– Не скажи, так – сразу, бах, и готово, а вы промахнуться можете, раните, будет больно, – прочувствованно сказал я. – И потом, я боюсь инфекции. Занесете своими пулями какую-нибудь заразу.
Теперь старший милиционер окончательно уяснил, что мы ненормальные и совсем скис.
– Ну, что такого сделать, что бы вы нам поверили? – спросил он вкрадчиво, как говорят с психами.
– А вы Верку посеките, – попросил я, тогда и говорить будем.
– Чего? – не понял он. – Как это посечь?
– Очень просто, ремнем, чтоб не орала!
– Так это же, – начал он, но не договорил и закричал, – Смирнов, мать твою!
– Чего, товарищ Запруйко? – заглянул в комнату Веркин сын с поцарапанным в кровь лицом.
– Тащи свою матку, мать ее, дуру! – приказал командир.
– Я тебе притащу! – взвыла в коридоре сама матушка Смирнова. – Ты мне, кобель поганый, за все ответишь, я тебе дам чужими комнатами распоряжаться! Я тебе не за то давала, что бы ты меня всякими словами материл!
В подтверждении своих слов Верка оттолкнула молодого милиционера, влетела в комнатушку и плюнула товарищу Запруйко в лицо.
– Вяжи ее, дуру! – закричал он и свободной от нагана рукой швырнул бедную женщину на койку покойного Ордынцева.
– Так вы, мамаша, еще и с товарищем Запруйко крутите! – горестно воскликнул поцарапанный Смирнов.
– Держи ее, Бортников, – кричал Запруйко молодому милиционеру, с трудом отбиваясь от рассерженной Верки.
Втроем милиционеры повалили ее на кровать. Про нас они почти забыли, слишком много впечатлений свалилось им разом на головы.
– Мордой ее в подушку, чтоб не орала! – распоряжался старший Смирнов, держи ей голову, а то укусит! Бортников, дай ей по жопе, чтоб помнила.
Сам товарищ Запруйко навалился на нижнюю часть тела поверженной воительницы и всем своим весом пытался удержать брыкающие ноги. Бортников, разгоряченный схваткой и тоже покусанный гражданкой, снял с талии широкий форменный ремень и, отцепив от него портупею, неловко хлестнул мать своего товарища по месту, указанному ее любовником.
Верка пронзительно завизжала, но сын вдавил ее лицом в подушку покойного генерала, и визг захлебнулся.
– Бей, чего ты ждешь, – закричал на подчиненного товарищ Запруйко, с трудом удерживая извивающееся женское тело.
Бортников от души размахнулся и так вломил по веркиной женской прелести, что она, как на пружинах, подскочила на кровати. Однако, силы были слишком не равны, и вскоре экзекуция над беднягой приобрела характер личной мести и садистского игрища.
– Ну, доволен? – спросил меня разгоряченный Запруйко, когда Верка затихла. – Давай бомбу!
– Нет, – ответил я, – бомбу я не отдам. Если хотите остаться живыми, отдайте свои наганы.
– Ты чего? Да за это трибунал!
– Тогда выньте патроны. Только быстрее, а то у меня рука устала.
Опять все уставились на гранату в моей руке. Мне тоже было страшно, но не так сильно, как милиционерам.
Рука у меня и правда устала, смертоносная пружина разжимала пальцы, и они побелели от напряжения.
– Быстро, – поторопил я, – ссыпьте все патроны в шляпу. Только учтите, если…
– Ладно, – хмуро сказал Запруйко, – сами знаем, не дураки.
– Даша, забери патроны, – попросил я свою очарованную подругу.
Она, продолжая призрачно улыбаться, повиновалась.
– Теперь дай мне вон то кольцо.
Она подняла с пола кольцо с чекой, удерживающей взрыватель, и подала мне.
– Законтрь, ты ее, ради бога, – взмолился милиционер, – не дай бог, отпустишь.
– После, как-нибудь, – пообещал я – Оставайтесь на месте. Увижу, что идете за нами, брошу – мало не покажется!
– Ладно уж, идите! Сами-то что делать будете?
– Поедем за город и подорвемся, – пообещал я.
– Зря вы это затеяли, – без особого сожаления сказал Запруйко. – Молодые, жить да жить!
Как ни напряжены были у меня нервы, чеку я на место вставил без особого труда. После чего уже с трудом разжал закостеневшие руки. Потом мы из подъезда вышли на улицу. Время было полуденное, и народа на ней было немного.
– Ты, правда, мог взорвать бомбу? – спросила Даша, когда мы уже свернули в Староваганьковский переулок и пошли в сторону Воздвиженки.
