Но несмотря на все, он не мог назвать ее письма любовными. В них была какая-то сдержанность, недоговоренность, каждое слово казалось обдуманным. Такое письмо не скомпрометировало бы писавшую его даму, подобные строки могла бы написать королева, милостиво разрешившая аудиенцию.
Когда дон Энрике размышлял об этом, тяжелое предчувствие теснило ему грудь, но он тут же вспоминал горящие глаза незнакомки, ее усыпанные брильянтами черные волосы, покрытое драгоценностями черное платье, и все казалось ему столь фантастическим, столь необычным, что порой он чувствовал, как мешаются его мысли.
Настал вечер. Дом доньи Марины осветился, будто по мановению волшебной палочки, и явился всем взорам убранный с таким блеском и роскошью, с таким изысканным вкусом, что, казалось, сами феи устроили там свой праздник.
Толстый ковер, сплетенный из переливающихся всеми красками перьев, покрывал каменные плиты патио от уличного входа до галереи дома. Купы ароматических растений и цветущих кустов благоухали вокруг, и среди листвы этого искусственного леса ярким светом горело несметное множество свечей. Разноголосые птицы, гордые певцы высоких гор, оглашали воздух своими трелями, радуясь обманному сиянию, соперничающему со светом дня.
Невиданная, диковинная роскошь отличала все покои дома. Мебель из неизвестного дерева, издававшего тонкий аромат, привлекала глаз своими причудливыми формами. Богатая европейская парча, шитые золотом китайские шелка, искусно выработанные индейские ткани покрывали стены и широкие диваны; среди японского фарфора блистала посуда из золота и серебра.
Столь пышного бала не было еще на памяти старожилов города, к тому же стало доподлинно известно, что на балу обещали присутствовать вице-король маркиз де Мансера и его супруга донья Леонора. Приглашение им было послано от имени доньи Марины де Альварадо, дочери касика дона Эрнандо де Альварадо, обращенного в католическую веру, - одного из самых богатых сеньоров Теуантепека.
Приглашая вице-короля, донья Марина озаботилась тем, чтобы представить во дворец все документы, подтверждающие ее благородное происхождение. Ознакомившись с представленными грамотами, вице-король счел возможным принять приглашение и пообещал приехать вместе со своей супругой.
Гости еще не начали съезжаться. По залам метались занятые последними приготовлениями управители, слуги и рабы.
Донья Марина и Индиано беседовали в одном из покоев. На донье Марине было белое платье без всяких украшений, но такое тонкое и воздушное, что казалось, будто она окутана легким облаком; вокруг ее талии обвился пояс алого шелка, усеянный брильянтами; на обнаженных руках, на шее, в волосах сверкали брильянтовыми звездами алые браслеты, ожерелье и диадема. В этом одеянии донья Марина выглядела волшебницей из арабской сказки.
Наряд Индиано повторял цвета его дамы. Он был одет в белый шелковый камзол с красными прорезями на рукавах. Ни серебро, ни золото не украшали его одежду - только брильянты. Не без умысла он выбрал те же цвета и драгоценности, что и донья Марина.
- Сеньор, - говорила Марина, - мне неизвестны ни твои цели, ни твои замыслы, но я подчинилась тебе во всем, как тучка подчиняется дыханию ветра.
- Не бойся ничего, Марина. Скоро ты увидишь, зачем все это нужно.
- Бояться, когда я слушаюсь тебя? Никогда. Ты - моя жизнь и моя воля. Приказывай, сеньор. Ведь в этом и есть любовь. Я люблю тебя, и твоя душа неотделима от моей. Разве может моя душа не пожелать того, чего хочет твоя! Ты доволен?
- Я всегда доволен, если довольна ты, свет души моей. Ты не знаешь, получил дон Энрике письмо?
- Да, получил. О! Ты не понимаешь, сеньор, какие чувства я испытываю при мысли, что другой мужчина, а не ты, воображает, будто я могу любить его, думать о нем. Эта мысль разрывает мне сердце!
- Любовь моя, слышишь птиц, которые поют при свете свечей? Они думают, что это солнце, но может ли этот обман оскорбить солнце, вызвать в нем ревность? Пусть этот человек принимает свет горящих углей за свет дня. Наша любовь, наше счастье - чисты и незыблемы, никакая гроза им не страшна.
- О сеньор! Говори со мной так всегда, приказывай мне все, что хочешь! Как мне вести себя, когда придет этот человек?
