Я донимала расспросами отца и мать, а потом пересказывала все сестренке. Ты представить себе не можешь, как радовались мои родители, гордясь, что могут доставить мне такое счастье. Наконец я заснула и всю ночь видела прекрасные сны.
- Помни, завтра надо встать рано, - сказал отец.
Напрасное напоминание: раза три я просыпалась среди ночи и спрашивала: «Пора? Пора?»
- Еще ночь, спи, - отвечала мать, и я снова засыпала.
Один раз я услыхала голос отца:
- Что сказала Паулита?
- Спрашивает, не пора ли вставать.
- Бедняжка, - сказал отец, смеясь, но тронутый моим волнением, - как она взбудоражена.
Под конец я так глубоко заснула, что мать едва добудилась меня.
Из Мехико мы, разумеется, отправились пешком, но в отличном настроении. Я, смеясь, бежала впереди или вела за руку сестренку, когда мать спускала ее на землю. Отец радовался и моему веселью, и удовольствию, сиявшему на лице матери. Ах! Лукас, какой добрый был мой отец.
Но вот мы пришли в Койоакан. Мне покупали все, чего я только ни просила: фрукты, сласти, игрушки, цветы. Это был самый счастливый день моей жизни. Началась процессия, и отец повел нас на кладбище, откуда лучше было видно. Со всех сторон жгли фейерверки, и взлетавшие ракеты пугали меня и сестренку.
- Пойдем отсюда, - сказал отец, - а то еще обожгут детей.
- Пойдем, - сказала мать, и мы уже собирались уходить, когда мимо пролетел пылающий шар, оторвавшийся от горевшего рядом огненного колеса. Меня осыпало искрами, я в ужасе бросилась бежать и почти в ту же секунду услышала крик отца. Оглянувшись, я увидела, что он, едва держась на ногах, закрывает лицо руками, а между пальцев у него струится кровь.
Мать тоже вскрикнула, бросилась к нему и усадила его на землю. Вокруг нас собрался народ.
- Что с тобой, Пабло? Пабло, ответь мне! - в тоске и тревоге кричала мать.
- Бомба угодила ему прямо в лицо, - говорили в толпе.
- Врача, священника! - кричали женщины.
Со всех сторон сбегались люди, узнать, в чем дело.
Мне казалось, что все это дурной сон: такое радостное утро, счастливый, довольный отец, - а теперь вот, обливаясь кровью, он лежит без сознания на земле, и мать, обезумев, рыдает над ним. Кругом столько незнакомых бледных лиц, крики: «Врача, священника!». Это было так страшно, так ужасно, я вижу все, как сейчас…
Отец пришел в себя, но стонал так жалобно, что сердце у меня разрывалось.
- Пропустите, я врач, - услыхала я, и какой-то человек, пробившись через толпу, встал на колени рядом с отцом.
- Убери руки, дружок, - сказал он, но отец по-прежнему стонал, не открывая лица.
- Сеньора, - сказал врач моей матери, - подержите ему руки, мне надо осмотреть рану.
Любопытные сгрудились вокруг нас, чуть не наступая на тело отца. Ему отвели руки от лица, и мать в ужасе закричала, а за ней следом и все остальные. Это было не лицо, а какое-то месиво из мяса и крови.
Врач внимательно осмотрел рану и произнес уверенно, без всякой жалости к отцу и к нам, в тревоге ожидавшим приговора:
- Смертельной опасности нет, но, без сомнения, он ослепнет навсегда.
Сердце у меня зашлось.
- Боже! - воскликнул отец, всплеснув руками. - Останусь слепым! Боже мой, боже! Кто же будет кормить мою жену и малюток!
Никто не мог слушать его без слез.
- Анхела, Паулита, - стонал несчастный. - Где вы?
- Мы здесь, Пабло, мы с тобой, - рыдая, отвечала мать.
- А девочки?
- Вот они, дай им руку.
Отец вытянул вперед руки и обнял всех троих.
- Анхела, Паулита, Лусия, никогда я вас больше не увижу. О, небо! Как же я смогу теперь прокормить вас!
- Успокойся, успокойся, Пабло. Тебе очень больно?
- Да, очень, но боль в ране пустое по сравнению с болью в сердце. Слепой! Слепой! Что же будет с вами? Никогда я больше не увижу вас…
Люди вокруг нас рыдали.
Тут, к счастью, появился сеньор священник. Отца уложили на носилки и отнесли в приходский дом. До сих пор я помню ласковые слова утешения, которые говорил нам священник.
У бедного отца начался сильный жар. Всю ночь, обливаясь слезами, мы просидели подле него в комнате, которую отвел нам священник в своем доме. Отец бредил, но и в бреду единственной мыслью его были жена и дети. Он звал нас поминутно, не веря, что мы рядом с ним.