– Мог бы, если бы у нас не осталось другого выхода.
– Ты думаешь, эта женщина, Вера, все затеяла, чтобы получить папину комнату?
– Нам нужно срочно уехать из Москвы, – не отвечая на глупый вопрос, сказал я. – Иначе нас под землей найдут. Сейчас поменяем одежду, и сразу на вокзал.
– А куда мы теперь поедем?
– В Ивановку.
– Куда?
– В деревню под Троицком. Я уже что-то устал от вашего времени. Погостили, пора и честь знать. Поедешь со мной в будущее?
– А можно? – спросила Ордынцева.

Глава 19

В Ивановке на первый взгляд ничего не изменилось. Те же сонные избы и ленивый лай собак. Правда, их стало значительно больше. Мы подъехали к дому Ивана Лукича. Кучер остановил лошадей.
– Здесь? – спросила Даша.
Я кивнул, вылез из пролетки и помог ей спуститься на землю.
Пока я расплачивался с извозчиком, она сделала несколько шагов, разминая ноги В окнах показались прильнувшие к стеклам лица. Меня, видимо, не узнали, и никто не вышел навстречу. Тогда я сам открыл знакомую калитку и зашел в подворье. Только после этого в избе открылась дверь, и из нее вышел сильно постаревший Иван Лукич. Вид у него был не самый радушный. Он спустился с крыльца и посмотрел на меня, приложив ко лбу ладонь.
– Вы, товарищ, никак фининспектор?
– Нет, Иван Лукич, не инспектор, я, если помните, – сказал я, но он не дослушал, сбежал с крыльца и порывисто меня обнял.
– Алеша, голубчик, прости старика, совсем стал плохо видеть. Аксинья! – закричал он, – смотри, кто к нам приехал!
Крестьянин заплакал и, прижимая к груди, гладил меня по спине. Такого приема я никак не ожидал. Ни так уж мы с ним подружились, чтобы проявлять при встрече такие бурные эмоции. Я был бы рад, если меня просто не забыли.
Из избы выскочила невестка старика и несколько подростков. Меня плотно окружили и повели в дом.
– Радость-то, какая, – бормотал хозяин, все не отпуская меня, – а мы уж и не чаяли тебя увидеть.
– Ну, как вы тут? – спросил я, чувствуя себя блудным сыном, вернувшимся в отчий дом.
– Живем, как можем, – ответила за всех Аксинья. Она почти не изменилась, только стала полнее, и плечи опустились ниже, чем прежде. – Если бы ты тогда не помог… – Она махнула рукой и заплакала.
Встречаться с такой памятью на добро мне случалось так редко, что у самого из глаз чуть не закапали слезы.
– Дядя, а ты меня помнишь? – спросил белоголовый мальчик лет одиннадцати-двенадцати. – Ты с нами еще в прятушки играл.
– Егорка? – вспомнил я имя ребенка. Тогда ему было лет шесть, и его хотел застрелить пьяный продотрядовец.
– Ага, – обрадовался он. – А у нас бабуся померла.
– Оставила нас наша голубка, – опять заплакал хозяин. – В прошлом годе еще схоронили.
Все замолчали, поминая Елизавету Васильевну.
– А как та женщина, у которой была водянка? – вспомнил я про больную, которую лечил.
– Матрена-то? – разом оживилась невестка. – Живехонька, как выздоровела, ходила в церкву тебе за здравие свечку ставить.
– Чего ты, Аксинья, язык-то распустила! – набросился на нее Иван Лукич, – быстро на стол накрывай, Алеша, поди, с дороги оголодал совсем.
– Не оголодал, – успокоил я начавшуюся суету. – Лучше позовите в дом женщину, она уже замерзла на улице стоять, я ведь не один приехал.
Тотчас все гурьбой побежали за Дашей. Ордынцева вошла в избу и перекрестилась на образа. Такого я за ней раньше не замечал. Представил ее хозяевам. Нас усадили за стол. Начались разговоры и воспоминания О моих вещах, отправленных ему на хранение, старик почему-то не вспоминал. Поэтому, как только появилась возможность, я спросил, передала ли их ему женщина, которой это поручилось.
– Дарья-то? – уточнил он. – Как же, голубчик, все сполнила. Она баба хорошая, только животом очень мается, ты ей не помогнешь, по старой памяти?
– Помогу, – пообещал я, опасаясь, что меня опять втянут в нескончаемый медицинский процесс. – Вещи в сохранности?
Иван Лукич почему-то смутился и сделал мне знак, чтобы я молчал. Это мне не понравилось. Я удивленно на него посмотрел, но он показал глазами на дверь. Извинившись, я встал из-за стола и пошел во двор. Он направился следом.
