вчерашним друзьям и товарищам я даже не заикнулся об исчезнувшей одежде. Решая важнейшую задачу накормить огромную, голодную страну, наши скромные герои не могли вникать в частные вопросы и заниматься каждой отдельной, бесштанной личностью.
Пока рядовые бойцы продотряда воевали с кулачеством, командир восстанавливал здоровье в горнице Ивана Лукича. Он брезгливо ковырялся ложкой в чашке с простоквашей, мечтая совсем о другом. Уже в который раз он предпринимал допрос раненного случайной, дружеской пулей хозяина, понуро сидящего на лавке у окна:
– Не может у тебя, сволочь, не быть самогона, – строго говори он, – я же у тебя много не прошу, но кружку ты мне налить обязан!
– Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! – упрямился Иван Лукич, раздражая командира своим видом и перевязанной головой.
– Допустим, что ты не врешь, – соглашался тот, – но одна кружка-то у тебя должна найтись! Быть того не может, чтобы у контрреволюционной сволочи не нашлось, чего выпить!
– Нет у меня ничего, вы вчера все выпили! – упорно твердил старик, видимо, не желая войти в трудное положение тяжелого героя.
– А если я твоих подкулачников по одному стрелять начну? – интересовался командир. – Тогда найдешь?
– Нет у меня ничего, вы вчера все выпили.
Убедившись, что от старика ничего не добиться, он с отвращением проглотил очередную ложку простокваши Видно было, что ему так муторно, что нет сил даже на такую малость, как привести угрозу с малолетними подкулачниками в исполнение.
– Эй, фельдшер! – окликнул меня командир. – Ты чего это морды всякие корчишь?
– О чем ты, товарищ? – удивленно спросил я вчерашнего приятеля и собутыльника.
– Иди, запрягай коня, повезешь с нами продовольствие в город! – брезгливо приказал он.
– У меня нет коня, и вообще я инвалид империалистической войны, – попробовал отговориться я.
– Если не выполнишь революционный приказ, то станешь не инвалидом, а покойником! – холодно сказал он, для наглядности вынимая из своих необъятных малиновых галифе никелированный офицерский наган.
Как будто в подтверждении серьезности его обещания в соседнем дворе бухнул винтовочный выстрел, и вслед за этим отчаянно завыла какая-то баба.
Командир послушал, будет ли продолжение стрельбы, и поглядел на меня исподлобья.
– Ты меня понял?
– Понял, – ответил я, – только лошадь и телегу мне взять негде.
– Этот вопрос мы решим, а ты считай себя мобилизованным Красной армией. И нечего на меня лыбиться, я не красная девка, убежишь – всю твою семью прикажу расстрелять за дезертирство.
– Не убегу, – пообещал я, за улыбкой скрывая холодное бешенство. – Мы с тобой теперь будем до самого конца, как близнецы-братья.
– Ну, ну, – насмешливо сказал командир, не почувствовав в обещании угрозы. – Посмотрим, фельдшер, как ты будешь служить революции.
Краснозвездный не соврал. И лошадь, и подводу для меня нашли. А вот со штанами вышла промашка, стоило только заикнуться о возвращении одежды, как меня подняли на смех. Пришлось остаться в лукичовских подштанниках
Обоз собирали до трех часов дня К этому времени продотряд всем своим личным составом опять был в лоскуты пьян. Кроме своих восьми, в него «мобилизовали» еще три крестьянские подводы с ездовыми. Больше гужевых средств в деревне не оказалось. За отсутствием мужиков, в ездовые назначили двух женщин, третьим был я. Пока вокруг кипела организационная неразбериха, я сбегал к своему тайнику и принес оттуда спрятанные вещи. Завернул их в занятую у Елизаветы Васильевны старую холстину и спрятал в своей подводе.
Ограбленные, лишенные всех своих зимних запасов продовольствия, деревенские жители выли и стонали и своей несознательностью очень сердили продотрядовцев. То и дело слышались предупредительные выстрелы. Впрочем, не обошлось и без незначительных жертв За саботаж, под горячую руку, расстреляли одноногого гармониста с конфискацией его музыкального инструмента. Кроме того, перебили всех деревенских собак. Последних – для устрашения жителей, и чтобы зря не лаяли.
Наконец, в начале четвертого командир отдал приказ трогаться, Заскрипели несмазанные оси, закричали на лошадей возчики, и подводы начали выползать из деревни. Я был в обозе предпоследним. Меня провожали Елизавета Васильевна и Аксинья с детишками, прощаясь, плакали, как по родному.
– Это все нечистая сила виновата, – говорила, отирая слезы уголками платка старуха, – тебя имущества лишила, а нас и того хуже, по миру пустила. Как теперь зимовать будем?!
Мне нечего было ей ответить и нечем помочь.
Дороги до Ивановки не было никакой, даже грунтовой. Этим, видимо, и объяснялось то, что до сих пор до деревни не добрался пи один продотряд. Двигались мы прямо по берегу вдоль реки, то и дело застревая в зарослях кустарника. Пьяные продотрядовцы ругались, били невинных лошадей и проклинали кулаков и свою тяжелую участь. До темноты мы успели доехать только до села Захаркино, родового поместья моих предков.