На следующее утро его на носилках перенесли в Мехико. Как отличался этот путь от вчерашнего! Как изменилась наша судьба! После безоблачного счастья такое страшное горе!
Паулита опустила голову на стол и разрыдалась. Москит, пытаясь сохранить твердость, отвернулся и украдкой смахнул слезы, бежавшие по его щекам.
- Полно, Паулита, - сказал он, - зачем ты рассказываешь мне эту печальную сказку…
- Это правда, Лукас, правда. Сейчас ты все узнаешь.
XV. ИСТОРИЯ ПАУЛИТЫ (Окончание)
- Отец болел три месяца, - продолжала Паулита, - и в наш дом пришла нищета. Первое время нам помогали милосердные люди. Но увы, Лукас, милосердию быстро приходит конец, а мой бедный отец выздоравливал медленно.
Наконец он поправился, но зрение к нему не вернулось. Мы распродали весь свой скарб, а других средств у нас не было. Бедный слепец решил пойти на улицу просить подаяния, а мать пыталась зарабатывать иглой. Я стала поводырем слепого отца. Мы выходили из дому на заре, и я вела его на церковную паперть. В два часа дня мы отправлялись домой поесть, если была еда, а после обеда выходили снова и возвращались обратно лишь к девяти, потому что в час вечерней молитвы христиане более милосердны.
Отец завел кое-какие знакомства, и вот так мы и жили.
К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать лет, нищета уже произвела страшные опустошения в нашем доме: моя мать была так бледна и истощена, что казалась старухой, восьмилетняя сестренка все время болела и никогда не поднималась с постели. Только у отца и у меня хватало сил работать, если нищенство можно назвать работой.
В то время я часто замечала на одной из соседних улиц молодого человека, который по вечерам беседовал со своей дамой или поджидал ее под зарешеченным окном. Мы с отцом почти каждый день проходили мимо, и так как на нищих никто не обращает внимания, мне часто случалось слышать их нежные речи, которые, несмотря на малый возраст, заставляли биться мое сердце. А бывало, юноша приводил с собой музыкантов, и они так красиво играли. Тогда мы останавливались, чтобы послушать.
- Ах, - вздыхал мой бедный отец, - если бы я умел играть на каком-нибудь инструменте, мы бы так не мучились.
А я думала: «Ах! Если бы я была богата и хороша, под моим окном тоже играла бы музыка и милый отец был бы так доволен!»
Я была совсем ребенком и воображала, будто отцам доставляет большое удовольствие, когда под окном дочери играют музыканты.
- Пойдем, - напоминал отец; мы отправлялись дальше, и долго еще нам вслед звучала музыка, а я думала: какие счастливцы богатые!
Однажды вечером полил страшный ливень. Все улицы залило водой, и мы, промокшие до нитки, еле брели в полной темноте, скользя и спотыкаясь на каждом шагу. В довершение беды милостыня в тот день была очень скудная, те жалкие хлебные корки, которые удалось нам купить на собранные гроши, совершенно размокли, и мы возвращались с пустыми руками. Отец чуть не плакал от горя.
Мы брели по колено в воде, кругом не видно было ни зги.
Попав ногой в яму, отец оступился и упал, потащив и меня за собой. Я проворно вскочила и протянула руку, чтобы помочь ему встать. Он с трудом приподнялся и, застонав, повалился опять. У него была сломана нога.
- Не могу! - проговорил он. - Не могу, доченька! Я сломал ногу.
Я перепугалась, но попробовала успокоить его:
- Нет, нет, отец, тебе только кажется. Постарайся встать.
- Доченька, не могу я. Пощупай мою ногу.
Я нагнулась, провела рукой по его ноге и сразу убедилась, что он прав. Тут я давай плакать и только и могла, что обнимать и целовать отца. А он ласкал меня, утирал мне слезы и нежно уговаривал:
- Полно, дурочка, не плачь, ведь мне совсем не больно. Видишь, я улыбаюсь.
И он постарался улыбнуться. Я этого не видела, но догадывалась.
- Значит, все не так страшно, - продолжал он, - вот увидишь, я сейчас встану, и мы потихоньку зашагаем домой, а там мама меня вылечит, и скоро я буду так же здоров, как прежде.
Бедняжка! Я продолжала безутешно рыдать, а он говорил:
- Не плачь, не плачь, душенька, если бы я знал, что ты будешь так плакать, я ничего не сказал бы тебе. А я-то думал, ты храбрая… Полно, помоги мне. Сейчас увидишь, как ловко я встану.
Он оперся на мое плечо и, напрягая все силы, какие могла ему дать отцовская любовь, встал на ноги. Но, едва сделав один шаг, он застонал и снова рухнул на землю.
- Не могу, не могу, - в отчаянии сказал он. - Что же делать? Ты не в силах помочь мне, нельзя же тебе оставаться здесь до утра, да еще в такую ужасную ночь.