- Старайся поменьше смотреть на него, однако предоставь ему случай приблизиться и заговорить с тобой. Поощряй его дерзость своим молчанием, все остальное сделаю я. Но когда я пойду и спрошу, о чем он говорил с тобой, отвечай мне громким голосом в присутствии всех гостей и притворяйся удивленной. Повтори все, что он скажет тебе. Ты поняла, жизнь моя?
- О! Моя душа всегда понимает тебя.
В это время начали съезжаться гости. Дамы и кабальеро заполняли залы, раздались первые негромкие звуки музыки. Ждали только приезда вице-короля с супругой, чтобы начать танцы. До самого входа во дворец были расставлены люди, которые немедля должны были известить хозяев о прибытии вице-королевской четы.
Наконец пришла долгожданная весть, все общество заволновалось, и донья Марина, опершись на руку Индиано, сошла вниз, чтобы встретить вице-королевскую чету у подножия лестницы. От входной двери до места встречи двумя рядами стояли одетые с европейским изяществом испанские слуги вперемежку с индейцами в ярких уборах из перьев, принятых во время Монтесумы. Слуги держали в руках зажженные восковые свечи, а индейцы освещали путь смоляными факелами, источавшими благовонный дым.
Двое детей, одетые в старинные ацтекские костюмы, и двое - в современном испанском платье - шли впереди вице-королевской четы, посыпая пол лепестками мака и роз. Со всех сторон полились звуки музыки, с плоской крыши взлетели вверх потешные огни.
Вице-король и донья Леонора были очарованы такой роскошью и радушием. Вице-королева поспешила обнять донью Марину, вице-король протянул руку дону Диего, а затем девушке.
- Сеньор, - заговорила донья Марина, - сердце мое стремилось оказать тебе достойный прием и ради тебя самого, и ради величия, которое ты представляешь в этих владениях, - ведь в тебе я вижу особу нашего повелителя. Прости, сеньор, я сделала все, что могла, чтобы дом мой был тебе приятен, но знаю, что этого слишком мало.
Маркиз де Мансера, искушенный в придворном языке европейских столиц, был несколько смущен наивным красноречием патриархальных времен; вице-королева тоже испытывала замешательство. Однако проницательный ум маркиза подсказал ему, что он должен отвечать в тех же выражениях.
- Дитя мое, - произнес он, - монарх видит твои добрые намерения и благодарит тебя за старания. Твой дом великолепен, а праздник достоин короля.
- Сеньора, - обратилась Марина к вице-королеве, - человек, которого ты здесь видишь, - она указала на дона Диего, - станет моим супругом перед лицом господа, потому что оба мы христиане, и он и я. Окажи мне милость, сеньора, попроси своего благородного супруга, чтобы вы вместе были посажеными родителями на нашей свадьбе.
Эта чистосердечная просьба тронула донью Леонору, она взглянула на маркиза и прочла в его глазах согласие.
- Дитя мое, - ответил вице-король, - моя супруга и я будем посажеными родителями на твоей свадьбе, и в подтверждение я хочу сообщить тебе, что его величество король (да хранит его бог!) дал мне разрешение нанести от его имени визит двум особам, которых сочту я достойными столь высокой милости. И вот я объявляю, что первое из этих посещений произошло сегодня, и ты можешь считать, что его величество король Испании сам своей священной особой присутствовал в твоем доме.
- Да здравствует его величество! - воскликнули гости, услыхавшие слова вице-короля, и клич этот подхватили во всех покоях дворца и даже на улице.
Вице-король предложил руку Марине, а дон Диего вице-королеве, и, поднявшись по лестнице, обе пары, как говорилось в те времена, открыли бал.
Прошло около часу, и слуги доложили о появлении дона Энрике Руиса де Мендилуэта.
Дон Энрике вошел в залу, где находились вице-король с супругой, и приветствовал их почтительным поклоном.
- Это и есть тот юноша, о котором ты говорил мне? - спросила донья Леонора.
- Он самый, и это очень жаль. Так хорош собой, так статен… - ответил вице-король.
- Но, может быть, на него клевещут?
- Дай-то бог. На первый взгляд он мне понравился, и, право, я рад был бы не отдавать распоряжения, которого требуют матери монахини. Постараюсь понаблюдать за ним сегодня.
- Возможно, он не так уж плох, как о нем говорят.
Если бы дон Энрике не был так поглощен стремлением увидеть донью Марину, он обратил бы внимание на то, что вице-король с супругой о чем-то переговариваются, не сводя с него глаз. Но он ничего не заметил.