Я впервые увидел это село сто двадцать лет назад. До середины правления Екатерины II Алексеевны оно принадлежало государству, потом за непонятные заслуги было даровано дядюшке моего прямого предка. За прошедшее время оно почти не изменилось – те же избы, крытые дранкой, и непролазная грязь на дороге после дождя. Единственно, что стало другим – это господское поместье. В давние времена здесь был небольшой деревянный барский дом, теперь большой каменный, постройки середины прошлого века.
Поместье находилось на выезде из села с противоположной стороны, и что представляет собой новая постройка, я судить не мог, до имения от центра села было не меньше версты. Наш обоз вполз на главную улицу и остановился в центре, около кирпичной церкви. Никакой реакции жителей на это не последовало. Любопытные не высовывались из своих домов, и даже собаки на продотряд не лаяли. По приказу командира все мы собрались около его подводы.
– Здесь чего, коммуна или как? – задал он общий вопрос.
– Вроде коммуна, – ответил кто-то из продотрядовцев, – а там кто его знает.
– А где народ? – продолжил любопытствовать командир.
Этого, понятно, вовсе никто не знал, и вопрос остался без ответа.
– Здесь есть Советская власть или как?! – опять строго вопросил командир, придирчиво вглядываясь в наши лица. – Мы что, так и будем холодать и голодать посреди дороги, пока они прохлаждаются?
Ответить ему никто не успел, потому что с другого конца улицы ударил пулемет, пули засвистели над нашими головами и как горох поскакали по дороге. В мгновенье ока все попрятались под ближними возами.
– Беляки! – закричал диким голосом командир. – Бей гадов!
Однако, оказалось, что вылезать под пулеметный огонь желающих нет, как и попытаться организовать сопротивление неведомому противнику, Революционные герои смогли только смачно материть невесть откуда взявшегося неприятеля. Жертв пока не было. Пулеметчик стрелял не в нас, а просто вдоль дороги.
– У кого есть белая тряпка, – надсаживался командир, – пошлите к этим мудакам парламентера!
Кто его должен посылать и зачем, он не уточнил. Вскоре в этом отпала нужда, постреляв безо всякого толку, пулемет смолк. Вслед замолчал и командир. Мы сидели на грязной дороге, ничего не предпринимая. Невидимый противник тоже никак себя не проявлял.
– Эй, фершал, это чего было? – спросил меня чахоточный продотрядовец, прятавшийся под соседней телегой.
– Из пулемета стреляли.
– Зачем?
– Не знаю.
– А кто знает? – не унимался он.
– Если тебе интересно, пойди сам и спроси, – посоветовал я.
– И, правда, почему не спросить, – согласился он, без опаски встал и вышел на дорогу. Противник огня не открыл, и вслед за первым героем начали вылезать из-под телег и остальные.
– Панкратов, – приказал, пытаясь очистить ладонями свои измазанные дорожной грязью малиновые галифе, командир, – пойди, спроси, чего это они стреляли.
Чахоточный кивнул и без раздумий пошел к месту, откуда работал пулемет. Оставшиеся смотрели вслед, ожидая, когда его подстрелят. Однако, кругом было спокойно, и Панкратов исчез в конце улицы в лиловых сумерках вечера.
– Может, не белые? – с надеждой спросил парень с наивным лицом. – Откедова им здесь взяться?!
Через несколько минут выяснилось, что он был прав. На дороге возникла фигура чахоточного, вместе с какими то вооруженными людьми. Как только группа приблизилась, наш командир смело вышел вперед и закричал, вздевая руку вперед и вверх, как будущий типовой памятник товарищу Ленину.
– Вы чего, падлы, в революционных людей стреляете, мать вашу, так, перетак! Да за такие дела в революционный трибунал и к стенке, как раз-два-три!
– Кто вы есть такие? – не отвечая на обвинения командира, строго спросил высокий, небритый мужчина в рваном, подпоясанном веревкой пальто и студенческой фуражке.
– Мы есть продотряд имени товарища Клары Цеткин, революционной подруги товарища Карла Маркса! – гордо ответил наш командир, – А вы кто такие будете?
– Мы коммунары коммуны имени «Победы мировой революции», – ничуть не тушуясь, сказал человек в студенческой фуражке. – Прошу, товарищ, предъявить ваш по всей форме мандат!
– Ты чего, коммуния, сам, своими глазами не видишь, с кем дело имеешь! – как бы остывая, проговорил наш краснозвездный лидер.
Однако, коммунар строгости в голосе не убавил, напротив снял с плеча винтовку:
– Мне, товарищ, на вас смотреть незачем, ты мне мандат покажи, от имени какой такой Клариной целки вы наш уезд грабите?!
– Мне это даже слушать смешно, товарищ, – опять начал сердиться наш командир, – когда тебе бумажка дороже революционного товарища, с которым ты гнил на каторге и в окопах мирового империализма!
Мне стало казаться, что с бумагами у нашего отряда существовали какие-то проблемы. Так же показалось и заросшему в студенческой фуражке. Видимо на всякий случай, он передернул затвор винтовки и навел ее на нашего командира. Потом сказал официальным голосом:
– Прошу, товарищ, предъявить что положено, а то я, как есть контуженный мировым царизмом, могу случайно и выстрелить!
Нашему командиру не осталось ничего другого, как выматериться и полезть в верхний карман кожанки за бумагами. Бумаг у него оказалось не очень много, всего один потрепанный лист формата А4, с малым количеством написанного от руки текста.
– На, подавись, товарищ, – небрежно сказал он, подавая студенческой фуражке свой мандат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33