А я только и делала, что плакала и обнимала его.
- Знаешь, доченька, - сказал он, - беги-ка домой. Скажешь маме, что я остался в доме у каких-то добрых сеньоров, поспишь, а рано утром попросишь кого-нибудь помочь тебе, и мы вместе вернемся. А я лягу поближе к стене и тоже посплю. Ведь я сильный…
- Что это здесь случилось? - раздался рядом чей-то голос, который я сразу узнала. Перед нами стоял влюбленный юноша. Оказывается, мы находились на улице его дамы.
- Сеньор кабальеро, - отвечал отец, - я - тот слепой, который проходит здесь каждый вечер. Дорогу размыло, я упал, сломал ногу и не могу теперь вернуться домой.
- Далеко ли твой дом, девочка? - спросил молодой человек.
- Не очень, сеньор, - отвечала я.
Юноша задумался. Гроза прошла, и из-за туч выглянула луна. Я могла рассмотреть богатый наряд юноши и переброшенный через плечо черный плащ.
- Попробуй-ка встать, - сказал он отцу.
- Как сеньор? - ответил отец. - У меня нога сломана.
- А можешь ты хоть немного продержаться на здоровой ноге?
- Постараюсь, сеньор кабальеро.
- Обопрись об меня, - сказал юноша, поддерживая отца.
Отец встал, не касаясь земли сломанной ногой.
- Постой так минутку, - продолжал юноша и, сняв с себя плащ и шляпу, дав их мне со словами: - Подержи-ка, только старайся не измочить.
Я взяла шляпу и плащ, не понимая, что же он собирается делать, а он встал спиной к отцу и слегка нагнулся.
- Берись-ка руками за мою шею, - скомандовал он и, подхватив отца под колени, взвалил его, как куль, к себе на спину. - Пошли, девочка, веди меня!
Я молча повиновалась, испуганная всем происшедшим. Так, не говоря ни слова, мы дошли до дома. Увидев отца, мать залилась слезами. Юноша помог нам уложить его в постель, и тут я заметила, что вся его богатая одежда забрызгана грязью.
- Сеньор! - воскликнула мать. - Как нам благодарить вас! Мы бедны, но сердца наши принадлежат вам. Один бог может вознаградить вас.
- Не будем говорить об этом, - ответил юноша, - сейчас я тороплюсь, но завтра днем я зайду проведать больного. Позовите утром врача, у вашего мужа сильный жар. Если я вам понадоблюсь, пошлите за мной на улицу Икстапалапа; меня зовут Энрике Руис де Мендилуэта.
- Дон Энрике! - воскликнул Москит, слушавший историю Паулиты, затаив дыхание.
- Он самый.
- Проклятие! Я не знал, что он так добр к беднякам.
- Это еще не все, - продолжала девушка. - Когда дон Энрике ушел, на циновке, заменявшей отцу постель, мы нашли несколько золотых монет. На следующий день он снова был у нас и приходил каждый день, пока отец не поправился. С этого времени дон Энрике взял нас под защиту, и мы ни в чем не нуждались. Но было уже поздно: моя мать и сестра вскоре умерли. Мы с отцом при помощи нашего покровителя переехали в этот дом.
Два года назад мне минуло шестнадцать лет, дон Энрике был на десять лет старше. Он по-прежнему помогал нам и нередко нас навещал. Всякий раз, когда он приходил, я чувствовала, как охватывает меня какая-то невыразимая радость, я тосковала, когда его не было, я часто видела его во сне. Наконец я поняла, что люблю его, хотя он никогда не говорил мне ни слова о любви. Должно быть, по неопытности я не могла скрыть свою страсть, и однажды он отозвал меня в сторону и сказал:
- Послушай, Паулита, ты должна сказать мне правду.
- Хорошо, сеньор, - ответила я, заливаясь краской.
- Только не обманывай меня ни в чем.
- Нет, нет, сеньор.
- Паулита, ты любишь меня?
Меньше всего я ожидала такого вопроса и чуть не лишилась чувств от смущения.
- Говори же, Паулита.
- Да, сеньор, очень люблю.
- Паулита, - нежно сказал он, - выслушай меня. Я виноват в том, что вел себя неосторожно. Я должен был знать, к чему могут привести мои посещения, но теперь еще не поздно исправить зло. Ты хорошенькая, ты очень мне нравишься, и мне совсем нетрудно в тебя влюбиться. Но я могу только погубить тебя, потому что, ты сама понимаешь, жениться на тебе я не могу. Расстанемся. С другой женщиной я, может быть, и не был бы так совестлив, но ты - другое дело. Я тебя не оставлю, однако ты больше никогда меня не увидишь. Так будет лучше и для тебя, и для меня, и для твоего бедного слепого отца, который не должен платить своей честью за мою скромную помощь.
