Я понял, что она имеет в виду, но ничего не сказал. Ей нужно было самой разобраться в своем отношении к революции. Стоило нам только начать спор, как она начнет придумывать аргументы, оправдания, частные примеры, которыми, как известно, можно доказать что угодно.
– Но ведь я встречала многих беззаветных борцов, которые не жалели свою жизнь ради блага народа! – не дождавшись ответа, сказала она.
– Революции совершают гении, а к власти приходят негодяи, – повторил я чью-то расхожую сентенцию.
– Но ведь для чего-то это было нужно, не зря же наши товарищи шли на эшафот!
Пришлось опять повторять общие места:
– Когда начинается такая кровавая, масштабная борьба, мало кто себе представляет ее последствия. Все участники хотят своего и надеются, на то, что все будет так, как именно им мечтается. Но в реальности получается, не как хочется, а так, как выходит. Когда ты начала бороться за свободу, какую свободу народа ты себе представляла?
– Равные права и равные возможности для всех людей, свобода, равенство и братство!
– Все это есть и сейчас, только не для всех. Равноправие, как и тысячу лет назад, получается только для избранных. Вы же сами требуете смерти больших старых тиранов, а создаете новых мелких тиранчиков. Ты можешь себе представить, чтобы во время проклятого самодержавия полицейский пристав мог по своему усмотрению казнить граждан, пусть даже преступников? Вы сами выпустили джина из бутылки, и теперь не так-то просто будет его загнать обратно. Сначала самому большому тирану придется вас всех прибрать к рукам или перебить, а потом установить новую диктатуру своих приспешников.
Ордынцева слушала, не возражая. Мне показалось, что такие рассуждения просто не доходят до нее. Она не могла сама перед собой признаться в неправильности жизненного выбора и ждала от меня не отповеди бессмысленности революционной борьбы, как блага для народа, а подтверждения своим романтическим заблуждениям.
– Мне кажется, ты неправильно представляешь конечную цель революционного преобразования общества, – начала задумчиво говорить она, но не успела кончить фразу. После короткого стука в комнату торопливо вошла Капитолина. Она с первого взгляда оценила обстановку, то, что мы лежим на разных краях постели, каждый под своим одеялом и удовлетворенно улыбнулась, только потом тревожно сказала:
– Трахтенберг приехал, свистит, вызывает паром.
Я тут же встал и начал спешно одеваться, потом подумал, что до этого Трахтенберга лично у меня нет никакого дела, и сбросил темп:
– Пусть себе свистит, все равно перевозить его некому.
Женщина всегда есть женщина, как ни встревожена была Капа, она не преминула полюбопытствовать, в каком виде я сплю. Убедившись в наших целомудренных отношениях, успокоилась, предупредила:
– На том берегу есть лодка, он сможет и сам сюда переправиться.
– Вот и прекрасно, пускай переправляется, а я пока проверю оружие. Здесь, кроме винтовки Акима, есть еще что-нибудь стреляющее?
– Есть пулемет «Максим» на чердаке
– Круто, покажете, как туда попасть?
– Пошли, невелик труд.
Я оделся, и Капа повела меня на чердак.
– Я вижу, вам комиссарша нравится, – сказала она, когда мы, согнувшись, пробирались к слуховому окну, у которого и стоял легендарный станковый пулемет на колесах, с водяным охлаждением, да еще и со стальным защитным щитком.
– Да, она хорошая девушка, – ответил я, не уточняя, чем именно мне нравится Ордынцева.
– Может, как человек, она и хорошая, только сухая очень, ни рожи, ни кожи!
Оставив без внимание последнее утверждение, я осмотрел пулеметное гнездо и сам агрегат. Ничего сложного в его системе не было. Вкладывай ленту и строчи, как легендарная Анка-пулеметчица. Огневая же точка была оборудована надежно и с умом. К тому же при ней было запасено шесть коробок с патронами. Воюй – не хочу!
– Отлично, – похвалил я основательность товарищей большевиков. – С такой огневой мощью нам никакой Трахтенберг не страшен!
Мы вернулись в гостиную, где были уже и Даша и Алена, обе, как и вчера, в вечерних платьях.
– Вы готовьте завтрак, – будничным голосом, сказал я, – а я пойду, посмотрю, что делается во дворе.
Ордынцева, вероятно, по образовавшейся привычке, надела на голое, декольтированное плечо свой маузер в деревянной кобуре с узким кожаным ремешком, что смотрелось весьма впечатляюще. Алена выглядела не выспавшейся и подавленной, одна Капитолина никак не проявляла своих эмоций.