Долгое время дон Энрике не отрывал взгляда от доньи Марины, которая, казалось, и не смотрела в его сторону, окруженная сонмом дам и молодых людей, очарованных ее простодушной и живописной речью. Но вот танцы увлекли всех, и донья Марина осталась одна. Дон Энрике решил, что настал подходящий момент, и, подойдя к девушке, сел рядом с ней.
- Доволен ли ты, сеньор? - спросила донья Марина.
Дон Энрике не привык к такому обращению и, не зная, что, по обычаю своей страны, донья Марина так говорила со всеми, принял ее слова как выражение особого доверия. В восторге он ответил:
- Как могу я не быть довольным рядом с тобой, сеньора, когда единственное стремление моей души - говорить с тобой, слушать тебя, рассказывать тебе о своей любви!
В это время дон Диего как бы случайно вошел в залу вместе с компанией дам и кабальеро. Дон Энрике в увлечении никого не заметил.
- Ты меня любишь? Но ведь ты едва знаешь меня? - спросила донья Марина.
- О сеньора, достаточно хоть раз увидеть тебя, чтобы полюбить. Я верю, что и ты полюбишь меня! Ведь ты будешь моей?
- Твоей? Но как?
- Полюби меня так, как я люблю тебя! Живи рядом со мной, живи только для меня и ради меня!
- Но почему ты думаешь, что я могу решиться на это?
- Я думаю так из-за двух твоих писем, я думаю так из-за розового бутона, который ты бросила мне в день святого Ипполита!
- Я?
- Да ты. Не отрицай, я люблю тебя!
В это мгновение к ним подошел Индиано. Донья Марина встала, словно в испуге, и дон Энрике увидел перед собой своего врага.
- Кабальеро! - произнес Индиано громким голосом, чтобы все могли его слышать. - Что говорили вы этой даме?
- Вас это не касается, - высокомерно ответил дон Энрике.
- Донья Марина, что говорил тебе этот человек?
- Он говорил мне какие-то непонятные слова, - простодушно ответила девушка. - Он говорил, что любит меня, а я люблю его, что получал от меня письма, и будто я должна принадлежать ему, оттого что он поднял розу, которую я бросила тебе в день святого Ипполита.
Страшное подозрение промелькнуло в душе дона Энрике. Не стал ли он жертвой коварства? Музыка умолкла, из всех залов сбегались привлеченные любопытством гости.
- Вы слышите, господа? - спросил Индиано. - Вы осмелились преследовать своими ухаживаниями даму, которая гостеприимно открыла вам двери своего дома. И эта дама - моя будущая супруга, которой сеньор вице-король обещал высокую честь быть посаженым отцом на ее свадьбе.
Дон Энрике словно окаменел; молния, упавшая у его ног, не могла бы поразить его более. Он понял, что за всем этим кроются низкие козни, но не мог проникнуть мыслью сквозь плотную завесу лжи.
- Надеюсь, вы согласитесь, кабальеро, - продолжал Индиано, - что я имею право просить вас покинуть дом, где вы совершили такой недопустимый поступок.
Дон Энрике побледнел, на лбу у него выступила испарина.
- О! - воскликнул он. - Вы должны объяснить мне, кабальеро…
- Вы должны удалиться, дон Энрике Руис де Мендилуэта, - произнес властный голос за спиной у дона Энрике.
Он обернулся и увидел суровое лицо маркиза де Мансеры.
- Повинуюсь вашей светлости, - сказал дон Энрике. - Мы поговорим обо всем завтра, сеньор дон Диего.
- Как вам будет угодно.
Дон Энрике вышел из залы среди гробового молчания.
- Теперь ты видишь? - спросил вице-король у супруги.
- Он неисправим, - ответила донья Леонора.
Все успокоились, и веселый бал продолжался, словно ничего не произошло.
XII. ПОВЕЛЕНИЕ ВИЦЕ-КОРОЛЯ
Скандал, вызванный ни в чем не повинным доном Энрике, лишь ненадолго прервал общее веселье. Даже самые близкие друзья молодого кабальеро решили отложить на завтра разгадку таинственной интриги и отдались наслаждениям бала, сдержав на время свое негодование, огорчение и дружеские чувства. Вице-король казался глубоко озабоченным. Решение было принято, и никакая сила не могла заставить его отступить. Он искал лишь способа выполнить свою волю без лишнего шума и преждевременной огласки, не напрасно опасаясь, что мольбы и слезы семьи вынудят его смягчить приговор. Вице-королева, донья Леонора, хорошо знала характер своего супруга. По его упрямо сдвинутым бровям она поняла, что решение принято окончательно и говорить с ним об этом деле бесполезно.