Что я могла ответить? Дон Энрике ушел, а я проплакала немало дней и ночей. Когда я рассказала об этом разговоре отцу, он осыпал его благословениями и попытался меня утешить. Через год отец умер, а я открыла эту таверну, чтобы жить своим трудом, и благодарение богу, живу безбедно и счастливо, а главное, до сих пор не поддалась на уговоры ни одного из своих ухаживателей. Со всеми вами я обхожусь хорошо и ласково, но не больше того, Лукас, не больше того.
- И с тех пор ты ни разу не видела дона Энрике?
- Ни разу! Он узнал о смерти моего отца и передал мне деньги и добрые советы…
- Вот это человек!
- Права я, что люблю и уважаю его, как отца?
- Еще бы, черт возьми! А я теперь люблю тебя еще больше и его тоже.
- Ты спасешь его?
- Клянусь! Меня раньше убьют, чем…
В это время в таверну вошли приятели Москита.
XVI. К ЧЕМУ ПРИВЕЛА ИСТОРИЯ ПАУЛИТЫ
- Уже пора? - спросил Москит.
- Да.
- Тогда пошли!
- Пошли, - отозвались все трое.
Москит поднялся, взял шляпу и сказал товарищам:
- Подождите меня на улице.
Они вышли.
- Паулита, - проговорил Москит, нежно взяв ее за руку, - я сделаю для этого человека то, что сделал бы для родного брата.
- Что же? - с волнением спросила девушка.
- Я спасу ему жизнь и дам ему свободу. Дона Энрике везут под конвоем, а нам дано поручение убить его. Ему грозят две опасности, и от обеих я его спасу.
- Лукас, ты настоящий мужчина!
- Мы не убьем, его, Паулита, мы вырвем его из рук королевских солдат. То, что этот юноша сделал для тебя и твоего отца, дает ему право на уважение всех, кто только хлебнул горя и знал нищету.
- О, как я буду любить тебя!
- Теперь слушай, Паулита: если удастся спасти дона Энрике, я приведу его сюда.
- Сюда? - побледнев, воскликнула Паулита.
- Ты, может быть, боишься правосудия?
- Нет, но… снова увидеть его в моем доме… это такое счастье. Ты не будешь ревновать?
- Паулита, я - дурной человек. Я грабил, я убивал, черт побери! Но я знаю, что такое любовь и что такое благодарность. Какого дьявола! Я приведу его сюда, и если вы снова полюбите друг друга, да благословит вас бог, как вы благословите меня. Чего уж там, надо хоть один раз совершить доброе дело за все то зло, что я причинил людям, авось бог мне зачтет это. До свидания.
И, закрыв лицо плащом, чтобы никто не увидел, как он взволнован, Москит выбежал из таверны.
Паулита осталась одна. И тут, подняв глаза к небу и прижав руки к груди, она воскликнула голосом, идущим из самого сердца:
- Благодарение богу… Я все еще его люблю!..
Москит с товарищами прошли по безлюдным улицам к мосту Аудиенсии, не произнеся за всю дорогу ни единого слова. Неподалеку от моста Москит оставил свою троицу дожидаться и пошел вперед один. На мосту стоял какой-то человек. То был дон Хусто.
- Москит, - окликнул он Лукаса.
- Я, сеньор.
- Ты готов?
- Да, сеньор.
- А твои товарищи?
- Ждут здесь рядом.
- Пошли за лошадьми. Зови их.
Москит свистнул условным образом, и его люди подошли.
- Все вы вооружены? - спросил дон Хусто.
- Не беспокойтесь, - ответил Москит.
- Пошли.
И дон Хусто зашагал вперед, ведя за собой четверых висельников.
Свернув на улицу Такуба, они прошли, не останавливаясь, до самого конца города, пока не уперлись в ограду заброшенной фермы. За оградой росли деревья, смутно выделяясь на мрачном небосводе. Кругом - никаких признаков жизни. Ни луча света, ни собачьего лая, ни крика петуха, ни человеческого голоса - ничего.
Дон Хусто отыскал на земле камень и три раза сильно ударил в ворота. Прошло много времени, никто не открывал. Он снова постучал, но только на третий раз где-то в глубине послышался женский голос:
- Иду, иду!
- Слава богу, - сказал дон Хусто, когда женщина открыла створку ворот. - Я уж думал, что все вы здесь вымерли или оглохли.
- Нет, сеньор. Муж пошел за лошадьми, он сказал, уже пора. Проходите, сеньоры.
Все вошли, и женщина снова заперла ворота.
- Сюда, - сказала она и повела их за собой, освещая путь сальной свечкой, которую держала в руке.
Они попали сначала в патио, со всех сторон окруженный низкими, грубо сложенными кирпичными арками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42