Первым делом я навестил узника. Илья Ильич не спал. Он сидел на нарах и, когда я вошел, встал и подслеповато прищурился:
– Товарищ Алексей, я вас предупреждаю, если со мной что-нибудь случится, товарищ Трахтенберг этого так не оставит. Вы ответите за самоуправство!
– Молчи, половой извращенец! – грубо оборвал я его. – Сидишь и сиди, пока пулю в лоб не схлопотал.
Такое обращение его тотчас вразумило, и Опухтин заюлил:
– Ну, зачем вы так, я же из самых лучших побуждений! Вы мне глубоко симпатичны!
– Какое оружие есть в доме? – прервал я это объяснение в любви. – Соврешь, пришью на месте!
В подтверждении серьезности намерений, я вытащил из кармана шинели наган.
Илья Ильич побледнел и отодвинулся в конец нар. Его раздирали сомнения, выдавать ли мне все тайны, но трусость или благоразумие победили.
– На чердаке есть пулемет, – грустно сказал он. – В той комнате, – он показал на выход из камеры, где рядом была еще одна дверь, – динамит и ручные бомбы,
– Прекрасно, – похвалил я, – приятно видеть, что вы одумались и сотрудничаете. Я попрошу Алену, чтобы она принесла вам еды. А пока у вас есть время подумать о своем поведении.
Закончив разговор таким нравоучительным образом, я пошел проверять островной арсенал.
Здесь неплохо подготовились на случай любого катаклизма.
Динамита вполне могло хватить, чтобы поднять на воздух весь дом. Ручные гранаты хранились в деревенском сундучке и были аккуратно переложены соломой.
Засунув на всякий случай в карманы пару лимонок, я пошел посмотреть, что такое реквизировал Опухтин у матроса-перерожденца, из-за чего перессорилось все партийное руководство. Нашу пролетку я обнаружил в соседнем строении, служившим чем-то вроде конюшни и каретного сарая. Похоже, что вчера Илье Ильичу было не до сокровищ царя Соломона, ценности были на старом месте. Я обнаружил обычный картофельный мешок с дребезжащим в нем металлоломом, под сидением кучера. Весил клад килограммов десять-двенадцать, и я не без труда вытянул его из узкого ящика.
В мешке прощупывались какие-то крупные предметы вроде кубков. Смотреть на месте, в конюшне, что там лежит, я не стал, отнес мешок в гостиную. Когда подходил к дому, с берега опять послышался условный свист. В отличие от сигнала Ильи Ильича, он был одинарный. Видимо, у каждого действующего лица здесь был свой иерархический код.
В гостиной стол был накрыт, причем не по-пролетарски, а по-партийному. Алена порадовала нас ветчинами, копченой осетриной, паюсной икрой и обычной деревенской снедью, вроде желтого сливочного масла, подового хлеба и солений. Ордынцева хмуро смотрела на все это «буржуазное» великолепие, но не протестовала, мирно сидела перед тарелками тонкого фарфора и серебряным кувертом. Мешок с ценностями сразу привлек внимание, но я оставил его в углу при входе и, не мешкая, сел за стол. После всякой дряни, которой мы питались последнее время, и суматошного вчерашнего дня, когда не был времени и желания нормально поесть, такое великолепие заставило сжаться оскорбленный желудок.
Завтрак начали молча. Первой не выдержала Алена, спросила об Опухтине.
– Сидит, что ему сделается, – ответил я с набитым ртом. – Когда поедим, отнесите ему его пайку.
– Что отнести? – не поняла девушка.
– Еду, – коротко, чтобы не отвлекаться, ответил я.
Как всегда, когда еда вкусна и обильна, резервы желудка оказываются до обидного малы. Уже через десять минут я не смог бы втолкнуть в рот даже крошку. Ордынцева, наплевав на свою принципиальную революционность, от меня не отставала.
– Все, – сказал я, отодвигая тарелку, – сыт по горло, большое спасибо.
– А как же десерт? – удивилась Алена, которая сам почти ничего не ела.
– Десерт в другой раз, сейчас нужно посмотреть, что там делает товарищ Трахтенберг.
Упоминание этого имени тотчас погасило на лицах одалисок появившиеся было улыбки, Все тревожно посмотрели на входную дверь. Все, включая меня. За вкусной едой я как-то расслабился и не подумал, что явление комиссара народу может оказаться неожиданным. Торопливо отставил стул и выскочил наружу.