Настал час разъезда гостей. Вице-король с супругой поднялись первыми. Повторив провожавшим их Индиано и донье Марине свое обещание, они направились к выходу, следуя между двумя рядами слуг, освещавших путь свечами и факелами. Вице-королевская чета уселась в карету, лошади тронулись, и все гости стали расходиться.
Первые лучи солнца осветили улицы города, ласточки весело щебетали на крышах. Дон Диего и донья Марина остались одни в опустевших покоях.
- Сеньор, - спросила донья Марина, - я во всем тебе повиновалась. Ты доволен?
- Да, Марина.
- Тогда я хочу просить тебя о милости.
- Говори, моя красавица. Твои желания - закон для меня. Душа моя склоняется перед твоей волей, как листья пальмы перед дыханием ветра.
- Сеньор, скажи своей Марине, что хочешь ты сделать с этим человеком? Для чего все это было нужно?
- Донья Марина, - ответил с безмятежным спокойствием Индиано, - я хочу убить этого человека ударом шпаги.
- Бедняжка! Ведь я знаю, если ты говоришь: этот человек должен умереть, то он умрет. Никто еще не мог похвалиться тем, что отразил удар твоей шпаги. Но не сердись, душа души моей, если я спрошу тебя: зачем ты проделал все это сегодня ночью?
- Марина, ты не знаешь, что такое общество. Если бы я убил этого человека раньше, чем опозорил его перед всеми, люди стали бы жалеть его. Если бы он убил меня, - его стали бы превозносить. Теперь же, когда он заслужил насмешки и презрения, показав себя недостойным звания кабальеро, если я убью его, все скажут: «Дон Диего прав», - если же он убьет меня, победа не принесет ему славы, моя месть будет преследовать его даже из могилы, и все отвернутся от него, как от злодея.
- Боже! И ты думаешь, он способен убить тебя?
- Это возможно. Я верю своей руке, но как знать, не пришел ли и мой час. Только богу известны тайны грядущего.
- Я готова раскаиваться в том, что помогала тебе против этого человека!
- Не раскаивайся, моя Марина. Эта дуэль все равно неизбежна, а благодаря тебе люди оправдают меня, если я его убью, и осудят его, если умру я.
Марина опустила голову, и слезы, скользнув по ее щекам, сверкнули среди брильянтов ожерелья.
- Марина! - воскликнул дон Диего, поцеловав ее в лоб. - Женщины твоей расы не плачут, когда мужчина идет в бой. Неужто воздух Мехико лишил силы твое сердце?
- Мое сердце стонет и жалуется лишь из страха потерять тебя. Где возьму я силы, если ты покинешь меня?
- Твоя любовь будет мне защитой. Прощай!
Девушка снова заплакала. Но Индиано запечатлел два жарких поцелуя на ее прекрасных глазах и, взяв шляпу и плащ, стремительно вышел из дома.
Дон Энрике бежал с бала словно безумный. Стыд, гнев, отчаяние бушевали в его груди. Он понял, что стал жертвой интриги, задуманной Индиано, и жажда мести кипела в его сердце. Он бродил по темным пустынным улицам со шляпой в руке, подставляя пылающую голову холодному ночному ветру. Он мечтал встретить кого-нибудь, затеять драку и либо умереть, либо утолить снедавшую его жажду крови. Но улицы были пусты, и он шагал и шагал всю ночь, пока первый луч зари не застиг его уже за пределами города. Тогда, сломленный усталостью, сжигаемый лихорадкой, юноша вернулся домой и бросился в постель. Решение было принято: убить Индиано или умереть, отомстить или погибнуть. Он закрыл глаза и забылся тяжелым сном.
Весь день дон Энрике не мог поднять головы, не мог открыть глаз. Он испытывал мучительную боль в затылке, неутолимую жажду, какое-то странное изнеможение. Мысли его путались, он видел себя то на балу, то на празднике святого Ипполита, то у решетки доньи Аны; люди, с которыми он сталкивался в последние дни, кружили перед ним вереницей, и на всех лицах он читал презрение.
Дон Энрике жил в том же доме, что и его отец, старый граф де Торре-Леаль. Но молодому человеку были отведены особые покои с отдельным выходом на улицу, чтобы он мог в любое время дня и ночи выезжать верхом или в карете, не нарушая покоя остальной семьи. Наступил вечер, дон Энрике продолжал бредить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42