– С вещами все в порядке, лежат в лесу закопанные, – сказал он. – Как нас тогда отряды ограбили, мы все теперь в лесу прячем.
– Там сабля, как бы не заржавела, – забеспокоился я.
– Что ты, Алеша, мы тоже не без ума, я ее салом смазал, и армяк твой выкапываю для проветра.
– А почему такая таинственность? – поинтересовался я.
Старик ответил не сразу, долго подбирал слова, потом сказал:
– Тут тобой разные люди интересовались, боюсь, как бы детишки али Аксинья не проболтались.
– Интересовались мной? Вы это серьезно?!
– Приезжали, расспрашивали. И про твою саблю пытали. Обещали большие деньги отвалить, – почему-то смущаясь, ответил он.
– Что за люди, вы можете толком сказать?
– Это мне, голубчик, неведомо. Люди как люди. Сперва один приезжал на коне, сурьезный такой, со звездами. Это давно было, как только продналог ввели. Он, правда, деньги не сулил, все больше грозился. А в прошлом годе, аккурат как моя Лиза померла, другие подкатывались, вот они-то деньги сулили. Этих двое было, ласковые.
– А что они про меня спрашивали? – задал я конкретный вопрос, полагая, что крестьянину не хватит запаса слов толком описать приезжих.
– Когда был, чего делал, куда делся, – ответил старик. – Особливо любопытствовали, не оставлял ли чего. Саблю или еще что.
Он замолчал, а мне осталось только пожать плечами. Людей, которые могли интересоваться саблей, могло быть предостаточно, но никого, кто бы мог просчитать, что я был здесь, да еще что-то оставил, я не мог и представить.
После обеда опять началось паломничество крестьян. Мой «беспримерный подвиг» еще оставался в их памяти, и, кроме возможности лечить этих бедных людей, у меня была и другая пожинать плоды доброго дела. Окончилось все это столпотворение с гостями и страждущими около десяти часов вечера, после чего мы с Дашей сразу же легли спать. Утром я собирался отправиться в лес. Даше предстояло ждать моего возвращения в деревне.
На рассвете я плотно позавтракал, прихватил с собой сухой паек, «подарки» на случай встречи с лешим и ушел в лес. Иван Лукич уговаривал взять его с собой, но я не захотел быть связанным стариковской медлительностью и отправился один. Определенного плана у меня не было. Единственным принципом, которым я мог руководствоваться, был сказочный приказ: «иди туда, не зная куда, ищи то, не зная что». Ничего другого я не сумел придумать. Из-за однообразия наших северных лесов я очень плохо запомнил дорогу. Пожалуй, если бы мне пришлось возвращаться к «мосту времени» даже спустя несколько дней, а не десятилетий, то у меня и тогда возникли бы трудности с опознанием местности. Теперь же, когда в здешних местах появились люди, протоптали новые стежки, оставили следы своей деятельности, угадать столетней давности дорогу было просто невозможно.
Я отошел от деревни и по первой встретившейся тропинке двинулся в глубь леса. Место, в которое я попел, отличалось от того, стародавнего. Тот лес был менее обжитым. Я вспомнил, что меня в нем больше всего удивляло отсутствие следов жизнедеятельности человека, то есть попросту мусора. Теперь же попадались кучи веток от срубленных деревьев, пни, стволы г зарубками
Я, не торопясь, но целенаправленно шел все дальше и дальше. Постепенно лес «дичал», однако, тропинка не прерывалась. Это меня обнадеживало, хотя рассчитывать, что с первой попытки повезет, не стоило.
К шести часам вечера я порядком утомился и устроил привал. Судя по азимуту, я уже удалился от реки на приличное расстояние, поэтому никаких селений в глубине леса не попадалось. Россия по-прежнему была велика и обильна, но плохо заселена.
К вечеру небо потемнело и начал накрапывать дождь Я нашел раскидистую ель и устроился под ее кроной на мягкой хвое, Еда у меня была простая крестьянская: хлеб, яйца, кусок свиного сала. Вода находилась во фляжке из сушеной тыквы, и я боялся, как бы посудина не размокла. При экономном потреблении продуктов, я мог запросто продержаться в лесу три-четыре дня.
Костер разводить не хотелось, готовить мне было нечего, яйца были сварены «в крутую», а под елью была почти тепло. Я расстелил чистую холщовую тряпицу и разложил свои припасы.
– Хлеб да соль, – сказал за моей спиной знакомый голос.
Я вздрогнул, но не от неожиданности, а от радости, что мне так крупно повезло, вместе с противным, скрипучим голосом показался выход из тупика, в который меня загнали обстоятельства.