Дуракам, как известно, счастье. Гостей на острове пока не было, но ожидать их следовало с минуты на минуту. От берега отчаливала небольшая шлюпка. На веслах сидел парень в красноармейской форме, а на корме стоял высокий мужчина, одетый во все кожаное. Лодка отвалила от берега, и он, гибко качнувшись, опустился на кормовую банку. Не трудно было догадаться, что это и есть пресловутый красавец, товарищ Трахтенберг.
Встреча предполагалась не самая радостная, поэтому я встал так, чтобы меня было не видно, приготовил оружие и ждал, когда гости подгребут к острову. Гребец, малый с широкой спиной и мощным загривком, ловко орудовал веслами, и челн, проскочив озерную гладь, врезался носом в берег. Красноармеец уложил весла вдоль лодки, выпрыгнул прямо в воду и втянул посудину на сушу. Сделал он это для того, чтобы товарищ Трахтенберг мог выйти на берег, не замочив ноги.
Мне из укрытия было их не разглядеть, я только видел, как пассажир встал со своего места и, пройдя по лодке, вышел на берег. Потом они направились к дому.
– Здравствуйте, товарищи! – выходя на видное место, сказал я. Мое появление прибывших не удивило, красноармеец глянул угрюмо и молча кивнул, зато второй, высокий, лет тридцати пяти мужчина, ослепительно улыбнулся и приветливо ответил:
– Здравствуйте, товарищ! Мы вам сигналили, что прибыли, но почему-то никто не ответил.
Трахтенберг, а то, что это был он, не вызывало никаких сомнений, был и вправду красив. У него были правильные черты лица, аристократический нос с горбинкой, синие глаза и черные волосы с несколькими серебряными нитями седины на висках, что придавало ему дополнительный шарм. Одет он был, что называется, «супер»: в классную кожаную куртку, выгодно подчеркивающую его узкую талию и широкие плечи, хромовые, из дорогой кожи галифе и мягкие, скорее всего, юфтевые сапоги. На голове у него была небрежно заломленная кожаная фуражка с большой красной звездой. Нагана и браунинга у меня в руках он почему-то не заметил, улыбался обезоруживающе приветливо.
– Чем обязаны вашему визиту? – вежливо спросил я, продолжая держать оружие в согнутых в локтях руках.
Облачко недоумения проскользнуло по лицу гостя, но он тут же его согнал:
– Мне кажется это не мы, а вы у нас в гостях. Если не ошибаюсь, вас зовут товарищем Алексеем? Хотя у вас, как я слышал, совсем другое имя.
– Алексей – моя партийная кличка, – объяснил я. – По поводу же того, кто здесь хозяин, вопрос спорный. У кого в руках оружие, тот и хозяин. Поэтому, чтобы у нас не возникло неразрешимых противоречий, тихо, без резких движений вытащите пистолет из кобуры, положите на землю и подтолкните его ко мне ногой. После вас пусть так же сделает ваш товарищ, Я одинаково стреляю с обеих рук, так что, пожалуйста, не совершите непоправимой ошибки.
В ярких синих глазах улыбающегося гостя, помимо его воли, промелькнул такой гнев, что мне стало немного не по себе. Однако, внешне он ничуть не переменился, сказал дружески, только чуть укоризненно:
– Зачем вы, товарищ?! Мне доложили, что вы старый большевик, почему так встречаете товарища по партии?!
Вступить с Трахтенбергом в дискуссию и дать ему шанс себя уболтать я не собирался. Что это за тип, мне было ясно и так. Поэтому, не отвечая, я медленно поднял наган и прицелился ему в лоб. Расстояние между нами было метров пять, так что надежды разоружить меня у него не было никакой. Это он своевременно понял, расслабил готовое к прыжку тело и стер улыбку с лица
– Может быть, объясните, что здесь происходит? – с добродушной укоризной спросил он, а сам незаметно покосился на своего сопровождающего.
Красноармеец понял, что от него ждет командир, и попытался сместиться в сторону так, чтобы я не мог одновременно держать их обоих на мушке. Пришлось навести на него браунинг.
– Стреляю через пять секунд, – предупредил я и начал выжимать спусковые крючки,
– Погодите, я вам скажу одну вещь, – начал говорить Трахтенберг, но, увидев, что я не собираюсь отвечать и смотрю на него как на мишень, торопливо расстегнул кобуру.
– Вытаскивайте двумя пальцами, – предупредил я. – А ты замри! – приказал я красноармейцу, тоже потянувшемуся было к своему нагану.
Дальше дело пошло как по маслу. Оба героя бросили мне в ноги свои наганы и стояли красные от злости.
– Теперь руки за головы и лечь мордой в землю! – заорал я, закипая истеричным, необузданным гневом. – Быстро, мать вашу! Я контуженный!
Такой перепад настроения контуженого придурка с взведенными курками заставил гостей дернуться и послушно выполнить приказание.
– Ноги в стороны, голов не поднимать! – кричал я, как выдающийся актер народного театра или российский спецназовец, одновременно пинками разводя их ноги в стороны.
У меня не было никакого сомнения, в том, что оба коммуняки вооружены до зубов и отобранные наганы были только частью их снаряжения.
– Даша, – окликнул я Ордынцеву, со стороны наблюдающую эту безобразную сцену, – обыщи этих перерожденцев. Дернутся – стреляю в затылок.
Как ни странно, она без пререканий выполнила приказ. Подошла в своем вечернем платье, с маузером через плечо, изящно присела и вполне профессионально обыскала обоих.
Теперь передо мной лежало четыре нагана, дамский браунинг и две гранаты лимонки.
– Встать, руки за головы, не оглядываться, вперед марш! – начал я командовать парадом.
Оба гостя встали и, одаривая меня ненавидящими взглядами, пошли к сараю, в котором их ждал Опухтин. Мы с Дашей шли следом, держа наготове оружие.
– Товарищ Алексей, ты понимаешь, что творишь? – пытаясь повернуть в мою сторону голову, спросил Трахтенберг.
– Вполне, – ответил я, что было чистой ложью, так как, что делать с этой компанией и как выкрутиться из ситуации, я пока даже не представлял. Однако, другого выхода, как нейтрализовать «буржуазных перерожденцев» у меня пока не было. Зазевайся мы с Ордынцевой хоть чуть-чуть, покажи слабину, и они нас к стенке поставят безо всяких раздумий. Теперь же у нас был хоть какой-то шанс удержать действия «товарищей» под своим контролем.
В камере нам навстречу вскочил с нар Опухтин и остолбенел, увидев арестованного начальника. Они не поздоровались, а лишь обменялись короткими взглядами: Трахтенберг свирепым, Илья Ильич виноватым, сопровождаемым незаметным пожатием плеч.
– Входите, – приказал я, указывая на открытую дверь узилища. – Бежать бесполезно, я на дверь поставлю растяжку.
Они не поняли, что я имею в виду, пришлось объяснить, как делается это несложное, но опасное приспособление из гранаты и веревки.
– Потяните дверь, вырвете чеку, граната взорвется, и тогда от вас ничего не останется, рядом лежит ящик динамита, – предупредил я.
Товарищи по партии проводили меня угрюмыми взглядами.
Меня это, надо сказать, нисколько не напрягло, я вышел, запер дверь, для «понта» повозился снаружи Конечно, я обошелся безо всякой растяжки. Пристроив гостей, мы пошли посмотреть, как чувствуют себя оставленные без внимания одалиски. Женщины ничего не предпринимали, ждали нашего возвращения. В их глазах, когда мы вернулись в гостиную, застыл один большой вопрос
– Задержали мы вашего Трахтенберга, – коротко сообщил я.
– Самого товарища Трахтенберга? – уточнила Алена, глядя на меня с настоящим ужасом. – Ой, что же теперь будет!
– Ничего не будет, посидит под арестом, а там посмотрим.
Капитолина, промолчала, но посмотрела таким тяжелым взглядом, что я бы не хотел оказаться на месте комиссара, когда они сойдутся на одной дорожке.
– На том берегу есть еще лодки? – спросил я их обеих.
Вопрос был крайне важный, учитывая роль товарища Трахтенберга в становлении в уезде советской власти. Без лодки на остров было не попасть, только что сделав плот, а это требовало времени и не могло остаться нами незамеченным.
– Нет, та, на которой он приехал, была одна, – ответила Капитолина – Но если понадобится, лодки могут привезти на подводах из деревни или из города.
– Это еще когда будет! – легкомысленно сказал я. – Вплавь сюда не добраться, и то ладно.
Поставив женщин в курс дела о случившемся, я, наконец, смог уделить время, чтобы увидеть награбленные матросом в Питере богатства. Картофельный мешок по-прежнему лежал там, где я его оставил. Когда происходят такие события, как война с трахтенбергами, людям не до сокровищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33