– Ем да свой, а ты рядом постой, – так же сварливо ответил я популярной поговоркой, потом смягчился. – Садись, дед, гостем будешь.
Наши отношения с этим забавным стариком складывались легко и просто, потому я и мог себе позволить с ним некоторую вольность в обращении. Кем был это оборванный, лапотный дед, очень похожий на лесного лешего, понять было невозможно. Скорее всего, кем-то вроде мифического греческого Харона, перевозчика мертвых в подземное царство Аида, только перевозил он не души умерших, а живых людей из одного времени в другое. Причем брал за это плату и деньгами, и спиртными напитками. Это он пропустил меня из XXI в XVIII век.
Позже и мне удалось оказать старику услугу. Как-то в бессознательно пьяном виде он угодил в плен к лесным разбойникам и лежал у них в сырой землянке, связанный по рукам и ногам Разбойники на поверку оказались просто беглыми крепостными крестьянами, они были у меня в долгу и выдали мне старика. Его я разыскивал в лесу, надеясь на помощь.
– Ишь, каким ты стал грубияном, – довольным голосом сказал дед, подсовывая руку под мой локоть и цапнув с холстинки сразу два яйца – Табачок есть?
– Есть, – ответил я в его же сварливой манере, вытаскивая из сидора кисет с самосадом, подаренный мне Иваном Лукичом.
«Леший» развязал тесемку, сунул нос в мешочек и удовлетворенно крякнул.
– Вот это табачок! Водку давай, – без паузы добавил он.
Я вытащил приготовленный на этот случай берестяной туесок с самогоном, тоже взятым у Ивана Лукича, долженствующим изображать водку, и молча отдал. Старый хрен снял плотно подогнанную деревянную крышку, вылил в себя не меньше семисот граммов напитка и закусил неочищенным яйцом,
– В тот раз лучше была, – сообщил он мне с упреком.
– В другой раз хорошей угощу, а сейчас чем богаты, тем и рады.
Дед не стал спорить, набил трубку вонючим самосадом и выпустил клуб едкого дыма.
– Денежки давай, – потребовал он.
С денежками у меня была загвоздка. Полученные когда-то от Марфы Оковны антикварные монеты средневекового образца я давно потерял. А современные деньги старик не жаловал.
– Нет, у меня, дедушка, тех денежек, что тебе нужны, – честно признался я. – Специально для тебя готовил, да так случилось, не сберег Если хочешь, возьми вот эти, с пролетариями. Они из чистого серебра.
Я протянул ему горсть серебряных советских полтинником с изображениями кузнеца. Леший монеты принял и долго рассматривал, одну даже попробовал на зуб.
– Нет, эти не хороши, – сообщил он, но, как за ним водилось, на вернул, а засунул себе за пазуху.
– Других нет, если разживусь, в другой раз отдам.
– Врешь ты все, – недовольно проворчал старик. – Жадный ты очень!
– Говорю, нет, значит, нет, – рассердился я.
– Тогда пуговицу отдай, – вдруг сказал дедок. – А лучше пару.
– Какую пуговицу? – не понял я.
– С поддевки.
Не успел я глазом моргнуть, как он оторвал две пуговицы с моего обшлага. Несмотря на то, что инженерская тужурка порядком обтрепалась, мне от такой бесцеремонности стало обидно. Однако, я благоразумно промолчал. Пуговицы на ней были не форменные с царскими орлами, а как на френчах, большие, обшитые материей Леший с удовольствием их рассмотрел, потом вытащил из-за пазухи отточенную железку, выполняющую, по-видимому, роль ножа, и спорол ткань. Тускло блеснуло золото. Я с удивлением увидел, что у него на руке лежит старинная золотая монета. Я оторвал еще одну пуговицу и тоже срезал ткань, теперь и у меня в руке был золотой. На нем было написано «gulden».
Я вспомнил, что во времена, когда у нас в России еще не чеканились свои монеты, в обращении были деньги европейских стран. Кто догадался пришить к сюртуку такие ценные пуговицы, можно было только гадать. Скорее всего, прежний хозяин так спрятал золото от реквизиции, но не учел большевистской жадности революционеров.
– Дай еще, – алчно блеснул глазами старикан.
– Перетопчешься, – сурово ответил я, пряча монету в карман. – Ты мне должен за то, что я тебя освободил от разбойников.
– Значит, не хочешь подарить? – грустно спросил дед, впервые теряя свой наглый задор.
– Мне деньги самому нужно, – поскряжничал я, – ты и так богатый.
– Ладно, я просто так спросил, тебя проверил, – неожиданно легко согласился леший.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33